Василий Жабник (Илья Ильинский). Стихи

РОМАН С ОСЕНЬЮ

Я смотрю на цифру «восемь» на листе календаря.

У меня ночует осень — уж какую ночь подряд.

Запах сырости и прели. Помраченье естества.

До утра шуршит в постели жёлто-красная листва:

разлетится по подушке, закачает, как трамвай…

Я бужу свою подружку: «Эй, красавица, вставай!»

Разлепляет свои очи — хороши они у ней:

цвет — октябрьской поздней ночи, брови — клином журавлей.

и сама — моя награда; может, чуть немолода…

Только мне от бабы надо — чтобы грела в холода,

ну а эта — как захочет, как нутро её велит:

то ли ливнем пощекочет, то ли снегом опали́т.

Одевается кокотка — так, что кругом голова:

снизу — мглистые колготки, дождевые кружева,

сверху — платьице из тучи, а на голову — венец,

серый, пасмурный и скучный, как окисленный свинец, —

и готовит завтрак «мужу», но, увы, не лезут в рот

солнце, жаренное в луже, с непогодой бутерброд.

Чай — несвежий, еле тёплый — допиваю я до дна.

Отражаясь в тёмных стёклах, за спиной стоит она.

Я сижу, жую таблетки, не спеша схожу с ума:

где весенняя нимфетка, где фригидная зима?

где июньские ланиты и июльские уста?!..

Осень, милая, пойми ты — от тебя я вдрызг устал!

Как простуда, как хвороба ты измучила меня!.. —

Молча куксится зазноба — только градинки звенят.

Раздражённый, злые фразы я беру на карандаш:

«Осень — умная, зараза: не обманешь; не предашь…»

В кухне лампочка потухла. В сердце нарастает лёд.

Осень — глупая, как кукла: не обманет, не уйдёт.

28—29.09.2001

КАНАРЕЕЧНОЕ

Горело яростное лето, тянуло ветки…

Я содержал в себе поэта — как птицу в клетке.

Я покрывал стальные прутья златою пылью —

А он стучался в дверцу грудью, топорща крылья.

Я наливал ему водицы — густой, как дёготь, —

А он мечтал в мои глазницы вогнать свой коготь.

Я сыпал корм в его кормушку в потёках лака —

Он пел похабные частушки и тихо плакал.

Я вычищал помёт причастий и перья ритма —

А он считал себя несчастным и правил бритву.

Я снял его на плёнку Kodak, повесил в рамку.

А он чирикал свои оды: “Желаю самку!”

Мне надоели эти стоны и кукареки —

Я клетку нагрузил бетоном и бросил в реку.

Шумело радостное лето, ломало сучья…

Я шаг чеканил, как монету. Я стал беззвучен.

Купил в киоске спички, мыло, кондом, газеты.

А солнце весело светило на гроб поэта.

26.06.2003

* * *

Июльский полдень. Зной. Публичный сад.

Под сенью лип дрожащая прохлада

шуршит листвой, фольгой от шоколада,

гремит жестянкой из-под лимонада

и точит лёгкий мятный аромат.

Я выбрал подходящую скамью:

с некрашеной, наглаженной ксилемой,

со врезанной в сидение эмблемой —

лингамом и трёхбуквенной лексемой;

теперь сижу и минералку пью,

как утомлённый солнцем сибарит;

сквозь стёкла цвета слабенькой заварки

гляжу на то, что происходит в парке —

и случай преподносит мне подарки:

куда ни глянь, повсюду колорит.

Повсюду льются тёплые лучи;

над водомётом радуга сияет —

игрушечная, детская такая,

и водомёт кривится, и мерцает,

и нити стеклянистые сучит.

А по асфальту с полым грохотком

гоняет банку толстенький мальчишка:

блестит лицо, замучила одышка,

и матушка, закрыв дрянную книжку,

грозит ему изящным кулачком.

Сняв шлёпанцы, в полосчатую тень

поставив их, сидят на гнутой спинке

две юницы — природные блондинки,

из розовой жевательной резинки

пускают пузыри и дребедень

в мобильники со стразами несут.

Проходит парень в сетчатом прикиде,

сосёт пломбир — и, кажется, не видит,

что лакомство настойчиво магнитит

большую грациозную осу.

Со скрежетом, похожим на прибой,

на роликах навстречу летним играм

летит девчушка в платье с белым тигром —

и юбка хлещет по упругим икрам,

и марево дрожит над головой.

Котёнок, золотой, как апельсин,

следит за голубями на газоне…

На лавочке, что справа от вазона,

сидит одетый строго по сезону

немолодой и грузный господин.

Он коротает старческий досуг

с доскою шахмат — тихо сам с собою

беседует, кивает головою

и, увлечённый медленной игрою

за чёрных, держит пешку на весу.

Я с трепетом таращусь на него:

недвижный в размышлении глубоком,

поворотившись к солнцу левым боком,

он в профиль — просто вылитый Набоков.

Случайная похожесть?.. Волшебство?..

Декоративный крупный адмирал,

раскрашенный, пожалуй, ярковато,

над чёрными порхает вяловато —

те сделаны как будто из гагата.

А белые искрятся, как опал.

Подсказывая, кроновый ажур

им что-то шепчет мягко и невнятно,

тень от листвы и солнечные пятна

по клеткам расставляя аккуратно…

Я не дыша встаю и ухожу

(в ушах стучит тряпичный молоток),

когда я наконец-то понимаю,

от зноя и смущения сгорая —

случилось чудо: мне чужого рая

показан был сияющий чертог.

Вселенной ли загадочный каприз?..

Твоё ли чудодействие, о Боже?..

Горячий воздух облепляет кожу.

Набокова ни словом не тревожа,

я покидаю частный парадиз.

А через час, взойдя на свой этаж,

задумчиво входя в родные двери,

я понимаю, что уже не верю

во встречу с духом в захолустном сквере.

Мне хочется, чтоб это был мираж,

игра теней в полуденном саду.

Всё дело в том, что если рай так душен,

настолько пошл, — кому он будет нужен?

По крайней мере, поэтичным душам

гораздо интересней здесь, в аду…

25—27.02.2010

ПРЕДРАССВЕТНОЕ

Мирок любовного гнезда: вот чайник на огне,

вот одинокая звезда в расшторенном окне,

(в него таращится фонарь — лучистый полифем,

он изучает календарь, завравшийся совсем),

в соседней комнате — кровать, под ней скребётся мышь…

Тебе так рано лень вставать, и ты слегка храпишь.

Я медленно вожу ножом, слагая бутерброд.

Твой деревянный старый дом нас охраняет от

сапфирной стужи (на дворе — не выше минус ста:

зима сурова в январе, такие здесь места),

и я люблю глухой уют цыплёнка в скорлупе

спустя три месяца кают, гостиниц и купе.

Дрожит на кухне синий газ, желтеет тусклый свет.

Я разбужу тебя сейчас… А может быть, и нет —

ты смотришь сон, прикрыв лицо расслабленной рукой

(на пальце — узкое кольцо с фальшивой бирюзой:

давно закрыт тот старый тир, в котором из ружья

я выбил этот сувенир поддельного «рыжья» —

ты ликовала, как дитя; кольцо ты носишь так,

что ярче подлинных блестят пластмасса и томпак),

и в час, когда ты спишь среди измятых простыней,

я тут могу побыть один — с тобой наедине.

Я обожаю эту смесь: тоска, комфорт, покой, —

когда ты как бы и не здесь, но всё равно со мной,

и ощущаю себя псом, хоть и люблю котов:

стеречь твой предрассветный сон я каждый день готов.

…Вода клокочет, пар свистит, накрыт нехитрый стол.

Звезда пока ещё блестит, и мышь глодает пол,

но через несколько минут затеплится заря,

со скрипом школьники пойдут по снегу, фонаря

погаснет палевый опал слегка в манере флю,

и ты проснёшься. Но пока ты спишь, а я не сплю.

08.01.2012

* * *

Мне для счастья потребно немного:

убедиться в наличии Бога,

чтобы жить, не боясь эпилога,

став готовым к любому концу,

зная, что в этой пасмурной стуже

я как минимум Господу нужен;

что мне есть, кого звать на подмогу;

что лежит за последним порогом

не Ничто — а прямая дорога

в светлый терем к родному Отцу…

Мне для счастья потребно немало:

та, которая б всё понимала

и делила со мной одеяло,

книги, диски, кота и еду,

и ждала бы последних известий,

когда я находился в отъезде —

а потом, в шумной давке вокзала,

обнимала меня и рыдала:

«Мне так сильно тебя не хватало!..»

Я такую навряд ли найду.

Отчего же тогда ранним маем,

манекенам в витринах кивая,

пробку от газировки пиная,

по бульвару в пахучем снегу

лепестков отцветающей сливы

я иду совершенно счастливый

параллельно такси и трамваям?

Вдалеке где-то скрипка играет.

Этот образ весеннего рая

навсегда я в себе сберегу.

Что ж, выходит, для счастья мне хватит

ледяной холостяцкой кровати:

обойдусь я без Светы, без Кати,

коль приспичит — так шлюх позову;

а подумать — и Бога не надо,

раз в придачу — концепция ада

и грызня, кто из нас виноватей…

Как я жил без любовных объятий,

без молитвы, икон и распятий,

так и дальше авось проживу, —

но прошу вас: оставьте мне эти

мои радости: рифмы в сонете,

развевающий волосы ветер,

горький воздух, которым дышу,

солнце, сливы в цвету — и надежду,

что однажды не будет как прежде:

что найдётся мне пара на свете,

что Господь однозначно ответит

задающей вопросы планете…

Сам не знаю, кого я прошу:

пешеходов унылые спины,

с номерами блатными машины,

голубей, гордых, как бригантины,

над фонтаном цветную дугу?..

Самолёт в вышине разрезает

синий шёлк производства Китая,

золотятся под солнцем витрины,

зеленеют кусты и куртины,

как безумец с известной картины

я кричу — а в ответ ни гу-гу.

03.05.2012

ЛЕТО В ГОРОДЕ

Зарисовка в свободном стиле

Июльское солнце пробилось сквозь стёкла.

Душно в квартире, как в микроволновке.

Раннее утро от жара поблёкло.

Потное тело — варёная свёкла.

Встаю. Ноги лижет прохлада циновки.

Упасть бы на пол — там легко и прохладно,

а выше — пустыня, геенна и ад, но

не хочется голым на пыльный палас,

и вчерашнему пиву пора в унитаз.

А в ванной из крана течёт кипяток,

хоть выключен газ и колонка не греет.

На роже обильный щетинный взросток,

побриться бы… Нет, не смогу. Не сумею.

Силы не хватит, чтоб сдвинуть станок:

пекло — хоть лезь, как кефир, в холодильник…

Тут в спальне противно запикал будильник,

давая понять, что с кровати-дивана

сегодня поднялся я слишком уж рано.

На кухне, глотнув из стеклянного чайника

заварки — испитой, холодной и вязкой, —

сижу у окна, наполняясь отчаяньем:

упорно в башку прут сцепленья и связки

с тем, что увидел недавно во сне

и ясным пейзажем в открытом окне.

А виделось ночью мне всяко и много:

в туман уходила большая дорога,

и толпы людей шли по ней в никуда.

Летели из мутных луж грязь и вода,

а люди всё шли — кое-как, без поклажи…

И было тревожно и боязно даже —

куда мы? зачем? эй, товарищ, постой! —

но грубо и зло в ответ рявкнул конвой

и пальцами — вниз по бедру, к кобуре…

От страха очнулся в своей конуре:

с похмелья, наверно, приснилось такое.

Но глянул в окно — и опять неспокоен:

замер проспект — наш аналог Арбата! —

весь город прозрачен, сверкающ и пуст.

Нет ни собак, ни машин, ни прохожих,

ни облаков. Под окном чахнет куст,

на злобного монстра немного похожий.

От созерцания данного вида

к горлу подходят и страх, и обида —

неужто все жители смылись куда-то,

забыв про ещё одного индивида?

Сбежали от зомби, от мора?.. Скотины!

Я им не прощу этой жуткой картины,

безветрия, зноя…

Всё липко и вяло.

Приёмник молчит: нету сил говорить?

Некому больше?.. Стоп, хватит дурить!

Кто спит, сбросив на пол своё одеяло,

кто на работе (в такую погоду —

самоубийство, вошедшее в моду,

самосожженье за скромные бабки…

чёрт, интересно, куда делись тапки),

кто отдыхает — где и как может…

А мозг всё равно червь сомнения гложет —

мало ли что? Может, время застыло,

может, болезнью весь город накрыло,

и только один я остался здесь жить?..

Окно свои створки вовнутрь раскрыло,

но всё равно жарко. И нету курить.

05.01.2001, 04.02.2010

ЛЮБОВНЫЙ РОМАН

…Вот, значит, холм. Вот небо — как компот.

Вот облака — как сахарная вата.

Вот девушка: изящна, глуповата,

лежит, раскинув руки: «Я распята!» —

и бабочки щекочут ей живот.

Её духи на запах — как халва

и апельсин… (Во рту противный привкус,

но я терплю, хотя имею искус

назло гурманкам разноцветным «Whiskas»,

как гравием, усыпать склон холма.)

А вот герой — подвижен, словно ртуть:

у девушки расстёгнута рубашка,

и стебелёк общипанной ромашки

пронзил навылет кремовую чашку,

чтоб уколоть — стрела Амура! — грудь.

(Не слишком ли изящно я пишу?

Добавим смака. Мой герой звереет.

Она — берёзка! — капает елеем…

Но я её нисколько не жалею,

и знак абзаца ставить не спешу.)

Вечерний воздух мерзок, как «Тархун»,

но бьёт в виски, пожалуй, лучше водки, —

и после этой авторской находки

она пьяна, она сняла колготки

и хочет «непременно наверху!»

Тэк-с… Жёсткий секс. Страниц, примерно, пять.

Закрашиваю чёрным позолоту:

сперва минет — конечно же, с проглотом! —

потом… Но игры нимфы с идиотом

меня, признаться, стали утомлять.

…Пока они творят, что я хочу,

как будто состоят из пластилина,

я, распрямив защёлкавшую спину,

сминаю лист, бросаю в жар камина —

и хохочу, бессильно хохочу.

28—29.06.2004

ПУСТЫЕ МЕСТА

Когда-нибудь — не скоро, но — паук затянет паутиной

прямоугольное пятно там, где была твоя картина:

багряный вечер, cиний клён, принцесса собирает листья,

на тонкой ветке медальон, — шедевр твоей песцовой кисти.

Ты знаешь, я уже привык; моя тоска мне надоела,

и вскоре стопка новых книг заполнит тёмные пробелы —

те, что оставили тома неинтересных мне поэтов:

ты покупала их сама и мне шептала их куплеты.

Когда-нибудь и на окне (пожалуй, я его закрою)

возникнет то, что близко мне и что не связано с тобою.

Ведь ты лупила наугад, искала, что сильнее ранит —

и увезла весь вертоград: фиалки, примулы, герани…

В конце концов — чего скрывать — я отыщу себе другую

и затащу её в кровать: нагую, тёплую, живую.

Сварю ей кофе поутру: робусту c перцем и корицей —

и с ней из памяти сотру твои последние частицы.

Я не любитель пустоты — уж таковы мои повадки, —

и там, где раньше всюду ты была, появятся заплатки:

паук на северной стене, в шкафу — десятитомник Лема,

небритый кактус на окне, в постели — Оля или Лена…

Что ж! должен я тебе сказать, не так уж много мне латать.

12-13.07.2009

ЭЛЕКТРИЧЕСТВО

Мы с тобой — как плюс и минус. Нас друг к другу так влечёт,

что ещё никто не вынес тока, что сквозь нас течёт.

Окружающим опасно становиться между мной

и тобой: мы рвём пространство яркой вольтовой дугой.

Пахнет гарью и озоном, воздух мреет и гудит.

На границах этой зоны нужен знак: «Не подходи!

Напряжение огромно! Сила чувства велика!»

Мы с тобой гуляем скромно — как всегда, в руке рука, —

оставляя след из пепла, сея хаос и террор,

ведь у нас меж рёбер — пекло: сердце — плазменный мотор.

Мы валяемся в постели — она тлеет и скворчит,

и огни святого Эльма загораются в ночи.

Разноцветные разряды мощью в сотни мегаватт

обжигают всех, кто рядом, ударяя наугад,

индуцируя такое клокотание в крови

всех влюблённых, что по двое тут же сходятся они,

и под стоны страстных песен, под лобзания картечь

мир становится так тесен, что нам больше негде лечь,

и мы курим на балконе, ожидая наш черёд.

Если вдруг нас кто-то тронет — почернеет и помрёт.

04—05.03.2010

ИЗ ЦИКЛА “ПЕЙЗАЖИ И НАСТРОЕНИЯ”

Сегодня ветрено. Впервые

спустя века холодной тьмы

шумят листочки молодые

под визг собачьей кутерьмы,

слегка сверкая клейким соком,

прохладно пахнущим смолой.

На них глядит слепящим оком

невероятно голубой,

ещё не выцветший от зноя,

ещё весенний небосвод.

Спеша в постель, проходят двое.

Вот так и жизнь моя пройдёт.

29.04.2012

ДВИЖЕНИЕ В СТОРОНУ ВЕСНЫ

Пейзажи и настроения марта-2012

29.02

Вновь ощущение фальстарта —

весна отложена. Печаль.

Должно уж быть начало марта —

а за окном ещё февраль

неслышно сыплет снег махровый

и отбеляет тополя.

Год високосный, нездоровый,

с гипертрофией февраля,

зима с повадкой старой стервы,

холодный ветер, птичий блюз —

всё это действует на нервы.

Пойду пустырника напьюсь.

01.03

Февраль закончен. По сусекам

гусиным крылышком метёт

зима — старуха и калека, —

и снег пока ещё идёт,

но скоро кончится. К тому же,

с востока дует снегоед.

Я так устал от зимней стужи,

как будто прожил сотню лет

в кусачей тьме полярной ночи:

затлела горизонта нить,

ура!.. Об оттепели, впрочем,

покуда рано говорить.

02.03

Вчерашний снег почти нетронут —

ни колесом, ни сапожком.

Бродячий пёс спугнул ворону —

и получил под хвост снежком

от пробегающего мимо

щеголеватого юнца.

Зима пока неутомима

и ей как будто нет конца —

но что-то в воздухе и в свете

сигнализирует о том,

что на заснеженной планете

идёт сезонный перелом.

03.03

Осадков нет. Мороза тоже.

Косые тени на снегу.

День нынче выдался погожий.

Гидрометцентр сулит пургу,

но доверять его прогнозам

я перестал давно уже.

Пускай готовятся к морозам

кусты в инейном неглиже,

пускай, встревожась, наготове

мамаши держат мех и шерсть —

я, замолчав на полуслове,

пойду мороженое есть.

04.03

Сегодня тёплые надежды

и влажный ветер перемен

уже не манят так, как прежде —

что впереди, известно всем:

пройдёт весна, наступит лето,

зима за осенью придёт…

По кругу движется планета,

жару сменяют снег и лёд —

потом они, конечно, тают,

но возвращаются опять…

Не лучше ль было б птичьим стаям

совсем сюда не прилетать?

05.03

Ну хорошо, уговорили —

я проживу и без весны.

Здесь днём уныло, как в могиле,

зато какие снятся сны

ночами: солнца терракота,

листвы дрожащий хризопраз…

Пойду прилягу — спать охота.

Пускай разбудят через час —

а лучше лет через двенадцать,

а то и через целый век…

…Но и тогда, боюсь я, братцы,

здесь будет тот же самый снег.

06.03

Все дни похожи друг на друга.

Газеты врут — сейчас февраль.

И мне не вырваться из круга,

не разомкнуть его в спираль.

На сердце — снеговые сопки,

все чувства спят хрустальным сном…

И каждый день по узкой тропке,

что вьётся под моим окном,

слепой старик бредёт за хлебом,

сминая снежную фланель

под сереньким, суконным небом,

напоминающим шинель.

07.03

…Но дни становятся длиннее,

и это радует меня.

Течёт тепло от батареи,

как от открытого огня,

и, постаравшись, можно даже

представить маленький камин

и дымоход, покрытый сажей.

Всё тихо. Дома я один —

с бокалом терпкого кагора, —

и время тянется, как нить.

Зачем я жду весну, коль скоро

её мне не с кем разделить?

08.03

Восьмое марта. Женский праздник,

проклятье холостых мужчин,

меня опять как будто дразнит:

«Шерше ля фам! Ищи, ищи!..»

Кого искать? Тупую девку

из тех, что падки на обман?

Эфемериду, однодневку,

непродолжительный роман

с которой может превратиться

в бессрочный одинокий ад?..

…А за окном смеются птицы

и снег блестит, как рафинад.

09.03

Весна идёт кошачьим шагом.

Зима пока что ей дерзит

и ловко ставит шах за шахом —

но вскоре белые ферзи

покинут доски в страшной спешке

и разбегутся кто куда.

Настанет царство чёрной пешки:

дерьмо и талая вода,

кость, размягчившаяся в мякоть,

дотла обугленный алмаз,

гнильё и мусор, слизь и слякоть…

Всё это было тыщи раз.

10.03

Опять морозно — минус десять.

Снаружи ветер, снег и лёд.

Помогут их уравновесить

горячий чай, лимон и мёд —

и если каждый так согреет

себя, соседей и друзей,

весна, мне кажется, скорее

начнёт палить из всех фузей

по снежным, инистым отрядам

и обратит их в робкий бег:

теплее нам, когда мы рядом,

и нам не страшен лёд и снег.

11.03

Ем торт, пью чай, гляжу в окошко

на снег — стерильный, неживой,

сверкающий алмазной крошкой

под сероватой синевой

чудной гибрид: хрусталь и плесень,

стекло и мох, вода и пух…

Стаккато воробьиных песен

ласкает мой замёрзший слух,

и гонораром славным пташкам

за их отвязный панк-концерт

послужат рис, пшено, фисташки —

и ломтик торта на десерт.

12.03

Неспешно движется к закату

светила плавленый сургуч,

из синевы сползая в вату

не знавших стирки снежных туч.

Какой шафран! Какой багрянец!

Какие отблески вокруг!

Сосулек пустотелый глянец

живым вином налился вдруг.

Какая тихая погода!

Какой пылающий простор!..

Фонарь зари спустя полгода

вновь светит мне на монитор.

13.03

Сегодня солнечно. Синеет

полупрозрачный небосвод,

и снова птичья ахинея

нащупать рифму не даёт:

мне для стишков потребен тихий,

ненарушаемый покой,

чтоб в чистый ямб не вполз пиррихий,

а то спондей… Хромой строкой,

каталектическим обломком

я начал этот глупый стих,

а завершу довольно ловко

и каламбурно: «Стих мой стих».

14.03

Иду домой: скриплю порошей,

стучу сосулькой об забор

и в настроении хорошем

опять рифмую всякий вздор

о воробьях и о закатах,

о снеге, вновь о воробьях,

о тополях в ледовых латах,

о блеске солнца на ветвях,

о сладких снах набухшей почки:

ей снится лето… И вот так

дойдя до дома, как до точки,

я снова ставлю оный знак: .

15.03

Вот, значит, снежная поляна.

По ней слоняются грачи —

изящные, как фортепьяно,

и гладкие, как кирзачи.

Когда-то верная примета

конца зимы, грачей прилёт

почти как жёлтая газета

теперь напропалую врёт:

они теперь гонцы начала.

Я помню: осень, неба плач,

опавших листьев одеяло —

и на берёзе первый грач.

16.03

Гляжу в окно. Какая мерзость:

опять ползучая метель,

опять февраль, мороз и серость…

Пожалуй, сто́ит лечь в постель,

прикинувшись, что сильно болен:

не чтобы, скрывшись в мире сна

и в спячку впав, лежать, доколе

сюда не явится весна,

а чтобы выкрасть передышку:

снутри закрыться на засов

и отдохнуть, читая книжку,

хотя бы несколько часов.

17.03

Маниакально-депрессивно

сегодня — солнце то плетёт

из веток тень (хитро́, извивно),

а то за облачко зайдёт.

Среди подобных декораций

мне тяжело держать баланс:

корявый, рваный ритм пульсаций

со мной вступает в резонанс.

Всё так непрочно, хрупко, зыбко —

то морозилка, то накал, —

и дружелюбную улыбку

сменяет сумрачный оскал.

18.03

Плюс два — но ничего не тает,

не каплет, не струится с крыш,

и дети во дворе катают

огромный ком: хотят фетиш

слепить Снегурке. Нынче можно

немалый сотворить кумир:

снег лепкий, масляный, творожный —

и мягкий, словно кашемир.

Боюсь, от этих волхований

зима ещё на пару лет

надумает остаться с нами…

А впрочем, может быть, и нет.

19.03

Сегодня снова плюсовая

температура, и капе́ль

гремит почти как плясовая:

в цимбалы ка́пель птичья трель

вливает флейты и свирели,

звучит то полька, то фокстрот.

Тяжёлый запах снежной прели

упорно заполняет рот:

вкус у весны довольно гадкий —

чуть металлический, как медь,

немного кислый, слабо сладкий…

Ну что ж, придётся потерпеть!

20.03

Мой город вновь накрыт циклоном —

сереет низкий небосклон,

залитый облачным бетоном;

но снег уже — как поролон:

коричневатый, ноздреватый,

безмолвствующий под ногой,

намокший, грязный, гниловатый…

Ещё немного, день-другой —

и кляксы чёрные проталин

испортят чистую тетрадь,

придётся по диагонали —

чтоб не запачкать ног — гулять.

21.03

Март возмутительно небрежен —

очистка дней от февраля

вновь замедляется. Всё реже

стекают капли с хрусталя,

которым поросли все крыши.

Снег — словно ланкаширский сыр,

в котором солнечные мыши

проели уйму чёрных дыр —

лежит блестя, почти не тая.

Приметы сходятся в одном:

тепла придётся ждать до мая…

Ну и погодка за окном!

22.03

Тьма надвигается с востока,

пургу и снег несёт с собой.

Я в тишине смотрю на то, как

мутнеет светло-голубой

и яркий меднокупоросный

окрас полуденных небес.

Густеет мрак сереброносный —

ох, буря будет!.. И не без

восторженного предвкушенья

разгула яростных стихий

в экстазе саморазрушенья,

я ухожу писать стихи.

23.03

Был аэробусом пропорот

провисший Божий пуховик,

и перья сыпятся на город,

который, кажется, отвык

от снегопадов и метелей,

и за пять месяцев устал

лежать в сугробах, как в постели.

Я был уверен: все места

уже здесь заняты весною,

зима сдалась, покинув трон…

Но крупный снег идёт стеною,

и город снова клонит в сон.

24.03

Опять метель! Опять морозит!

Под каблуком опять скрипит!

Неудержимо тянет к прозе

меня унылый этот вид:

девчонки в шубках и алясках,

заборы в новеньких бинтах,

деревья в гипсовых повязках,

обрывки ваты на кустах —

всё так больнично, так стерильно!..

Лоснится маслянистый лёд.

Весна сегодня вновь бессильна —

но всё равно своё возмёт.

26.03

Весна упряма, но капризна:

меняя часто гардероб,

то по зиме справляет тризну,

а то сама ложится гроб.

Температура страшно скачет,

то вниз, то вверх уходит ртуть —

природа то зайдётся в плаче,

а то пытается заснуть

холодным сном. Сегодня слёзы —

опять звучит «тирлим-бом-бом»

и запах мокрой целлюлозы

стоит над городом столбом.

25.03

Сияя оловянной пряжкой,

шинель отличного сукна

нависла над пятиэтажкой,

и всё, что видно из окна,

возможно понимать двояко:

февраль то выстроил парад —

иль март, прославленный вояка,

ввёл на постой своих солдат?

Повсюду — зыбкая, на грани,

уравновешанная муть,

когда и лёд уже не ранит,

и луч ещё не греет грудь.

27.03

Вверху — сереют старой бязью

неглаженые небеса,

забрызганные синей грязью,

летящей из-под колеса

лихой небесной колесницы,

прочерчивающей колею.

Внизу — последние синицы

в кормушке семечки клюют.

А в середине — жарко дышит

весна, прекрасна и юна,

и слышно, как стекает с крыши

её, кхм, обильная слюна.

28.03

Весна отвратна, как отвратен

гнилой мертвец. Идёт распад.

Снег в чёрных кляксах трупных пятен:

от них исходит влажный смрад,

на них лежат, открывшись взору

с бесстыдством, свойственным скотам,

дела какого-то трезора,

бычки, ещё чего-то там…

Скорей бы, что ли, до скелета

зима истлела! Как по мне,

не надо ни тепла, ни света,

когда всё в гное и в говне.

29.03

Тепло отныне неизбежно.

Снега пока ещё лежат

под небесами цвета беж, но

увидеть белых медвежат

в сугробах бурого базальта

не сможет самый смелый глаз.

Вода струится по асфальту,

шипит и пенится, как квас —

и с каждой каплей этой жижи

зима становится слабей.

Тепло всё ближе, ближе, ближе,

а небеса — всё голубей.

30.03

Наполнен двор довольным визгом

и беззаботным топотком,

вздымающим цветные брызги

вокруг ноги чудны́м цветком:

под переливы котильона

капели, падающей с крыш,

среди первичного бульона

пускает лодочку малыш.

Для счастья нужно очень мало,

когда тебе всего пять лет:

лист глянцеватого журнала,

ручьи, весна, тепло и свет.

31.03

В последние минуты марта

я ухватился за перо

с нечеловеческим азартом:

«Весна печальна, как Пьеро!..» —

но дальше этого сравненья

стих не пошёл, увы и ах:

похоже, что стихотворенья

не сочиняют впопыхах;

к тому же вот какое дело:

мне разрушенью и гнилью

быть летописцем надоело…

Пойду-ка водочки налью!