Владимир Исаев. Время и место

В каждой сфере человеческой деятельности существует свой профессиональный язык. Как правило, этот язык громоздкий и неудобный для общения с простыми людьми. Поэтому существует его упрощенная форма. Иногда она упрощается настолько, что возникают анекдотические ситуации. Вот некоторые из них, рассказанные регистратором одного из филиалов кадастровой палаты.

Чтобы зарегистрировать право на недвижимость в регистрационной палате, нужно собрать не один десяток документов. Но самое главное, ко всем этим бумажкам надо приложить квитанцию об оплате государственной пошлины, без наличия которой все остальное – обычная куча бумаг. Она состоит из двух частей, на одной из них большими буквами написано СПАСИБО. Для регистрации обязательно наличие обеих частей квитанции – это важный момент.

Итак, 10 октября, где-то внутри регпалаты женщина сдает документы регистратору для проверки; тот, просмотрев содержимое, спрашивает: «а спасибо где»? Имея в виду, конечно же, вторую часть квитанции об оплате. Та продолжает сидеть без движения, и регистратор повторяет, но уже повысив голос. Женщина смотрит вокруг и понимает, что вопрос обращен к ней. Недолго думая, она встает и, наклоняясь в традиционном русском поклоне (ну, вы понимаете: рука по большой дуге и низким наклоном тела), говорит: «СПАСИБО»!

Женщина оформляет земельный участок в кадастровой палате. Руководитель говорит: «принесите все документы по межеванию участка и не забудьте приложить компакт диск (он выдается межевой организацией – там записаны файлы с координатами и данными). Женщина некоторое время осмысливает сказанное и выдает: «так, значит, диск нужен…а какую музыку вы предпочитаете»?

Обе эти истории связывает один интересный факт: женщины не протестуют и не удивляются странным, с точки зрения логики, вопросам и предложениям. Женщины их выполняют. Получилось, мягко говоря, смешно, ибо то, что они сделали (или сказали) произошло не в то время и не в том месте. И это хорошо, что смешно, а не наоборот. Я к тому, что совершить ошибку или промашку может каждый. А вот цена этой ошибки – всегда разная: иногда она неоправданно жестокая и обидная, как в этой истории:

Итак, будучи студентами, мы частенько пили вино на съемной однокомнатной квартире, которая располагалась на первом этаже так называемого «аспирантского дома». В этот раз пили с людьми творческими, поэтому музыка лилась из нашей комнаты как портвейн – наваристо и сочно. Вид открывался как с картины какого-нибудь там Жуковского: лето, музыка, окно нараспашку и только одиночные крики из студенческих общаг по соседству иногда нарушали идиллию. Так вот, в разгар веселья в окно залезает какой-то пьяный студент и с восторгом сообщает, что он тоже хочет послушать музыку и хлебнуть портвейна. В то время такие дела были в порядке вещей, поэтому никто особо не удивился, и незнакомец сразу вписался в водоворот алкогольных событий…

На дворе стоял 1993 год – год веселой купли-продажи ваучеров. Больше заниматься тогда было нечем. Заводы-фабрики стояли и ждали своего часа, поэтому никто пока не работал. Ибо новые хозяева ещё не пришли, а старые уже соскочили. Торговля же и продажа ваучеров представляла картину убогую и странную: в самом центре города, напротив гостиницы “Южной”, стояла толпа с табличками на шее “куплю ваучер”. Вокруг них вращался народ, который эти ваучеры хотел продать. (Для тех, кто не помнит или жил в то время на Эвересте, скажу: на один ваучер можно было купить китайский пиджак Levis и особо не заморачиваться по поводу его вложения в какой-то там РАО «Газпром»). И потому как объем продаж был непредсказуем, покупатели ваучеров всегда имели при себе немалые деньги. На скупщиков смотрели с почтением и уважением – в те времена наличие при себе большого количества денег автоматически подвергало здоровье и жизнь этого человека очень большому риску. Ибо советским людям дали Свободу, и они, не зная толком, что с ней делать, потихоньку бандитствовали.

Ну а табличку на веревке с надписью “куплю ваучер” мы изготовили с однокурсниками так, ради прикола. Сделали несколько снимков с её участием: получилось смешно (по крайней мере, нам так казалось). Ведь «куплю ваучер» – это был нелепый символ того времени, эдакая печать на лбу постсоветской жизни. Прошло несколько недель, а табличка так и пылилась на подоконнике. Но, чу! Она просто ждала своего часа. И сто раз был прав старик Чехов, когда говорил, что если в первом акте на стене висит ружьё, то в финале оно должно выстрелить. Не важно, куда и зачем, важно само действие.

И действие не заставило себя долго ждать: пьянка с творческой интеллигенцией и таинственным незнакомцем подходила к своему логическому концу – все засобирались домой. На «посошок» я показал фотки, где мы корчились с табличкой «куплю ваучер» и, видимо, поддавшись веселым флюидам, студент-из-окна взял с подоконника эту табличку и повесил на шею. Выпив ещё по стакану, все начали расходиться. Студент сказал, что живет в общаге за нашим домом и неуверенным шагом в гордом одиночестве двинулся спать.

Разбудил нас стук в дверь; сколько прошло время после окончания праздника, сказать было трудно. Я открыл и увидел всё того же пьяного студента, но теперь ещё грязного и изрядно побитого. Он практически вполз в коридор: из разбитого носа текла кровь, глаза заплывали огромными синяками…

Оказывая первую медицинскую помощь, я слушал его трагический рассказ: уже возле общежития к нему подскочили двое крепких ребят из припаркованной «девятки». Лысые такие, в спортивных костюмах. Видимо, они кого-то ждали, но тут вдруг заинтересовались его пьяной персоной. Без всяких преамбул и дифирамбов они предложили отдать все деньги в обмен на его же здоровье и жизнь. Получив невнятный ответ о том, что денег студент не видел уже месяц и забыл, как они выглядят в принципе, (и это была чистейшая правда), ребята нарезали ему по щам. Вывернув все карманы и не найдя ни копейки, они продолжали бить и спрашивать, где деньги. «У него же нет ваучеров, значит должны быть бабки», – сказал один из них и тут студент с ужасом посмотрел на грудь: там гордо висела табличка «куплю ваучер». Его приняли за скупщика. «И сейчас, если не вышибут деньги, то вышибут мозги», – мелькнуло в его голове, и он начал дико орать. Братки засуетились и, двинув на прощанье с ноги, прыгнули в машину и уехали…

Табличку мы выкинули, а синяки и разбитый нос – остались…и ещё долго напоминали о злой шутке, которую сыграла с советским человеком идиома «куплю ваучер».

Да, время было такое – могли и убить, ибо Свобода была настоящей; не то, что сейчас.

– Как вы меня достали! – водитель нервно выкинул сигарету в окно, включил правый поворот и нажал на тормоза. Маршрутка съехала с трассы на обочину и остановилась вблизи густой лесополосы, одиноко уходящей в бесконечную степь.

– Куда вы скопом все! Женщин сначала пропустите! – продолжал он ворчать, но пассажиры, неуклюже разминая затекшие ноги, уже бежали к деревьям. Две женщины вырвались вперед, и мужики, признав неофициальное поражение, остановились. Нехотя достав сигареты, закурили; переминаясь с ноги на ногу, сплотились в молчаливом упреке: ну бабы, что с ними поделаешь, и здесь первые… Тем временем победители, ломая сухие сучья и пригибая высокую траву, исчезли в тени деревьев.

– Господииии!!! Да что ж это, люди, спаситеее!!! – раздались крики из лесополосы.

Мужики по интонации поняли: что-то случилось. И это «что-то» – очень плохое…

Несколько десятков метров бегом – и вот они на поляне: одна из женщин сидела на земле и прижимала к груди мальчика лет пяти-шести. Другие бегали вокруг, кричали и махали руками, их причитания и крики слились в протяжный гул; в воздухе запахло бедой.

– Мальчик…вот…из петли вытащили…не знаю жив ли… – женщина подняла глаза и посмотрела на мужчин: в её побелевших глазах стоял дикий ужас. Вязкая пауза оцепенения была прервана криком:

– Бегом, к доктору!!! – мужик схватил из рук ребенка и побежал к маршрутке. Двое подняли женщину с земли и осторожно, словно больную, повели вместе с остальными.

– Что опять случилось? – водитель было начал гундеть, но осекся.

– Давай, быстро, в ближайшую больницу! Мальчика из петли вытащили. Не знаем, жив ли… – мужик, явно нервничая, укладывал ребенка на сидения. Остальные расселись на свободные места.

Водитель вдавил педаль газа в пол, и маршрутка, скрипя всеми частями тела, понеслась по пустынной дороге…

Тем временем мальчик начал приходить в себя: сначала он захрипел и открыл глаза, потом пошевелил руками. Пассажиры загомонили, кто-то с облегчением вздохнул. Вдруг водитель резко затормозил: на обочину выбежала женщина и яростно замахала руками, останавливая маршрутку.

– Давай без остановок, ребенок при смерти! – крикнул мужик.

– Бросать человека на ночь глядя в такой глуши?! Да вы с ума сошли! Следующий автобус будет только утром! – в конце тирады шофер сорвался на визг и остановил маршрутку. Открыв двери, в салон бодро запрыгнула молодая женщина:

– Спасибо, спасибо большое, что подобрали! Я уж и не надеялась; тут так редко ходят автобусы. Кроме нашего села тут ничего и нет по близости, вот и не хотят по этой дороге ездить! И село поэтому развалилось, работы нет, ничего нет… – она вдруг увидела мальчика и замолкла на полуслове.

Ребенок молча смотрел на нее.

– Мама, а ты говорила, что будет не больно… – прохрипел мальчик и потерял сознание…

Крики, вопли и мат смешались с грохотом маршрутки. После непродолжительной схватки мужики связали новоявленную мамашу, предварительно отбив её у баб, которые так и норовили выдрать все волосы на голове. Ругаясь и матерясь, затолкнули её под сидение:

– Сдадим куда надо, пусть разбираются.

Пустынная дорога, прорезанная двумя лучами света, уносилась в безбрежную степь.

Водитель молча взял дрожащими руками сигарету и закурил…

Если вы меня спросите, боюсь ли я высоты, отвечу «да». А если тут вдруг кто-то начнет говорить, что нет никакого влияния старшего поколения на нашу жизнь и все такое, скажу: есть, и огромное. Почему? Да потому что дело было так: в начале семидесятых годов прошлого века мы жили на пятом этаже в однокомнатной квартире. Мы – это папа, мама и я. Был мне тогда год и месяц от роду. Ходил я так себе, поэтому в основном ползал и валялся в кровати. На руках меня носили в одном случае: если только сильно орал.

Из маминых рассказов о моем раннем прошлом складывалось впечатление, что я был человеком буйного и капризного характера, поэтому, без подготовки, со мной не всякий-то и справлялся. В нашей семье говорят, что когда папа посидел со мной дома месяц, то выходя на работу, он плакал от радости.

Раньше ж как было: родился я – год на воспитание маме дали и всё, на работу давай, а ты – в садик. Так вот, чтобы продлить мне радость семейного счастья (но я склоняюсь к версии о том, чтобы научить меня держать ложку в руке), папа и взял месячный отпуск сразу после годичного маминого. Но отпуск кончился, а с садиком что-то не получилось, поэтому к нам приехала бабушка (мамина мама, значит): понянчить, да молодым помочь. Меня одного ещё рановато было оставлять, да и на работу не сильно с собой возьмешь. Вот и оказалась бабушка у нас дома как нельзя кстати…

Уж не знаю, на какой день пребывания бабушки это произошло, но я на что-то обиделся и начал дико орать и брыкаться, чем ввел бабушку в ступор. Оправившись от первого шока, она сначала пела мне песни, качая на руках. Когда руки устали – бабушка убаюкивала меня на кровати, но я продолжал орать. Тогда она начала плакать со мной, но и это не помогало. И тут бабуля решила меня выгулять, чтобы я подышал свежим воздухом и, значит, успокоился. Но так как дело происходило на пятом этаже, то спуститься на улицу была целая проблема: старый да малый, что с нас взять… Но выход из сложившейся ситуации был найден – балкон.

Одев меня, бабушка вышла на воздух. На улице светило солнце и пели птицы: весна вступала в свои права, но я был чем-то сильно расстроен, и, не замечая пробуждений природы, плакал, орал и брыкался. Бабушка продолжала петь колыбельные, качая меня на руках. Но, как упоминал выше, уже в то время я был мужик резкий и противный, поэтому изогнувшись, всем своим весом я оттолкнулся от бабушки ногами…

Дело в том, что балконы в нашем доме, и не только в нашем, были настолько узкие и маленькие, что до сих пор непонятно их предназначение. Внутри мог поместиться только маленький, смелый и уравновешенный человек, да и то, если уж сильно надо. Единственное, что там удобно было делать – это сушить бельё. Для этого на двух параллельно приваренных стальных трубах были привязаны пять проволок.

Вот на эти проволоки я спиной и упал. Да так и остался лежать, раскинув руки. Бабушка оцепенела. Что характерно, я сразу замолчал и не двигался: осознавал ли я, что подо мной пятнадцать метров тишины и асфальт? Не помню, едва ли. Через мгновение, а может быть вечность, она схватила меня и, закричав, прижала к себе…

Здесь надо заметить, что бабушка была не из того теста, что наше сопливое поколение, которое то и делает, что ноет о повышенном холестерине, да путается в сортах и названиях колбас и сыров, а в промежутках боится вампиров в кинотеатрах. Бабушка родилась и пол жизни прожила в Забайкалье, в таежном поселке. Когда в 41-м началась война – ей было тринадцать лет; а уже в четырнадцать она получила медаль «За трудовую доблесть», ибо с утра до ночи работала на военном заводе. Иногда из еды была только лебеда: и на первое и на второе. В общем, что такое голод, война и смерть она знала не понаслышке. И жизнь во всех её ипостасях изучала не по рассказам и комиксам, а в труднодоступных для жизни человека местах и в натуре. Сами понимаете, закалка у неё – дай Бог каждому.

Так вот, бабушка молчала два дня: просто сидела на стуле и молчала, ни с кем не разговаривая и не отвечая на вопросы. Она была в шоке. Как раз случились выходные, и папа с мамой были дома. Они пытались узнать, что же произошло. Я говорить внятно не мог (а кто мог в такие года держать речь, отзовись!), поэтому спрашивали в основном бабушку. Ничего не добившись и оставаясь в глубоком недоумении, родители отправили её домой. Так она и уехала. Потом, конечно, бабуля пришла в себя, но маме рассказала эту историю спустя лет десять, а то и больше. Мама также после услышанного долго не могла что-либо сказать…

А вы говорите, что старшее поколение не оказывало никакого влияния на нашу жизнь. Оказывало, ещё как оказывало! Просто узнаете о том лет через десять, а может и позже, если расскажут…

Ну а теперь к вопросу о боязни высоты: видимо тогда эта боязнь и закралась мне в голову. Скорей всего, я что-то увидел в глазах бабушки. Знаете, иногда глаза человека могут показать многое такое, что и телевизор не всякий сумеет. Хотя, это все так – домыслы и предположения; правда одна: я тогда не упал…

Началось все с того, что мальчик подрос и поумнел. Ему исполнилось два года, и теперь он мог нажимать на кнопки мобильного телефона; да что там нажимать – он знал о телефоне всё!

В этот раз он проснулся рановато: было три часа ночи. Родителей будить смысла не было, да и зачем? Можно же провести хорошо время и без них. Он тихо взял со стола телефон и начал играть в крутого мужика: нажимать на кнопки и с умным видом смотреть в ночную пустоту…

На другом конце города крепким сном спала обычная семья. Но сон у женщин, особенно у жен не настолько крепкий, чтобы не слышать позывные телефона мужа, на который прошло СМС. Быстро схватив мобильник и нажав на иконку «входящие», она прочитала сообщение. Его содержание все-таки заставило разбудить ненаглядного. Дословно оно звучало так: «сейчас не могу, буду через два часа. Даша».

«Опачки, дожились!» – оплеуха разбудила мирно спящего мужа. Тот подскочил, и, требуя сатисфакций и объяснений, чуть было не пошел в размен. После короткой схватки и нескольких крепких идиом, она прочитала ему сообщение вслух и с выражением, на которое способна только любящая и верная жена, минуту назад раскрывшая предательство и измену благоверного. Время застыло, повисла зловещая пауза. Казалось, даже часы на стене затаили дыхание и с ужасом ждали, что скажет мужик. Но муж ничего интересного не придумал и сказал что это, видимо, какая-то ошибка. Да ладно! Напомнив ему, что он работает не в морге, а инструктором по вождению и «катает всяких вертихвосток», жена исключила ошибку адресом как таковую и начала звонить по номеру, с которого пришло СМС…

Довольно странный звонок посреди ночи разбудил маму двухлетнего мальчика, который играл в крутого мужика. Перед этим, услышав, что телефон зазвонил, сам мальчик притворился спящим. На сонное «алло» какая-то женщина, удовлетворившись, что Даша на связи, начала лить в уши такое количество громких оскорбительных слов и их сочетаний, что проснулся муж Даши. Ну, вы понимаете, что совсем необязательно включать громкую связь, чтобы услышать, как ругается женщина из телефона, даже если вы будете находиться в соседней комнате. Спросонья, разобрав лишь, что речь идет о посыле сомнительных СМС какому-то мужику, супруг Даши прикинул, что к чему – и вот уже на этой стороне баррикад начался нехилый разворот-скандал.

Теперь ругались уже четверо: каждая пара друг с другом, а в промежутках ведя перекрестный огонь с неизвестными по телефону. Трудно сказать, что и когда остановило поезд справедливого гнева с обеих сторон в столь раннее утро, но таки разум восторжествовал.

В процессе «нет-блин-стойте! Это-я-вам-хочу-сказать!» выяснилось, что Даша недавно училась в автошколе и действительно проходила практику по вождению у этого инструктора. И когда-то посылала ему СМС сообщение, что приехать в назначенное время для вождения автомобиля не сможет, а приедет только через два часа из-за проблем на работе. Смс-ка после отправления так и осталась в телефоне, а мальчик, нажав случайно несколько кнопок, отправил ещё раз, но как-то не вовремя и не к месту. В результате мальчик наказан, а две семьи на кухне дрожащими руками капали в рюмки «корвалол».

«Теорема о бесконечных обезьянах» гласит: обезьяны, случайным образом нажимая клавиши пишущей машинки, рано или поздно смогут напечатать текст произведения Шекспира. Не знаю, чем там закончились дела у обезьян и Шекспира, но с достаточно большой уверенностью можно сказать о том, что ребенок, нажимая среди ночи на кнопки мобильника, способен разбудить и потрепать от души нервы четверым взрослым людям. Это да.

Даша долго не могла найти работу. Пока была в декретном отпуске, на её место в бухгалтерии уже приняли человека. Найти же другую работу, когда у тебя двое детей, кредиты и возраст за тридцать не сильно-то получалось. Но после трех месяцев поиска повезло: её взяли специалистом в бухгалтерию на завод лакокрасочных изделий. Предприятие оказалось недалеко от дома, что для двухмиллионного города, согласитесь, большой плюс. К тому же коллектив был прекрасный; единственное, что омрачало действительность, так это зарплата в восемнадцать тысяч рублей, что неплохо, но хотелось бы больше.

Примерно через год после этих событий, Даше позвонил бывший начальник и предложил вновь поработать на него, так как человек, которого приняли, пока она была в декрете, откровенно «не тянет». Но это была лирика, а по существу он предложил зарплату в двадцать пять тысяч(!). А вот это уже другое дело, товарищи! Всю ночь она провела в раздумьях, сомнениях и спорах. К утру цифра двадцать пять победила со значительным перевесом и, приехав на лакокрасочный, Даша сразу пошла к начальнику с заявлением.

Шеф, выслушав извинения и доводы о том, что «двадцать пять тысяч намного лучше восемнадцати, потому как кредиты, семья и многое другое требуют все больше и больше денег», согласился и дал добро на увольнение.

– Приходи завтра с утра, я подпишу, – без истерик и заламываний рук сказал начальник и положил заявление в стол. Даша, довольная, что всё так хорошо получилось, поехала в порт.

То, что она услышала от нового шефа по прибытию, убило её на месте: этот туз начал с того, что двадцать пять – нереальная зарплата, и он погорячился, когда звонил; может быть когда-нибудь потом, если прибыль позволит…

– А сейчас, – сказал он, – извини, такой возможности нет. Есть шестнадцать тысяч в месяц и работа без выходных…

Минус две тысячи, плюс добираться сюда два часа каждый день и попрощаться с выходными – это, ребята, был удар! Нее…такой хоккей нам не нужен!..

Не дослушав, как новоявленный шеф собирался прилепить горбатого к стенке, рыдая и проклиная все на своем пути, Даша вылетела из кабинета. Всё, доигралась! Оттуда уволилась, здесь не устроилась – жизнь удалась! Мама-а-а!!!

Прорыдав всю ночь, утром, с опухшими глазами, Даша зашла в кабинет начальника лакокрасочного: её заявление гордо лежало на столе. Если бы сейчас он просто оставил её на работе, предложив даже пятнадцать тысяч – она бы расцеловала его в десны и прыгала до потолка от счастья! Но на бумаге было написано совсем другое: она хотела уволиться и всё… Поздняк метаться, – как говорили в старину ацтеки связанным пленникам, принося их в жертву богу Солнца.

Начальник выглядел помятым и не выспавшимся, но говорил бодро:

– Даша, я всю ночь думал и вот что решил, – он сделал паузу, – специалист вы хороший и добросовестный. Нареканий не было. Но поверьте, я не могу платить вам двадцать пять тысяч! – Шеф встал из-за стола и подошел к ней. – Но не спешите, вот послушайте! Давайте так: я плачу вам двадцать две и вы остаетесь. Через несколько месяцев главный бухгалтер уходит в декретный отпуск, и я обещаю вам её место! А там уже и о двадцати пяти поговорим. Ну, соглашайтесь же!.. По рукам?!

В кабинете повисла звенящая тишина.

– По…рукам…– не своим голосом сказала Даша.

Она вышла на ватных ногах из кабинета, закрыла за собой дверь и разревелась…

Вчера купил лекарство «Ибуклин». Не из-за прикольного названия, а потому что оно от головной боли. Согласно инструкции, у лекарства есть побочные эффекты, такие как тошнота, рези в животе и прочее. Я человек не глупый и сразу понял всю цепочку лечения: заболела голова – вы глотаете «Ибуклин». Если через пятнадцать минут голова прошла, но вас стошнило и скрутило живот – значит, таблетка подействовала!

Фармакология – все-таки великая вещь!

Написал про таблетки и вспомнил, как в начале июня двадцать первого века у меня заболели зубы. Маялся и стенал три дня, пока боль не восторжествовала над страхом. Утром четвертого я побежал в платную зубную клинику. В течение двух часов мне удалили сразу три зуба, применив, как тогда показалось, все пыточные инструменты испанской инквизиции. От боли и страдания спасли шесть уколов анестезии и сто долларов, заплаченных за работу.

Держась за стену и слегка потряхивая телом, я вышел из клиники ближе к обеду. На лице появилось что-то вроде улыбки: верилось, что ад закончился. Но на следующий день, чудесным летним утром пятницы девятнадцатого июня, у меня как-то странно потекло из носа…

Насморк меня достал, голова болела, и я подумал, если пойду в поликлинику, то хуже не будет. «Ума у них не хватит», – подумал я, и направился в отделение ЛОР. Помощником доктора оказалась наша соседка по подъезду, поэтому на прием попал без очереди. Женщина-врач осмотрела мой нос, и не найдя причин для беспокойства, сказала: – «ничего страшного, но на всякий случай сделай рентгеновский снимок головы». Что мне и сотворили на седьмом этаже поликлиники. Через полчаса я получил снимок, и увиденное опечалило меня сразу и надолго: под левым глазом моего серенького черепа на меня пялилось огромное черное пятно… «Хана», – тихо произнес мой мозг, ну а тело понесло снимок доктору.

Врач, увидев мой череп на пленке, без всяких реверансов отчеканила: «вы знаете, молодой человек, если вот эта ботва пойдет дальше, шансы остаться без глаза и, как исключительный вариант, без мозгов, увеличиваются с каждым днем в геометрической прогрессии. А поэтому, я в срочном порядке выписываю вам направление в больницу. Там сделают небольшую операцию и поставят несколько укольчиков». Эти слова меня очень насторожили. И я, даже с неким жаром в голосе, поинтересовался: «а будет ли сия полезная для моего организма процедура совмещена с анестезией?”. Ибо в голове вспыхивали яркие картины недавних переживаний в зубной клинике. На что последовал решительный ответ “да”, и я, глядя в честные глаза докторши, взял направление.

Время было около одиннадцати часов утра: я захватил кое-какие вещи из дома, так, на всякий случай, вдруг положат. Но если честно, этот вариант даже не рассматривался.

Пятый корпус районной больницы встретил меня суетливыми больными с забинтованными глазами и ушами. Также поразили люди с торчащими из носа трубками. «Люди будущего!» – подумал я и пошел на прием к врачу. Доктор, истинный горец с орлиным носом и в белой повязке по всему рту, был пьян. Осмотрев нос и снимок, он промурлыкал: “нааадо лэчить – это гайморит” и ушел в соседний кабинет с санитаркой. Оттуда раздался звон стаканов, и вот он, веселый и бодрый, опять вникал в мои проблемы! Его глаза вращались по каким-то непонятным орбитам – как будто мозг мыслил зрачками и пытался с их помощью поставить диагноз. В это время я успел задать вопрос, мучивший меня больше всего: «А можно без операции?» Из-под повязки донеслось: «болэть будэшь».

Аргумент был веским, поэтому я сдался и скорее уже по инерции промямлил: «анестезия будет?» Его глаза сначала остановились, но потом заново стали вращаться: «кааанэшно! Ыдытэ к санитаркэ – она все скажэт».

Санитарка, огромная как скала, сразу поселила меня в седьмую палату. На мой вопрос: “а надолго ли это житие?” ответила: “две недели. А сейчас идешь в «процедурную» и становишься в очередь на операцию! И 20 рублей давай на мыло и порошок!” Я подумал, что насчет срока – это такой медицинский юмор, дал ей денег и пошел искать кабинет.

«Процедурная» нашлась в конце коридора. Там же стояла лавочка: на ней сидели две женщины. Я спросил, не на операцию ли они? Женщины кивнули. Разговаривать почему-то не хотелось, и мы ждали своей участи в зловещей тишине. Участь не заставила себя долго ждать и явилась в форме все того же доктора и санитарки-скалы…

Когда подошла моя очередь, в кабинет забежала медсестра и с жаром прошептала доктору: «что вы тут возитесь! В два часа же награждение в доме культуры! А уже час!» И тут я понял, что в это воскресенье у врачей профессиональный праздник! Все сложилось: звон стаканов и веселый перегар врача, который, несмотря на ватно-марлевое препятствие, все-таки проникал во все щели медицинского кабинета. По странной традиции наши доктора начали отмечать воскресный праздник в пятницу. И все бы ничего, но в этот день им надо было лечить людей. И мне, по роковому стечению обстоятельств, было уготовано стать крайним на операцию…

Зашел я бодро. Меня посадили на старенький стул у стены, и доктор без всяких реверансов воткнул мне длинную спицу в правую ноздрю. Такой разворот событий меня удивил. Сидеть со спицей в носу было как-то не комфортно. Доктор что-то буркнул медсестре и вышел. Вдруг меня охватила паника: спица торчала в правой ноздре, но на снимке я видел черное пятно с левой стороны лица; и сопли (извиняюсь) текли только слева! Когда он снова зашел в кабинет я спросил: “уважаемый врач, а зачем засовывать спицу в правую ноздрю, когда течет из левой? Да и на снимке у меня темное пятно слева?» Он взял снимок и посмотрел на просвет. «Доктор, переверните снимок», – я увидел, что он держал его кверх тормашками, и вдруг понял, НАСКОЛЬКО он был пьян! Мелькнула мысль о побеге, но делать это со спицей в носу было смешно…

«Адын из ста…адын из ста», – повторил доктор.

“Что это значит, один из ста?” – переспросил я.

“Адын из ста случаев, когда я ошыбаюсь! Вот, этот случай… с тобой получился” – сказал он, выдернув спицу из правой ноздри и, воткнув её в левую, опять вышел. “Молодец, какой вы, мужчина, разбираетесь”, – сказала санитарка. Я промолчал. Страх перед тем, что в умат пьяный врач сможет ещё раз ошибиться и воткнуть спицу, например, в глаз и потом сказать “одын из тысячи”, захлестывал меня все больше и больше…

Доктор вернулся, выдернул спицу из моего носа, задрал мне голову и сказал: ” а тэпэрь нэ думайте нэ о чом. Расслабтэсь и отрэкитесь от мира сэго”… Его слова мне показались странными и неуместными в данной ситуации, но моя вялотекущая мысль была прервана хрустом ломающейся перегородки где-то в середине моего черепа и просто убийственной болью! Он воткнул какой-то штырь толщиной с сотку гвоздь и резко вытащил её. Если бы я мог орать! В мозгу вспыхивали яркие звезды и шаровые молнии, а рот застыл в немом крике. Глаза чуть не вылезли из орбит, а мои руки вцепились в колени стальной хваткой. Тем временем санитарка засунула мне в эту дырку железную трубку с катетером, прилепила к носу пластырем и крикнула: “бери чашку!”

Мое восприятие мира на минуту изменилось: вроде все слышу, но понять, и тем более что-то сделать, не могу. “Ты чё, оглох, штоли!» – орала санитарка, тем самым вернув меня к реальности. Я схватил чашку. “Нагибайся и держи её перед собой! Ща потечет!” В таком трансе я не был ни разу в жизни. Даже когда ломал руку; даже у стоматолога три дня назад, когда мне выдрали три зуба за один приход! Я ждал анестезии, как в кино – чистых и белых операционных столов, добрых, отзывчивых медицинских работников…

«Лошара, какая анестезия?! Какие столы?! Держи чашку с соплями!” – думал я про себя, и мне вдруг стало жутко обидно, что меня так продинамили… но сделать и сказать уже ничего не мог, так как из носа и рта потекло красно-коричневое, безумно вонючее, жидкое сокровище. Если бы санитарка промывала медленнее, то текло бы только из носа. Но они опаздывали на награждение, поэтому ко мне был применен ускоренный вариант. Я, задыхаясь и кашляя, все-таки выдержал первую процедуру. На прощанье, получив промывочку формалином с ещё какой-то гадостью, меня отправили в палату.

Сразу хотел сказать, но забыл: я лечился по полису, т.е. бесплатно. Ну, как бесплатно… не платить в больнице было плохой приметой и дурным тоном, поэтому, сами понимаете, деньги пригодились. Сначала, как я уже упоминал, сдал на мыло и порошок. Но, ни того, ни другого я так и не увидел. Хотя, зачем мне порошок? Я живу в десяти минутах езды от больницы. А мыло у меня свое.…Но это всё лирика. После нескольких уколов я спросил у санитарки, почему они такие болючие? Она ответила, что обезболивающее, некий ледокаин, нужно приобретать за свои деньги. «А почему же вы сразу не сказали»? – задал я тупой вопрос и получил, словно с левой по соплям: «мне за разговоры не платят». Высказав свою более чем сдержанную благодарность за информацию, побежал в аптеку и купил две упаковки лидокаина.

Но все это было потом, а пока я пришел в палату №7 и выбрал свободную койку. Мне повезло: из шести железных четырехногих уродов – три стояли свободными. Подложив ещё два матраца, предварительно стянув их со свободных кроватей, на койку можно было лечь; изогнутые волнами железные ребра не так уж и давили, но спать на них, ребята, мог только йог или кто там у них главный по гвоздям? Со мной в палате оказались ещё двое – дагестанский ребенок и мужик преклонных лет. Голова у мужика была забинтована, а в районе уха всё было коричневое, с элементами запекшейся крови. Потом он рассказал, что помогал сыну и упал с лестницы, разбив в дребезги всю голову и правое ухо в частности. Мальчик лежал с такой же трубкой в носу. Гайморит – теперь уже безошибочно определил я.

Состояние было адское, а тем временем наступил час полдника. Медсестра заглянула в палату, поинтересовавшись, почему я не кушал. Ответить на «почему» я не мог, ибо после операции не имел возможности говорить в принципе. Постояв и не услышав ответа, она махнула на меня рукой и ушла. Я лежал и смотрел в потолок, а вокруг моего унылого настроения кипела жизнь: мухи и комары летали и жужжали, весело пикируя то мужику на лысину, то мне на нос; тараканы, не стесняясь, ходили по тумбочке, натыкаясь друг на друга и, видимо, извиняясь, шли по своим делам дальше. Затхлый воздух с примесью запаха лекарств заставлял дышать чаще, чем хотелось. Окно санитарка категорически запретила открывать. Сказала, что главный не велит. Ко всему этому стояла несусветная жара…

Вечером, где-то в пять, обтирая больничные стены, в коридор вполз заведующий отделением. «Интересно, – подумал я, – а мог бы он сейчас сделать операцию?» Доктор продефилировал к пятой палате – там лежали две девчонки с хлебозавода. Он долго грузил их комплиментами и предложениями, но те мягко отклоняли непристойности, в том числе и поход в кабак, мотивируя тем, что они в халатах, с трубками в носу и, к тому же, после операции. Огорченный отказом, он дополз до стоявшего под парами такси и уехал.

«Есть ли варианты переночевать дома»? – спросил я в палате у братьев по несчастью. Мне подробно рассказали, что почем. В результате, подарив коробку конфет дежурной санитарке, я был дома уже через 10 минут.

II

Расписание лечения было насыщенным, поэтому вставать пришлось в пять утра. Дело в том, что первый укол ставили в шесть, в семь было промывание, в восемь – осмотр, далее завтрак и все остальное.

У дверей пятого корпуса я был за полчаса до процедуры. Успел постоять с мужиками и обсудить приезд скорой помощи: в приемный покой санитары заносили тело, в котором торчал нож. Самые любопытные сбегали и узнали, что за история. Оказалось, что мужики пили, подрались, один другому всадил в пузо нож. Санитары не стали его вытаскивать, а тело отправили сразу на операционный стол. Так начинался второй день моего пребывания в больнице.

Укол был не проблема – для обезболивания в кармане лежала ампула с лидокаином. Но вот с промывкой по-хорошему не получилось: как и в прошлый раз, санитарка-скала так надавила на поршень шприца, что всё опять полилось изо рта и носа. Ну а что вы хотели от бесплатной медицины?

В восемь настал час осмотра. Он проходил в той же процедурной и на том же стуле, где была операция. Да и контингент сильно не изменился: тот же заведующий отделением, и та же санитарка-скала. Вот только руки доктора выплясывали такой карамболь, что моментом я испугался, но потом приказал себе успокоиться и не паниковать. Санитарка-скала открыла журнал и что-то прочитала доктору, тот взял стальной блестящий инструмент и начал попадать мне в нос. Но вчера был праздник и награждение, поэтому он всё время промахивался – руки отказывались вести себя спокойно и продолжали свой дикий танец с саблями у меня перед глазами. Я уже подумал, что сейчас скажу нечто вроде «у меня ничего не болит, и пора бы вообще оставить меня в покое», но медицинские боги смилостивились и железный предмет оказался в носу. Наклонившись и посмотрев внутрь, доктор многозначительно сказал «мммдааа», вытащил железку, махнул рукой и вышел. Медсестра начала что-то писать в журнал, а мне сказала: «идите и позовите следующего».

Вот чем подкупала бесплатная медицина, так это четким соблюдением правила «меньше знаешь – лучше спишь». В данном случае «мда» – это то, что сказал доктор о текущей болезни. И действительно, без лишней медицинской зауми, уже к завтраку, в голове наступало спокойствие, перераставшее в тихую уверенность, что «всё идет по плану».

Да, кстати, напротив нашей палаты была палата платная: полторы тысячи рублей в день. Одинокая огромная кровать, кондиционер, телевизор и ко всему этому прилагалась персональная санитарка. Там обитал некий коммерсант, который целый день лежал, смотрел телек и куда-то постоянно звонил. Ходить за едой не надо, стоять в очереди на процедуры и уколы тоже: всё это делала прикрепленная к телу персональная дама в медицинском халате. Даже разговор по телефону не прерывался в таких случаях. Не подумайте чего – зависти не было, ибо у нас – веселье и компания, а там – сплошная грусть и одиночество.

Отдельно нужно описать то, что называлось завтраком, обедом и ужином. Начнем с того, где это должно происходить. Про то, где – я не могу сказать ничего вразумительного даже сейчас. Ибо в течение дня всё менялось с точностью до наоборот: например, завтрак в приказном порядке заставляли кушать в палате, а на обед – всех вдруг выгоняли в столовую и строго настрого запрещали есть в палатах. Сама еда, возможно, была вкусной и свежей, но до нас доходили явно не все продукты и не сразу. Вот как вы думаете, сколько нам выписывали, и сколько мы получали масла в тарелки, если у санитарки на раздаче было язвительное прозвище «двести грамм»? Но чтоб там не говорили, а каши я наелся на год вперед. Мне она нравилась, и ел я её с удовольствием.

Конечно, продукты можно было и покупать. Да, был холодильник – один на пять палат. Где разрешалось хранить только молочные продукты, только свежие и только не более суток. Для этого в каждом пакете лежала записка с датой покупки. За соблюдением этих правил пристально следили медсестры. Можете себе представить движение возле холодильника, если учесть, что им пользовались одновременно более двадцати человек. Но больные возмущались как-то вяло, ибо понимали, что могут лишиться и этого.

Палату тем временем забили до отказа. Медсестры принесли даже лавку из коридора, на которую положили какого-то наркомана, предварительно поставив ему капельницу. Без особых признаков жизни он пролежал целый день, и мы слегка заволновались: «жив ли человек»? Но санитарки сказали, что это уже не первый, и даже не десятый раз, «так что не волнуйтесь, он ещё вас переживет». На второй день наркоман встал, обвел нас мутным взглядом, сказал «если что – я Сашок» и пошел курить. К обеду приехали его друзья, и после непродолжительных бесед он уехал, даже не сказав спасибо медсестрам. Наверное, все эти нежности благодарностей и сопли прощаний настоящему мужчине не к лицу…

Жизнь в больнице – это немного другое, чем жизнь обычная. Но все равно привыкаешь: вот сегодня тебя почти силком медсестры вытащили посидеть в фойе и посмотреть в окно. В следующий раз, когда ты выходишь в то же фойе и в то же время – вдруг устраивался дикий скандал с элементами строгого выговора за нарушение какого-то внутреннего распорядка. Во двор выходить можно, но там негде посидеть. Я помню, что когда-то вокруг больницы было много лавочек, но потом, как мне объяснил сосед по палате, их все убрали, чтобы молодежь ночью не бухала и не мешала людям болеть. Все правильно – ничего не скажешь…

Три дня пролетели незаметно, и вот как-то утром медсестра спрашивает: «почему ты не приходишь на укол?» Отвечаю, что стараюсь ходить на все свидания. Она открывает журнал и показывает графу, где стоят три моих пропуска. «Но мне никто не говорил!» – пытался возразить я. «А никто и не скажет», – последовал ответ. Железная логика. В общем, колоть стали утром, вечером, а теперь ещё и в обед.

Новый укол назывался «горячим» или, по-научному, хлористым кальцием. Выписали мне их восемь штук. Медсестра предупредила, что побочным эффектом является жар в промежности, поэтому его и назвали «горячим». Она набрала раствор и воткнула иглу в руку. Шесть кубов пустить по вене, ребята, это дело не простое. Чтобы «переварить» такое количество раствора вене нужно время. Но в бесплатной медицине его, этого времени, ой как мало! Поэтому уколола тетка мне так быстро, как только смогла. В результате чего на следующий день рука от локтя до кисти переливалась разливами синего и зеленого цвета. Или вена не выдержала, или вообще промазала – не знаю. Рассосалось это только через неделю. Лишь потом мне поведали по секрету: если хлористый кальций попадает в мышечную ткань, то эта ткань сразу отваливается куском. Интересно, что случилось бы со мной, узнай я про это раньше, когда появился синяк на руке?

До сих пор непонятно, про мясо наврали или нет, но даже после восьми уколов у меня ничего не отвалилось. Недели две только болела рука и как-то с трудом сгибалась.

Повезло, что остальные уколы ставили в другое место.

III

Держась за стену и слегка потряхивая телом, я вышел из больницы через десять дней. На лице появилось что-то вроде улыбки: верилось, что ад закончился. Но на следующий день, чудесным летним утром пятницы двадцать девятого июня, у меня появились странные боли в желудке…

Кололи мне не абы что, а жесткие антибиотики (это я узнал потом, прочитав в истории болезни) и они, оказывается, вместе с заразой, начисто снесли всю микрофлору желудка. Согнулся пополам я, ребята, на следующий же день после выписки. Ходить практически не мог, ибо каждое движение вызывало жуткую боль. Но ходить было надо, особенно в туалет. У кого был дисбактериоз – тот меня поймет… «Надо было вместе с уколами «Хилак Форте» употреблять» – говорила потом медсестра – соседка по подъезду…

В себя я начал приходить где-то в июле; вокруг буйствовало лето, которое я запомнил надолго. Ведь в начале июня мечтал позагорать на море: воистину, хочешь рассмешить Бога – расскажи Ему о своих планах.

P.S. Если кто подумал, что я имею что-то против докторов и санитаров – пусть сразу убьётся об стену. Я говорю всем докторам и иже с ними Спасибо. Большое Спасибо и низкий поклон, потому что они спасли мне жизнь. А вот говоря о получении бесплатной медицинской помощи надо заметить, что это не совсем бесплатная помощь. Очень даже платная: на тот момент мой трудовой стаж составлял более четырнадцати лет, и каждый месяц я отчислял процент на страховку. В больницу же я попал первый раз и не знаю, накопил ли я на приличное ко мне отношение, но уж точно за этот период отстегнул на порошок, мыло и лидокаин. Отношение к людям – вот что сильно разочаровало. Хотя, в равной степени, это вина не только медперсонала, но и самих болеющих.

Если кому интересно, то заведующего через год уволили. Не знаю за что, но такие мелочи как пьянство даже не рассматривались – там были дела посерьезней. Диетологам могу сказать, что за десять дней, проведенных в больнице, я похудел на тринадцать килограмм. Делайте выводы и пишите диссертации. И ещё: не болейте!

Дело было летом, в самом конце прошлого века. Командировка в поселок Мирный не отличалась особым шармом или неординарностью. Да и цель поездки весьма банальна: взятие образцов почвы. Единственным приятным моментом было то, что за работу каждому командировочному пообещали барана. Наши зарплаты не позволяли раскидываться такими подарками судьбы как бесплатное мясо, поэтому поехали без особых колебаний.

Мирный находился у черта на рогах, даже в понимании людей, которые не видели трамваев. Сие селение располагалось в песках, на границе трех беспокойных субъектов: Дагестана, Чечни и Ставропольского края. Шла вторая чеченская война, и название поселка как-то не очень вязалось с этими местами. Официально эту территорию обозвали «зона 3-А», что в переводе на русский означало «территория, на которой ведутся боевые действия», ну или что-то типа этого, не важно.

Поехало нас трое, не считая водителя. Работу сделали быстро, и когда все вопросы были улажены, наступил час расплаты. Мы подъехали к загону, где поймали и связали по ногам (или что там у них) четырех баранов; закинули в салон, ибо специального места для перевозки животных в УАЗике не нашлось. Желая перестраховаться, водитель Петя начал с того, что неплохо поиметь некую бумагу, на которой черным по-русски было бы написано, что баранов мы купили. Зная Петю и его упертость, а так же его веру во всевидящее око милиции, по нашей просьбе была выписана счет-фактура.

Вроде все было в порядке, но только не в голове водителя. В это время там рождались и умирали вселенные, а также возникло несколько схем, как попасть домой с наименьшими потерями. (Не секрет, что любая поездка в голове Пети приравнивалась к выходу из окружения фашистов и тройного оцепления заградотряда НКВД). Один из планов и был озвучен вслух: «надо ехать через пустыню. Так ближе, а главное – нет ментов». В ходе дискуссии выяснилось, что ближе не намного, а вот шанс заблудиться – невероятно большой. На наши доводы о том, что можно спокойно доехать и по асфальту – пусть через посты – но есть все документы, в том числе и на живность – был дан категорический отлуп в форме: «водитель есть – не хрен лезть». Бить было бесполезно, доказывать – тем более, поэтому, немного поматерившись, мы прыгнули к нашим баранам и поехали.

Лето в пустыне, ребята, это я вам скажу, как зима в тундре, только наоборот. УАЗик нагрелся и раскалился так, что к нему нельзя было прикоснуться; бараны задыхались от жары и, судя по стонам, их дико укачивало. Они гадили так, что через час наши ноги и вещи были одного цвета и запаха. Внутри машины стояла такая вонь, что резало глаза. Несмотря на открытые окна, дышать было невозможно: животные не стеснялись, что с них взять.

После двухчасового катания в песках по бесконечному количеству дорог, ведущих во все стороны света и, сильно не ошибусь, что и тьмы, мы заблудились. Водителю было высказано всё, и даже больше. После вводной, мы приняли решение ехать по одной и той же дороге, никуда не сворачивая. Хотелось увидеть живых людей и задать им несколько важных вопросов о нашем местоположении. Тем временем наступило время обеда, и жара стояла такая, что даже бараны перестали гадить. На этот раз ехали недолго: кошара появилась за очередным барханом.

Мы остановились у дома и посигналили. Выйти было нельзя, ибо собаки, окружившие машину, оказались ростом с теленка. Такие могли сожрать, не подавившись, любого командировочного – это уж точно. Из покосившейся сакли вышел суровый мусульманин с татуировкой горного хребта и надписью «Afganistan 1980-81» на правом плече. После нашего сумбурного рассказа он объяснил, как выехать на трассу и помахал на прощанье автоматом Калашникова. Следуя маршруту, который показал нам человек с ружьем, т.е. ориентируясь на высокое дерево, стоящее километрах в двадцати, мы довольно скоро выехали на широкую дорогу. Впереди маячил бугор, и водитель поддал газу…

Буквально влетев на вершину холма, Петя резко дал по тормозам и мы, вместе с баранами и их уже всем надоевшими экскрементами, полетели в железную стенку салона. Но это было ерунда по сравнению с тем, что пролетая по салону, мы увидели автоматы в окнах нашего УАЗика. Крики «Стоять! На выход из машины! Руки в гору!» застали нас в полете, поэтому команды сразу выполнить не смогли. Когда вылезли из машины, то нас окружало, как минимум, десять человек в форме милицейского спецназа. Направив дуло автоматов в наши умные головы, сержант спросил: «как вы, придурки, сюда попали?!». Было еще с десяток вопросов, но они утонули в общей массе голосов других бойцов. Когда напряжение немного спало, мы начали объяснять цель нашего путешествия, предоставляя для досмотра вещи, документы, паспорта и пресловутую счет-фактуру, ибо у милиции были большие подозрения, что бараны краденые. Ну а скотина, уставшая от безумной тряски, спала, уткнувшись мордами в наши вещи…

После беседы и проверки стало окончательно ясно, что путь домой сокращен не был, а милицию не то чтобы объехали, но попали в самую клоаку. Из слов сержанта мы поняли, что оказались на военном полигоне, где собралась практически вся боевая часть милиции края для того, чтобы пострелять из нового оружия. И если бы не оцепление, УАЗик приняли бы за мишень. Спустя час менты все-таки отпустили, и даже баранов не забрали. А когда уезжали, так вообще попрощались с нами за руку; объехали милицию, хе-хе.