1
Жил был поэт. Он сидел на своём любимом кресле, и тут его посетила мысль. Да… мысли его посещали часто. Правда, не всегда стоящие. Но в этот раз мысль была вполне себе ничего. А заключалась она в том, чтобы достать свою изящную трубку и закурить. Поэт сунул, было, руку в карман, чтобы достать спички, но тут вспомнил, что оставил их где-то на столе. А это означало, что найти спички будет труднее, чем найти иголку в стоге сена. Так или иначе, поэт обшарил свой заваленный исписанной бумагой стол и откопал-таки коробок. Он открыл его. Там осталось всего две палочки, и поэт, взяв одну из них, чиркнул. Пошёл дымок, и пламя загорелось, но как только оно было поднесено к трубке, потухло… Тогда поэт схватил вторую и последнюю палочку и чиркнул. История, как ни печально, повторилась. Коробок оказался пустым, что весьма огорчило поэта, ведь другого у него не было. Но грустить ему не дали, так как в дверь кто-то сильно и нетерпеливо, даже яростно, постучал.
Пока поэт поднимался с кресла, клал трубку на стол и вздыхал по пути из комнаты в комнату, моему читателю непременно нужно узнать, что имя этого поэта было Михаил Васильевич Добрый. Если честно, то «Добрый» – это был его псевдоним, под которым печатались его стихи в журнале. А настоящей фамилии у него не было. Она была не нужна.
Теперь вам обязательно нужно знать, как выглядел наш Михаил Васильевич, хотя ничего необычного, вроде рожек или копытец, у него не было. Так вот. Михаил Васильевич был невысокого роста, немного пухленький… (Не более!) В каштановых прядях тонких волос появилась лёгкая седина. Выглядел он статным и представительным. Всегда одевался со вкусом и отличался манерами истинного джентльмена. И это касалось всех и вся, с чем сталкивался поэт. А ещё у Михаила Васильевича была собака. Большая такая, цвета топлёного молока, короткошёрстная, с длинными лапами и висячими ушами. Она была породистой… но вот какой именно породы? Хочется заметить, что собака не залаяла при таком неподобающем ботанье в дверь лишь от того, что уже спала, забравшись под одеяло в хозяйской опочивальне. А спать она любила. Даже очень.
Что ж, теперь вернёмся к поэту и к двери, чуть не слетающей с петель от стука.
– Иду-иду! Не стучите так сильно! Я не хотел бы лишиться входной двери! – говорил Михаил Васильевич на пути ко входу. Наконец, натянув улыбку во всю свою бородку, ведь закон гостеприимства был чтим поэтом, он открыл дверь. Подул ветерок, но на пороге никого не было. Михаил Васильевич высунулся из проёма – на улице было холодно, собирался дождь. Поэт нахмурился, подумал о своей трубке и закрыл дверь. Но когда он возвратился в свою комнату, то увидел, что напротив его стола сидит какой-то человек и рассматривает его любимую и неприкасаемую трубку.
– Добрый вечер, Михаил Васильевич. Очень приятно познакомиться с вами лично. Я премного наслышан о вас, – сказал красивый голубоглазый мужчина в дорогом костюме. Заметим, что его волосы имели цвет парного молока.
– Здравствуйте… – только и вымолвил хозяин дома.
– Вы не волнуйтесь так, любезный, я не трону вашей дражайшей трубки. Я не курю. И вам не советую. Это вредно, между прочим.
Михаил Васильевич удивился ещё больше. Но старался виду не подать. Правда, странный гость всё равно всё понял, отчего на его лице сверкнула улыбка.
– Вы не могли бы представиться, любезный, – наконец, сказал поэт.
– Да-да, конечно! Как неудобно, – вскочил незнакомец. – Моё имя Ёрик Иоганн Франциск Брауншнапсер. Думаю, вам будет достаточно и этого. А сейчас я ваш клиент и готов заплатить вам за то, что вы будете писать мне стихи, – завершил странный посетитель и вновь уселся на стул.
– Эээм… Простите, не понял.
– Да-да, вы не беспокойтесь, просто я – не поэт. Все, кто угодно, только не поэт. Но у меня возникла острая нужда… Понимаете ли, одной даме нужно посвятить стихотворение… Вы меня понимаете, мон шер?
– Стихи? Да… Но я хотел спросить не об этом…
– Остальное неважно. Для начала мне нужно стихотворение, в котором воспевается красота белых плеч, густота чёрных ресниц… Ещё карие глаза… Осиная талия и руки. Да-да, именно руки. Изящные запястья с длинными, словно свечи, пальцами. Плачу сразу за каждый стих. Наличными. Надеюсь, вы меня не разочаруете, милый друг. Я вернусь завтра. В это же время. Удачи, – сказал Ёрик как-там-его и… исчез.
2
На следующий день в назначенное время в дверь Михаила Васильевича вновь постучали. На этот раз пёс поэта не спал, он даже подал голос.
– Тише, милая, тише, – спокойно сказал поэт и, думая о пятистопном ямбе, не двинулся с места. Через секунду в комнату вошёл вчерашний пришелец Ёрик. На этот раз на нём был изумрудного цвета фрак и белоснежная рубашка.
– Приветствую вас, творящий, – улыбнулся гость, присаживаясь на диван.
– И вам того же… – задумчиво протянул Михаил Васильевич, не поднимая глаз.
В это время собака поэта неожиданно поднялась и подошла к Ёрику. Она стала тыкаться мордой в руку гостя, которая свисала с подлокотника.
– Муза, – засмеялся Ёрик и стал гладить шерсть животного.
В этот самый момент Михаил Васильевич отвлёкся и внимательно посмотрел на свою собаку. То, что он увидел, удивило поэта. Чтобы его Муза ластилась к чужаку? Да никогда такого не было. Но истина была такова, что теперь Муза изменила своим привычкам.
– Не ревнуйте, дорогой друг, ваша Муза не поможет мне обрести талант писательства. Ведь такой дар может прийти лишь свыше, именно поэтому он мне и недоступен, – сказал Ёрик, продолжая теребить макушку собаки. – Так как там стихотворение?
Михаил Васильевич быстренько что-то дописал на листочек и протянул его заказчику. Ёрик стал внимательно читать. Хочется заметить, что это длилось довольно долго. Но потом, наконец, прекратилось.
– То! – вымолвил гость, затем достал гонорар поэта и отвесил ему весьма и весьма толстую пачку.
– Благодарю… – начал, было, поэт, но был прерван.
– Не стоит. Я дал вам работу, вы выполнили её. А это вознаграждение.
Хочется немного отвлечься и сказать, что стихотворение поэта действительно получилось стоящим. Многие считают, что за деньги истинного искусства не сотворишь… Но в данном случае этот странный заказ пробудил в поэте уснувшего Поэта, и слова, сливавшиеся в строки, объединявшиеся в строфы, были искренними и душевными. Михаила Васильевича вдохновила луна, белая, словно плечи той дамы, или свечи, возвышавшиеся из канделябра и напоминавшие её пальцы… Но всё это пришло и, перемешавшись, возродило светлое и чувственное произведение. К сожалению, все стихи этого поэта утрачены. Они не сохранились ни на бумаге, ни в памяти, но это случилось позже. А сейчас…
– Всего вам доброго, Ёрик Брауншнапсер, – попрощался поэт с заказчиком, провожая его до двери.
В этот раз гость всё же вышел из дома поэта именно через неё. Когда всё закончилось, Михаил Васильевич расслабился в своём кресле с трубкой в зубах и собакой в ногах, думая, что больше не увидит этого странного Ёрика Брауншнапсера. Но как же он ошибался…
Этой же ночью поэта разбудил какой-то шум. Он поднялся с постели. Муза крепко спала тут же. Михаил Васильевич одел халат, сунул ноги в тапки и, взяв канделябр, направился на звук. Темнота и неизвестность немного пугали поэта, но он старался держать себя в руках.
Оказалось, что шум доносился из кабинета Михаила Васильевича. Мужчина медленно подошёл к приоткрытой двери и заглянул в щель. В комнате горели все свечи. На диване сидел, как ни странно, Ёрик, погружённый в печальные мысли. Перед ним парил графин с виски, периодически пополняя бокал, находившийся в руке ночного гостя. А шум… Честное слово, Михаил Васильевич так и не понял, что это было.
– Не прячьтесь, милый друг, проходите, – монотонно процедил Ёрик, отпивая очередной глоток.
– Что вы тут делаете, позвольте спросить? Как вы вообще попали сюда? И…
– И?..
– …и почему в моём кабинете летают графины?! – возмутился поэт, пытаясь не показать изумления от такого феномена.
– Ах, это?.. Простите, – и графинчик тут же опустился на столик.
– Я требую объяснений, – настаивал Михаил Васильевич.
Ёрик отставил опустевший бокал и поправил свой кафтан. Уже чёрный. И пригладил волосы. Они оставались такими же светлыми, если что.
– Мне нужна ваша помощь, милый друг.
– Моя? – удивился поэт.
– Именно ваша.
– Но что я могу?
– Написать ещё один стих.
– Хорошо… О чём же теперь писать?
– Теперь… Теперь о зелёных глазах… О волосах, таких, как огонь… О смуглой и безупречной коже…
– Прошу прощения, – прервал гостя поэт, – но этот портрет очень сильно отличается от вчерашнего…
– Да, а это проблема для вас? – Ёрик вздёрнул брови кверху.
– Нет… – замотал головой Михаил Васильевич. – Я напишу вам ещё одно стихотворение.
3
Так прошло много времени. Каждый вечер Ёрик приходил к поэту за стихами. Правда, портреты дам часто менялись, но он приходил. У Михаила Васильевича сложился целый сборник, посвящённый незнакомке в разных лицах. Но ему так и не суждено было выйти в свет. Как и всем другим сборникам. Или нет?..
В один из типичных уже для поэта вечеров, когда к нему приходил Ёрик, случилось то, что должно было случиться и случалось периодически. Правда, сам Михаил Васильевич об этом не знал. Ему было не нужно этого знать. Ни-ког-да.
– Вот стихотворение, как вы и просили, – протянул листок бумаги Михаил Васильевич.
– Благодарю, – произнёс Ёрик, пряча стихотворение в карман.
– Извините, но я давно хотел спросить, – поглаживая шерсть собаки, сказал поэт.
– О чём же? – поднимаясь со своего места, уточнил заказчик.
– О том, почему вы просите меня посвящать стихи разным дамам?
– Вы – поэт, а поэт должен писать для любви, и просить об этом его должна Любовь. И не важно, который раз, а важно то, какова их глубина и сила. Мой милый друг, ваша работа никогда не будет окончена. Я вас уверяю в этом. Одни влюблённые приходят, другие – уходят. А Любовь – вечна.
– Как и поэзия. Но, если честно, я бы сказал, что искусство бессмертно, в отличие от любви.
– Вы не правы. Вы смотрите узко, имея в виду любовь мужчины к женщине. А я говорю о Любви всеобщей. В мире много любви, она передаётся от века к веку, сохраняется в живописи, в музыке, в камне. А я, знаете ли, являюсь помощником этого всепоглощающего чувства. И не только этого. Я передаю произведения в умы тех, через кого они рождаются на Земле, благодаря вам. Ведь это вы – всепоэт, дарующий миру литературу как целое.
– Простите, – нахмурился Михаил Васильевич.
– А вы и не знаете… – слегка улыбнулся Ёрик, отвернувшись. – Но пришло вновь время, когда я должен уйти, но потом, совсем скоро, завтра же, я вернусь, и всё пойдёт своим чередом. Как и было. Как и есть. Как и будет.
В этот момент все книги, которыми были набиты полки в доме Михаила Васильевича, вспыхнули и исчезли. У всепоэта не остаётся ни одного экземпляра своего творения, все они уходят туда, откуда не возвращаются к нему. Но этого поэт не помнит. Не должен помнить. Он продолжает писать… писать стихи, романы, сказки… Эти произведения передаются в мир людей через Ёрика, который и посещает настоящего Гения, сидящего в каждом писателе, отчего они, собственно, и становятся ими. Так что, все литературные творения мира от пера Михаила Васильевича Доброго и его Музы.
И чтобы вы поверили мне, я скажу вам по секрету, что и ко мне иногда заходит Ёрик, принося готовые произведения. Они звучат в моей голове, мне остаётся лишь записывать их. И после каждого раза я удивляюсь этому. Правда, совсем чуть-чуть. Но, всё же, удивляюсь.