Бацунов Александр. Стихи

НОВОГОДНИЙ ЛЕС

Стучится в двери Новый год.

В порывах круговой метели

Ведут снежинки хоровод

В зеленых лапах пышной ели.

Играют весело, искрясь

Своими хладными лучами,

Под лунным серебром резвясь

В купели зимними ночами.

Идет, шагает дед Мороз,

Студеным посохом играя.

Деревья инеем обнес,

В наряд пушистый одевая.

Искрит иголкой зимний лес

И машет лапою зеленой.

Под синей дымкою небес

Уходит старый год студеный.

Стучится в двери Новый год,

В нарядном инее березы,

Последний раз идя в обход,

Год уходящий белит косы.

ЛЮБИМАЯ

Полюбил жаркой страстью тебя

Под весенние запахи мяты,

Мы с тобой любовались всегда

На багровые зори заката.

Все кружилось весенней порой

От пьянящего нас аромата,

И трава под ветвистой ветлой

В жаркой страсти под нами примята.

А по утренней зорьке порой

Не могли мы с тобою расстаться,

Ты меня отправляла домой,

Я не мог от тебя оторваться.

ПОХОД СВЯТОСЛАВА

Клубами дыма степь заволокло,

Дышало едким жаром пепелище,

Опять на Русь хазарство наползло!

Сожгли дотла славянское капище.

Князь слушал, грозно хмурив брови,

Дурной рассказ далекого гонца

Про дерзкие набеги, реки крови,

Про страшные поборы без конца.

Когда ж гонец окончил сказ,

Князь встал, глаза пылали жаром,

Раскатом грозовым катился бас:

«Иду на вы! На сечь с каганом!

К Итиле нам пора! До коли

Хазары будут причинять нам боли!

Чтоб братьев вызволить с неволи,

Мечи свои проверив вскоре!*

Весной же, войско Святослава

На ладьях двинулось на сплав,

На землях русского анклава

Огонь свободы воспылал!

Готовь топор, остри мечи,

Бери с собой тяжелую булаву!

Гонец, в селения скачи,

Идем на помощь Святославу!

Повсюду резали хазар,

Иду на вы! Три грозных слова

Катились ветром, как пожар,

Их русич понимал с полслова!

Князь войско выстроил на поле.

Пред ним, за толстою стеной,

Его народ страдал в неволе,

Каган, чинивший всем разбой.

– И это все, что он собрал!? –

Надменно вымолвил Иосиф,**

– Да лучше бы, как пес сбежал,

Пока собакам труп не бросил!

Двенадцать тысяч в три ряда***

На поле вывели хазары,

Лишь тысяча у русичей, беда,

Не удержать хазарского удара!

– Беги, трусливая свинья!

От славных воинов кагала,

Пока моя каленая стрела

Тебя, собаку, не достала!

Как гром средь ясна неба грянул

Для ворога, чинившего разбой,

Когда свою дружину ставил

Князь русичей в порядок боевой!

*В битве, на ловкость и быстроту.

**Царь Хазарского Каганата.

*** В три эшелона

ВЕЩИЙ ОЛЕГ

С дружиной князь с похода возвращался.

Шагали кони, сбруями звеня,

Уже смеркалось, вечер занимался,

Князь удилами осадил коня.

Пред ними у развесистого дуба

Горел костер, поленьями треща,

И старец всех с улыбкою беззубой

Позвал к костру, по старчески пища.

Дружина спешилась, готовилась к ночлегу,

Присели у костра и стали вечерять,

Седой старик вдруг говорит Олегу:

– Судьбу свою не хочешь, князь, узнать?

– Скажи, старик, и я гадать умею,

Недаром Вещим* я прослыл в миру,

Поведай мне, а я тебя проверю.

Какою смертью я умру?

– Ты, княже, многого достигнешь,

Тебе не будет в равных никого.

Своею славою постигнешь

Щитом Царьграда самого!

Хазары будут Род твой славить,

Дары богатые носить.

Поскольку ты, князь, будешь править

И в граде Белокаменном кутить.**

Не в битве, князь святой, погибнешь,

Предстанешь ты на славе дня,

Нелепо, глупо с миру сгинешь

И примешь смерть от верного коня!

– Ты что, вещун, дурмана выпил!

Смотри, отрежу твой язык,

На сечи с раною он копытил,***

Не ведаешь, что говоришь, старик!

– Волхвы не носят лести сладкой,

А речь Перуна носит их язык.

Хоть ты силен и с мертвой хваткой,

У рока не изменишь лик.

Наш рок один, не дан второй,

И Вышним писана дорога.

В назначен срок, что дан порой,

Предстанешь ты как все у Бога!

Олег встрепенулся, подернул плечом.

– Я верю, правдив твой язык.

Но все же умру я на сече с мечом,

Поведаешь, вещий старик!

Коня отведите в табун пастуха.

Кормить и лелеять до тризны,

Да что б не седлали его под верха!

Прослышу, лишу разом жизни!..

Четыре года князь в походах,

Не ведал страха, смерть не знал,

С дружиной верной шел на водах,

Щиты к воротам прибивал.

Пред ним запоры открывали

С поклоном Византийские цари,

Его могущество признали,

В щитах дары богатые несли.

Хазары уж не мыслили набеги,

Олега власть без ропота признав.

В степях таились робко печенеги,

Суровый норов княжеский познав.

Аскольд**** кровавый, враг народа,

Пал от его тяжелого меча.

Град Белокаменный, венец похода,

Признал защиту у его плеча.

Достигнув пик народной славы,

Князь вспомнил вещие слова.

«Старик, твои уста лукавы!

Конь умер, донеслась молва».

С дружиной князь отправился на поле,

Где ветром омывался прах коня.

«Прости, мой друг, по лживой воле

Не ты к народной славе вел меня.

Ну что, старик, сбылась твоя причуда?!» –

Князь вскинул руки к небесам.

«Вот, мертвый он, я жив покуда,

А конь уже отправился к отцам!

Ты лгал, и как же сбыться худу,

Какая смерть от мертвого коня?

Вот прах его лежит повсюду,

Ты лгал, вещун, обманывал меня!»

Олег толкнул ногою череп

Ветрами отбеленного коня,

Стрелою черною взметнулась,

С глазницы черепа ужалила змея.

Качнулся князь под силой лихо,

Сорвались с уст последние слова:

«Прости, старик», – промолвил тихо.

Вздохнул глубоко, сникла голова.

Дружина князя схоронила.

О тризне той до нас дошла молва,

И памятью народною хранила

Пророчества кудесника слова.

* Знающий, предвидящий.

** Радоваться и править в Киеве.

*** Спасал князя, бил врага копытами.

**** Правитель Киева, силой удерживавший власть

РАЗВЕДКА БОЕМ 

Эти стихи я посвящаю

памяти своего отца Бацунова Григория Петровича

и его друга Кретова Федора,

разведчиков диверсантов 23 Гв. стр. див. разведовательной-диверсионной роты ночных волков Карельского фронта.

Из боя на нейтралке 23.03.42г. вышло только четверо бойцов диверсионной роты. 

Карельское утро, чуть тают снега,

И рота разведки готова

Налечь своей грудью на станы врага,

Засевшего в мерзлых окопах.

Команда звучала: «Ну с богом! Пошли!»

И двинулась цепь нашей роты,

Задача проста: атакуем врага,

Штабным же – засечь пулеметы.

Под хрусты и хрипы в нейтралку зашли,

Мелькают по полю халаты,

Нам самое главное тихо пройти,

Не дать им схватить автоматы.

Еще один миг, через сотню шагов,

И мы залетим в их окопы,

Ножи и гранаты покончат с врагом,

Засевшим в смертельные ДЗОТы.

«Зеленая» в небе нам даст на отход,

А павших помянут ребята,

В землянке за горькой, с досчатым столом,

Под крышей с бревновым накатом.

Вдруг резко залаял чужой пулемет,

Разящий каленым свинцом,

Чихнул, разрываясь густым чугуном,

Немецкий ручной миномет.

И все закипело под шквальным огнем,

Попадала в снег наша рота,

Окрасился кровью тот мартовский наст,

Под запах тротила и пота.

Немецкие мины валили бойцов,

Кромсая тела на осколки,

Ив этом аду огрызались огнем

Ночные бесстрашные волки.

Но силы неравны, и местность не та,

Нам лучше с врагом на гранатах,

Мы ночью сильны, и на наши ножи

Сажали зверье мы на хатах.

Свистящая мина накрыла меня,

Рванула волной, и под муки

Подкинуло в воздух, осколки, разя,

Пробили мне череп и руки.

Контуженный, кровью залито лицо,

Не видел въяву я все это,

Под градом осколков с жужжащим свинцом,

Не видел, как полз ко мне Кретов.

Подполз, разрывая кровавый бушлат,

Приткнулся ко мне своим ухом,

Стук сердца едва он в груди уловил

Потухшим от грохота слухом.

Ремень расстегнул и подсунул под мой,

К руке автомат прижимая,

Тащил на себе, повторяя «Живой?!»,

Со свистом с себя выдыхая.

Тащил по нейтралке, изрытой волной,

Где смерть, упиваясь, косила,

Косила надрывно, железной косой,

Но нас обошла она мимо.

Свалившись в окопы на руки бойцов,

Ругая ядрено всех матом,

Кретов хрипел – Сто сорок штыков,

Укрылись кровавым бушлатом.

– Вы, братцы, сидите, и нету огня,

Никто не прикрыл нас на йоту,

А немец лупил, не жалея меня,

И сек на виду нашу роту.

Хоть раз бы пальнули! Прикрыли собой,

Ведь нужно всего лишь минуты,

Ворвались б, в окопы, а там уже бой,

Заткнули бы хоть минометы.

Кричал со слезами и, всхлипнув, умолк.

А взводный сказал виновато,

– Там двое еще, их в санбат унесли,

По-моему, ваши ребята..

ПОЕДИНОК

Памяти моего земляка,

командира расчета орудия старшего сержанта,

кавалера орденов Солдатской Славы,

Красной звезды, медали За Отвагу

Кондрата Захаровича Маклакова посвящаю

Сражалась рота у Поповки,

И в натиск яростных атак

Палили в фрицев из винтовки

Четыре дюжины солдат.

Надрывно били пулеметы,

Максим да пара дягтерей,

Отбили дерзкие налеты

Матерых, яростных зверей.

И в этой малой передышке,

Трубу ладонями зажав,

«Пришлите помощь, не удержим!» —

Комбата ротный умолял.

В трубе пищало, клокотало,

Потом донесся сиплый бас:

«Держитесь, помощь будет,

Пришлем орудие для вас».

Поправил ротный портупею

И, автомат за ложе взяв,

Припавши к брустверу локтями,

В бинокль фрица изучал.

А враг готовился к атаке,

Вдали моторами рычал,

С разломов рощи опаленной

Станок немецкий застучал.

Мелькали каски и шинели,

Фашисты двинулись вперед,

Кустами дыма разрываясь,

Завыл немецкий миномет.

Стальными башнями качая,

Цепными траками звеня,

На роту шли четыре танка,

Огнем с орудия паля.

Осколки градом засвистели,

Окоп от взрывов задрожал,

Солдат молоденький, в шинели,

В своей руке гранату сжал.

Вдруг сбоку резко бахнул выстрел,

И победит пробил броню…

Передний вспыхнул, кинув искры,

Предавшись жаркому огню.

И в этой жуткой перестрелке,

По полю пушку притащив,

Расчет орудия по танкам

Прямой наводкою палил,

Наводчик сгорбился к станине,

Стальную цель в прицел ловил,

Сержант, пригнувшись у лафета,

Кричал, давая ориентир.

Держал снаряд уж наготове

С степной окраскою в глазах

Их орудийный, третий номер,

Лихой, отчаянный казах.

Но враг матерый и бывалый,

Он быстро цель установил,

И вот один уже, с крестами,

На пушку башню наводил.

Его снаряд со звуком свиста,

Вспахав стерню под искосок,

Дождем шальных осколков брызнув,

Пробил наводчику висок.

Сержант, не мешкая, к станине,

В прицел поймал, на спуск нажал,

Снаряд с термитною начинкой

Фашисту траки раскидал.

Вокруг орудия кипело,

Фриц густо землю бороздил,

Сержанту в бок под вигз разрыва

Чужой осколок угодил.

Зажал сержант ладонью рану,

От боли рот свой искривив,

«Давай быстрее бронебойный!», —

Сквозь стон Касыму продавил.

Боец загнал снаряд в казенник,

И, повернувшись, новый взял,

Но в этот миг слепой осколок

В излете грудь его достал.

Сержант мослатою рукою

Чужую смерть в прицел ловил,

И, закусив губу до крови,

Доводку ручкою подводил.

Раздался выстрел, свист снаряда,

На долю фрица упредив,

Он бронебойным высек искры,

Стальную башню повредив.

Сержант свалился у лафета,

В пылу сознанье потерял,

Боец кровавыми руками

Снаряд в казенник запихал.

Смотрел боец на поле боя,

Он видел смерть не раз в глаза,

«Смотри, сержант! Они отходят! —

Рукой на фрица показав.

***

всем воинам сибирякам

посвящаю

Вы вышли с сибирских морозов,

Лихой и покладистый род,

Вы были у фрицев занозой,

Особый сибирский народ.

Отвагу свою проявляя,

Не ведали страха в войне,

Под Ельней врага разбивая,

Дарили надежду стране.

На снежных полях Подмосковья,

В тяжелый трагический час,

Солдат из Сибири, с глубинки,

Отчизну и Родину спас.

Себя под огнем не жалея,

Отваги в войне эталон,

Ты шел на фашистские танки,

Армады из вражьих колонн.

На Волге, отборные части

Громил в Сталинградском аду,

Ломал их коварные страсти

В лихом переломном году.

Под Курском, прямою наводкой

Палил полосатым в борта,

Сибирский боец-бронебойщик

С кровавою пеной у рта.

Хвосты за собой оставляя

Из дыма полоской завес,

В гиене свой рейх проклиная,

Валился люфтваффе с небес.

И шел в облаках, напевая,

На отдых, на базу, домой,

С машины бензин выжимая,

Трехзвездный сибирский Герой.

Ломая в атаках преграды,

С боями весь путь прошагал,

Сибирский солдат под Берлином

К плечу автомат прижимал.

Готовясь к последнему штурму,

Из Шпрее воды зачерпал,

С улыбкою матушку вспомнил,

Пилоткою пот вытирал.

В тяжелых боях по Берлину,

В пылу рукопашных атак,

Полк майора Зинченко

Первый ворвался в рейхстаг.

Сквозь пули, осколки и пламя,

Теряя друзей на пути,

Пронес ты Победное Знамя,

Салютом страну осветил.

Писала година лихая

Отчизны истории век,

В ней вписан особой страницей

Сибирский простой человек.

Года пройдут, не смоют память

Лица сибирского овал.

Балканский сын, Васил болгарин,

В граните Лешу изваял.

ВЫСОТА

Своему отцу, всем выжившим и павшим бойцам двух

окруженных батальонов 426 стрелкового полка,

оборонявших в ноябре 1941 года высоту 221,9 и ценой

своей гибели не пропустивших отборные немецкие

и финские части к Кировской Ж.Д. посвящаю

Над высотою черный смрад стоит,

Земля испахана разрывами тротила,

И трупами засеяно. Смердит,

Тех, что она для жизни породила.

Десятый день как мы окружены,

Десятый день бои без передышки,

До дна познали, «прелести» войны,

Зажав ножи, заточенные крышки.

Два батальона наши, озверев,

Уперлись здесь на маленьком отрезке,

И рвется Норд* нахрапом, обнаглев,

Сбить нас, а дальше к Кировской железке.

От голода корежит и тошнит,

И нижним перетягиваем раны.

Но враг отходит, трупами следит,

А стойкость рушит вражеские планы.

Десятый день, с окопов на рывок,

Пьянея и зверея не от водки,

Здесь не зевай, не спи, браток,

Крутись и рви врагу зубами глотки.

Но наши силы все истощены,

Да у врага осталось их не густо,

И в этом есть все «прелести» войны.

Где стойкость с силой, в этом месте пусто.

Над высотою черный смрад стоит,

Земля испахана разрывами тротила,

И трупами засеяно, смердит,

Тех, что она для жизни породила.

* Норд – дивизия горных стрелков СС Норд

ЕЛЬНЯ

Героям-землякам, бойцам 765-го с сентября 1941 года

21-го Гвардейского дважды Краснознаменного

Рубцовского стрелкового полка

Посвящаю.

«Без высоты не взять нам Ельню.

Нам взять ее – священный долг!», –

Сказал полковник у деревни,

Построив свой рубцовский полк.

Горела русская деревня.

И если нам сегодня повезет:

Вот высота, а дальше – Ельня,

Возьмем ее броском вперед!

И вот с утра, бойцов теряя,

В атаки шел сибирский полк.

Вот захлебнулась и восьмая,

Но взять ее священный долг.

А фриц палит из всех калибров,

Но плохо знает нас, сибиряков.

Кого бы бог из нас не выбрал,

Мы доберемся до штыков!

И нам сейчас бы артподдержка,

Мы с ней бы поближе подошли,

Изрытым склоном перебежкой,

А дальше б в ход штыки пошли.

Девятый раз ракета в небо.

Девятый раз полковник Батраков

Под Ельнею кровавым летом

Повел на штурм своих сибиряков.

Дымится змейкою ракета.

Вперед! Штыки наперевес!

Возьмем ее, мы знаем это,

Возьмем с поддержкой или без!

А фриц – ему ни дна, ни крышки –

С окопов поливает нас свинцом.

И мы вперед почти без передышки

Идем на штурм с отчаянным лицом.

Еще бросок – и мы достигнем цели,

Еще рывок – и мы пойдем в штыки.

В окоп врага гранаты полетели,

Ты нас запомни: мы – сибиряки!

И мы вошли в кровавые купели.

Над высотой висит свирепый мат.

Своим огнем нас запугать хотели?!

Теперь держись, саксонский брат!

Ножи, лопаты яростно звенели.

Короткий бой – и наша высота.

У наших ног вблизи стояла Ельня,

Рукой подать, всего одна верста.

***

Осевший вечер солнце клонит

К верхушкам вековых стволов.

Пастух устало стадо гонит

Хвостами машущих коров.

Меняет жар ночной прохладой,

И воздух свежестью пахнет

Полям услужливой наградой,

Хлебам, чей колос влаги ждет.

Зарей играя над прудами,

Клубами стелется туман,

Своими хитрыми трудами

Рождает сказочный обман.

Лошадка машет гривой ленно,

В ногах запуталась вожжа.

Мужик везет на бричке сено,

Идет телега, дребезжа.

Толпа ребят спешит от пруда,

Толкаясь, звонко хохоча.

Табун гусей проходит дружно,

Шипя сердито, гогоча.

Пылит дорога под ногами.

Бежит до дому детвора,

Ступая босыми стопами.

Их мать зовет: «Домой пора!»

***

Из далекой деревеньки

Шел старик на склоне дня.

Шел неспешно, помаленьку,

Потихоньку семеня.

На плечах его котомка,

С гнутым посохом в руках,

Пыль дорожная, как корка,

На его босых ногах.

На пути стоит селенье,

Сто дымов, пятьсот коров.

В избу крайнюю с моленьем

Просится, чтоб дали кров.

Двери скрипнула дощечка,

Лязгнул жалобно засов.

– Не найдется ли местечка

Мне до утренних часов?

– Отчего же не найдётся,

Но хоромам не под стать,

Скромное у нас жилище,

На скамейке будешь спать?

Проходи, но знай – за нами

По пятам беда бежит,

Сын, двенадцати годами,

Слег и в горенке лежит.

– Ничего, с бедою коли.

Я хожу уж много лет,

Многих исцелил от хвори,

Много видел всяких бед.

Старец в дом вошел с моленья,

Снял котомку, произнес:

– Не могу ли с дозволенья

Вам задать один вопрос?

– Задавай, коль есть охота.

– Ну, скажи тогда, отец,

Видел что-нибудь до хвори

Необычное малец?

– В полдень, как-то на неделе

Заходил больной монах,

Шел устало еле-еле,

Страх блуждал в его глазах.

Попросил воды напиться.

Ковш подал ему малец.

Выпил воду, причастился,

И пошел как молодец.

Вечером над нашей хатой

Ворон черный закружил

И своей когтистой лапой

Смерть как будто ворожил.

Вдруг мальчонке худо стало,

Побледнел весь ни с чего,

Будто сердце его сжало

Лапой ворона того.

Третий день лежит и бредит,

Жар меняет на озноб.

Повторяет – Ворон метит,

Расклевать грозится лоб!

Старец в горенку заходит,

Жаром пышущий малец

Тянет руки, стонет, бредит.

– Помоги скорей, отец!

Видит старец, что не в силах

Одолеть беду. И крик

– Ворон тянет, тянет жилы!

Ведающим был старик.

Исходил почти полсвета,

Много горя повидал,

Исцелял волхв от навета,

Но такого не видал.

Ворон черный, враг лукавый,

Лоб пытается пробить.

Клювом рвет, клюет картавый,

Метит душу погубить!

– Нет, не дам тебе, горбатый,

Душу детскую украсть!

Хоть и дьявол ты рогатый,

Одолеем мы напасть!

Старец разорвал рубаху,

Снял нательный коловрат…

Дурно стало вдруг монаху,

Скорчился незваный брат.

Гонит напасти дурные,

Держит старец амулет,

И лучами золотыми,

Горенку наполнил свет!

Руна набирает силу,

Хворь ушла, малец ожил!

Волхв серебряную руну

В руки хворому вложил!

Старец пал, потухли очи,

В горенку струился свет.

Отдал силы, отдал мощи,

Что копил, немало лет!

Осенью детей ватагой

Найден мертвым был монах.

Сгорбился на дне оврага,

Крючконосый, при рогах.

Годы шли, летело время.

Мальчик знахарем прослыл,

Стойко нес святое бремя,

Много хворых исцелил.

ПУГАЧЕВ

1 часть. Вступление

Все больше ропот шел в народе.

Устав от вольности* дворян,

Истосковавшись по свободе,

Вскипал кровавый бунт крестьян.

Вскипал не просто бунт людской,

Народ, устав от произвола,

Сошел с покорности мирской,

Пошел на свет** путем раскола.

В уральских поселениях казачьих

Взывал к свободе вольный атаман.

Пушкарь лихой из мест горячих –

Хорунжий, беглый Емельян.

Упрямый взгляд и кари очи,

С простым лицом, широк плечом,

Петром*** предстал, как гром средь ночи,

Народу крепостному Пугачев.

Полотнища Голштинского креста,

Белевшего на красном фоне стяга.

Гонцы Петра везли во все места,

Взывали всех стеною стать у флага.

Народ возликовал спасению Петра.

Тот даровал свободу всюду

Одним лишь росчерком пера

Простому крепостному люду.

Указы щедрые даря,

Собирал казачьи отряды.

В нем староверы видели, моля,

Вернуть исконно русские обряды.

В кровавый месяц встал июль,

То здесь, то там поместья пылали.

Причина всех народных бурь –

Россию в крепостной закон загнали.

Под флаги армии спасенного царя

Казачество Яицкое присягнуло,

И вот уже к исходу октября

Башкирское движение примкнуло.

Летели с грамотой спасенного гонцы,

До хрипоты читая царские указы,

Молва неслась во все концы,

Свобода потекла во все приказы.****

* Указ Екатерины об освобождении дворян от службы, по сути, они стали рабовладельцами.

** Дворянское сословие, управлявшее в Российской империи.

*** Император России Петр III, убитый Екатериной II.

**** Органы центрального управления в Российской империи.

2 часть. Заговор

Над Волгой догорал закат,

Остатки снега латками белели

От кручи, где речной покат,

До берега, до водной мели.

В Иргизском*  подавали свет.

Следил за этим строго в вечер

Суровый старец Филарет.

По кельям зажигали свечи.

К вратам опального монастыря

Две тени тихо промелькнули,

Покой нарушил стук поводыря,

Петельный скрип, монахи проскользнули.

В засаленной, невзрачной келье

Их старец ждал, мольбой благоволя.

Он ждал того, кто с подземелья

Бежал на свет, он ждал царя.

«Отец, он здесь, – сказал Василий,

Едва переступив порог. –

Мы много верст околесили,

Минуя страж больших дорог.

С Казани нас преследовали псы.

Сейчас он в кельи моей постится.

Прошли через Сорочие мысы,

Промок и надо бы немного осушиться».

«Воздастся, сын, – сказал в ответ,

Двуперстием своим перекрестившись,

Суровый старец Филарет,

Всевышнему в угоду поклонившись. –

Мои мольбы услышал ты, Отец!

Привел того, кто даст свободу,

И веру праведную, наконец,

Мы можем даровать народу».

…Уткнувшись в каменку плечом,

Впервые сладко, безмятежно,

Лежал и спал хорунжий Пугачев,

И лик его лучи ласкали нежно.

«Вставай! Толкнул его Василий. –

Отведай, брат, что бог послал.

Чтоб ноги лучше нас носили,

И голод сны не отнимал.

А во дворе дымок струится,

Велели баньку накалить,

Простуду выгнать да помыться.

С тобой про жизнь оговорить.

Проворней ешь, игумен ждет,

И баня, знаешь, брат, не лето.

Хоть не мороз, и снег идет,

Но крепче пар, пока нагрето».

Жар бани полыхал к виску,

С дубовых веников листва летела.

«А ну-ка, брат, плесни кваску

На каменку, да чтоб душа гудела».

Душа в раю, с холодной чан

Подняв рукой над головою,

Напаренный и красный Емельян

Омыл себя студеною водою.

…«Ну как, напарился, намылся? –

Промолвил тихо старец Филарет. –

Прознав побег, не удивился,

Аль сразу знал про все ответ?»

«Спасибо всем, святой отец,

За кров, за хлеб и крепкий пар.

За то, что снова, наконец,

Обрел свободы сладкий дар».

«Всевышний нам тебя послал. –

Погладив бороду, сказал он Емельяну,

– Народ устал и обнищал,

Но режет двор** людскую рану.

Казачий круг на Яике готов

В поход до трех полков поставить.

Тархан Юлай*** на первый зов,

Башкир к Московии направить.

На Яик с староверами пройдешь,

Но это позже, к середине лета,

Ивана там Почталина найдешь,

Он знает, жди его совета.

А ноне наречешь себя Петром,

Бежавшим от мучителей блудницы,****

В монастыре побудешь, за бугром.

Пока молва сия не разлетится.

Пойдешь под знаменем Петровского полка.

С тебя же царь, как из меня епископ,

Да будет, не грусти пока,

Под этим стягом у Петра приписка.

Не посрами вселенского креста!

Полки же с ходу двинешь на Москву,

Повсюду недовольные места.

А мы навеем царскую молву.

Когда ж Московию возьмешь,

Не станет боле в мире тьмы.

Тогда ж свет истинного царства

Даруем всем народам мы.

Указы о свободе не жалей,

Всех жалуй и землей, и волей,

Да действуй понапористей, смелей,

Теперь с тобой повязаны мы долей».

«Могу, отец, услышать от тебя:

Ты веришь в то, что путь мой наречен?» –

Наложив крест двуперстный на себя,

Спросил у старовера Пугачев.

«Знамением тебя послал Всевышний, –

Во тьме сердитый хохот прозвучал,

И лапою своей чуть слышно

В окошко кельи филин***** постучал. –

Ступай на битву с тьмою смело,

Тебя на это сам Отец призвал.

Вступай!  Верши святое дело,

Тебе его Всевышний указал!»

* Староверческий монастырь.

** Дворяне.

*** Салават Юлаев.

**** Императрица Екатерина вторая.

***** Филин (Пугач)

5 часть. Казнь

В десятый день в морозы января,

На лобном* выстроили полк.

Казнить везут безродного** царя,

Да что б народ узнал на казни толк.***

Народ, что зверь, учуяв кровь,

С темна валил глазеть на эшафот.

Мороз январский хмурил бровь.

Толпа гудела, разевая рот.

Болотная набилась до моста,

Стояли повсеместно, там и тут.

Вдруг всколыхнулись все места,

Катился крик – Везут! Везут!

Скользили вереницы из саней.

Конвой возглавил граф Суворов.

В железной клетке, как злодей,

С цепями Пугачев, клейменый вором.

Карета, скрипнув, стала у крыльца,

Ведущего к одру на эшафот.

Охранники, держа за два кольца,

Вели смутьяна, ужас для господ.

Палач худой поставил на колени,

Архаров начал манифест читать.

Народ тянуло в этой жуткой сцене

Финал кровавый побыстрей познать.

Толкалась чернь, оседлывая крыши,

На пир жестокий зорче поглядеть.

Ломая сучья, поднимались выше,

Что б от страданий дольше опьянеть.

– Ты царь или разбойник, Пугачев? –

Спросил Архаров, манифест читая.

– В миру я Пугачевым наречен,

Казак Донской, станица Зимовская.

– Тебе, тать, слово каяться дано,

Господь давно уже не слышит,

Молись до топора, а все одно,

Жар ада по тебе в исподней пышет.

Моли прощенье у народа,

За тот разбой, что всем чинил.

За кровь людскую, что два года,

Как воду, ты на землю лил!

Двуперстьем с размаха Пугачев

С молитвой к пятерице**** окрестился.

Не каясь, не жалея ни о чем,

До пояса народу поклонился.

Лицо его не знало страха,

Глотнув глазами неба синеву.

Палач стоял, у ног лежала плаха.

Уста несли последнюю молву:

«Я, люди, славно погулял! –

Весь двор его слова взбесили.

– Прости, народ, что вас поднял,

Поднять, поднял, да не осилил!»

Архаров кинул знак, кусая рот.

Цепей железо с Пугачева сняли,

До наготы его раздев, на эшафот

Два стражника уклали.

«Сенат Российский вынес манифест!

Емельку Пугачева, вора,

Бежавшего с тюремных мест,

Что б сеять семена раздора,

За смерти, кои смел чинить,

За грабежи, за дерзкие молвы

Поочередно топором лишить

Рук, ног злодея, после головы!»

Топор взлетел, в толпе восторг,

Нарушив казни приговор,

Ударом первым же палач

На шею опустил топор.

Со стуком покатилась голова.

«Ты что наделал!?» – топнул, зарычал

Архаров со словами гнева

И бросился как зверь на палача.

Потом, вышагивая нервно,

Подергивая узеньким плечом,

С проклятьем дерзким и надменно,

Притронулся к сеченной палачом,

За волосы её поднял блаженно,

Кровавой пеной обливаясь,

Стоял с мятежной головой,

Минутой мести упиваясь.

Палач закончил приговор,

Вначале руки, а потом уж ноги,

Рубил у мертвого топор,

Удары были все точны и строги.

* Место казни, эшафот.

** Самозваного.

***Огласить состав преступления и приговор.

**** Пять старообрядческих храмов Москвы.

Я СЛАВЯНИН

Рожден не в Риме и не жил в Париже,

Мне чужды шик и запахи духов.

Я славянин, а мы же –

Живем по заповеди испокон веков.

Кого-то блеском золотым дурманит,

Меня же – красота родных берез,

Ромашки поля душу окрыляют,

А хор девичий трогает до слез.

Мне близок дом и русская деревня,

Наш месяц над избушками серпом,

Закон отцов, исконно древний –

О жизни и понятии мирском.

Вдыхая аромат полей и меда,

Озон прохлады вековых лесов,

Живу тобою, дивная природа,

Высь куполов да вековых крестов.

Люблю родное небо неизменно,

Святая Русь, я на веках с тобой,

И где бы ни был, знай, я непременно

Вернусь к тебе, приду к себе домой.

ЗАКАТ

Солнце на закате,

Клонит день ко сну,

Тянет ближе дату

К вечному одру.

Годы хлипко тают,

Словно вешний снег.

Время пролетает,

Растворяя след.

Где-то на опушке

Серый вечер рвет,

Голосит кукушка,

Отбивая счет,

Крикнул я кукушке:

«Накукуй на старость!

Много ль мне подружка,

Жить в миру осталось?»

ЗИМНЯЯ СВЕЖЕСТЬ

Пушистым снегом убралась,

Укутав белым покрывалом,

Дохнув в ночную мглу устало,

Метель легонько улеглась.

А лишь едва забрезжил свет,

И ахнул тот, кто миром правил,

На нем, петляя четкий след,

Зайчишка лапами оставил.

С лучами утреней зари,

Сбивая хрупкий пух студеный,

На крону кряжистого клена

Слетелись шумно снегири.

Расселись, радостно свистят,

Не надо им иного рая,

Свой клюв о крылья потирая,

Шурша, крылатку теребят!

ЛЮБОВЬ – ЭТО РОДИНА

Уходит вправо пыльная грунтовка,

А прямо спуск, дорожный знак,

Меня встречает ласково Титовка,

Веселый лай восторженных собак.

Восторгом машет лапою сосновой,

Листвой зеленой, улыбаясь, лес,

Село родное посещая, снова

Сливаюсь с ним биением сердец.

Мы тут когда-то бегали разуто,

Здесь человек и каждый дом знаком,

Мне дорог миг и редкая минута,

Так дорого общение с земляком.

Звездой встречает стела обелиска

С тенистым караулом тополей,

Слезой оплаканные списки,

Здесь доблесть Родины моей!

За обелиском – бывшая церквушка,

Рукой злодейской извращенный храм,

Но ты жива, жива моя старушка,

По-прежнему добра желаешь нам.

Опушка леса с райскими кустами

Землей едино земляков свела,

Здесь предки наши русскими крестами

Хранят в веках историю села.

ВЕТО ЗЕМНОЕ

Лето уходит, к утру холодеет,

Вето земное снимает права.

Инеем, ранней зарею седеет,

Вянет, рыжея, трава-мурава.

Осень, капризная дева, подружка,

Локоны красит, меняя цвета,

Жарко пылает, пестрея, опушка,

Золотом блещет лесная фата.

Ель изумрудная краскою пышет,

Дышит осина багряной листвой,

А янтарем, чуть поодаль, колышет

Ветку ольхи ветерок озорной.

Знаю, красавица, век твой не долог,

Время красу оголит до нага,

И обнаженное тело под полог

Нежно укроет ворчунья зима.

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Осенью поздней шагал я устало,

Зрея картину прощальной поры.

Небо свинцовое влагой дышало,

Марью холодной окутав дворы.

Лик обнажился, деревня раздета,

Кануло лето с зеленой листвой,

Лишь за околицей теплится где-то

Рожь, зеленея полоской густой.

Грустное время, дороги разбиты,

Ветер косой по лицу моросит,

Воет в стволах, угрожая сердито,

В роще береза надрывно гудит.

Тянет колючею едкой прохладой,

Жухлые травы поникли в полях,

Редкое солнышко – миру наградой,

Грязь налипает на зябких ногах.

ОТЧЕ НАШ

«Прости, Отец! – молил старик, –

Грехи, как мы долги прощаем,

Да будет свят твой чудный лик

И дивным свет, что получаем.

Отец земной, Отец духовный! –

Молился в кельи старик, –

Прости, что в похоти греховной

Нес грязь и срам людской язык.

Отец, прости, что злою волей

Народ сошел с тропы мирской,

Единым стал, погрязши долей,

В погоне с жадностью людской.

Не хлеба дай, а дай нам разум

И освети для грешных путь,

Направь на тот, что нам указан,

Царем земным безумцам будь.

Избавь, Отец, от козней Беса,

Рассей же мрак! – шептал старик.  –

Пусть сгинет мертвая завеса,

Что б в души светлый лик проник!

Спаси заблудших нас, Отец! –

С душою, страстно он молился, –

Так защити же Свет, Творец!  –

С любовью трижды поклонился».

БЕДА РОССИИ

В народе их не сеют, им не пашут,

Из года в год, с заботливой руки,

Росли и населяли землю нашу,

Обильно множились в России дураки.

Восславлен мир, когда их в меру,

Но если, не дай Боже, полон век –

Рыдают все: культура, школа, вера,

Да что там вера! Погибает человек.

Россия испокон бедою – нет дороги,

Теперь всеместно окружают дураки,

Сломаешь, изобьешь по ямам ноги,

Завоешь, пообщавшись, мужики.

Страна как загнанная лошадь,

Но веселятся, похмеляясь, дураки,

Кружком сидят, зажав в ладошах

Боярышника с ядом пузырьки.

Скажу вам так без всякого примера:

Когда иссякнут, опустеют рудники,

И если вовремя не примем меры,

Россию напрочь уничтожат дураки.

ХРИСТОС

Не сам себе ты выбрал путь,

Любовь и крест из кипариса.

Рожден от Бога – в этом суть,

От Бога и закон тобой написан.

Ты был единственный из тьмы,

Познавший всё устои света,

Ученье ведов, в мир псалмы

Писал страницы Нового завета.

Принес в народ основы красоты,

На путь Вселенский направляя,

Но был распят под рев толпы,

В страданьях к разуму взывая.

Был благодатью в темноте,

В семье Всевышнего из лучших,

Ты даже в муках на кресте

Просил отца простить заблудших.

И все же был от Бога ты!

С венком терновым и наветах

Светился в мире темноты

Служителей от Ветхого завета.

РУСЬ

Твердыней Русь стояла все века,

Под прапором от Сварога и Рода,

Святой миссией русская река

Несла свободу и величие народа.

Ломались копья, старились мечи,

Дороже жизни русичу свобода.

Сквозь тьму, через кровавые ручьи

Рубились к свету бытия и обихода.

Летела Русь, менялись времена.

Великой славой и победами верстая,

Вошли в историю с веками имена

Былинных воинов и князя Николая.

Без веры, в трудный час России,

В бою с нацизмом, роковой четой,*

Икону с ликом Матери просили

Спасти страну, летая над Москвой.

Шагала Русь победным ходом,

Большими буквами вносила имена

Славянских воинов, сынов народа,

Несла в историю кровавая война.

*Немецкий национализм и фашизм.

ОКОПНИК

В окопе мерз, грызя чужой сухарь,

В атаку шел, зажав в руке кинжал,

Под бомбами, глотал чужую гарь,

В госпиталях от боли умирал.

С боями ты от Бреста отступал,

Но в окруженье фриц тебя пленил,

Весь ужас лагерей ты испытал,

До дна испил и с честью пережил.

Потом суды, военный трибунал,

Тебе ярлык предателя пришили,

И снова лагеря Дудинка, Магадан,

На Север выслать, как врага, решили.

С проклятьем тех, кто дня не воевал,

Ты жил, обиды с горечью глотая,

Лишь вспоминая с завистью кто пал,

Ты клял себя, что выжил, умирая.

Поклон земной тебе, простой солдат.

В сырой земле лежишь забытый,

И нету дела, ты для всех заклят,

Ты преданный, убитый и зарытый.

Солдатский долг ты Родине отдал,

Все ужасы войны до дна испил.

Награды тем, кто с генералом спал,

И почести для тех, кто штаб топил.

УЧЕНАЯ СЕМЬЯ

Весною соловей на ветках рощи

Такие начал трели выдавать,

Заслушаешься, ну а если проще –

Мог пением весь мир околдовать.

Как пел наш соловей уединенно!

Но дружная пернатая семья

Решила, что певцу, определенно,

Достичь высот – нужны учителя.

На сук к нему летит кукушка,

И тут как тут семейство воробья:

«Поешь все время безделушки,

Не тот вокал, – чирикали друзья. –

Вот здесь намного надо выше,

А тут как раз идет на спад.

Тебе бы нас, дружок, послушать,

Наш дружный воробьиный лад».

– «Друзья, ну коли тут гнездиться? –

Вердикт кукушка вынесла с куста.

– Он в пении аза не знает, птица!

Отсюда вам и тон, и дикция не та.

Ему бы в филармонии учиться,

А не трещать часами на суку,

Освоил лучше б правило вокала,

И отработал дикцию: Ку! Ку!».

Вот так и в жизни, как у соловья.

От Бога человек, но нет диплома.

А без диплома, вам скажу друзья,

Хоть трижды соловей, а по-любому,

Высот достичь практически нельзя.

С дипломом проще, если получил: –

Иной пусть даже в обучении наукам

Лишь корочки диплома заучил.

БЫК И ЛЕВ

Однажды Бык и Лев пивка попить присели,

У льва мобильник разливает трели,

Из дому Льву звонит, ругаясь, Львица.

– Ну что охота? Что тут материться!

Ну дай еще минутку. Ты еще не ела?

Иду! – Лев рыкнул, и мобила загудела.

А Бык пивко сосет и веселится.

– Ну и какой ты Лев, страшишься Львицы!

А я рога бы обломал любой Корове! –

Хлебнул пивка и выкатил глаза воловьи.

– Как в стаде зареву, так все смолкают!

Меня недаром все Коровы уважают!

– Ты знаешь, Бык, моя же не Корова,

Сильна как черт и норовом сурова.

Приду я без тебя, домой не пустит!

Порвет на части, голову откусит!

Такой вот нынче вышел, Быня, оборот. –

Махнул хвостом и поломал Быку хребет.

Вот так и в жизни может получиться,

Когда компанию, порой случится,

Мы выбираем за столом и невзначай.

Собою нечего хвалиться, что бугай, –

На деле ты всего лишь легкая добыча,

Для хищников обед – не забывай.

МЕЧТА

Мечта ты – сладкая причуда,

Желаний мысленный полет,

С мечтой едины мы, покуда

Духовный облик не сотрет.

Мечтаний грани так тонки,

Что мы порой не замечаем,

Порывы сладостной тоски

Мирской утехой убиваем.

А рифы повседневной суеты

Надежды наши разбивали.

Крушились, рушились мечты,

На сердце раны оставляли.

Но снова замком из песка

Мы воображаем мир из грез,

Летаем где-то в облаках,

Узривши свой венец из звезд.

И если б не мирская суета,

Что тмит душевные порывы,

Царила бы божественно мечта.

Но были б мы мечтою живы?

Мечтанье – сладкое объятье,

Желанье прихоти людской,

Пустое, в сущности, занятье

Без добродетели мирской.

Восторга мир – всегда творец,

Но сладок он в одном бывает,

Когда мечту в один венец

Трудами творчества вплетает.

В народе слыл и испокон веков,

Неписаный закон укоренился:

«Хорош и дорог плод трудов

Когда мечта и дело единится».

КАТОРГА

часть первая ВРАЖДА

Сыпал снег, белело поле,

Путник шел через пургу.

Утопая, рвался к воле,

Брел, барахтаясь в снегу.

Ночью шел, гонимый долей,

Стужа, холод донимал.

С каторги, ведомый волей,

Светом лунным убегал.

Сквозь метель чернели колки,

Ветер рвал тоску души.

Где-то рядом выли волки

С диким откликом в глуши.

Что же он, поручик Батин

Из Волынского полка,

Без чинов, в худом бушлате,

В поле брел под вой волка?

Отчего к тебе склонилась

Меткой черною судьба?

Что и где с тобой случилось,

Как забросило сюда?..

Ссора вспыхнула мгновенно.

Батин, старый дворянин,

Польский шляхтич откровенно

Род старинный оскорбил.

Батин был в боях немало,

Не страшился свист свинца.

И, как роду подобало,

Вызвал к смерти подлеца.

– Завтра утром секунданты

Место встречи прорешат.

По полудню коменданту

Гарнизонный выезд в штаб.

Сударь, я пришлю Плетнева.

Это русский дворянин.

Ваше право брать любого

С секундантским рангом чин.

Ровно в полдень, подпоручик,

Как там? Быть или не быть?

Шанс один из нас получит

На тот свет быстрей отбыть.

– Вызов принят, пан поручик!

Не для красного словца,

Завтра в полдень пан получит

Вдоволь польского свинца.

Секундантом пан Лаевский.

Родом знатным наречен,

Был в походах под Холецким

И не раз клинком сечен.

– Честь имею! – рявкнул Батин.

Руку резко приложил.

И пошел ко съемной хате,

Где по месту службы жил.

Утром рано секунданту

Суть к дуэли изложил.

– И без всяких вариантов!

Так поляку предложи.

– В полдень господа стреляться.

До смерти, – сказал Плетнев, –

В церкви старой будем драться,

Выстрелами с десяти шагов!

Лаевский выслушал спокойно

И даже глазом не моргнул

– Ну что ж, условия достойны. –

И в знак согласия кивнул.

– У Батина Веленского вражда,

И если пасть Веленскому на сече,

Со мною станет драться, господа.

Мы приняли условия. До встречи.

Сон поручика Лыкова

В провинции поручик отставной

С безделья в запой ушел от скуки.

Да так ушел, что после с головой

Испытывал ужаснейшие муки.

Раз спит поручик, снится ему диво:

Он у крыльца на службе состоит,

Вокруг темно и так тоскливо,

А с неба мерзкий дождик моросит.

Во двор шагнул, скрипя затворкой,

Услышал вдруг людскую суету.

Три бабы в трусиках с оборкой

Неслись, ругаясь матом за версту.

В руках дубины, и косые лица,

А мысли явно не добротные у них.

И захотелось вдруг уединится,

Рванул что было силы от благих.

Его гоняли вокруг дома и по полю.

Но впопыхах ломая лопухи,

Он убежал и вырвался на волю,

Хоть на мундир налипли репехи.

Тут наш поручик на момент очнулся: –

«Фу! Надо же присниться ерунде».

И сразу в сон глубокий окунулся,

Но снова оказался вдруг в беде.

Стоит на поле он в кругу девичьем,

Шесть девушек, кружась, создали круг.

Красивы в беленьком обличье,

Как хор поют: «Не покидай нас, друг!»

Седьмая же, лицом холодно белым,

Черна, красива, продолжая хохотать,

С Марго в один, касаясь телом,

Пыталась круг девичий разорвать.

Когда же удавалось сделать дело,

То ближняя девица из шести

Рукой его толкала быстро в тело,

Крича, что было сил: «Быстрей беги!»

Бежал поручик прочь, что было прыти,

Но шестеро обратно его в круг.

И он кричал: «Отстаньте, отпустите!»

А хор поет: «Не покидай нас друг!»

И так гоняли бедного по полю

Под дикий хохот и напевы шестерых.

Такая злость возникла к алкоголю,

Что вспомнил матом всех святых.

Вдруг слышит: «Кто тут матерится?»

Поручик огляделся, – никого.

Исчезли все, и голос певчих удалился.

Исчезла с хохотом холодная Марго.

– Ты кто? – спросил его поручик.

– А ты допился, Бога не признал?

– Отец, прости. Скажи, кто мучил,

Кто в ночку темную меня гонял?

– От трех, что бегом стал спасаться,

То пьянка, то разврат и лень твоя.

Я их послал с тобою разобраться,

Но ты смекнул и прытью устоял.

Те, шестеро, священным кругом

Боролись, боли жуткие терпя,

Ты был для них любимым другом.

Тебя спасали, верностью любя.

И это – честность, ум и верность,

Дар вечный спутниц избранных твоих.

Добавь добро любезность, щедрость –

Вот будут имена всех шестерых.

– Ну ладно, с этим рассудили.

А этой, в черном, надо-то чего?

Понятно мне, мы с этими дружили.

Что в круг летела так Марго?

И вдруг Всевышний рассмеялся.

«Пятьдесят годков на свете жил,

Но так ума и не набрался». –

Как гром сквозь смех проговорил.

От хохота или от слов проснулся,

Зевнул, качая головой.

За кончик носа пальцем дотянулся.

«Фу! Слава Богу, вроде бы живой».

Поэзия

Весна заполонила, началось,

И мысли будоражит написать,

Поэта ест писательская злость –

Весною рифмою верстать.

Взлетело, но кануло быстро.

То ли муза ушла под шумок,

То ли вымели поле подчисто,

То ли порох от влаги промок.

Для меня это все неприлично,

Я был тронут твоей красотой!

Но красавица ты, я – обычный,

А взаимность считаю пустой.

Открывая, листая странички,

Понапрасно в ненастный оскал,

Отдаваясь народной привычке,

Как чумной, тебе рифмы искал.

Мечта

Мечта, ты сладкая причуда,

Желаний мысленный полет,

С мечтой общаемся покуда,

Венец духовный не сотрет.

Мечтаний грани так тонки,

Что мы, порой не замечая,

Порывы сладостной тоски

Мирской утехой убивали.

О рифы повседневной суеты

Надежды наши разбивались,

Крушились, рушились мечты,

Осколки звоном рассыпались.

Но снова замком из песка

Мы воображали мир из грез,

Парили в небе, свысока,

Узривши свой венец из звезд.

И если б не мирская суета,

Что тмит душевные порывы,

Царила бы крылатая мечта,

И вечностью духовной жили!

СТАРЫЙ ПРУД

Здесь испокон вода слезой текла.

В седые времена людской рукою,

Почти что в центре старого села,

Создали пруд для нужд и водопоя.

Цвела деревня, и дома росли,

Сюда по лету дружно приходили,

Купались, полоскать белье несли,

Дни отдыха на праздник проводили.

Восточный берег, место для гусей,

Почти что всем селом облюбовали.

Укромный угол уткам для семей,

Утят водили, без боязни отдыхали,

В тени пушистых зарослей ветлы

Телят тропинка к пруду шла, виляя,

С опушки в дни полуденной жары

Тянула свежесть ароматом, боровая.

Летели годы, и менялись времена,

Но пруд народом был любимый.

Пока однажды не явился Сатана,

Разрушив быт села несокрушимый.

Исчез народ, с народом полсела,

Здесь не живут законом Божьим,

Закон навязан Мертвая вода,

И волю Сатаны законом множит.

Вода исчезла, старый пруд зачах.

Стоит по-прежнему у леса на опушке.

Дно затянуло, нет воды в ключах,

Весь тиною зарос, и квакают лягушки.