Сытно жил советский народ при Брежневе. Особенно, по-царски, питались в селах Алтая. Золотое было время. Колхозы процветали, перевыполняя план. На радостях, правление неограниченно выделяло фураж для личного подворья. На этой почве росли, богатея, дворы сельчан. Даже нерадивый мужик имел в хозяйстве по три головы “крупнорогатого”, поросенка, с десяток овец и несчитанное количество кур. До холодов, вся подворная живность паслась на выпасах, пожирая подножный корм. Ну, а с первым снегом начинался забой. В каждом селе на этот случай имелись свои “бойцы”. Лучшими среди них считались бригадные ветеринары, хорошо знавшие анатомию животных, и бывшие фронтовики, прошедшие через ад рукопашных схваток.
При забое, едва освежевав тушу, “боец” вырезал самые вкусные части. Снующая рядом хозяйка суетливо подставляла окровавленную ведерную чашку. Наполнив ее до краев, неслась бабенка, как угорелая, к раскаленной печи. А как бы могло быть иначе? Мужиков-то с мороза надо было кормить. Через полчаса по всей округе разносился запах жареного мяса. Купавшиеся в жиру прожаренные куски с луком вызывали звериный аппетит. Ну, а под ядреный семидесятиградусный самогон “свеженине” в застолье не было равных. Кто ни разу не пробовал это блюдо, тот не может судить об истинном блаженстве вкуса.
Вот в это прекрасное время, морозным ноябрьским утром, потянуло сельского шофера Василия Михалыча Павленко на “свеженину”. Решил он забить двухгодовалого кабанчика. Для этих целей, загодя заправил две паяльные лампы и, потоптавшись немного по двору, снял огородные двери. Ну не на земле же его смалить!
На следующий день едва рассвело Михалыч засобирался.
— Мать, топи печь, грей воду. Кабана будем резать. Мишке на проводы*, да и достал он уже, гад. Весь закром сожрал!
— А сам-то ты куда в такую рань? — спросила в свою очередь супруга.
— Дойду до Ваньки Бесяева, покуда никто не увел. Пусть зайдет, забьет. Ставь мать чугуны, грей воду, — наказывал он жене, протягивая руку к висевшей на гвозде засаленной фуфайке.
— Ты че, пап? — легкий на поминок, вынырнул из спальни младший сын Мишка.
— Зачем нам Бес нужен? Мы его с Шуркой за пять минут забьем, и поить никого не надо.
Василий Михалыч с сомнением направил на него свой смоляной взгляд. Хоть сыны крепкие, здоровые, но доверия к ним никакого. Уж больно часто чудили они в любом простом деле. Но с другой стороны, Мишка прав, лишний рот хуже пистолета. Да и опять же, в застолье по семейному как-то уютнее. На мгновение Михалыч завис, Мишка поставил его на распутье.
— Че тут думать, — решительно развеял все сомнения подошедший Шурка. — Нож у нас есть. Сами управимся.
— Ладно! — под давлением жадности согласился Михалыч. — Только галоши оденьте, придурки. А то валенки в дерьмо уделаете. Чистить-то у кабана у вас времени было, — сердито посмотрел в их сторону отец.
К пригону семейство Павленко подошло дружно. Но сразу же у двери у них пошел разлад. Первым из троицы откололся Михалыч.
— Идите вдвоем, че там втроем толкаться. Вы режьте, а я пока покурю, — схитрил он, доставая из мятой пачки “беломорину”.
Подчиняясь его воле, Шура с Мишей шагнули внутрь. В глубине пригона, за изгрызенной оградой, с визгом метался здоровенный кабан. Переглянувшись, братья подошли к стайке.
— Не бзди, братик, прыгай через прясло, вали его за лапу. Я следом, — сунул нож в валенок Шурка.
Воодушевленный брат, не раздумывая, махнул в навозную жижу. Кабан, почуяв неладное, оскалил клыки и с визгом метнулся на Мишку. Тот, шкрябнув галошами, коршуном взлетел на ограду.
— Шурка, давай его застрелим. Он мне, падла, чуть ногу не откусил.
— От армии бы откосил, дурак, — оскалился Шура. — Ладно, братик, пошли за ружьем.
— Вы что, придурки, задумали? — вылупив смоляные глаза, остановил их Михалыч.
— Пап, не пыли. Сходим, ружье возьмем, Шурка его пристрелит. Ну а потом нож в горло, и все будет как у людей. Ты ж его откормил, будь здоров! Пол деревни надо, чтобы свалить.
— Ладно. Но смотрите, придурки. Без фокусов. Убью! — предупредил их Михалыч.
— Зря ты, пап, волнуешься, все будет на мази, — добродушно улыбнулся Мишка. — Ты же нас знаешь.
— Потому и предупреждаю.
Взяв ружье и патронташ, братья резво шагнули в пригон. Быстренько взгромоздились на макушку стайки. Шурка зарядил жакан.
— Ты в лоб ему бей, Шура. Чтобы сразу наповал, — со знанием дела советовал стрелку усевшийся рядом Мишка.
Шурка вскинул ружье. Брат в ожидании выстрела уперся ногами в жердину ограды и резко откинул голову назад. В этот самый ответственный момент подвели подмерзшие мишкины галоши. Скользнув пятками о жердь, он навзничь рухнул с ограды. Шуркин палец на курке дрогнул, — грохнул выстрел. Свинцовый жакан отсек кабаний пятак и с шипением пронзил навозную жижу. Несколько секунд оглушенный кабан, стоя, мотал окровавленной мордой. Учуяв опасность, братья метнулись к стенке пригона. Опомнившись, озверевшая жертва, рыгнув кровью, кинулась на ограду. От удара двухсоткилограммовой туши подгнившие столбики хрустнули, и раненое животное вырвалось наружу. Побледневший Василий Михалыч, пятясь задом, схватил стоявшие у пригона вилы. Вылетевший вслед за кабаном Шура на ходу перезаряжал ружье.
— Шурка, стреляй! — подпрыгивая на одном месте, орал ему братик.
Кабан, сделав по двору два круга и найдя проем в ограде, рванул на огород. Шура палил, не жалея патронов.
— По ногам бей! — визжал чуть отставший Мишка.
Замыкал этот утренний марафон взбесившийся Василий Михалыч.
— Запорю, полудурки! — злобно сжимая отшлифованный черенок, гнался он в след сыновьям.
— Все как не у людей!
* проводы в армию.