Борис Владимирович Александров
Справка:
54 года. Народный артист России, Лауреат Государственной премии, Председатель Ульяновского отделения Союза театральных деятелей России. Родился в маленьком городке Бузулук, что между Самарой и Оренбургом, в семье заводских рабочих. В школе питал слабость к точным наукам, побеждал на олимпиадах по математике. Но потом, как-то услышав по радио передачу «Театр у микрофона», пришел в театральную студию при народном театре и там остался. После школы со второй попытки поступил в ГИТИС, прочитав отрывки из «Над пропастью во ржи» Селинджера. С 1971 года работает в Ульяновском драматическом театре.
———————————————————————————-
– Борис Владимирович, почему Вы поехали именно в Ульяновск?
– В те годы существовало такое понятие, как распределение. Те, кто посмелее, конечно же, пытались остаться в Москве, но я к таким не относился. Был выбор из нескольких провинциальных театров, и мы с двумя другими своими однокурсниками выбрали Ульяновск, фактически ткнув пальцем в карту.
– Не жалеете?
– Как вам сказать… После того, как я приехал в Ульяновск, я внутренне десять лет из него уезжал. Все казалось, что город не мой. После московских ритмов ощутил себя в каком-то сонном царстве, которое все затягивало и затягивало. Причем клонило в сон и на физическом уровне! Не знаю, может быть здесь в климате есть что-то такое… Иногда словно бы встряхивался и говорил себе: «Жизнь проходит! Надо куда-то рвать!». Но сначала держали веревочки, потом канаты, потом появились корни.
А потом как-то понял: «И, слава Богу, что не уехал!»
– Начали ценить сонную атмосферу?
– Да! Ульяновск – периферия периферий! Даже основная ветвь железной дороги идет через Сызрань, а потом только делает круг на Ульяновск. Ульяновск – на отшибе, он – в углу! И это делает его особым ни на что не похожим миром.
Леность города, его неторопливость – это особая красота! В московской беготне люди разбрасывают себя. Москва человека «растаскивает»! Работа, работа, работа, и нет уже сил заниматься своим внутренним. А внутри постоянно должно что-то вариться, отстаиваться, перебраживать. В Москве на все это не хватает времени. По молодости – это, может быть, и нормально, но в зрелом возрасте нужно уже другое.
– Что?
– Неторопливое осмысление.
– Благополучен ли ульяновский театр в финансовом отношении?
– Более-менее… Сами по себе актеры – бюджетники. У нас такая же разрядная система, как и у всех служащих. То есть если у тебя есть 14 разряд, то ты по нему и получаешь. Одинаково и в Москве, и в Ульяновске. Другое дело, что в каждом отдельном городе плюс к зарплате актеры получают еще различные добавки.
В Ульяновске, слава Богу, губернатор доплачивает нам 50%.
– А может ли театр быть самоокупаемым?
– В начале 90-х театр вообще остался без зрителя. Потом экономическое положение чуть улучшилось, и на нынешний день мы снова имеем неплохую заполняемость.
Но культура никогда, в принципе, не была «зарабатывающей» отраслью. Она всегда требует дотаций. Тем более в провинции. Судите сами – у нас билет на премьеру стоит 100-150 рублей, а в Москве – 800 и более. Без дотаций цены на билеты поднимутся, театр останется и без зрителя, и без денег.
– А почему бы театру не создать несколько небольших трупп с хорошими недорогими спектаклями и не поездить по Ульяновской области для зарабатывания денег?
– Подобная деятельность называется антрепризой и довольно хорошо культивируется в Москве. Но почему там это приносит деньги? Потому что в Москве есть имена, на которые ходят. А у нас? Я не думаю, что область настолько знает наших артистов, что пойдет на них валом. На этом можно заработать какие-то деньги, но на самоокупаемость театра все равно не хватит.
– Если Ульяновск – периферия периферий, то что такое ульяновский театр?
– Театр столичного уровня на периферии. На сегодняшний день это театр очень высокого уровня.
– А нет ли у наших артистов комплекса по поводу того, что вот, мол, мы такие хорошие, и не в столице?
– Все комплексы зависят от внутренних запросов. У кого-то, наверное, есть.
Но посмотрите на это с другой стороны: по сути, театр – это единый живой организм, театр, это – явление, а периферийный театр – это часть этого явления. Если он настоящий, если он – живой, то, ни о каком комплексе не может идти и речи. Мы, живя в Ульяновске, имеем один взгляд на театр. Самара, Казань, Москва – другой.
Но все мы работаем, все мы ищем. Периферийность, провинциальность – это не география, а отношение к делу. Это – отсутствие вкуса, культуры, требовательности к себе.
Если уж мы коснулись антрепризы, то посмотрите на те московские труппы, которые приезжают к нам с простенькими дешевыми комедиями или детективами.
В большинстве своем, это – чистое выбивание денег, халтура! Вот это как раз и есть периферийность. Однако надо признать, что иногда и среди столичной антрепризы попадаются очень хорошие спектакли и роли.
– Что же такое настоящий театр?
– Театр – это в какой-то степени миссия. Это – твой крест, который ты иногда проклинаешь. Но если ты его взвалил, то его нужно тащить. А чтобы тащить, нужно идти, а не стоять, нужно искать. В театре можно создавать правду, а можно – правденку. Можно успокоиться и сказать себе: «Все нормально! Мы делаем спектакли, зрители на них ходят. Что еще нужно?» И тогда все – вы остановились и начали работать на зрителя, угождать ему, халтурить. Нужно чтобы зритель смеялся, сделай так, что у тебя на сцене упадут штаны. А что – смешно! Можно вообще сделать так, что зритель будет смеяться над вещами, над которыми смеяться, в принципе, противопоказано.
Истинный же театр – это жизнь, преломленная в поэзии. А истинный артист – тот, кто, оставаясь на сцене как можно более живым и естественным, в тоже время не становится житейски обыденным. Тот, кто показывает внутреннюю поэзию обыденного человека и обыденных вещей.
– В чем миссия театра?
– Для меня миссия театра на сегодняшний день в том, чтобы человек оставался человеком. Я не очень верю в то, что театр сильно кого-то воспитывает. Но то, что у человека что-то там, в подсознании, откладывается, это точно. Миссия театра в том, чтобы создавать не такие спектакли, на которых зритель бы хохотал, падая со стула, а на завтра забывал (хотя и они тоже нужны), а такие, которые бы он посмотрел, а потом прошла неделя, другая, но ощущение, вызванное спектаклем в его душе, все бы еще жило. Словно бы его что-то зацепило, словно бы у него появился какой-то новый взгляд на вещи.
– Это как хорошая книга?
– Да. Но чем мы отличаемся от книги? Тем, что в театре на сцене всегда присутствует живой человек.
– Актерская профессия – это ремесло или творчество?
– Это и ремесло, и творчество. Конечно же, актер хочет всегда видеть себя творцом, но, надо признаться, иногда это ему не удается. Никуда от этого не денешься.
Что такое ремесло? Это владение техникой. А что такое творчество? Это стремление к саморазвитию. Чтобы в полной мере чувствовать себя творцом на сцене, актер должен «попасть» на роль – должна быть его внутренняя зараженность проблемой пьесы, проблемой героя. Он должен «заболеть» теми же вещами, которыми «болеет» герой. Творчество – это когда актер с помощью роли решает свой внутренний вопрос, который терзает его самого. В этом случае ты не просто мимикрируешь, изображаешь, а внутренне работаешь!
– Это тяжелая работа?
– Да. Но какое она удовольствие приносит! Ради нее-то актер и существует!
– А не надоедает ли играть один и тот же спектакль по сто раз? До творчества ли здесь?
– Конечно же, сотый раз по одним и тем же нервам бить тяжело. Но у актеров же есть своя технология, как это делать, так сказать, без особого ущерба для нервной системы. Например, когда сегодня я встречаюсь с партнером в спектакле, он такой, завтра – совершенно другой. У него что-то произошло, у меня что-то изменилось.
И если вот это использовать, то удовольствие можно получить и на сотом спектакле.
Но, конечно же, к сотому спектаклю артисты уже начинают себя чем-то подстегивать. Искусственно создают удовольствие – начинают что-то придумывать – какие-то мелочи. Потому что играть без удовольствия – это огромная мука.
– Важны ли для актера зрители?
– Я когда пришел в театр, то думал, что зритель мне не нужен! Что нужно заниматься чистым искусством. Не поймет зритель – ну и наплевать! Но потом я вдруг стал испытывать какие-то странные вещи, я понял, что очень связан со зрителем.
Когда ты говоришь что-то, а потом вдруг делаешь паузу, в зале воцаряется необыкновенная тишина. Зритель ждет твоих слов, и вокруг словно бы возникает огромное напряжение! Это же еще и такая власть… Ты же в какой-то степени еще и управляешь залом. Когда ты занимаешься своей внутренней работой, зритель тебе сопереживает, а ты это (сопереживание зрителей) еще и чувствуешь – твой кайф от работы увеличивается многократно! Словно бы происходит твое слияние с сотнями человек, находящихся в зале.
– Насколько я знаю, Вы сыграли очень много отрицательных ролей. От негативной энергии, полученной из зала, наверное, и заболеть можно!
– Да, был период, когда я постоянно играл злодеев. Вплоть до того, что если пьеса была о Ленине, я обязательно играл какого-нибудь злобного меньшевика, а если в пьесе совсем не было злодея, уж какой-нибудь небольшой подлец для меня обязательно находился!
А о последствиях… В любой негативной роли ты же все равно творчеством занимаешься! И этим спасаешься, в том числе и от негатива, идущего из зрительного зала.
Как говорится, если ты играешь убийцу, то нужно думать, что этот убийца в целой гармонии мира. Для чего он живет, как он живет… Надо в негативной роли иметь позитивную установку: «Я делаю это для того-то и того-то», например, для того, чтобы у людей не просыпалось подобных мыслей, то ты сохраняем от каких-то вещей. Если же ты идешь и начинаешь по правде представлять, что ты – убийца, это можно и самому свихнуться.
– А не было ли таких ролей, которые Вам не хотелось играть?
– Один раз было. В «Бесах» Достоевского. Мне тогда вообще не хотелось репетировать. Я думал, что у меня от роли крыша поедет. Но режиссер сказал: «Не бойся. Если ты будешь играть для партнера, то ничего не случится». Я стал работать, получал удовольствие. Но под конец спектакля все равно ноги подкашивались.
– Как Вы чувствуете себя после спектакля?
– После спектакля идет откат. Это так же, как после физической работы, у тебя устают мускулы. Здесь ты напрягал определенные нервы. И теперь они должны пойти на торможение. Лично я, когда прихожу после спектакля, просто сажусь за компьютер и полчаса тупо играю в какую-нибудь самую бестолковую игрушку. И через полчаса все негативные последствия проходят.
Нужно просто переключиться, заняться совершенно другим. В это время словно бы закрываются какие-то энергетические каналы, которые ты открыл на сцене, и которые некоторое время после спектакля тебя все еще держат.
– А что Вы делаете, если перед спектаклем очень устали, у Вас плохое настроение и нет сил выходить на сцену?
– Это тоже странная штука… Даже если ты устал, весь день мотался, репетировал, если нет сил выходить на спектакль, ты выходишь, начинаешь потихоньку, и… через некоторое время чувствуешь, что силы в тебе начинают прибывать! Это феномен!
По этой же самой причине больные артисты выходят на сцену, и только здесь болезнь у них на время прекращается!
– Как Вы думаете, удовлетворяет ли наш драматический театр потребности зрительской аудитории Ульяновска?
– В какой-то степени – устраивает, а в какой-то – нет. Почему? Нашего театра мало! Театров в крупном городе должно быть больше! Есть необходимость иметь разные театры с разной эстетикой, чтобы зритель мог выбирать. Как ни крутись, возникнет конкуренция, и это пойдет только на пользу.
– Ваша театральная газета называется «АД». В Библии же написано, что «человек сам о себе свидетельствует». То есть, получается, что вы горите в аду?
– В аду мы не горим. Хотя театр, конечно же, иногда очень жестокая вещь, и не каждый в ней выживает. Театр очень сильно действует на человека. Тому, кто попал в театр, очень трудно из него вырываться. Театр засасывает.
А теперь представьте, что вы – актер, которого не видят, не ставят на роли при огромном внутреннем стремлении. Тебе кажется, что ты должен играть Гамлета, но тебе не дают! Вот здесь актер, может быть, и попадает в ад… Ведь мы никогда не считаем, что сами такие плохие, у нас во всем виноваты окружающие! А если такое возникает еще и не у одного актера?
Но у нас, слава Богу, театр довольно благополучный. У нас в театре нет того, что это явление порождает – наглой зависти, интриг, подставления ножек, перешагивания через трупы…
– Но театр – это огромное собрание людей с обостренным самолюбием. Как вы уживаетесь?
– Нормально уживаемся. По-моему, Немирович-Данченко сказал: «Театр строится на растоптанных самолюбиях». То есть, чтобы в нем существовать, нужно самому несколько растоптать собственное самолюбие. Театр учит уметь ждать и быть всегда в форме.
Самолюбия же и на любом производстве хватает. Просто в силу специфики, у нас собрано большое количество людей с оголенными нервами. И нервы эти несколько расшатанные. Поэтому время от времени это прорывается.
– Иногда на улице встречаю актеров нашего театра, идущих с высоко задранным носом. Это – специфика профессии?
– Это – личностное. Подобное явление возникает в основном среди молодых актеров от непонимания, во что ты влез. Там действительно есть что-то такое: «Смотрите на меня, я – уникальный АКТЕР!» Это как-то поднимает… Но потом время проходит и понимаешь: «Я – какой-то там актер. Один из многих. Надо просто заниматься делом…»
Это нормально, когда ты гордишься своей профессией, но скажу вам, что у многих хороших актеров вообще нет никакого ощущения престижности своей профессии! Когда ты занимаешься своей работой, когда ты крутишься, у тебя нет времени на то, чтобы думать: «Ах, какой я!». Ты наоборот понимаешь, что у тебя что-то получается плохо. И думаешь только над тем, как это исправить.
– Есть ли отличие западных актеров от российских, и в чем оно проявляется?
– По большому счету, пропасти между западными и русскими актерами нет. И там есть великие актеры, и здесь есть великие актеры… Разница в отношении к профессии. Западные – больше артисты техники, русские – артисты внутреннего переживания. Чтобы сыграть сумасшедшего, западный актер пойдет в сумасшедший дом для того, чтобы подсмотреть мимику, пластику, русский актер – для того, чтобы подсмотреть душу.
Еще у западных актеров очень заметно сознание собственной значимости. Русские актеры в массе своей, наоборот, себя очень принижают. У нас нет западного куража…
– Как Вы относитесь к возникшей в последнее время моде на театр? Я как-то перед спектаклем наблюдал сцену, как два бизнесмена шли в театр с конкретной целью – «снять» девушек.
– Да, некоторые действительно ходят из-за моды. Другие потому, что в Ульяновске, по большому счету, просто пойти больше некуда. Но и у тех, и у других, после хорошего спектакля все равно что-то внутри изменяется! В них все равно что-то «попадет». Ведь мы не знаем тех вещей, которые случаются на подсознательном уровне. Там всегда что-то происходит! И уж лучше пусть причиной этого будет театр…
– Что есть для Вас культура?
– Культура может корениться в чем угодно. Это как тот тоненький плодородный слой на нашей планете, который не дает нам умереть от голода. Без этого слоя и вся планета не имела бы смысла. На ней нельзя было бы жить.
– Что такое массовая культура?
– Это для меня не совсем культура. Культура – это то, что остается в веках, это те ценности, которые не уничтожатся. А массовая культура… Это все не по-настоящему.
– Многие говорят, что мы живем во времена бескультурья. Как нам поднять планку «культурного уровня» России?
– Нужно воспитывать человека. Но культура в одиночку, так же как и религия в одиночку, ничего не сделает. Это вопрос отношения к человеку по-человечески, в том числе и со стороны властных структур! Без этого ничего не решить.
Человека нужно уважать. Потому что тогда и он начнет уважать себя. А уважая себя, он начнет уважать других, начнет понимать ценность личности. Государственные «вложения» на этом уровне принесут самую большую отдачу!
– У каждого своя правда. В чем Ваша?
– Моя правда – в постоянном человеческом саморазвитии. Я должен постоянно узнавать новое. И про себя в том числе. Ведь все не так однозначно, все не так просто, как кажется. Если ты сильно завяз в каком-то деле, то ты становишься его рабом. Поэтому нужно держаться и еще каких-то интересов. Личности нужны новые впечатления, ощущения. Если их нет – происходит деградация.
– В чем Ваше счастье?
– Мое счастье наступает тогда, когда я понимаю, что я, не смотря ни на что, что-то сделал. Счастье в осознании того, что ты в чем-то состоялся.
– Какое событие было самым запомнившимся в Вашей жизни?
– Получение Государственной премии в Екатерининском зале Кремля. Возникло ощущение того, что я нахожусь в центре России и соединен со всей страной, ощущение того, что я причастен к жизни этой огромной страны!
– Какое значение для Вас имеют деньги?
– Деньги дают определенную независимость. Их нехватка всегда подвигает на то, что ты должен «шевелиться». Так что деньги, это – стимулирующее начало.
– Какое значение для Вас имеет любовь?
– Любовь стимулирует даже еще больше, чем деньги. Осознание того, что ты живешь не только для себя, но и для тех, кто стоит рядом с тобой, очень позитивно.
– Большую часть дня Вы проводите в театре. Как на это смотрит Ваша супруга?
– Нормально. Моя жена работает у нас в театре помощником режиссера. Но, честно скажу, иногда я ей просто поражаюсь! Как она меня терпит?! Я – очень плохой хозяин. Я могу, конечно, наскоком один раз в год что-нибудь сделать по дому, но это бездарно мало! В остальное же время все это висит на ней!
Кстати, если говорить о семье… Моя дочь учится на первом курсе актерского факультета. Я ее не подталкивал, даже наоборот – отговаривал. Я-то знаю, насколько это трудно. Но она меня не послушалась.
– Чего Вам, по большому счету, не хватает в жизни?
– Решительности и уверенности в себе. У меня низкая самооценка, и это часто мешает.
– Что для Вас важнее – внешняя жизнь или внутренняя?
– И то, и другое. Я, как и любой актер, должен совмещать в себе интроверта и экстраверта. Чтобы что-то отдавать, нужно это где-то брать. А для того, чтобы все время брать новое, нужно чтобы куда-то девалось старое! Так что одно без другого невозможно.
– Ходите ли Вы голосовать?
– Да. Это наш демократический долг. Голосовать нужно хотя бы для того, чтобы у желающих подтасовать результаты было меньше пространства для махинаций.
– Какое значение для Вас имеет Ульяновск, Ульяновская область?
– Ульяновск за 30 лет стал моей второй родиной. Здесь прошла вся моя сознательная жизнь. Но каждый год на пару недель и езжу на свою первую родину – в Бузулук. Там я хожу по дворам, где провел детство, и это меня восстанавливает. Я нигде не отдыхаю так по-настоящему, как там.
Впечатления от встречи:
До нашей встречи Борис Владимирович представлялся мне одним из немногих артистов ульяновского театра, который не болеет «звездной болезнью», не занимается самолюбованием. Теперь я знаю причину этого. «Постоянное человеческое саморазвитие» предполагает, что человек постоянно движется, ищет какие-то ориентиры, до которых ему приходится «дотягиваться». В этом суть Александрова. Самолюбование же предполагает, что ты уже нашел окончательный ориентир – свою собственную «неповторимую» личность. И очень часто именно на этом и кончается творчество.
Еще одна деталь (не относящаяся к предыдущему наблюдению): гримерная Александрова и другой примы нашего театра Валерия Шеймана – самое прокуренное место на свете!
2003 год