Он кричит: «Козёл!», мнёт ковёр по диагонали, заложив руки за спину и тряся головой от злобы. Он пьян, но не сильно. На журнальном столе ужин с бутылкой водки, на диване – жена с пустым, нетрезвым, привыкшем к мужу взглядом. Им под пятьдесят, но постоянные выпивки сделали из неё сморщенную, высохшую старуху с широким тазом и крупным животом. Он выглядит ещё вполне на уровне, но уже проложили дорогу синие отёкшие мешки под тёмными глазами, залитыми болью.
Он кричит: «Сволочь! Ты со мной один на один разговаривай, чтобы я отвечать тебе мог! Чтобы мог сказать, что ты заблуждаешься, что в реальности всё не так, и методы твои смешны!».
Четверть века назад он женился на красивой, хотя и не умной женщине. Он смотрел со стороны и видел прекрасную пару. Теперь он не видел ничего кроме сморщенного уродливого существа, но безмолвно понимающего его боль (теперь это стало дороже) и выносящего на себе вспышки его бессильного бешенства.
Он имел приличное положение, с которого не стыдно было смотреть на друзей. Но этого было катастрофически мало. Запутавшись в долгах самому себе, он разучился знать, что хочет. Думы ушли, не поддавшись на слёзные мольбы, не вынеся соседства с респектабельными замашками. Осталась только эта респектабельность (успокаивающая какое-то время, наверное, лет до сорока) и тоскливая боль о большем, живущая в глубинах и прорывающаяся с винными парами. Он, остро чувствующий фальшь, понимал ненужность, нелепость этого сотрясения души, сотрясения воздуха, клялся каждый раз. Но снова не выдерживал и в попытке выразить себя, быть услышанным, бросал слова в царящий в комнате перегар, в старую жену и низкий потолок.
Он кричал: «Ну, что вот ты сидишь? Ну, посмотри на себя. Ты же ничтожество, ты же полное ничтожество!». Она, привыкшая, соглашалась, она была слабее, но лучше понимала неловкую, раздражающую пустоту фраз. А он всё больше распалялся. Он кричал: «Дочь твоя – проститутка!». Но что ей было ещё делать в семье, пытающейся казаться независимой и сильной, плюющей на всё и эгоистичной. Дочь их, правда, погуляв в меру и не растеряв красоту, нашла себе молоденького, которому, кроме «добрых рук суки», вряд ли было что-то нужно.
Он снова вернулся, услышав что-то, и кричал «Козлы!». Он кричал: «Посмотрите вокруг! Куда суётесь вы, смертные?!».
Он желал большего, но уже потребительски, забыв, что это такое, пал к разделу пищи, забыв, что имел возможность не делить ни с кем небо, приобретя по поводу этого раздела пищи свои суждения и считая их единственно верными.
Он кричал: «Сволочи!» светящемуся экрану.
Но никого вокруг, только телевизор, закольцованный шнуром в стену.