***
Я бы напился пуэра,
Вплавь пересек бы Сандзу,
Но то — ушедшая эра
И река, что течет внизу.
Я устал петь со словом «наверно»,
Жить на море без корабля
И смывать эту серую скверну,
С каждым вдохом теряя себя.
Эта тяжесть живет на паперти,
Но я сам бегу в минарет.
Мое тело желает мне смерти,
Ну а смерть мое тело — нет.
И я знаю, что жизнь — это вера,
Но для ней не зарежешь козу.
Я хочу напиться пуэра
И рухнуть в свою Сандзу.
***
Минус пятнадцать,
На улице стужа;
На стеклах — гримасы и костные ткани,
В плафоне горит комок ввинченной плоти,
И мертвый сосед снова стонет над нами.
Минус пятнадцать,
И пальцы озябши…
Лицо не согреть в крематории лета
И, в мрачном бесстыдстве бетон обнажая,
Обои текут под напором рассвета.
Минус пятнадцать,
Да изморозь-морось.
Ты в горсть собери эти камни и перья…
Бордовые краски закованы в мусор,
А город все мечется в смутном преддверьи.
***
Лимнада осени болотистых предместий,
Уж первый лед коснулся нежных мхов,
Морошка – куколка трясинных огоньков
Взбугренной кладкой раскидалась по покровам
Пружинистым и чутким, и, стоня,
Промчится птица по пустому небосклону.
А ты… лишь примешь в обескровленное лоно
Заснеженные дикие поля.
Безумный ягель, извиваясь в полутьмах,
Сжал твои перси в муке голода и страха,
Язык зеленый свесив, как собака,
Так жаждя топкого грудного молока!
А после — путнику, бредущему сонливо,
Увидится в засыпанном кусте
В стыдливой, мертвенной, девичьей красоте
Лимнады девственной поруганное тело.
Посвящение Волошину
Глубоко измученной природой
В час зачатья — мертвенный и страшный,
Ты исторгнут, вновь, через столетья;
Зверь — не зверь, но ликом человечный.
Твой язык повис бетонной плетью,
Хвост избугрился фонарным черноплодом;
Символ рек людских и морока мирского,
Сим реку тебя пустынным мантикором!
***
Туманы Сандзу.
Багряные воды.
Дым несвободы,
Стук голышей.
Никтою, нитью
Переплетены
Леном
Кромешным скелеты мышей.
Вот он, твой мир,
Где детские души
Башенки рушат
По берегам.
Ты волен помочь им,
Вести за собою;
Самое себя не отдашь ли?
— Отдам…
Гнев
Кипит обугленный рассвет,
Вонзились копья в языки;
Хвосты пылающих комет
Сошлись в течении реки.
Ты слышишь? Кличи горних дев
Слились в молчании зари;
Лишь горделивый их напев
Сплавляет крыши, фонари…
А в парке вот уж много лет
С вершины сосен, и – всегда
Кричит протяжно: «Иринет»
И тут же вторит: «Ирида».
То плачет вещий Гамаюн
О временах, что ныне нет,
Когда Водан горяч и юн,
Еще не правил ход планет.
Так выйди вон, вглядись в зарю;
Увидь ее, чья мысль пьяна
И власы сродни янтарю
Да в брызгах родрого вина!
Она видна лишь миг; лицо
Закрыто дымкой золотой,
В руках зажато копьецо,
В глазах же – бой, смертельный бой…
Такой явилась мне она
И оттолкнула, опалив;
Неизречимая вина
Среди колосьев, рек и жнив.
***
Я люблю тебя нежной манией,
Я хочу течь c твоей сукровицей;
Сквозь все фистулы мироздания
Мы промчимся призрачной конницей.
Плоть и олово — два начинания,
Но ты дышишь схожими красками.
Раздели мою нежную манию,
Подай руку с невинной опаскою.
В твоем взгляде танцуют чертята;
В нашем танце — покорность заклания.
И я вою собакой Гекаты:
«Меня жжет эта нежная мания!»
Ты полна аметистовой бледности;
В этот миг сладострастной каденции
Я лишусь наболевшей потребности
Полюбить тебя нежной деменцией.
***
Могу ли я сказать: «Наша вера»?
Способен ли поднять тебя на трон? —
У берегов, где лодка и Харон
Являются частями общей меры.
Ты не гранит! Ты — алчная река,
Что я ищу, которой не владею;
Сквозь ад и рай: Хель, Шеол, Перенеи
Твои протянутся и сущность, и рука.
Ты вся полна чудовищной пыльцой,
И я дышу тобой как мертвый дышит пылью,
Пытая взглядом истинно сивильим
Твоих богов медяновласый рой.
***
Я вижу их — просящих поцелуя,
Тянущихся ошую, одесную;
На житницах и капищ, и могил —
Где ты был жив, где я потом бродил.
И каждый миг был ими очарован:
Давящими рябину (или rovan).
Их груди полны мраморного млека,
Глаза горят то Критом, то Ольмекой —
Тонущие в мучительном новье,
Их шеи скованы мушиными колье.
Я вижу их на гранях изумруда,
Тянущихся ко всем, и отовсюду.
***
Смерть не проходит даром,
Вот залежи руд человечьих.
Слышимо, вестимо – речь их
Подземная – нет, не от Мары.
Чувствилища? – Нет, пепелища!
Безумие – сладостный плод…
Колеса Арианрод
Размолотят ль в муку эту пищу?
Ты видишь? Встает над волнами
Убитый, скукоженный, жалкий –
Прикованный к палке-копалке,
Чтоб надругаться над нами
Левиафан?
Загадка III
Что течет не из кувшина?
Не посыльный, но бежит.
Что тягуче, словно глина,
Руша горные кряжи?
Что мы тратим, не владея?
Убивает, но не яд.
Что с упорством скарабея
В кони гонит жеребят?
Что стареет вместе с нами,
Медля в старости как мы?
Что с прибрежными волнами
Точит камни и холмы?
Вот мерило всех живущих,
Воли, братства и тоски…
Увядают лепестки,
И горят святые кущи.
На смерть Доминика
Я знаю, знаю, мой друг:
Однажды, в час нощной звезды,
К тебе склонилась Она,
И ты потерял бразды.
Ведь сказано было тебе,
Что в чреве твоем живет
И движет соки твои
Кровавый зверь-Бехемот.
Сошлись во внемлющий ряд
Все ангелы жизни твоей,
Святители Иешуа:
Лука, Иоанн, Матфей…
Все духи мятущихся сект,
Все боги древней земли,
Все дьяволы жизни без сна
Тебе говорят: внемли…
Что ты ответил тогда?
Ты уже за чертой,
И знаешь великий Ответ,
Брат по перу, друг мой…
Великая мать
Ты лежишь неразгаданной девой,
Вкруг тебя — все зверье да химеры.
От эллинов — и до мон-кхмеров,
Все рекут тебя Матерью стад.
По плечам твоим тянутся соки,
И средь флейт камыша и осоки,
Алтарей, зиккуратов высоких,
Свято имя твое, Тиамат.
О, земля донебесной пустыни,
Нежный свет Вифлиемской Полыни,
Демон высшей, безвинной гордыни!
Сердце трех незапятнанных врат.
Лишь исполнены дикого грая,
Твои речи, скользя и играя,
В миг, когда мы столпимся у края,
В миг последний для всех прогремят.
Ragazza
Белое облако,
Черное небо;
Проклятый город сверкает во мраке.
Звезды погасли,
И снегом прибоя
Мне улыбнулась Ragazzа во фраке.
Сквозь вьюгу ночную
И запах сирени
Я к ней притронулся кончиком пальцев,
Она отшатнулась,
Вернула касанье,
Застыла, влекомая призрачным танцем…
Кто вшил в твои кисти
Лампочки-окна
Секундами света, столетием боли?
Печальным квадратом
Фонарного следа
Очерчены наши с тобою ладони…
Дан общий наркоз,
Ты не чувствуешь страха…
Ты любишь меня, о Ragazzа во фраке?
Черное облако,
Белое небо;
Проклятый город тускнеет во мраке.
Загадка II
Из сочащихся очей —
Да по трубке прямо в небо
Из зрачков, белков и хлеба
Я гоню хмельной ручей.
Я не беден, не богат;
Но из тех, кого все ищут,
Кто бросает в кружки нищим
Пьяных жидкостей агат.
Глянь! В безумьи горных трав
Пандемонис с пантеизмом
Слил я в прихоти капризной
В колдовской, единый сплав.
Всяк моей покорен воле;
Кто слаб под знаменем моим —
Животной злобой одержим,
И нет на свете горше доли…
Странное
«Моему присносущему Ребису,
От пропащей девицы блудныя
Как вовек не решенному ребусу
Я дарю фотокарточку. Люция»,
В мерзлом городе, на бордюре
Существо без пола и имени.
Тонкий галстук трепещет аллюром,
С дуновеньями плещется зимними.
И одежды на нем не праздничны,
Но красивы: пиджак с рубашкою.
На руках, лице — не разводы хны,
Но рисунок таинственной краскою.
Я нашел ее в доме брошенном,
В старой печке, шкафом приваленной.
И разглядывал — под кривым окном.
И забыл, что вокруг развалины.
***
Небо мокрицей свернулось в комочек,
Ножки мохнатые к брюшку поджало,
В доках промозглых, средь сельди и бочек,
Море причалами лупит в кимвалы.
Вот доходяга встал под навесом:
Свернет папироску, прикурит в ладошку,
В дождь побредет по покатому плесу,
Вяло спугнет припортовую кошку.
Контейнеры ржавы расставлены криво,
Мир здесь застыл в положении «лежа»;
Лишь кран проржавевший костистою гривой
Щеткой скобит омертвевшую кожу.
А в нежной крови деревец придорожных,
В молочной белянке плавучих коряжек
Всегда угадать при желании можно,
Что в трюмах корабельных норны нам пряжут.
***
Вот тебе деревце,
Вот — болотце;
Спи, милёнок,
В глубоком колодце.
Нет уж у девицы
В нежный цветочек
Ни мочи-силёнок,
Ни раковин-мочек.
Размелена мельницей,
В пыль развеяна;
Матка с пелёнок
Прогрызена змеями.
***
Черные сопки укрылись ночью,
Словно старик одеялом рваным,
Ласкают небо ладони-звезды;
Лишь нам с тобою все нет покоя.
Мы будем с тобой бродить в тумане,
Пока о нас не сложат легенды,
Пока не задует черный ветер
Свечу, что держим в руках озябших.
Ведь бархат столетий из прихоти злобной
В себя не примет двух заблудших виспов;
Мы – хранители света в фонарных клетях,
Мы плачем о тех, кто не увидит солнца.
Поздний закат красит алым цветом
Капли дождя на еловых лапах
И пламенным росчерком по небосводу
Течет наша кровь в пасть ночным болотам.
Столетней краской напоены дали,
Но мы слепы, чтобы увидеть краски.
Мы будем с тобою бродить в тумане,
Пока о нас не напишут сказку…
***
Светловодный ручей;
Весел отблеск меня.
Осади же коня,
Спешись, воин мечей.
Не спеши, одинок
Путник, флягу твою
Щебеча, напою,
Твой омою клинок.
Я прозрачен, игрив.
Брось мне вызов скорей
Синей плотью очей,
Дитя пастбищ и нив.
От сияющих гор
До рыбацких судов
Дарю пищу и кров:
От щедрот своих — вор.
Вселенная Дисконнект
Весна — тревожное время:
Могилами солнцераспятий
Над хлипкими тропами гатей
Слейпнир рвет, безумствуя, стремя.
И в мозг молчаливое знанье,
Что ведомо лишь мертвецам —
Их отрубленным головам,
Вжралось тупоносой пираньей.
Расплеснут тремор опахала:
Вот-вот соблюдут рассвет,
Выстрелит? Или нет? —
В висок мне стальная Вальхалла.
Так прячется в степлерах сект:
Как двойка бубей в рукаве,
Как улей в любимом duvet —
Вселенная Дисконнект.
Аллерии
Кто обрек тебя на истому
Бесконечную – в этом фантазме?
Десять лет – в ихоре, миазмах,
Моя милая тератома.
Ты застыла, как в снежном коме,
Моя пятая жидкость тела;
Вытекаешь из пор несмело,
Моя милая тератома.
Так за что тебе эта кома?
Ты оформилась только взглядом,
И, как опухоль, стойко – рядом,
Моя милая тератома.
Колыбельная
Вечный покой,
Башня со спиралями.
Спи, мой родной –
От огня ли, от стали ли.
Растоптан, забыт
Ночной кобылицею;
Булатных копыт
Следы вереницею.
Ты видишь, как феи
Играют над ягодой?
Кто обогреет
Тебя, ненаглядный мой?
Спи, мой родной –
От огня ли, от стали ли.
Вечный покой.
Башня со спиралями.
***
Встань на вощеные лыжи,
Шлема поправь тесьму —
Пусть никогда не увижу
Вьюги бушующей синь,
Скади, возьми свой гарпун,
Стрелой рассеки целину —
Брызгами тающих лун
Я ринусь в морозную стынь!
Ты легка, как парящий вран,
На ногах твоих — змеи древ.
Сквозь северный злобный буран
Я тащусь за тобой след в след.
Здесь неважно, кто и за кем —
Все равно я настигну твой
Отраженный от скалистых стен
Извивающийся силуэт.
***
Do something you can just
because you can`t do it.
Tezuka Rin
Каждый ребенок знает,
Что есть на самом деле
Ступни. — И что же?
— Крылья!
Перчатки на пальцы безруких,
Бабочек кости и плоти
Усики, лапки и брылья.
Живущий не может представить
Тот лес, где бродят калеки:
Оторваны члены и зраки —
Обернулись кто гадом, кто зверем.
А ведь есть и поля далеки,
И сбежать силы есть, наверно,
Но феи поют, ласкаясь:
«Стой, мы тебя обогреем».
Эти духи телесных токов,
Может быть, и не злые вовсе.
Они просто играют, не зная,
Как хрупки их стеклянные кости.
Но пока дышат суховеем
Пальцеглазые синие волки,
А немые коряги и ветви
Грызут соловьиные гроздья,
Мало, кто осознает, поднявшись
С трав текущих, расплеснутых, лживых,
Что пальцев не меньше, чем двадцать,
А душа есть в каждом пунктире.
***
Вороника грядет!
Ты не падай, вой,
Ни на поле-полет,
Где лишь волчий вой,
Ни на груду мечей,
Ни на грудь мертву;
Твоя кровь — ручей,
Ты умрешь к утру.
Не вздевай брони,
Сбрось кольчужный гнет,
Ко льну черному льни —
Вороника грядет!
***
Я спускался в Шеол,
Чтоб коснуться ее.
За белой косулей –
В застекленный дол.
Так не ты ли
Поила меня молоком,
Омывая от книжной
Пыли?
Я вернулся в Аид,
Неся тайну твою –
На устах пламенела
Слюна нереид;
Не твои ли
Персты
Беспощадным огнем
Обожгли меня и окрылили?
Ты рекла мне,
Стоя, как сейчас,
Предо мной,
И тяжелые руны пылали вовне –
Твои губы – Гандива;
Не в силах никто
Их согнуть
Ни лукаво, ни криво.
Весна-танист
Тропы ропщут,
Рокочут торы,
Небо топчет
Дубровы и горы.
Капкан намедни
Ухмылкой кривой
Защелкнулся медно
На ляжке милой.
Умойся, царевна,
Гранатовым соком.
Не смейся нервно —
Не вышло б боком.
Попотчуй лучше
Из мертвой Гебы
Священные кущи
Вином и хлебом.
Забудь про межи,
Оденься оловом.
Осень отрежет
Твою нежную голову.
***
Средь жадных ртов квадратных пеликенов,
В прозрачной тьме каирнов и дольменов,
В тени могучих тополей и кленов,
Я к вам взываю мертвой головой:
Что среди рек, разверзшихся и алых,
Морей, что манят красотой кораллов,
Святых ручьев, что помнят пляски галлов,
Я выбрал пруд по локоть глубиной.
Мой мир остановился мрачной кляксой,
Как отраженье в радужке Аякса,
Как ртуть, что ненавидит испаряться,
И мне кричит нелепое “постой!”
Но я уже за скоростью мольбы;
Грязь на губах, нечесаные космы:
Вся копоть двух сплетенных микрокосмов —
Слилась в насмешливые адские кубы.
Я одинок на горном перевале,
Но то, что отдалось однажды мне,
Меня еще раз обманёт едва ли…
Иль гнить мне век в зловонной глубине.
Ода гуро
Так страшно, что даже красиво;
Червем прогрызаешься к сердцу,
Искришь инфернальным огнивом,
Кричишь каждым битом и герцем.
Стекаешь с кисти Вайои,
Плодовищем стремишься к Зениту;
Ведь красным полотнам — крови!
Болезни ж — алтарные плиты!
Где гнездо твое, гарпия смрадна?
В твоей провонявшей кисее
На веревках скрипят Ариадны,
Да круги нарезают Тесеи.
Ты — кувалда, но вязь твоя тонка;
Мозг туманя, ты ширишь границы,
И, пока есть бумага и пленка,
Мир не сможет тобою напиться.
***
Посвящение Газовой лампе
Деревянный стол:
Грубый, изрезанный.
Странные носы
Сгрудились повесами.
Шершавые клювы
Тычут во все стороны,
Карты сально шлепают.
Копки разволнованы.
Лысые, смешные:
Голосят, мухлюют,
Машут плавничищами,
Танцуют в дымных струях.
Мерцают канделябры,
И будет вечно так:
Комочки лютефиска.
Покер. Полумрак.