Николай Полотнянко. Часы России

От / / Оставьте комментарий
Полотнянко

Что ждёт нас там,

в окаменевшем времени,

Когда мы все, избавившись

от бремени Законов и привычек, и долгов, Получим всепрощение грехов,

И обретём приют в Господней вечности, И растворимся в человеческом Числе,

Не догадавшись,

что мы были на Земле

Всего лишь

мотыльками бесконечности?

Его молчанье источает ужас

 

Другими стали мы за четверть века.

Все ищут Правду… И не первый год.

Пора очеловечить человека,

Но как, когда война вокруг идёт?

 

«Куда ж нам плыть?», –

спросил державу Пушкин.

Но, не ответив на вопрос никак,

Россия почивает на подушке…

 

А надо класть под голову кулак

Мозолистый, весь в шрамах и укусах

Врагов  добра,

что впали в злобный раж.

И видят в снисходительности руссов

К врагам, одну затейливую  блажь.

 

В державный рост народ встает, натужись,

Как воин и не может быть другим.

Его молчанье источает ужас.

И Пушкин умолкает перед ним. 

 

 

Суперлуние

 

Мне не спалось…

Луна в окне

Свечением ярким донимала.

Я вышел в сад и в тишине

Увидел, что она стояла

Над горизонтом…

И дрожала,

Как бледно-жёлтое желе,

Стремясь приблизиться к Земле.

 

И, притушив свеченье звёзд

Своей разбухшей супертушей,

Лишила сна людские души

Догадкой, что Господь всерьёз

Решил греховный мир разрушить.

 

И свет Луны – последний свет…

Он поселил в сердцах тревогу,

Что опоздали все мы к Богу,

И никому спасенья нет.

 

Гнетёт свеченье лунной сферы,

Да так, что в пору волком взвыть.

Кому-то страх – начало веры,

Кому-то – повод согрешить.

 

 

Русский чемодан

 

Свободу жаждал наш  Иван…

Не знал он, разумом мальчишка,

Что жизнь в России – чемодан:

Куда ни кинься – всюду крышка.

 

Он весь в запорах и замках,

В нём нет ни продуха, ни света.

В нём всей России стыд и страх,

И правда, и судьба поэта.

 

Без ручки он, и не поднять…

А сдвинуть можно только юзом.

Разбить решили, разломать

И всё, что в нём разворовать,

И оплевать святые узы…

 

Напал на всех дурацкий стих,

Взыграл разрухи бес в Иване.

И дал он так себе под дых,

Что тридцать лет  башка в дурмане.

Кто русский есть

 

-1-

Нестойка Украина, как тростник,

Колеблемый то Западом, то нами.

Но я не верю, что в какой-то миг

Мы станем друг для друга чужаками.

 

Ведь мы равны в несчастиях своих –

Развал Отечества и правда воровская.

И вера в то, что из краёв чужих

Нас явится спасти судьба чужая.

Она пришла – и запылал Донбасс.

И ложь, и гнёт равно терзают нас.

 

-2-

Россия все прошла этапы бытия –

От рабства и почти до коммунизма.

Все классы общества исчезли. Вижу я

Народ полуживой в поруганной  Отчизне.

История державы – не погост.

Она, и в этом больше нет сомненья,

О русском единении вопрос.

Он должен быть решён без промедленья,

Вопрос вопросов, русскими людьми

На поле от Одессы до Перми,

От Чопа и до бухты Провиденья.

 

-3-

Как русским стать тому,

кто по природе – русский,

Но объяснить не может, кто он есть

Ни самому себе, ни недругу, ни другу?

Он ведает одно: гнетёт его болезнь

«Тоска по справедливости», и муку

Считает он за сокровенный смысл

Стоянья человека перед Богом.

Познанье Правды станет тем итогом,

К которому его стремится жизнь.

 

Кто русский есть – вопрос души:

Что для неё всегда всего святее?..

Кто в Правде жив и мёртв во лжи,

Тот русский есть, и нет его русее.

 

 

Часы России

 

В стране, где высший смысл жизни

Вместили Спасские часы,

От дня рождения до тризны

Судьбы колеблются весы:

 

То к коммунизму, то обратно,

То к совести, то в ложь опять…

Устали родовые пятна

С мозгов и лиц своих стирать.

 

Так совесть трогает до дрожи

Всегда державный бой часов,

Что иногда за голос Божий

Принять его душой готов.

 

Куранты кличут  тех, кто сердцем,

России предан как солдат.

Они роженицу с младенцем

Поздравить радостно спешат.

 

Любому путнику дорогу

Укажут, если дух ослаб.

Они подводят всех к итогу:

Кто – Гражданин, кто – пошлый  раб.

 

Часы России значат много.

Их бой как будущего весть.

Часы для нас – подобье Бога,

Повелевают всем, что есть.

Без Правды нет нам ни пути, ни ходу

 

Разрушена советская система,

А в новой жизни правду не найти.

Поводыри не ведают, что Время

В России сбилось с верного пути.

 

И движется не прямо, а по кругу.

В нём никакого будущего нет.

Россия обрекла себя на муку:

Погибнуть иль спасительный ответ

 

Найти, пока нас всех в воронку

Безвременья не засосала ложь,

И прекратить бессмысленную гонку

За тем, что не догонишь, не вернёшь.

 

Уж тридцать лет, как пошлыми кругами

Страна бредёт подобно мертвецу.

И видно по всему, что Бог не с нами.

И бредить о царе России не к лицу.

 

Без Правды нет нам ни пути, ни ходу.

Всем, кто не разрусел, пора давно

Вернуться к своему гонимому народу,

И быть всегда во всём с ним заодно.

 

Разрушена советская система,

А в новой жизни правду не найти.

Поводыри не ведают, что Время

В России сбилось с верного пути.

 

 

Всё сказано

 

Всё сказано как будто. И вокруг

Всё выше чёрный занавес молчанья.

И нет, наверно, нестерпимей мук,

Чем ждать, когда падёт он, и сиянье

Погасшую надежду освятит,

И голосом державного звучанья

Поэта гений скорбно возгласит:

 

– Пора нам всем по Правде жить, пора.

Мы на Земле – хозяева, не гости.

Но в руки распростёртые добра

Слепое зло опять вбивает гвозди.

Давно пора нам с чистого листа

Начать всем жить по совести прощенья.

 

Но до сих пор не снят Господь с креста,

И равнодушны мы к его мученьям.

 

 

Как много от костра осталось искр

 

Как много от костра осталось искр,

Что, кажется, вот-вот, и вспыхнет пламя.

Но ветра нет, чтоб он их поднял ввысь,

Уже сто лет.

И зря мы дуем сами

На пепелище, чтоб его раздуть

В пожар, подобный Разинскому бунту,

И воспалить в умах и в душах смуту,

И всё в России вновь перевернуть.

 

Но ветра нет.

Напрасно на кострище

Порой сверкают искры от огня.

От древа бунта не осталось даже пня…

И будущего нет на пепелище.

Птичий двор

 

Что за шум разразился на птичьем дворе?

Суматоха и пенье, и ругань!

Старый пёс затаился в своей конуре

И, бедняга, дрожит от испуга.

 

Уж спесива на что петушиная знать,

Но и та расходилась вся мощно.

И на кур вдруг напала охота летать,

Раскудахтались, крылья топорщат.

 

Вспыхнул порохом дерзкий куриный мятеж.

Но зачем им летать, посудите:

Корм сегодня в кормушки засыпан и свеж,

И вода не иссякла в корыте.

 

Клюй оттуда, кудахтай, что хочешь, несись,

На лодыжках наращивай мясо.

Так ведь нет, захотелось куда-то им ввысь,

Жаждут  жизни своей перетряса.

 

 

Неискупимая вина

 

Порой я вижу грозный сон:

Погасли звёзды ледяные.

Под колокольный перезвон

Восходит солнце над Россией,

В рубахе красной, как палач.

 

На тройке-птице дикой вскачь,

Страна несётся в даль пустую.

По одесную – кровь и плач,

И телержачка – по ошую.

 

Коренника лупцуют дрыном.

Животный страх телегу прёт

По скальным осыпям и глинам…

Всё выше солнце привстаёт.

 

Ещё чуток – и вспыхнет грива,

И плазмой вытекут глаза,

И рухнут наземь небеса.

Что было прямо, будет криво.

 

И станет Богово безбожно,

Коль поменялись Высь и Низ.

И будет жизнь в истоках ложна.

И день, и ночь нас будет грызть

 

За то, что Правде изменили,

Неискупимая вина.

И ложь, что все мы проглотили,

Лишь с кровью выблюет страна.

 

 

Новая Русь

 

Отпылал листопад. Заиграла

Осень лёгкой, как пепел, листвой.

Разноцветным ковром листовала

Расстелила её предо мной.

 

Я давненько бреду вниз по горке,

Отпылавшей листвою шурша.

Прочитал я от корки до корки

Книгу жизни своей, не спеша.

 

И сейчас, вместе с листьями, нищим,

Как они, погорельцем тащусь.

И душа не спасения ищет,

А предчувствует Новую Русь.

 

Дальше жить невозможно, как прежде:

Правит всем победившая плоть.

Но во мне не угаснет надежда,

Что узрит эту мерзость Господь.

 

Он закроет дурную страницу

Книги жизни на русской земле.

И вдохнёт ум и совесть в столицу,

Что стоит на бунташной золе.

 

Мне не видеть уже Руси Новой.

Но всем сердцем я верю в одно:

Коль в начале начал было Слово,

То спасти сможет нас лишь оно.

Трон царя

 

Пуста кремлёвская палата.

И в ней, как узник, заточён

В алмазах и пластинах злата

Царей Москвы державный трон.

 

На нём владыки восседали –

Все, до последнего царя.

Отсель народам возвещали

Надежды мира и добра.

 

Стекалось всё к его подножью,

Чем Русь богатою была.

Но сила адская безбожья

Царей в безвременье смела.

 

Трон век как пуст…

Среди  народа,

Что знать не знает ничего,

Всё шире слух о том, что кто-то

Воссесть мечтает на него.

 

И мечет пламенные взоры

На трон пустой совсем не зря.

Ведь было время, что и воры

Садились на престол царя.

 

 

Почуяв в душе непогоду

 

По нраву мне ветер весёлый,

Хоть даль и пуста, и темна.

На плиты бетонного мола

С разбега взлетает волна.

 

Почуяв в душе непогоду,

Я Волгой спасаюсь давно.

Ступени уходят под воду

На скользкое топкое дно.

 

От берега крепкую сдачу

В упор получает волна.

Я верил когда-то в удачу,

Но где-то пропала она.

 

Схожу я по скользким ступеням

Всё ближе и ближе к воде.

В прибое, вскипающем, пенном,

Стою на последней черте.

 

Поэта судьба скоротечна.

Всё времени смоет волна.

И только поэзия вечна,

Поскольку от Правды она.

 

 

Писатель Иван Гончаров

 

Не первый год ищу я ключик – слово,

Чтоб разгадать загадку Гончарова.

 

Он для меня таинственен своей

И мудростью, и глубиной прозренья

В характер русский, что до наших дней

Живёт в неспешной части поколенья,

На коем Русь державная стоит,

Пока другая часть волнуется, шумит,

На митингах поклоны бьёт свободе,

И на словах болеет о народе…

 

Нет смысла в торопливости пустой.

И я слова нашёл  –  «ж и в о й   п о к о й».

Вот чем писатель русский был насыщен,

И поделился с каждым, кто очищен

От суеты и зависти, и лжи,

Покоем  русской мировой души

В своём «Обломове»…

 

Его прозренья мощь

Всегда была великой русской силой.

Покоем Божьим Русь себя хранила.

И никакая  Западная ночь

Над волжскими не встанет берегами,

Коль Гончаров всегда пребудет с нами.

 

 

От Европы мы  давно отстали

 

Здесь прошли на Запад тьмы народов,

О себе оставив только слух,

По стране, где править через годы

Всем, что дышит, начал Русский Дух.

 

От Европы мы давно отстали,

Ни тепла, ни виноградных лоз…

И достались нам лесные дали,

Степи, вьюжный ветер и мороз.

 

Нет в Европе этого богатства.

Что Бог дал, того не накопить.

Издавна  уже  чужие царства

Норовят Россию захватить.

 

Бедствия сулили русским знаки

В небесах – исполнилось как есть.

Приходили немцы и поляки,

И французы – всех не перечесть.

 

Что их привлекало в ней, бедовой?..

Всех ждала в России только смерть.

Неужели  всем им надо снова

На Москву в прицелы посмотреть?

 

Что их вновь зовёт в снега и дали,

Где лишь ветер вьюжный да мороз?

Всё забыли те, кто не видали

На глазах детей замёрзших слёз.

В земле России хватит места всем

 

Прошло немало лет, но вижу, как сейчас,

В учебнике готическую вязь.

Она меня пугала, мне казалось,

Что в ней фигура фрица проявлялась

В рогатой каске, виденной в кино.

Давно всё это было, так давно…

 

Но до сих пор я чётко вижу это:

Сидит возле землянки мой сосед.

В его руках партийная  газета.

Он инвалид и зол на белый свет.

И говорит, давясь мужицким матом:

«Я воевал, три года был солдатом,

И «За отвагу» получил медаль.

И пленных немцев мне совсем не жаль.

Они пошли на нас, чтоб всех убить,

Меня, тебя… Такое им забыть

Нельзя, тем более простить.

 

Но власть свободу дать им всем решила,

Народа не спросив, она забыла,

Что победил их он, а не она.

За что убийцам прощена вина?..

Им слёзы матерей не отольются?..

Их зверства наш народ не позабыл.

Нет, раз пришли, то пусть и остаются –

В России много места для могил».

 

 

Народ сам заперся в себе

 

Такого не было в судьбе

России ни в какие годы:

Народ сам заперся в себе,

Ему не надо ни свободы,

Ни диктатуры, ни царей,

Ни коммунистов…

И  молчаньем

Сокрыл себя…

Своих дверей

Он не откроет обещаньям,

А только Правде, но она

Давным-давно погребена

Под Мавзолеем и томится

С вождём поверженным

В темнице,

Куда нет входа никому,

Лишь только Богу одному.

 

 

Кукушка

 

Таёжный Шиш, ты всё бежишь

И день, и ночь, в краю болотном,

Чтоб напитать собой Иртыш.

Ты оскудел водой сегодня.

 

И только избы на столбах

Напоминают мне про диво,

Как Шиш качал их на волнах

Во время вешнего разлива.

 

Тому уж семь десятков лет

Прошло, когда я, семилетний,

С рекой дружил. Порою летней,

Спешил на встречу с ней чуть свет,

 

Ручьём июльская водица.

Текла  из вентеря.  И язь

В нём начинал о прутья биться.

Но так везло не всякий раз.

 

Порой вдоль бона тянешь леску,

Из дратвы с ложечной блесной,

На самодельную железку

«Клюет» лишь только лес сплавной.

 

Учился бегать я по моли,

По утлым брёвнышкам в воде.

Срывался, падал, и от боли

Скрипел зубами в лебеде,

 

Где расстелив штаны на сушку,

Сидел, озябнув, нагишом.

И слушал вдовую кукушку,

Что куковала за Шишом.

 

Всё выше солнышко всходило.

Иссяк кукушечий запас.

О чём она мне ворожила,

Я понимаю лишь сейчас.

 

Что проживу я лет немало.

Утрачу родину – страну.

Но не предам её начала.

И не прощу себе вину,

 

Что не отдал себя Отчизне,

Когда пришёл решенья час.

И дело тут не в коммунизме,

А в Правде, что лишили нас…

 

Таёжный Шиш, ты всё бежишь,

И день, и ночь, в краю болотном,

Чтоб напитать собой Иртыш,

Ты оскудел водой сегодня.

 

 

Правда, что всюду искал

 

Когда-нибудь кончатся силы,

И опустеют слова.

Сколько шагов до могилы:

Тысяча? Две? Или два?..

 

Знать мне про это не надо.

Близок последний привал.

Чудится – вот она рядом –

Правда, что всюду искал.

 

Грустно соловушка свищет.

Майская вишня в цвету.

Выроет яму могильщик.

В ней я всю Правду найду.

Нужна война, что русским не впервой

 

О том, что год прошёл, нет ни каких

Восторгов или сожалений.

Прошёл – и быть тому, что через миг

Продлится жизнь без всяких изменений.

И всё плохое – с нами, всё как есть:

И воровство, и ханжество, и тупость

Власть предержащих, и бюджета скупость…

 

И живы мы лишь тем пока, что честь

Не полностью исчезла средь живых.

И нам не чужды страстные порывы

По правде жить и правдою нарывы

Страны лечить, не обезболивая их.

Но это всё, увы, благие намеренья,

От них мы все погибнем, без сомненья.

 

Нужна война, что русским не впервой,

За справедливость, русскую культуру,

Которую мы растоптали сдуру –

И в ней решится всё само собой.

И в год грядущий многое свершится.

Восстанет Русь или падёт Ордой?..

Иль, как Хазария, испепелится?..

Иль русская держава, наконец,

Сомкнётся миллионами сердец

И с Правдой навсегда соединится.

 

 

И нам самих себя не жаль

 

Нас манит высь.

Нас манит даль.

Нас возбуждают перемены.

И нам самих себя не жаль,

Когда мы бьёмся лбом о стены,

Чтоб на себя их уронить

И разом прошлое забыть,

И заплутать в кровавой были,

Что над страной стоит столбом,

И всё предать, чем раньше жили.

 

Так новый строй на свет явился.

И в отупенье мозговом

Народ в молчанье затворился,

И ждёт, что грянет Божий гром.

 

Мечта семнадцатого года –

Явилась мерзкая свобода

С нечеловеческим лицом.

Ужасна Русь перед концом

Великой Ленинской эпохи,

Коль над державным мертвецом

Все к Правде кончились  дороги.

 

 

Аркадий Пластов

 

Он был художником от Бога

И сыном родины своей.

Искусством праведно-высоким

Очеловечивал людей.

 

И от картин его исходит

Простой и ясной правды свет.

Он для народа жил в народе,

И разделил с ним ужас бед:

И революции, и голод,

И весь российский перетряс,

Когда ковал репрессий молот

Меч справедливости для нас.

 

И в красоте его полотен

Сияла будущая жизнь.

Он был воистину народен.

Ему крестьянский коммунизм

Всегда был по сердцу…Но время

Пришло: ни мира, ни войны.

И возросло другое племя,

Другие внуки и сыны.

 

Другая жизнь, чужое счастье

Смущает сказками народ.

Сменилось многое, но Пластов

В своих полотнах не умрёт.

Метель

 

Куда ж нам плыть?..

А. Пушкин

 

Был зимний вечер… Боязливо

Луна всходила, и рекой

Позёмки белые извивы

Текли по улице пустой.

 

Два фонаря плеснули светом

На школу, баню, магазин.

Струился флаг над сельсоветом

Сквозь пряди белых паутин.

 

Смеркалось. Непогодь крепчала,

Взбивая снежную волну.

Я взял стакан крутого чая

И обратил свой взгляд к окну.

 

Метель ко мне в проулок узкий

Заволокла свой пышный хвост.

Сначала кралась по-пластунски,

Затем, поднявшись в полный рост,

 

Кружилась, прядала, свистала,

Визжала, плакала, мела.

Снега в сугробы трамбовала

Ничуть не ниже крыш села.

 

Была в ней творческая сила,

На всё, что есть, летучий взгляд.

Она легко преобразила

Меня на свой метельный лад.

 

Пока ж моя поэма-птица

Ещё  не встала на крыло.

В чужом дому с пустой божницей

Зачаться ей не повезло.

 

Я начал плыть, не вспомнив Бога,

И вскоре тяжко сел на мель.

Но мне явилась вдруг подмога –

Слепая буйная метель.

 

Она меня расшевелила,

Растормошила улей слов.

Душа в себе достала силы

Освободиться от оков.

 

И замелькали роем лица,

Прощанья, встречи, поезда…

И ожила поэма-птица

В горниле творческом труда.

 

Я сохранил в себе, что пела

Метель всю ночь…

В начале дня

Поэма-птица ввысь взлетела,

Освободившись от меня.

 

Она в краю, где правят боги,

Где не бывать мне никогда.

Мне от неё остались строки,

Взлететь готовые всегда.

 

 

Я памятник воздвиг

 

Пока все хвалят, иль клянут свободу

И правят мненьями расчёт и суета,

Я памятник воздвиг великому народу

И городу Симбирску навсегда.

 

Он был основан не мечом, но плугом.

Всё было здесь: и крепость барских пут,

И Разинский, и Пугачёвский бунт,

Подобные слепым кровавым вьюгам.

 

Он мнил себя как город-дворянин,

Пока пожар не стал ему итогом.

И родился на пепелище сын,

Что на столетье стал мужицким богом.

 

Под прошлым всё ещё сочится кровь,

Я памятник над ней воздвигнул граду.

И Богом данную к Отечеству любовь

Считаю для себя как высшую награду.

 

 

Мороз

 

Неспешно дожил я до февраля.

В окошко глянул – милая погода.

За город на просторные поля

Метель умчалась, там её свобода.

Она рои гоняет белых мух,

Сбивает их в упругие сугробы.

И на постель Морозу стелет пух

Из снега, самой нежной пробы.

 

Метель в полях кружится и зовёт

Луну скорей в потёмках раствориться.

Но сон к Морозу так и не идёт,

Никак не может он угомониться.

То мышка пискнет глубоко в снегу,

То филин  разразится жутким смехом.

Как будто сговорились старику

Устроить хулиганскую потеху.

 

Куда ни повернётся – всё не так.

Давно уже такого не случалось.

Пока дремал он, снег вокруг размяк.

Знать, оттепель внезапная подкралась.

В мокре уже усы и борода…

Но от беды есть верное спасенье:

Пора морозить всё, не то вода

Затопит по-весеннему селенья.

И встал Мороз в свой исполинский рост,

Рукой к звезде Полярной прикоснулся.

И холод всё пронзил вокруг насквозь.

Он лёг в сугроб и сладко потянулся.

Когда смотрю я на берёзу

 

Когда смотрю я на берёзу,

Листву, летящую с ветвей,

Свою поэзию и прозу

Вдруг забываю перед ней.

 

Меня охватывает чувство,

Что до неё я не дорос.

Что стоит всё моё искусство

Пред тем, что вижу?..

Вот – вопрос!

 

 

Столетний след

 

Иду я по первой пороше

И вижу мерцающий след,

Который оставил прохожий,

Тому, может быть, сотню лет.

И рядом мерцают другие

Следы прежде живших людей.

Они не ушли из России

И мирно покоятся в ней.

 

Остались всего лишь мерцанья

От них на пушистом снегу.

Но мне так близки их исканья,

Что выпали им на веку.

Нашли или нет, они счастье,

Не знаю, но верю, что их

Такие же мучили страсти,

Что мучают всех нас, живых.

 

Я их, не дошедших до рая,

Что Ленин нам всем обещал,

За то лишь в стихах прославляю,

Что каждый о счастье мечтал,

Не только своём, но и общем –

Для всех работящих людей.

Что жизнь станет чище и проще

В правдивой основе своей…

 

Иду я по первой пороше

И вижу мерцающий след,

Который оставил прохожий,

Тому, может быть, сотню лет.

 

 

В расход пустили всех инфаркты

 

Вновь переломное распутье.

И смена властных козырей.

И где сейчас былые судьи

Судьбы нерадостной моей?

 

Где тот ретивый кэгэбэшник,

Что гадил мне, как кот в сапог?

Где секретарь обкома здешний,

По бабам яростный ходок?

 

Где их заносчивые позы,

Гримасы, жесты и слова?..

Завяли траурные розы.

Шумит могильная трава.

 

В расход пустили всех инфаркты,

Но мы не сироты сейчас.

Судьба сдала всё те же карты

За этот век не в первый раз.

 

Всё те же козыри в колоде,

В обнимку с козырем-тузом.

И много трёпа о свободе,

И мало совести во всём.

 

 

Облака

 

Прекрасны утром облака,

Чуть позлащённые восходом…

На всё взирая свысока,

Они идут степенным ходом –

Надежд живые корабли –

Куда-то вдаль, в миры иные,

Идут над страждущей Россией.

 

Небесным странникам вослед

Мы жадно устремляем взоры.

Давно в России мира нет,

Везде воинственные споры

О Правде, скоро тыщу лет.

И не найдём никак опоры

Чтоб устоять в пучине бед.

 

И облака, мрачнея, видят,

Как все друг друга ненавидят.

И грозно хмурятся в ответ,

И заслоняют Божий свет.

 

И в темноте, сбиваясь в тучи,

Преображаются в могучих

Коней, и всадники на них,

В сиянье копий грозовых,

 

По небу скачут с громыханьем

Грома швыряют с  завываньем…

Настал судьбы последний час.

И все умершие восстали.

И все живые в бездну пали.

И нет Спасения для нас.

И не одна чреда эпох

Пройдёт, пока возжаждет снова

Единый и Всесильный Бог

Произнести творенья Слово.

 

 

Две жизни

 

Я опять попытаюсь узнать, кто я есть,

Почему моя жизнь ни на чью не похожа.

Только выпадет снег, словно добрая весть,

Я пройдусь непременно по первой пороше.

 

С этой мыслью я шёл по ней

лет в двадцать пять,

В первый раз, когда всё, во что верил, пропало.

И решал, то ль пришла мне пора умирать,

То ли, с духом собравшись, начать всё сначала.

 

День был ясен. Сверкали под солнцем снега.

И ни звука вокруг, никакого движенья.

И внезапно во мне прозвучала о Боге строка…

Так случилось моё как поэта рожденье.

Я обрёл в этот миг, что, не зная об этом, искал,

Что вошло в мою душу сиянием дивного света.

И две жизни прожил, две судьбы испытал –

Человека земли и летящего к звёздам поэта.

Стансы

 

Нет, не найти мне воли и покоя,

Коль на роду написано иное.

Пылинкою в космической пыли

Неведомо, к какой великой цели,

Едва прозревший пасынок Земли,

Лечу я во вселенской карусели.

 

Нет, не найти мне воли и покоя,

Коль на исходе время мировое.

Нет больше всё спасающей любви

Людей к земле, а вольных птиц к простору.

Во всём царит свобода на крови –

Расчищен торный путь войне и мору.

 

Нет, не найти мне воли и покоя,

В эпоху просвещённого разбоя.

Погублен и расхищен город-сад,

И в оскорблённых душах злобно пусто.

Где стол был яств – там гроб мечты, и чад

Засалил пошлостью мозги людей и чувства.

 

Нет, не найти мне воли и покоя,

Но есть в душе измученной святое.

Как всякий русский на исходе дней

Я прозреваю сердцем, и в итоге

Мне снится сад, сад юности моей,

Откуда все мои пути-дороги.

 

 

Гляжу я с горки возраста на путь

 

Гляжу я с горки возраста на путь,

Что для поэта выстлали денёчки.

С него назад уже не повернуть,

Не обойти все ямки и пенёчки,

На коих спотыкался я не раз

И падал со всего размаху в грязь,

И слышал над собою смех и ругань.

 

Я непонятен был хозяевам и слугам

Советской власти.

Непонятен и сейчас

Тем, кто забрал у коммунистов власть,

И тешится молчанием народа,

Которого зовёт к насилию свобода.

 

Он и в Семнадцатом был так же молчалив.

И вдруг – так взял Россию на разрыв,

Что до сих пор не разберут обломки

Свободу заимевшие потомки.

 

 

Что мне не нравится в вождях

 

Что мне не нравится в вождях,

Так это их к державному народу

И нелюбовь, и затаённый страх,

Что люди заимеют вдруг свободу

Наказывать обидчиков своих.

 

Народ наш не всегда послушно тих.

Пока он, почти весь, как надо, голосует.

Почти со всем согласен.

И ликует,

Считая власть за Родину свою,

Раз нет другой, кроме неё – постылой.

 

Пока раздрай идёт в родном краю,

Он верен ей, прощает всё, что было,

Но поросло быльём иль сплыло…

Надеется на пенсийку и ждёт,

Когда его наступит «Юрьев год».

 

И распрощается он с каторжною долей

Пахать на «дядю». Радостно вздохнёт.

И насладится пенсионной волей

Годок, другой… и мирно отойдёт

В края, где нет ни радостей, ни болей…

 

 

Как власть в России оскудела…

 

Как власть в России оскудела…

Нет, не деньгами, но умом,

Что всех писателей умелых

Питает нищенским пайком.

 

И есть расчёт, наверно, в этом,

Чтоб навсегда переморить

Всех, до последнего поэта,

А то мешают власти жить

 

Своим чириканьем без спроса

О правде, честности, добре.

Какие могут быть вопросы

К великой путинской поре?..

 

О ней архангелы на небе

Поют, как славно мы живём.

А ты, поэт, и корки хлеба

Не заработаешь пером.

 

Тебя не хвалят, не ругают,

Не требуют великих строк.

Тебя толпа не замечает,

Ты так же брошен, как и Бог.

 

И на обочине прогресса,

Остались вы на мир смотреть.

Один – лирический повеса,

Другой – всему и Жизнь, и Смерть

То дело прочно, под которым кровь

 

– То дело прочно, под которым кровь

Сочится, – произнёс Некрасов.

С тех пор премного взорвано фугасов

В России, и разорвано оков.

 

И с той поры нет в душах примиренья.

Потрясена держава до основ,

И не найдёт никак успокоенья.

И ходит  ходуном под нею кровь

Романовых, дворян и мужиков,

И г…вна перестройки кровяные.

 

Над этим адом сделали настил

Из Конституции.

И Ельцин возгласил

Победу лжи над Правдой всей России,

Под рабское молчание в ответ.

Так и живём, попутав тьму и свет.

 

 

И смытый грех в душе оставит след

 

Ни Красоту, ни Правду не дано

Увидеть смертным – это лики Бога.

Лишь истинным поэтам суждено

До них подняться мыслью так высоко…

 

И посмотреть, не размыкая век,

Чтоб сразу не ослепнуть от сиянья,

На то, что всюду ищет человек…

 

И не находит,  кроме покаянья,

Пути ни к Правде, и ни к Красоте,

Чтобы узреть их в полной наготе.

 

Но встречи с ними никогда не будет.

И смытый грех в душе оставит след.

И эта тень греха не позволяет людям

Увидеть Красоты и Правды свет,

Во всей незамутнённой Божьей сути.

 

 

Смерть не забудет никого из нас

 

Давным-давно на кладбище Донском

Любил бродить я меж могил почтенных.

Во мне и мысли не было о том,

Что здесь когда-нибудь,

Устав от дел презренных,

Найдёт себе пристанище отныне

Прах существа невиданной гордыни,

Что раздувал кострище под страной

Своих писаний подлой клеветой…

 

Навряд ли он сейчас почиет с миром.

В загробном обиталище немилом,

Он не покинет нас враньём своим

Про то, что сгинуло. Ему ещё по силам

Из замогильной тьмы курочить молодым

Мозги и души творчеством постылым,

Что было мёртвым и мертво сейчас.

 

Смерть не забудет никого из нас,

Кто прожил жизнь, бесстыдно

иль по совести.

Она – конец всему, подорванный фугас…

Смерть – это точка в человечьей повести,

Но не для всех: бывают мертвецы,

Кому тесны могильные утробы.

 

Они торжественно их покидают, чтобы

Отпраздновать столетний юбилей

На оскорблённой родине своей

Их злобными и лживыми наветами,

 

Что к нам вернулись пошлыми  советами,

Как обустроить Русь по дряхлым образцам,

Что не сгодились дедам и отцам,

Но стали позарез нужны их внукам.

 

В его столетье все сойдутся кругом

И будут вспоминать, как рушили Союз,

И обрекли к скитанию по мукам

Его народы, убивали Русь,

И сердцевину жизни – справедливость.

Им уйму худа сделать удалось…

 

Но Пушкин жив – и с нами Божья милость,

Жив Русский дух, и в душах занялось

Сияние Правды как всеобщего прозренья.

Но сбудется ль, оно?..

Россия вопиёт

И совестного жаждет возрожденья,

А то – она сама себя взорвёт.

 

 

Капля Света

 

Когда в поэте остывает

Жар слова – он не виноват:

День землю тоже покидает,

Чтоб окунуться в звездопад,

Под дождь космических материй,

И стать участником мистерий,

Когда сгорит дотла закат.

 

Вглядись в него, поэт…Не так ли

В тебе поэзия сгорит

Вся до последней строчки-капли…

Твой путь никто не повторит.

Доволен будь судьбой поэта.

Себе не требуй ничего.

Во тьме земной ты Каплей Света

Стал для народа своего.

 

 

Отступило лето в осень

 

Отступило лето в осень.

Солнце светит в небе чистом.

Не даёт остынуть росам.

Не даёт пожухнуть листьям.

 

И сентябрь стоит как лето.

Загорать на пляже можно.

Дни полны  тепла и света,

Только это ненадёжно.

 

Жизнь прожив, я точно знаю,

Как обманчивы надежды.

Хоть и верю, и мечтаю,

Мне не быть, таким как прежде.

 

Не начать судьбу сначала.

Допахал свою я пашню.

И на жизнь, что миновала,

Оглянуться мне не страшно.

Другого времени не будет

 

Среди порой тоскливых будней

Не верь, что век наш нехорош.

Другого времени не будет,

Кроме того, где ты живёшь.

 

Не огорчай печалью сердце,

Что наша жизнь имеет край.

Что все мы, все стоим пред дверцей,

Гадая ад за ней иль рай.

 

Своё грядущее, встречая,

Прими спокойно всё как есть.

Там тоже жизнь, но не такая,

И вряд ли хуже той, что здесь.

 

В концертном зале, иль на плахе,

Или прервав счастливый сон,

Жизнь отлетит, взметнётся прахом,

И сгинет в сумраке времён.

 

 

Свечою жизнь поэтова горит

 

Взойдёт душа к звезде сияньем света.

Заглохнет голос, уходя во тьму.

Тревожное  провидчество поэта

Не нужно в мире этом никому.

 

Что толку в том, что знает смысл и даты

Он потрясений мира наперёд.

Его не слышат власти, а народ

Бредёт во тьме, привычно виноватый.

 

Свечою жизнь поэтова горит,

Даровано ему прозренье свыше.

Уже два века Пушкин говорит,

Но всё равно его никто не слышит.

 

Все заняты бессмысленной борьбой

За власть и злато – вот она эпоха!

Толпа в упор не видит пред собой

Сошедшего с небес посланца Бога.

 

 

Мы ищем в жизни правду и любовь

 

Мы встретились – и нечего сказать.

К чему слова, когда без них всё ясно:

Утраты сердца, времени печать

Нас научили думать и молчать

Среди речей поспешных и напрасных.

 

Мы ищем в жизни правду и любовь,

Упрямо продираясь сквозь измены.

Но в нашем, самом лучшем из миров,

Давно освобождённом от оков,

Так мало истин, сердцу несомненных!

 

С тобою нас не звали в грустный дом,

Где свергнуты и прокляты мессии.

Но мы в нём родились, мы в нём живём,

На что же мы надеемся, что ждём,

Тоскуя на развалинах России?..

 

Узнали мы гоненья и обман,

И власть имущих барственную милость.

Клубится над страной словес туман,

В котором все надолго заблудились.

 

Но мы с тобою не устали жить,

Нам хочется во всём дойти до сути.

Во что нам верить и кого любить?

Мы встретились – о чём нам говорить

На обожжённом страхом перепутье?..

 

 

Всему начала есть и есть концы

 

Всему начала есть и есть концы.

И Горький показал в своих твореньях,

Как русские заводчики, купцы,

Все вырождались в третьих поколеньях.

 

Прошло сто лет – и нет большевиков.

Все выродились в поколенье третьем.

Что предало и дедов, и отцов,

Россию довело до полусмерти.

 

И не понять, что родилось от них,

На что годятся их гнилые споры?..

Но нет среди изменников святых.

И от воров родятся только воры.

 

 

Москва

 

Москва… Как много в этом слове

И славной старины, и спорной нови.

Квашнёй расползшейся среди холмов,

Она во всём не знает берегов.

 

И душегрейна, и бесчеловечна,

Москва, как всё, что на земле, не вечна,

Но этого пока что не поймёт

Её покорно голосующий народ.

 

Что толку, что звонят колокола,

Коль храмы пусты, а святые немы?..

Москва так много на себя взяла

Грехов мирских разрушенной системы,

Что не смогла их все переварить,

Оставить в прошлом, навсегда забыть.

И продолжает их жевать как жвачку,

Поставив всю страну  на раскорячку

Меж двух эпох: одна не умерла,

А что за ней – ещё не разродилась,

Но чудище наполовину появилось

Из прорвы Ада как исчадье Зла.

 

Коль Правды нет, то время Сатаны

Повсюду наступает неизбежно.

И нам останется на поминках страны

Бить в грудь себя и плакать безутешно.

 

 

Он мне сказал

 

Он мне сказал: «Душа не плачет,

Наверно, с год… И, наконец,

Я догадался  –  это значит,

Что я давно уже мертвец.

 

Хоть я живу и различаю,

Что плохо, и что хорошо,

И никого не обижаю,

Но не сочувствую душой

 

Чужим невзгодам и утратам.

Я ко всему остыл давно.

Устал на правых, виноватых

Весь мир делить. Мне всё равно,

 

Что на Руси сейчас творится.

Во власти прежние всё лица,

Вокруг – ворчание и вздохи,

Всё как при брежневской эпохе…

 

С печальной скукою всезнанья

Смирился. И могу сказать,

Что жить – большого нет желанья.

Но с жизнью не хочу кончать

 

Из-за простого любопытства,

Что приготовила нам новь,

Чем перестроечное свинство

Закончится, в конце концов?..»

Все мы, грешные, летим

 

Нас пугает ожиданье

Неизбежного конца.

Тьма, которой нет названья,

Ранит ужасом сердца…

 

Шар земной, повитый Богом

С человечеством больным,

Из-под ног людей уходит.

Все мы, грешные, летим

 

Вкруг Земли, по кругу Солнца,

В даль Вселенной, каждый миг,

Вместе с домом и колодцем,

Вместе с кладбищем – в тупик

 

Беспросветной массы чёрной,

Где бессилен белый свет.

Нет звезды над нею горней.

Где-то здесь на всё ответ.

 

Где-то здесь во тьме таится,

Что узрим все мы в свой срок –

Изначальная частица

Бытия, чьё имя Бог.

 

 

Был я лёгок на ногу когда-то

 

Грустно мне, когда семь с половиной

Прожитых десятков за спиной.

Впереди остался путь недлинный,

Как-нибудь дойду его с клюкой.

 

Был я лёгок на ногу когда-то,

Не обижен силой и умом.

Побывал рабочим и солдатом,

Знаю не по слухам, что почём.

 

Так и жить бы мне в обычной жизни,

Вагонетки с кирпичом толкать.

Но поэтом на своей Отчизне

Дал Господь мне счастье пострадать.

 

Хлеб моей поэзии не сладок,

А скорее горек он от слёз.

И писал стихи я без оглядок,

Как страны хозяин, а не гость.

 

Честность их не каждому по нраву,

Но мой долг – карябать, не ласкать.

Выпила Россия  дурь-отраву

И никак не может трезвой стать.

 

И народу долго ждать и маяться

Предстоит, чтоб счастье в руки взять.

Время покаянья приближается,

Никому его не избежать.

 

 

Вот так мечты о колбасе…

 

Весёлый девяностый год.

Пришла свобода как зараза,

Когда и власти, и народ

Внезапно поглупели сразу.

 

Все как объелись белены:

И ветераны, и потомки.

И за три года от страны

Остались жалкие обломки.

 

То полутьма, то полусвет.

Все перемазались в свободе.

И настоящей Правды нет,

Ни в государстве, ни в народе.

 

Вот так мечты о колбасе

Закончились на перепутье.

Поскольку виноваты все,

То некого назначить в судьи.

 

Все тридцать лет мотает срок

Страна, не ведая спасенья.

И смотрит на Россию Бог,

Пока ещё без сожаленья.

 

 

О себе мы слёзы льём

 

Продлевай ли бегом жизнь,

Сокращай ли водкой…

Как над ней не суетись,

Век у всех короткий.

 

Вроде начал только жить:

Дом построил, дачу…

Но несут уж хоронить,

Безутешно плачут.

 

Все мы, грешные, уйдём

По небесным тропам.

О себе мы слёзы льём

Над раскрытым гробом.

 

 

Все ищут Правду

 

Все ищут Правду и не знают,

Что на виду всегда она.

И не на небе пребывает,

А с домом рядом у окна

В рябине, в тополе, в берёзе…

 

Они живут, как Бог даёт.

Об участи своей вопросы

Из них никто не задаёт.

И пусть им доля неизвестна,

Но лжи не ведают они.

Живут и праведно, и честно

Все им отпущенные дни.

 

Есть белоствольная подруга

И у меня в моём дворе.

Лепечет нежно мне на ухо

О правде Божьей и добре.

 

И дарит веточку с серёжкой,

Чтоб у себя на этаже,

Вздохнув порывисто и дрожко,

Я вспомнил об её душе,

Смиренно-чистой и наивной

И с Божьей правдой неразрывной.

 

 

Не надо это забывать

 

Не надо это забывать –

Они пришли нас убивать,

Всех,  и живых,

И не рождённых,

И стариков, и молодых.

Всех,  русской Правдой заражённых.

И цели не было у них

Другой… Никто не знает, сколь

(Навечно с нами эта боль)

Нас полегло. Мы свой подсчёт

Потерь ведём который год,

Но до сих пор не завершили.

А пришлых извергов считать –

К чему?.. Такое натворили

Они, что дьяволу под стать.

 

Не надо это забывать!

Они пришли нас убивать,

Но Бог помог, и мы убили

Змею, заползшую в наш дом,

В наш муравейник русский.

Гада

Загрызли словно мураши.

Об этом забывать не надо…

Но падки мы на лесть.

Не надо

Кичиться широтой души.

И на развалинах страны

Договорились до вины

России за свою Победу.

И некого призвать к ответу.

 

В нас поколеблена основа.

И в душах, и в умах – война.

И участь вечного больного

Ужель России суждена?..

 

Нет, устоят державы стены,

Коль встанет за неё народ,

Изгонит властные измены.

И Божья правда в жизнь войдёт.

Иного счастья нет и не найти

 

Что раньше кончится – поэзия иль я?..

Иль вместе мы уйдём в страну безмолвья

По серебристым волнам ковыля,

Как тени, ничего не славословя:

Ни жизнь – она забыта навсегда,

Ни смерть – она сурова и бесстрастна.

 

Неведомо нам, грешникам, когда,

Приблизит нас, чаруя, Красота.

И мы поймём, что были не напрасно

Её посланцами, сияли иногда

Стихотвореньем огненно-прекрасным.

 

Иного счастья нет и не найти

В награду, что мы трепетно и страстно

Служили Правде на земном пути.

…Иного счастья нет и не найти.

 

 

Проснулся…

 

Проснулся…

Хоть солнышка нет,

Почувствовал тихую радость.

Молочно-туманный рассвет

Влюблённому сердцу не в тягость.

 

Синичка в окошко глядит

С цветущей сиреневой ветки.

Насмотрится и улетит

Под окна к прекрасной соседке.

 

И ей просвистит про меня,

Что жду я её пробужденья,

Как солнышка майского дня,

Как лёгкие ветра движенья.

 

Жду – вспыхнет сквозь белый туман

Рассвета малиновый гребень.

Откроется мне океан

Огромного чистого неба.

 

Когда-то мечтал я летать,

Но годы мои пролетели.

Недолго осталось мне ждать,

Когда вознесётся с постели

 

Навстречу рассвету душа.

Она на земле не жиличка.

Вослед с моего этажа

Легко просвистит ей синичка.

 

 

В России небо потеряло высь

 

Читатели мои ещё не родились,

Иль навсегда остались в прежнем веке.

В России небо потеряло высь,

И то же самое случилось в человеке.

 

Но я людей за это не корю.

Во всём, конечно, виновато время.

Придёт пора, и радостное племя

Заменит нас и вновь зажжёт зарю

В сердцах, и рухнут пошлости оковы.

И явятся герои жизни новой.

 

Что будут Правды Божеской детьми.

Они разрушат над Россией крыши,

И приподнимут небо над людьми.

И в человеке небо станет выше.

 

 

Поэт земли своей

 

Он слабо верит власти,

А та не про него.

И о буржуйском счастье

Не знает ничего.

 

Он хочет слышать новости,

Что на Руси родной

Прибавилось и совести,

И доброты людской.

 

Что богачи всё злато

Свезли на двор Кремля.

Была Москва богата,

А стала – вся земля.

 

Об этом он напишет

Балладу в двести строк,

Уверовав, что слышит

Его стенанья Бог.

 

Но нет поэту фарта,

Хоть на кон ставит жизнь.

Инсульты да инфаркты

Беднягу заждались.

 

В потёмках взвоет «скорая»,

Жена  чуть-чуть всплакнёт.

Без славы и позора он

Сойдёт под вечный свод.

 

 

Народ, народ…

 

Народ, народ…  К чему стремился ты?

В какие сети угодил ты снова?..

Забыв о справедливости мечты,

Ты пал перед ничтожеством. Оковы

Сам на себя с восторгом возложил…

И первый ангел смерти вострубил.

 

Народ, скажи мне, кем ты стал сегодня,

Чтоб я разнёс о рабском счастье весть,

Что стала, наконец, страна свободна

От Божьей правды, продаётся честь…

И мрачно ангел вострубил второй,

И чёрт воссел на царский трон пустой.

 

Он всем, кто жив, покажет лики смерти,

На каждом начертав одну для всех судьбу.

Народ, народ… Узри, что ангел третий

Поднёс к губам ужасную трубу.

 

 

Россия близится к войне

 

Россия близится к войне –

Не эта, что погрязла в дряни,

А та, что в грозной тишине

Встаёт и в Марье, и в Иване

Напоминаньем страшных лет

Братоубийства.

 

В нём ответ

На всё, что плохо в нас, мы ищем,

Хотя он в нас самих зарыт.

Он в том, что мы не станем чище,

Чем есть.

 

В нас огнь вражды свербит

К тем, кто унизил человека,

К тем, кто не верит в Божью мысль,

Что справедливость в нас от века,

На белый свет с ней родились

Мы все.

 

А те, что отреклись

От правды Божьей, те – слепые

Душой. И многим не прозреть.

Судьба им – жить и умереть,

И не понять, в чём смысл России.

Костёр, что грел, почти потух

 

Анатолию Гребневу

 

Костёр, что грел, почти потух,

Дымится еле-еле.

И подошёл к нему пастух

С сухою веткой ели.

Золу чуть-чуть расшевелил

И замахал ей быстро.

И костерок наш задымил,

И полетели искры.

Из головни, как из змеи,

Огня восстали жала.

Лизнуло пламя ветку, и

Кострище запылало.

Но ненадолго. Прогорел

Сухой еловый хворост.

 

И понял я, что подсмотрел

Знакомую мне повесть.

Что вся поэзия сейчас

Давно не самородна.

О чём пою я всякий раз,

Явилось не сегодня.

Поэта гений как пастух

Еловой веткой-палкой

В нём расшевеливает дух,

Огонь, что тыщу лет потух,

Вдруг вспыхивает жарко.

Но он недолго прогорит

И медленно погаснет.

Но даже это, может быть,

Есть для поэта счастье.

 

 

Родословная поэта

 

Я однажды нашёл

фотокарточки в старом  альбоме,

Хронографию жизни

рабоче-крестьянской семьи,

Отпечатки торжеств и невзгод в нашем доме.

Их на вечную память оставили предки мои.

 

Нет герба на альбомном  лоснящемся плюше,

Геральдических птиц и зверья

на парчовой кайме.

Предки были просты – их безвестные души

Выходили из тьмы,

исчезали бесследно во тьме.

 

Но когда я читаю открытую книгу России,

Вижу пращура светлый

торжественный лик.

Это он обустроил просторы лесные,

И былин языковую крепость воздвиг.

 

Это он на священных воротах Царьграда

Щит прибил самокальным

надёжным гвоздём.

Это он изогнул потолки Грановитой палаты,

А избёнку свою изукрасил летящим коньком.

 

А его забивали кнутами до смерти,

Волокли на правеж,  батогами пускали кровя.

И сказал некий князь: «О, смердящие смерды!

Сколько их не топчи,

вновь растут как трава».

Мой гонимый народ!

Твоего родословья страницы

Неизбывных мечтаний

о правде и воле полны.

Не из них ли взяла свой разбег тройка-птица,

Чтобы вечно лететь над простором страны.

 

Не избыть мужика ни битьём,

ни кандальною цепью.

И когда разрывалась терпенья тугая струна,

Полыхали пожаром поволжские дикие степи,

На Москву надвигалась мужичья война.

 

И сейчас я живу

по завещанной предками доле.

И торю вслед ушедшим

России судьбу – колею.

Каждыё прожитый миг пополняет

то счастьем, то болью

Родословную вечную книгу мою.

 

 

 Всё можно, если жизнь – калека

 

Уж тридцать лет как жизнь по людям

Идёт,  их втаптывая в грязь.

И мы крылатыми не будем,

Поскольку счастливы сейчас,

Что гнету Правды не подвластны,

Её претензии ужасны

Тем, что во всём стесняют нас.

 

Уж тридцать лет страна негоже

Живет, и власть её не может

Слепые  толпы приручить.

Таится зверь в любом прохожем,

Готовый вырваться, убить

Себя, другого человека…

Всё можно, если жизнь – калека.

 

Увы, такими все мы стали,

Когда Россию потеряли.

И ловко спрятались в толпе,

Простив предательство себе,

Как цифры в папке статотчёта.

И превратились все в нули.

К чему стремились, то нашли.

 

 

Первая строка

 

Я жизнь пустил на самотёк.

Поставил всю её на случай.

Стихи, как ты себя ни мучай,

Приходят сами, в должный срок,

Когда они душе желанны.

И вдохновенья час святой

Меня торопит встать с дивана,

Присесть к столу, где лист пустой

Ждёт встречи с первою строкой.

 

Она незряча и нема,

В душе восторженной томится.

Во что ей должно превратиться,

Ещё не ведает сама.

 

Её космические выси

Влекут возвышенным путём,

Чтоб человеческою мыслью

Соприкоснуться с божеством.

 

Тревожный трепет ожиданья

На грани духа с бытиём…

В каких глубинах подсознанья

Мысль постигает мирозданье,

Чтоб стать возвышенным стихом?

Ольха

 

Зачем ты помнишься, былое,

Зачем являешься во сне,

Такое близкое, живое,

Такое родственное мне?

 

Я прожил жизнь, и, слава богу.

Как человек был слаб во всём.

Во всём я грешен понемногу,

Живу как все одним лишь днём.

 

Что будет завтра, я не знаю.

Снег упадёт ли на траву,

Или гусей пролётных стаю

Увижу, если доживу.

 

Пока же день и чист, и ясен.

Он как предчувствие стиха.

И человек во мне прекрасен,

Прекрасна старая ольха.

 

Ветвями к дому прислонилась,

Шумела листьями в окно.

Сегодня мне она приснилась,

Какой была давным-давно.

 

Мы с ней всю ночь проговорили

О жизни, звёздах и любви.

И нашу встречу освятили

Волшебным пеньем соловьи.

 

 

Покров

 

Покров. И всё готово к снегопаду.

И лес, и даль – безмолвны и пусты.

И жизнь былая вся доступна взгляду,

Когда в годах достигнешь высоты.

 

Смотрю вокруг и смутная тревога

Растёт во мне, похожая на страх,

Что вот – почти закончилась дорога,

И я блуждаю, словно в облаках,

В своих написанных романах и стихах,

Хотя причастен к ним совсем немного.

 

Всё в жизни происходит мимо нас.

И даже то, что я пишу сейчас,

По воле случая иль по задумке Бога,

Есть плод, что отделился от меня,

Как снег – от  облака, как ночь – от дня,

В котором всё готово к снегопаду.

 

И где-то здесь устроила засаду

Зима.  Она дождётся темноты,

И с облачной обрушит высоты

На землю снег, и наметёт сугробы,

В них поутру натопчут люди тропы.

 

Куда, зачем они по ним спешат,

Не зная смысла жизни, наугад?

 

 

 Что будущее есть России?..

 

Что будущее есть России?..

Народ?.. Так он давно пленён,

И одурачен, и в чужие

Святыни верить принуждён.

 

Он вроде жив, но крепко болен

И слепотой, и глухотой.

И звон ста тысяч колоколен

В нём отзовётся немотой.

 

Он  мёртв и холоден, как льдина,

Что в океан времён спешит,

О том не зная, что  пучина,

Его бесследно поглотит.

 

Так слеп и глух был Рим державный…

Еврейской ересью сражён –

Он свой конец нашёл бесславный

В пучине варварских племён.

 

 

Жизнь моя как тлеющие угли

 

Звёзды над Россией не потухли

И темней не стали, чем вчера.

Жизнь моя как тлеющие угли

Буйно отпылавшего костра.

 

Полыхал он искрами-словами,

Что, взлетая пчёлами во тьму,

Становились звёздными огнями

В облачном космическом дыму.

 

Я для слов своих торил дорогу

К истине, что есть всему итог.

Подошёл к последнему порогу,

Но переступить его не смог.

 

Понял я, что ни к чему всезнанье

Мне конечных тайн добра и зла.

Мне милее листьев трепетанье,

Запах яблок, пение щегла.

 

Жил как все, ни в чём не торопился,

То, что мило сердцу, то и пел.

Оглянулся. Грустно удивился,

Что костёр мой скоро догорел.

 

Жизнь моя как тлеющие угли.

Дунет ветер – вспыхнут лишь на миг.

Звёзды над Россией  не потухли,

Я гляжу с надеждою на них.

Светлане Замлеловой

 

Искусство стало плоским и пустым.

В нём правят бал творцы словесной чуши.

Но вы затронули изяществом своим

Мою взыскующую идеала душу.

 

Всё, что выходит из-под вашего пера,

Наполнено разумным совершенством.

Вы знаете, что творчество – игра,

Ваш гений часто склонен к чародействам,

 

Где смыслы сплетены в затейливую вязь,

И в узелках сокрыты ваши тайны.

Я не надеюсь, что постигну вас,

Но наша встреча явно не случайна.

 

Вы в мастерстве изящны – это ваш

Рассудка танец на обрыве бездны,

Полёт над тьмой, таинственный мираж,

И прозы обаяние прелестной.

 

Нелёгкая вам выпала стезя.

Не в моде ныне искренние чувства.

И только Правде, чистой, как слеза,

Угодны вы возвышенным искусством.

 

 

Справедливость

 

Наша русская жизнь и неволя, и воля.

Мы бредём из тумана в туман.

Но свою, навсегда Богом данную долю,

Ни на что не сменяет Иван.

 

Он не гость, а прохожий на празднике жизни.

Нет причин для него ликовать.

В недостроенном жил коммунизме,

И живёт при буржуях опять.

 

Но всегда он готов на любые потери,

Лишь бы к счастью была ближе дверь.

Как ребёнок, недавно он в Ленина верил,

Так же в Путина верит теперь.

 

Знает он, что его справедливость у Бога,

И расстаться тот с ней не спешит. И у

Выбранной власти её тоже много,

Но она вся без дела лежит.

 

К справедливости время торопит вернуться,

Чтобы ожил гонимый народ.

Власть боится её даже пальцем коснуться:

Ну, как буйным огнём полыхнёт!

 

Наша русская жизнь и неволя, и воля.

Мы бредём из тумана в туман.

Но свою, навсегда Богом данную долю,

Ни на что не сменяет Иван.

 

 

 Я видел взлёт страны

 

Я видел взлёт страны…

И видел умаленье

Святынь народа,

Нравственный распад

Предательского поколенья…

 

И, может быть, я больше,

Чем другие, виноват,

Что заблудился

В толпах безголовых,

Людей, спешащих

Правду потерять.

 

И не далось мне

Огненное Слово,

Чтоб им от бездны

Стадо отогнать.

 

 

Россия спит…

 

Россия спит…

Россия спит,

Не замечая гула.

Не верю я, не может быть,

Что навсегда уснула.

 

Пока я вижу тяжкий сон

Бессильного колосса.

Ещё не пробил час времён

Солдата и матроса.

 

Но говорят мне гул и дрожь,

Она воспрянет сразу,

Когда спадёт с России ложь,

Как чешуя проказы.

 

И встанут люди в полный рост

До звёздного покрова,

Когда проймёт нас всех насквозь

От Бога Правды – С Л О В О.

 

 

Выпал нам век…

 

Когда темнотищей волчьей

Смерть опаляет судьбы,

Родину любят молча,

Стиснув до крови зубы.

 

Выпал нам век из постылых.

Множатся русских кладбища.

На безымянных могилах

Ветер свинцовый рыщет.

 

Много надумано пугал –

Не продохнуть от страха.

Правду загнали в угол,

Совесть послали на плаху.

 

Но всё начинается заново:

Время неправды рушить.

Зарево, русское зарево,

Вновь занимается в душах!

 

 

Вешний дождь

 

Взбитым пухом облако бугрится,

Ворохнулся гром невдалеке.

Дождичек в серебряных копытцах

Радостно процокал по реке.

 

Пышногривый чудо-жеребёнок

Застоялся зимнею порой.

И размяться выбежал спросонок,

От зари пылая золотой.

 

Я и сам устал смотреть на зиму

Из сырого тёмного окна

И считать в снегах, летящих мимо,

Пересверки волчьего огня.

 

Я и сам бы радостно помчался

Мять траву и молодую рожь.

Никогда я так не улыбался,

Как сейчас, на вешний глядя дождь.

 

Хорошо, ему подставив руки,

Всем живущим счастья пожелать.

Серебром подкованные звуки

Заставляют сердце трепетать.

 

Колокольчик мая чист и звонок,

Он отлит из трелей соловья.

Пышногривый чудо-жеребёнок

С ржаньем грома выбежал в поля.

 

 

Наш корень – общий

 

Наш корень – общий. Бог – един.

И жили мы всегда как братья.

Какая из лихих годин

Рассорила нас до проклятья

Родства, что Бог установил?..

 

Сын украинец или брат,

Никто из вас не виноват.

Как несмышлёнышей, стравили

Вас янки в ругани пустой,

 

Телебодягой оглупили

И повели всех на убой.

Взасос Америку любить

Училась «ненька» тридцать «рокив».

 

И вот пришла пора платить

Панам заморским и жестоким

За право европейцем стать

(О чём все парубки мечтали),

 

И на майдане поскакать,

И жизнь отдать на «Азовстали»?..

За всё приходится платить

Всем: и живущим, и потомкам.

 

Но братство русское забыть,

Стать неприкаянным обломком

От древа русского, слепцом,

Заносчивым и глупым паном

И насмехаться над Иваном,

Что службу нёс с твоим отцом

В горах, что над Афганистаном…

 

Одна судьба у нас. Делить

Её на части – дурь и лихо.

«До того надо з глузду зъiхать»,

Чтоб душу русскую забыть.

 

Наш корень – общий. Бог – един.

И жили мы всегда как братья.

Какая из лихих годин

Рассорила нас до проклятья

Родства, что Бог установил?..

Хрущёвской оттепели слякоть

 

Политехнический музей.

Хрущёвской оттепели слякоть.

Толпа восторженных людей,

Что скажут Женя и Андрей,

Вбирала в мозговую мякоть  

С желаньем страстным поумнеть,

От их пустых, но звонких виршей,

Стать в мыслях чище, в чувствах – выше…

   

Тогда в лирическую сеть

Литературных проходимцев

Попало много простаков

И москвичей, и из провинции.

Они все верили в любовь,

В добро, не в то, что с кулаками,

А в то, что с честными глазами.

 

Прошло полвека. Нет их с нами

Властителей пустяшных дум.

Какими были чудаками

Мы в пятьдесят восьмом году!

 

 

Он был при жизни знаменит

 

Он был при жизни знаменит,

Из всех поэтов  самый, самый…

И вот покойником лежит

В гробу перед отверстой ямой.

 

Вокруг него печальный круг:

Друзья-писатели, подруги.

Свежо. Летит морозный пух

На орден, прочие заслуги.

 

Ушли… И  Бондарев последний.

И точка. Нету никого.

И никаких Демьянов Бедных,

Парторгов то ж – ни одного.

 

А из Кремля на всю Россию

Сочится пошлость – духа яд.

В нём гибнут все мечты святые,

И копит зло на брата брат.

 

«Куда ж нам плыть?» –

сказал наш гений.

Конечно, к Богу – был ответ.

Ведь для заблудших поколений

Пути другого больше нет.

 

Что власть в стране давно негожа,

Умом заёмным не понять.

Тяжка народной правды ноша,

И Святогору не поднять.

 

 

Всем правят истины святые

 

Всем правят истины святые.

Усвоив их, пора и нам

Вернуться всей душой в Россию,

Но не к боярам и попам,

 

А к Пушкину.

И обрести прозренье

Судьбы народа и страны.

И смыть все вины с поколенья,

Что выросло после войны,

 

Стихами гения, чьё Слово

Как солнце светит нам всегда.

И нет нам всем пути иного

И ни сейчас, и никогда.

 

 

Русское тесто

 

Не называй себя поэтом,

Коль не постиг ты правды речь,

И не связал себя обетом

Культуру русскую беречь.

 

Она всему, что есть, начало:

И государству, и семье…

И если б вдруг она пропала,

Мы очутились все во тьме.

 

Не сохранилось бы и вести

О русском имени в веках,

Но стоек наш народ как тесто,

Что топором его никак

 

Не разрубить.

Железо вязнет

В народе русском как в квашне.

Народ свиреп, когда раздразнят,

Когда припрут его к стене.

 

Он нынче тих. Никто не знает –

Закваска бунта есть ли в нём?..

Лишь пузырьки порой вскипают.

И рядом кто-то, с топором.

 

 

Не упрекай меня за грусть

   

Не упрекай меня за грусть,

Ведь я грущу, но не тоскую.

Пока со мной родная Русь,

Переживу беду любую.

 

И грусть моя лишь оттого,

Что  не узнать мою Отчизну.

Я в ней не вижу ничего,

О чём мечтал в начале жизни.

 

Победный дух в сердцах иссяк.

Народ устал, в обманах мучась.

И не поймёт ещё никак,

Что выбрал сам такую участь.

 

Исчезла в людях простота,

В словах и мыслях много трёпа.

В глазах немая пустота

От доли каторжной, до гроба.

 

Стихом не вылечить болезнь,

Она продлится бесконечно.

И всё останется как есть

На век. На тыщу лет. Навечно.

 

Я рад, что мне позволил Бог

Промолвить русской правды слово.

Но скоро кончится мой срок,

И не прожить его мне снова.

 

 

На что ни брошу взгляд…

 

На что ни брошу взгляд,

повсюду вижу я

Всё ту же мимолётность бытия.

То – молодо ещё,

а это – старо.

То – весело, а это – жить устало,

Морщинится, ветшает,

и вот-вот

Безжизненно на землю упадёт,

Как мёртвый лист.

И сгинет без остатка,

Без памяти о нём,

и я пойму,

Что в жизни нет ни взлёта,

ни упадка.

И всё, что есть,

стремится к одному,

К заветному истоку своему.

 

 

 Мы всем обязаны судьбе

 

Мы всем обязаны судьбе,

Что нам даёт пути и сроки,

Кому-то жизнь пройти в толпе,

Кому-то – по своей дороге

Карабкаться то вверх, то вниз,

Внезапно оступившись, падать.

Полжизни строить коммунизм.

Полжизни на него же гадить.

 

Меня судьба уберегла

От жалкой участи «прозревшего».

Я не желал России зла,

Что к нам явилось из прошедшего.

Но и спасти её не мог,

Коль сам Господь страну обрёк

Во имя будущего лада

Познать державного распада

Последний, может быть, урок.

 

 

Людмила

 

Моя пресветлая Людмила,

Судьбы моей и даль, и высь!

Твоей любви святая сила

Оберегла и сохранила

Поэту дар его и  жизнь.

 

Я всю её прошёл по краю

Непостижимой высоты.

И лишь сейчас я понимаю,

Что помогла мне выжить ты.

 

Со мной всегда была ты рядом

Как небо жизни, совесть, хлеб.

И под твоим святым приглядом

Мой дар развился и окреп.

 

В тенётах зависти, наветов

Я не сложил в испуге крыл.

И Слово пушкинских заветов,

И дух классических поэтов

В России падшей сохранил.

И близок срок

 

Дорогу в восемьдесят лет

Я одолел в труде над словом.

И в жизни свой оставил след…

Не повторить былое снова.

 

И только в памяти порой

Всплывают времена и лица

Тех, с кем я близок был душой,

С кем встреча скоро состоится.

 

Что мне друзьям моим сказать,

Когда в загробные угодья

Меня поселит смерть?..

Солгать,

Что процветает Русь сегодня?..

 

Навряд  ли нужно это им,

За кем предсмертные страданья

И встречи с Богом ожиданье,

И преисподней огнь и дым.

 

Там каждый к Правде прикоснётся.

С него спадёт короста лжи.

И близок срок.

И мне придётся

Огнём смести грехи с души.

 

  

Чёрный Человек

 

-1-

 

Стремясь постигнуть Красоту,

Поэт взирает в темноту

С упорством древнего  монаха.

И ждёт, когда ему из мрака

Внезапно явится Она,

Как взрыв на Солнце,

Вспышкой света.

Всё мироздание пронзит,

И в неизвестность улетит.

 

Стремясь постигнуть Красоту,

Поэт взирает в темноту

И год… и пять… Со счёта сбился.

Не знает он, что покусился

На тайну жизни мировой,

Что называют Красотой…

 

И, наконец, свершилось это.

И, вспышкой солнца поражён,

Поэт не ведает ответа,

Что видел, иль не видел он?

Свет, вспыхнув, вдруг преобразился

В кромешную ночную тьму…

Вдруг кто-то в ней зашевелился,

Но кто, неведомо уму.

 

Не знал и наш поэт об этом,

Что тьма, оставленная светом

Неизреченной Красоты,

Есть порожденье пустоты.

Что будет следовать за ним,

Нечистой силою гоним,

Из года в год, из века в век

Безмолвный  Чёрный Человек,

Влача судьбы его суму.

 

Поэт отверженный ему

Сначала будет удивляться,

Затем страшиться…

Может статься,

Пальнёт в него из пистолета.

Чуть позже пустит пулю в лоб.

Себе… Несчастного поэта

Оплачет мать. Дощатый гроб

Под хилым дождичком иль снегом

Снесут на кладбище. Его,

Кто к Красоте воззвал над веком,

Зароют… Только и всего.

 

-2-

 

Ушёл в космический побег

Поэт, окончив путь свой честно.

И тут же Чёрный Человек

Занял его святое место.

Себя поэтом объявил

И даже с пушкинским сравнил

Свой чёрный, словно сажа, гений,

Что был ничтожен, без сомнений.

 

Так время шло… Сгорела свечкой

Коммунистическая власть.

И уйма Чёрных Человечков

В России грешной родилась.

Все сплошь – писатели-калеки.

На Русь у каждого оскал.

Не медля, в Чёрном Человеке

Они узрели  идеал.

 

– Он выше Пушкина! – вопила

За ними глупая толпа,

Не зная, что опять судьба

Над Русью злостно пошутила.

 

Я сам свидетель дней позорных,

Когда хозяином стал гость,

И время Человечков Чёрных

Пришло надолго и всерьёз.

 

Чтоб власти  срок для них был вечен,

(Как знак грядущих русских бед)

Они для Чёрного предтечи

Воздвигли Чёрный монумент

Возле известного посольства.

И он в него свой вперил  взор

Победного самодовольства.

 

С посольством вместе он превыше

Александрийского столпа.

Но он нерусским духом дышит,

К нему народная тропа

Не торена. И даже пьяницы

Не посещают сей приют.

И строй, где монументы лгут,

Ничтожным в памяти останется.

Маршал Жуков

 

 «Маршал! поглотит алчная Лета

эти слова и твои прахоря».

Иосиф Бродский

 

Мне ясно видится порой

Июньский день, живой стеной

Полки фронтов, оркестр, штандарты.

И ровно в десять над страной

Бьют чётко Спасские куранты.

 

И Жуков в зыбкой тишине

На белокипенном коне

Из проездной кремлёвской башни

На площадь выехал к войскам,

К солдатам выжившим и павшим,

Чьи души взмыли к небесам.

 

Тяжёлый груз лежит на нём

Побед и страшных поражений.

Он не дрожал перед вождём

И хладен был в пылу сражений

Своим расчётливым умом.

 

И полководец, и герой,

Безжалостный к себе и людям,

Он вместе с ними встал стеной

Перед фашистскою ордой

И лишь за это не подсуден.

 

Ему судья один лишь Бог,

Его венчавший вечной славой

За подвиг честный и кровавый,

А не доросший до сапог

Героя стихоплёт лукавый.

 

Он жив и в памяти, и в бронзе,

Неукротимый воин грозный,

Бессмертно стоя на часах

Внушает недругам смятенье,

И в русских трепетных сердцах –

Неизъяснимое волненье.

 

 

Я уйду с Россией в небо

 

У поэта нет карьеры,

У поэта есть судьба.

И в заоблачные сферы

Пролегла его тропа.

 

Я иду по ней полвека,

Сквозь прозрения и тьму.

Что во мне от человека,

Что от Бога?.. Не пойму.

 

Не дано мне, в том всё дело,

Распознать свою судьбу,

Что сгорела, улетела

Мёртвым временем в трубу.

 

И не зная, был, иль не был

Нужен я в родном краю,

Я уйду с Россией в небо,

С той Россией, что люблю.

 

 

Поэт и Власть

 

Поэт

 

Поэт и власть, художник и толпа.

Искусство у позорного столба.

Бездарность, возведённая в величье.

В запасниках истлевшая судьба.

И ликованье лжи во всех обличьях.

Идёт тупая гонка и борьба

За власть мирскую и за призрак славы,

Где слепнет ум, взрываются сердца,

Война, где победители неправы.

 

Власть

 

Всё это так, но я здесь не причём.

Раз ты поэт – живи своим умом.

Пиши, печатай вирши, издавайся,

На гонорары жизнью наслаждайся,

И не вини меня, ведь я здесь не причём.

И знай, для самочувствия страны

Стишки, поэмки больше не нужны.

Телекартинок хватит нам вполне.

Чтобы народ покоить в тишине.

А ты, как видно, не вписался в рынок,

Где твой успех определяет спрос,

Но ты, поэт, до рынка не дорос…

Но это не беда, купи патент,

Что ты – поэт, и яростно чирикай,

Подобно воробью, что ты – великий

И не опасный власти элемент.

 

Жаль, ты – гордец… Но сможет ли твой стих

Парить в предгрозьях, издавая клёкот

Прозрений и пророчеств мировых?

Кто их услышит? Всё заглушит топот

На развлеченья алчных толп людских.

 

Поэт

 

По разуму толпа – безрогий скот.

Власть для неё – суровый надзиратель.

Но может превратить толпу в народ

Поэт от Бога и правдоискатель.

Да, наш народ обманут и забит.

Он рукоплещет лжи и верит в чудо.

Ждёт счастья от господ и ниоткуда,

То расшибает лоб в молитве, то грешит.

Нам русское безвременье не ново,

И к возрожденью тяга не нова.

Народ в метаньях успокоит Слово:

Поэт отменит пошлые слова

О честном социальном государстве,

О богатея с нищим вечном братстве.

 

Власть

 

Везде, во всём ты сеешь кутерьму.

Добра себе желаешь одному.

Народ легко скотами называешь.

Остынь, поэт, пойми – не по уму

И зря ты власть мирскую уязвляешь.

Она от Бога, разве ты не знаешь?

 

Поэт

 

Власть не от Бога. В дни первоначал

Из глины и любви Он создал человека.

Свободу воли смертным щедро дал,

А власть пошла сама собой от века.

И нет конца, и нет износа ей

От дней библейских и до наших дней.

И все народы под её пятой

Живут по властной, а не Божьей воле.

Мне наша власть не кажется святой,

Но я простил бы ей людские боли

И перестройки адовы круги,

Когда б она не лезла мне в мозги.

И так наш век большой бедой отмечен,

Что почти весь народ расчеловечен,

Погрязнув в  несмываемых  грехах.

Разброд в стране, разброд царит в умах…

 

Власть

 

Я есть всегда и истина, и свет.

Я есть всему загадка и ответ.

И ты послушным должен быть, поэт,

Не то я замолчу тебя навечно.

 

Поэт

 

Ещё не наступил России вечер,

И солнце высоко над ней стоит.

Поэзия людей очеловечит

И совестью всех честных освятит.

Голос Правды

 

Когда вокруг и гласность, и свобода,

Зачем писать стихи и для кого?..

И слышу голос Правды: «Для народа,

Чтобы спасти в нём то, что есть живо.

К тебе, поэт, пришла я не случайно:

Помочь России гибнущей в беде.

Судьба народа для меня не тайна,

Его спасенье в русской Красоте.

Она есть Божья сила оживленья

Души, что в людях умерла почти.

Вдохни же словом дух сопротивленья

В народ, и Красотою освети

Безвременья державного потёмки,

Забвение  святых имён земли,

Чтобы прозрели душами потомки

И силу Правды Божьей обрели».

 

 

Правды меч

 

Кто мы сейчас, где наш исток?..

Сто лет тому через порог

Судьбы мы все переступили.

Премного было шума, пыли,

И прах двуглавого орла

По ветру времени пустили.

 

Была Россия – да сплыла

По кровяным ручьям и рекам.

И революция прошла

По всем безжалостным набегом.

 

Бунт неизбежно повторится:

Никак страна не устоится,

Никак не может встать над злом

Твердыней Правды. И мечом

Лечить державные недуги.

Кто русским недруги, кто други?..

 

Как слабодушие пресечь

В народе, где беда случилась?

И кто поднимет Правды меч

Чтобы Россия возродилась?..

 

 

Дом Поэта

 

Снег пошёл… И стихи, овладевшие мной,

Пролились на тетрадь в синеватую клетку.

И вернулись ко мне и настрой удалой,

И желанье оставить на память заметку

О весёлой  метели, что бьётся в окно

Одинокого дома в завьюженном поле.

 

Из него все поэты ушли, и давно.

Я набрел на него, когда в поисках воли

По России бродил. И тогда уже пуст

Он стоял, будто ждал моего появленья.

Я вошёл в него полный возвышенных чувств

И в душе ощутил неизбывную грусть

От духовного в нём запустенья.

Ни иконы Спасителя в Красном углу,

Ни тепла от нетопленной печки…

Я прошёл по скрипучему полу к столу,

Взял огарок от пушкинской свечки,

И его запалил, осветив всё вокруг,

И увидел одних тараканов и мух.

И жужжали они, и бумагой шуршали…

Знать, шедевры свои сочиняли.

Но недаром призвал меня пушкинский бог:

Что они  написали в расчёте на вечность,

Я огарком от свечки Поэта поджёг.

И сгорела бесследно вся пришлая нечисть.

Дом Поэта стал светел, приветлив и чист,

И открыт на все стороны русского света.

На столе в нём лежит неисписанный лист,

И стило ждёт явленья в России поэта.

 

 

 Писать стихи иль замолчать?..

 

Писать стихи иль замолчать?..

Хотя они ещё не в тягость,

Но чем-то стала утомлять

Последняя земная радость.

 

Нет светлой лёгкости в душе,

Всё тяжелей стихосложенье,

Поскольку сблизились уже

И жизнь, и вечное затменье.

 

Они сошлись почти впритык,

Оставив щёлку для ухода

Душе, когда настанет миг

Ей обрести свою свободу.

 

За ней сомкнутся смерть и жизнь.

И тьма библейская настанет.

Во мне погаснет Божья мысль,

И древо времени завянет.

 

 

Единый мы народ или толпа?

 

Куда нас всех ведёт судьбы тропа,

Гонимых ветром времени беспутным?

Единый мы народ или толпа,

Опасная готовым вспыхнуть бунтом

И утопить в крови самих себя?

 

Ужели это русская судьба –

Мечтать о воле и не знать, что это?

И задавать вопросы без ответа,

Поскольку он не нужен никому,

Ведь наш народ живёт не по уму,

 

А прихотью державных проходимцев

Уже сто  лет.

 

Ужасный юбилей

Мучений милой родины моей.

И нет надежды, что воздаст сторицей

Господь когда-то извергам страны.

Пути России, как всегда, темны.

 

 

Мой пенсионный день начался не спеша

 

 «Красота спасёт мир…»

Ф. Достоевский

 

Мой пенсионный день начался не спеша,

Полоской алой знойного рассвета.

И разбудил меня весёлый писк стрижа,

Чтоб повидать его, я вышел неодетый

На лоджию, попал под россыпь брызг

Встряхнувшейся от ветерка берёзы.

Слегка озяб и бодро глянул вниз,

На выложенный камнями квадрат,

На клумбу, где уже проснулись розы

И выдохнули свежий аромат.

 

Что снилось им?..

Цветов прекрасных жизнь –

Загадка для меня, и до сих пор вопросы

О Красоте смущают разум мой

Туманностью предмета размышлений,

Как будто некто шутит надо мной:

Даёт ответ, но через несколько мгновений

Его я забываю навсегда…

 

И на вопрос «что значит Красота?..»

Я отвечаю: ничего не значит,

Когда в душе у человека пустота.

Пока он горькими слезами не оплачет

Свою судьбу и согласится умереть,

Не протестуя против Божьей воли…

Спасает душу Красота, чтоб смерть

Не помешала ей покинуть мёртвых поле.

 

 

Грозы начало

 

День умирал в конвульсиях грозы,

Что, как орда, вкруг города стояла.

В пустой квартире ходики-часы

Стучали монотонно и устало.

 

Вдруг по деревьям пробежал озноб.

И стало тихо-тихо, точно в яме.

На площади поднялся пыльный столб

И двинулся, враскачку, меж домами.

Громады туч ползли со всех сторон,

Чтоб тяжело обрушиться на город.

Все окна настежь! Выйдя на балкон,

Я радостно почувствовал, что молод.

 

И жизнь прекрасна, что не говори,

Хотя тебе все дважды тридцать три!

 

Прохладный ветер окатил дома.

Пахнуло остро свежестью озона.

На город тяжко оседала тьма,

Чтоб до утра уже не встать с бетона.

Сломалось небо в мёртвой тишине

И разразилось гулким громопадом.

Я отшатнулся от перил к стене

Перед мелькнувшим пламенным разрядом.

 

Упала капля первая, как кровь,

Набухнув чернотой на белой глине.

И дождь пошёл, смывая жар с домов,

Густой, тяжёлый, листобойный ливень.

 

Никто мне не велел

 

Никто мне не велел, но я почти исполнил

Свой путь греха – иного не дано.

Хоть вековой сосуд до края не наполнил,

Но там всего, что в жизни есть, полно:

 

И суеты, и лжи, душе противной,

И бесконечная чреда житейских бед,

И боль раскаяний, и временами дивный,

Зовущий к Правде, несказанный свет.

 

И не было во мне ни зависти, ни злобы,

Ни на людей, ни на пустую власть.

Я обходил натоптанные тропы

И стороной от всех иду сейчас

 

Путём поэзии к всезнающему Богу

Сквозь тьму на свет призывного огня,

Чтобы припасть к заветному порогу…

Бог знает всех, и в том числе меня.

 

 

Зима пришла и веселит по-детски

 

Зима пришла и веселит по-детски

Меня морозцем робким, и снежком

Моё окошко, вместо занавески,

Прикрыла.

 

Временами в нём

Просвечивает солнышко украдкой,

А я сижу над школьною тетрадкой,

Учусь писать слова…

 

И на исходе лет,

Я занят тем же – пристальной учёбой,

Учусь писать легко и просто, чтобы

Над каждым словом занимался свет

Поэзии.

 

Сияньем негасимым

Она обожествляет нашу жизнь.

И понуждает Дух стремиться ввысь,

Ведь на земле поэт – всегда гонимый.

 

 

Есть день в году

 

Хоть никому о смерти неохота

И вспоминать, неплохо бы живым

Знать день кончины, но не ведать года,

Чтобы успеть подумать над своим

Предназначеньем. Жизнь – это работа,

Которую нельзя отдать другим.

 

И надо помнить: день ухода рядом.

Возможно, жизнь подарит год, другой,

На то, чтоб человек мог смерить взглядом

Свой путь, и как он совладал с судьбой,

И как вкусны плоды возделанного сада,

Чтоб знать – средь роз он обретёт покой

Или в крапивной яме за оградой?..

 

 

Орёл

 

Угрюмых скал и высоты владыка,

Орёл, что вскормлен кровью жертв своих,

Взмывает ввысь на зов дневного блика,

И видит солнце раньше всех живых.

 

И в это утро он парил над плато,

Приветствуя в своих владеньях день.

И всё живое, ужасом объято,

Забилось в норы, схоронилось в тень.

 

Он видел солнце в утреннем тумане,

На горных пиках первобытный снег.

И вровень с ним на хрупком дельтоплане

Парил, ему подобно, человек.

 

Орёл бесстрашно принял вызов к схватке

И в боевой свалился разворот.

Напрасно там, в долине, у палатки,

Махал руками и кричал народ.

 

Но человек, паря легко и гордо,

Не мог предвидеть смертного конца:

Азартное желание рекорда

Затмило взор воздушного пловца.

 

Орёл ударил мощно и упруго,

Круша постромки летуна крылом.

Они вцепились намертво друг в друга

И на каменья рухнули вдвоём.

 

 

* * *

 

Народ ты, мой народ,

Коняга ломовая!

Куда тебя ведёт,

Судьбинушка лихая?..

 

Куда ты тянешь воз,

Встав на пути чужие?..

Вот – роковой вопрос

Грядущего России.

 

Скажи, в какую степь

Ты тянешь воз вслепую,

Забыв про молот- серп

И юность удалую.

 

Когда с тебя запряг

Сорвал товарищ Ленин,

Ты поднял красный стяг

И мощно встал с коленей,

 

Не чувствуя цепей,

Что невесомы стали.

Цвести мечте твоей

О счастье не мешали.

 

Ты победил в войну.

Был в кураже и силе.

И выстроил страну,

Что у тебя стащили.

 

Уперли со стола

Где ты собрался к пиру.

Такие вот дела,

Откуда взяться миру?

 

Народ пока молчит:

Страх не даёт отважиться…

Но он заговорит,

И мало не покажется!

 

Народ ты, мой народ,

Коняга ломовая!

Куда тебя ведёт,

Судьбинушка лихая?..

 

 

Слово о гонимой Русской литературе

 

Писатель русский, от невзгод понурый,

В ногах нет правды, ты на стул присядь.

Скажи мне, что  за Год литературы

Понудили  Россию отмечать?..

 

И как писательский Союз многострадальных

Немногих мастеров и толп невежд,

Воспринял этот жест радетелей державных,

Наверно, переполнился надежд?..

 

Готовить стали рукописи, книги…

В них что-то править, что-то добавлять,

О тиражах значительных мечтать.

О гонорарах… Сладостные  миги…

Мне приходилось их переживать…

 

Но не вернуть социализм обратно,

Где каждому платили по труду…

И я уже лет двадцать забесплатно

Смотрю на свой талант как на беду.

 

В России люди правдою страдают.

Литература им родная мать.

Она в уме и чувствах наставляет

И помогает жить, и  умирать.

 

В ней никогда не увядали вишни,

Герои становились все родней.

И вот она при этой власти лишней

Вдруг стала из-за русскости своей.

 

Куда же мы, как сироты, пойдём,

И как мы будем прозой и стихами

Вещать народу с заткнутыми ртами,

Что он идёт неправедным путем?..

 

Но выход есть для каждого –  мычать,

Иль притвориться мыслящим бараном?

Ведь и народ непомнящим Иваном

Прикинулся…  В России благодать

Безмыслия, безверья наступила…

И пошлость всю Россию затопила.

 

Народ поверил в праведность греха.

Но Бог всё видит в зеркале стиха.

 

 

 Пусть будет то, что будет

 

За окнами опять мерцанье снега.

Мне восемьдесят … И я точно знаю:

Судьба – предназначенье человека,

Поэтому с ней в прятки не играю.

 

Пусть будет то, что будет.

Всё приму,

Хотя иду по жизни, как по лезвию,

От света к свету пробивая тьму,

Немеркнущим лучом своей поэзии.

 

В себе я не пытался усмирить

Державинского лёта стихотворца.

Мне выпало в потёмках русских жить,

Когда враньё затмило Правды солнце.

 

Всю помню дрянь, что вылезла наружу.

Когда страну разделали, как тушу,

На части, беловежского лося…

От русских  бед не отводил я взгляд.

В том, что случилось, каждый виноват,

Когда страна вдруг покачнулась вся

И рухнула в безвременье из времени,

На мёртвой почве не оставив семени,

Цивилизацию с собою унося

На новый круг Вселенского простора

Чтоб там очиститься от страха и позора.

Второе рождение

 

О чём жалеть, коль жизнь пошла на слом

И стала походить на злую шутку?..

Покинув навсегда постылый дом,

Я тормознул спешащую попутку

 

– Куда тебя подбросить?

– В никуда.

–Тогда садись, расплата по прибытью.

 

И мы  помчались сквозь мерцанье льда,

Пути не выбирая, по наитью.

 

Чтоб ехать так, ненадобно колёс.

Мотор заглох, но скорость нарастала.

Мы ввысь пошли на свет морозных звёзд.

Душа от высоты затрепетала.

 

– Эх, будь, что будет! – я сказал себе. –

Жизнь пронеслась, как в чистом поле вьюга.

 

Но срок пришёл, как видно, и тебе

Шагнуть за кромку временного круга.

 

Все в мире остановятся часы,

Все разом сгинут радости и боли.

И невесомой капелькой росы

Ты упадёшь на вспаханное поле.

 

 

И ждёт Россию наказанье

 

Памяти друга Петра Ищенко

 

Над поэтическими былями

Сижу, внимая им душой.

Стихи не пишутся чернилами,

Ни мелом, ни карандашом,

И ни слезами, чтобы слякоть

Не разъедала русский Дух!

 

Не время над Россией плакать.

Грядёт конец поре разрух,

И порче духа и сознанья,

Что поразила всех насквозь.

И ждёт Россию наказанье:

Её уже покинул Бог

До той поры, пока народы

Не протрезвеют от вранья,

На что потребуются годы

Освобожденья от ворья.

И очищенья душ от грязи,

От гнили власовской заразы,

Чтоб освятил их снова Бог.

 

Но это будет не итог,

А путь в пространства временные,

Где к людям истина придёт,

И каждый мертвый оживёт.

И Божий дух войдёт в Россию.

 

 

Вот такой вопрос

 

– За тридцать лет Россия поумнела,

Иль поглупела?… Вот такой вопрос

Пора самим себе задать нам смело

Пока не поздно, прямо и всерьёз.

 

Кому ещё?.. Да россиянину любому:

Насколько поумнел, иль поглупел

Он от пожара,  вспыхнувшего в доме,

Который  перестроить не успел?..

 

Все этажи вдруг полыхнули разом.

И стала пеплом  Ленина мечта.

И разлетелся на осколки разум

Российского  народа навсегда.

 

Он ослабел, в нём нет былой отваги.

Страшится правду о себе узнать.

И тридцать лет шарашится во мраке,

Чтобы на волю выход отыскать.

 

Все тридцать лет его терзает Лихо

За глупость, что по дури совершил.

Есть в нём самом – к мечте и правде выход,

Но к ним дорогу он давно забыл.

 

– За тридцать лет Россия поумнела,

Иль поглупела?… Вот такой вопрос

Пора самим себе задать нам смело

Пока не поздно, прямо и всерьёз.

 

 

Не покидай Россию, Господи!

 

Октябрь… И лиственные россыпи.

И грусть о милом и былом.

Не покидай Россию, Господи!..

Ведь в ней не всё пошло на слом.

 

Пусть  революция как веха

Уходит навсегда во тьму.

Россия, грешная от века,

Подвластна Слову твоему.

 

Скажи его нам так, чтоб каждый

Проникся смыслом Правды в нём.

Произнеси его для граждан

И души опали огнём

 

Чтоб в нём сгорели без остатка

Все теоремы бытия.

И вечный строй миропорядка

Вернулся на круги своя.

 

 

Россия

 

Был пляжный день…

Народ теснился

Вдоль Волги на речном песке.

Кто кости грел, кто веселился

В кипящей брызгами реке.

 

Здесь были взрослые и дети.

И каждый думал о своём.

И вдруг всё замерло от света,

Внезапно вставшего столпом.

 

Он к людям двигался, сияя

Как челн Спасителя, и в нём

Стояла женщина нагая,

Вся в кровь избитая кнутом.

 

 

Россию вновь ждёт поле Куликово

 

Россия молода!..

Полтыщи лет –  не взрослость,

Если считать от Грозного царя.

Беда в другом: нас поразила пошлость,

И Кремль, и каждого до самого нутра.

 

Мы духом не горим, а лишь уныло тлеем.

Ослабла воля в нас, мы немощью больны.

И Слово Правды вымолвить не смеем,

Поскольку есть на каждом часть вины

 

За то, что отдали Россию на закланье

Несправедливости – разграблена она,

Оглуплена не Божьим наказаньем,

А тем, кто взял её, как бабу с бодуна,

 

И двадцать лет без жалости нахратит:

Убил культуру, развратил народ,

Затмил глаза убогому, а тот

Ему собачьей преданностью платит…

 

Всё вроде есть: ракеты и свобода,

И всенародно избранный вожак.

Но нет почти великого народа,

Он снова русский сказочный дурак.

 

Его мечта – заснуть годков на сорок,

Чтоб не участвовать в российском бардаке,

Пока не сгинет перестройки морок

В каком-нибудь заморском далеке.

 

Чем смыть позор  с всего,

что жизнь и память?..

Какие беды нам готовит новь?..

Но если Сергий Радонежский с нами,

То воскресит нас Вера и Любовь.

 

Россию ждёт вновь поле Куликово,

И те, кто предал Русь и стал Ордой.

Она за Правду умереть готова,

Чтобы остаться навсегда собой!

 

Россия молода!

Полтыщи лет –  не взрослость,

Если считать от Грозного царя.

Беда в другом: нас поразила пошлость,

И Кремль, и каждого до самого нутра.

 

 

Я весь твой, Господи!

 

Я весь твой, Господи!

Мне русским быть поэтом

Ты дал судьбу – её счастливей нет.

Мою насытил душу звёздным светом…

И понял я, бредя по склону лет,

Что, кроме Божьей, нет над миром власти,

И нет ни поражений, ни побед.

И нет поэзии… Когда  остынут страсти,

То от неё останется лишь след,

Мерцающий  как  лунная дорога.

И ничего нет в мире, кроме Бога.

 

 

Мои мечты

 

Весь датами утрат я испещрён,

Как липа придорожная узлами

Обломанных ветвей…

Душа моя как стон

Звезды, во тьме летящей над полями.

 

Мои мечты, их трепетную дрожь,

Мир обкорнал – садовник с сучкорезом.

Я был цветущим деревом.

И что ж?..

Теперь я пахну дымом и железом.

 

Под грохотом несущихся колёс

Стою я на обочине  дороги.

Зачем родился и зачем я возрос

Я в этот век, великий и убогий?..

 

Ответа не дано мне угадать,

Не избежать печальной русской доли:

Меж трёх осин судьбу всю жизнь искать

И грезить  по-ребячески о воле.

ПОЭМЫ

 

Андрей Блаженный

 

Вступление

 

То пожары, то бунты, то глады

На Руси пребывали всегда.

– Без Святого не выстоять граду, –

Сокрушались, – и это беда.

Надо ждать, пока он народится,

И защитою станет для нас.

Будет время ему появиться

В предназначенный Господом час…

 

Много было в Симбирске лихого:

То чума обезлюдит, то бунт

Стеньки Разина иль Пугачёва

Вспыхнет – вырвать народы из пут.

Два столетья прошло с основанья…

Отпевали… Крестили детей…

И людские сбылись ожиданья –

К ним явился Блаженный Андрей.

Это стало для всех Божьим даром

Что, казалось, был дан навсегда.

При Блаженном Андрее пожаров

Не бывало почти никогда.

 

Но когда он скончался, то вскоре

Град Симбирск сгинул в огненном море.

 

-1-

 

Часы на доме Гончарова

Пробили полночь.

Сутки – прочь…

И родилось в поэте Слово

Про то, что будет в эту ночь.

 

Своим сознаньем возбуждённым

Он видит: в башенку старик,

Совместно с боем и трезвоном,

Тихонько крадучись, проник.

 

Поэт за ним поднялся в келью

Часовщика, узнать, кто он?..

С какой загадочною целью

Гуляет в городе ночном?..

Но не успел спросить…

Ответом

Старик его опередил:

 

– Я связан Божеским запретом.

И двести лет не говорил.

Лишь слово Бог я мог озвучить –

Оно безгрешно лишь одно.

И я тебя не стану мучить

Тем, что доказано давно,

Что счёт грехов не нами начат…

– Так ты – Андрей Блаженный, старче?..

– Нет, я всего лишь отраженье

Его священного огня.

Он видит град через меня

И через тех, в ком дар прозренья

Есть от Андрея Ильича,

Он наша Божия Свеча.

 

-2-

 

Так время шло…

Часы пробили,

И я услышал скорбный глас:

 

«Андрею совестно за вас…

Вы что с Россией сотворили,

С душой народа?..

Оглупили,

Унизили,

Поработили

(Знать, это русская судьба)

Вы в кураже самих себя…

Се – Человек!..

Вы что, забыли

Свою Божественную суть?

И всю Россию оглупили,

Ей указав на адский путь».

 

-3-

 

Давно об этом ходят толки,

(Я сохраняю их в стихах):

Один Синбирск стоит на Волге,

Другой – витает в небесах.

В него идёт переселенье

И днём и ночью сотни лет:

За поколеньем – поколенье

И ни записочки в ответ.

Ни письмеца, ни телеграммы,

Ни крика и ни шепотка,

Ни музыкальной ясной гаммы,

Ни милицейского свистка.

 

Всё скреплено монтажной пеной.

И вбит по шляпку каждый гвоздь.

И лишь один Андрей Блаженный

Способен тьму пройти насквозь.

 

В небесном городе он с нами,

И с нами в городе земном.

Святыми ведает делами,

Но мы не скоро их поймём.

 

Нас детский ум не покидает

До часа смертного, когда

Вдруг каждый ясно понимает,

Что он уходит навсегда.

 

-4-

 

Так время шло…

Опять пробили

Над сонным городом часы.

В оконце звёздочки светили.

Из дивной Млечной полосы.

 

Была почти серёдка ночи.

Народ разграбленной страны,

Крестьянский и разнорабочий,

Смотрел свои цветные сны.

 

Вдруг что-то, где-то просвистело,

Как в цель летящая стрела.

И нечто в башенку влетело

И закрутилось, как юла.

 

Из круговерти появилась

Фигура и, разинув пасть,

Нам громогласно объявилась:

– Я мэр ночной, над градом власть!

 

Хозяин всех ночных экскурсий

Но вы, как вижу я, не в курсе

Кому и сколько заплатить?..

Я вас прощаю, так и быть.

 

– Вот почему пошла в народе

Молва, что Чёрт экскурсоводит, –

Промолвил я.

– Смотри, Андрей,

Что на Руси сегодня в моде,

Чтоб околпачивать людей!

 

– Изыди города святаго! –

Вскричал Андрей.

– Ты – лютый Зверь!

Жаль, у меня скупа отвага,

Сразился бы с тобой теперь!

В ответ Чёрт лишь захохотал…

– Ты – не Андрей Блаженный!..

 

Силы,

Что у Него, не обретал…

Молчи, не то пущу на мыло!

(Показывает алмазный перстень).

Вот этот перстень – ключ от града

Кремля, ведь я повсюду вхож.

И для меня одна отрада:

Посеять в людях страх и ложь.

 

Да, круто я покуролесил

В твоей стране, лишённой сил.

Но никого я не повесил,

Лишь элегантно оглупил.

 

Люблю я вспомнить,

Как всё было,

Как занимательно сходила

Страна с советского  ума

На ум буржуйский и сама

Себя на смерть приговорила.

 

–  В Россию можно только верить, –

Продолжил Чёрт, – но не сейчас.

И чем позор страны измерить?..

Он ведь касается всех вас.

Вы мне по-рабьи поклонились,

Хотя все знали, то я – Зло!

 

-5-

 

Вдруг келья разом осветилась,

Хотя ещё не рассвело.

Лицо Андрея освятилось,

Как и высокое чело.

Он словно заново родился

Из корня жизни своего.

Ведь Дух Блаженного спустился

С небес предвечных на него.

 

Он встал легко

И молвил тихо:

– Вокруг себя я вижу срам.

Давно Россией правит Лихо,

Не подчиняясь небесам.

 

Россия утомила небо

Враньём, что исторгает ввысь.

В ней жить не может даже жизнь,

Поскольку Будущее слепо.

 

Нескоро минет время бурь.

Неспешна Солнца колесница.

Когда народ покинет дурь,

Россия в Правде состоится.

 

Заключение

 

Теченье Боговремени есть жизнь.

Ещё недавно наши дни-обновки

В обещанный всем людям коммунизм

Текли легко, не зная остановки.

 

Так было до поры, когда что свято в нас,

От нашей глупости ещё не надломилось…

Но вот настал судьбы конечный час,

И наше Время вдруг остановилось.

Не то, что дням людским ведёт отсчёт.

 

А Время – мать всему, что есть живому,

Вдруг встало, как замёрзло, не течёт.

И всё перевернулось по-другому.

 

Страна, как будто стала без ума,

Способность трезво мыслить потеряла.

Такая на Россию опустилась тьма,

Какой ещё от века не бывало.

 

Явилась жажда всё, что есть, крушить,

И даже то, что было вечно свято.

И своего безумства не забыть

Народу как духовного распада.

 

Всем памятна кавказская резня,

Грабёж страны, предательства эпоха…

Так мы живём, самих себя казня,

Под мировой, над дураками, хохот.

 

Про Время, что всему живому жизнь,

Забыли мы и мечемся по кругу.

Начальству по душе капитализм,

Народу ближе песни про разлуку.

 

Он ждёт, когда закончился бедлам,

И главным в жизни снова станет дело.

И по советским грезит временам,

Когда жизнь не тащилась, а летела.

 

Ведь Бог не отступился от него,

Хотя забыл он Ленина – пророка

Земного царства, и без ничего

Ждёт счастья у кремлёвского порога.

Чаадаев

 

-1-

 

Начало Пушкинского века…

Тверской бульвар.

Охапки снега

Лежат на липовых ветвях.

Сияет солнце.

Человека

В цилиндре и  слепых очках

Не беспокоит наст скользящий:

Он знает, где ему ступить,

Как отвечать, что говорить.

То Чаадаев настоящий

Свершает, пусть и не сезон,

Свой ежедневный моцион.

 

Он и в очках всё зорко видит,

В Москве, в России, всё насквозь.

И все неправды ненавидит,

Все нестроения…

И всерьёз

Мечтает все их уничтожить.

 

И, глядя в солнечную высь, 

Он говорит в себе: «Дай, боже,

Внушить царю благую мысль

О перестройке государства…

В благоустроенное царство,

Где собственность всегда свята,

Все отменить рукоприкладства:

От зуботычин до кнута…» 

Темнело быстро. И прогулку

Он завершил скорей во тьме.

Чтоб не попасться недоумку

С кровавым замыслом в уме

 

В России равенство лишь в страхе:

Боится и мужик, и царь,

Что могут кончить жизнь на плахе,

Как то не раз бывало встарь.

 

Теперь в России нет расстрела.

И даже есть присяжный суд.

Но стало больше беспредела,

Раз на ходу подмётки рвут

 

-2-

 

Его прогулка утомила.

Но прежде, чем присесть к столу,

Умылся он с немецким мылом,

Устроил слякоть на полу.

 

Прошёл в столовую. Покушал.

Нытьё лакейское послушал.

Затем  для равновесья сил

Две папироски искурил.

И вновь подумал о России

С привычной злобностью в уме.

И эти думы не святые

Всех разбудили, кто во тьме

Дремал порочного сознанья.

И злобных дум прискорбный воз

Упал на воспалённый мозг.

 

Чаадаев:

Невольно жить приходится, невольно…

Хоть жизнь темна, а все-таки живёшь.

Чуть шорох – и впадаешь подло в дрожь,

Таишься, словно мышь,

и думаешь подпольно.

 

И это жизнь!..

Кто наказал нас ею?..

Нет, это наважденье, чей-то сглаз.

Мы от простуды укрываем шею,

Не замечая петель на всех нас.

 

Ни чести, ни достоинства, ни славы…

Вокруг доносы, рабство и суды.

Как будто родились мы для расправы,

А не для жизни, правды и мечты.

 

Когда ещё нас не было на свете

Власть припасла, имея нас в виду,

И кандалы, и каторгу, и плети,

И жёлтый дом, и каземат во льду.

 

О сколько их, разутых и раздетых,

В могильниках!.. Над Русью тишина.

Молчит народ, молчат его поэты.

Вокруг души молчания стена.

 

Мне больше не мерещится свобода

Объявлен сумасшедшим я, ну что ж…

Кому разумным в мире быть охота,

Когда повсюду торжествует ложь.

Объявлен сумасшедшим…

Эта  милость

Царя тем хороша, что жизнь моя

От скуки прочих жизней отличилась.

Колпак дурацкий не унижу я!

 

Я гордо натяну его на череп

И загремлю позорным бубенцом.

Пройду, плечом расталкивая челядь

С надменно снисходительным лицом.

 

…Он умирает. Гулко колокольни

Гудят в первопрестольной. За окном

По-поросячьи взвизгивает больно

Снег под тупым жандармским сапогом.

 

Лицо его печально и сурово,

Как гипсовая маска мертвеца,

Он больше не промолвит ни полслова.

Он всё сказал царизму,

До конца.

 

-3-

 

Его сгубило безвременье.

Прошло два века с той поры

Но разве наше поколенье

Нашло счастливые миры?

 

Эпоха лжи и раздолбаев –

Какая есть, такая есть.

И пишет новый Чаадаев

Свою трагическую песнь:

* * *

 

«Сочится сумрак из окна.

Летят снежинки роем.

И нет зимы, и есть она –

Безвременье глухое.

 

Всё – полумрак и полусвет

В метельной круговерти.

И полужизни тусклый бред

В объятьях полусмерти.

 

И всё вокруг меня мираж,

Обман, фата – моргана:

Деревья, зданья, мой этаж

И чай на дне стакана

 

* * *

 

Музыка времени – тишина.

Свершилось – отсох язык.

Стой, как стоишь, молчанья стена,

Забетонируй крик!

 

Грязь вокруг поднялась до колен

Наших паскудств, наших измен.

Сволочь сожгла недостроенный храм.

А пепелище – бардак и бедлам.

 

* * *

 

Летит, стеная, ветер,

В лицо бросает снег.

Куда сквозь лихолетья

Пришёл ты, человек?..

 

Не сбился ли дороги?

Нашёл себя в любви?

Что заимел в итоге

Дерзаний на крови?..

 

– Молчи, молчи, не спрашивай,

Все сроки сочтены.

Ты лучше прихорашивай

Лихие наши дни.

 

* * *

 

Мы все надеемся на чудо,

Когда закончатся года.

Но никаких вестей оттуда

Не поступает к нам сюда.

 

Кто был монах, а кто безбожник,

Кто зло вершил, а кто любовь…

Но ни счастливых, ни тревожных

К нам не доходит голосов.

 

Что там, на грани неживого,

Где задувает мрак огни?

Ужели музыка и слово

Вдруг стали смертны в наши дни?..

Здесь Ленин жив… и будет жить

 

1-

 

Вы слышали, как яблоки стучат,

Когда, тяжёлым, падать им охота?..

Легла на тихий домик Ильича

Осенняя сухая позолота.

Трепещет, кувыркаясь на лету,

Листва в волнах оранжевого света.

Остановилось в ленинском саду

Сгорающее в кронах бабье лето.

Опёнок тонкий вылез на пенёк.

День пахнет мёдом, поздними плодами.

А сад шумит…

Колышет ветерок

Его сухое лиственное пламя.

 

-2-

 

Сегодня домик, как обычно, пуст.

Вокруг него всё нежится в покое.

И нет во мне мемориальных чувств,

Печали нет, поскольку всё живое.

 

И Ленин здесь невидимо стоит.

До часа, что начнётся в новом времени,

Когда вернётся в человека стыд,

И Божий Дух его коснётся темени.

 

И он поймёт: судьбы нетленна  нить

Всё временно – властители, свобода…

 

Здесь Ленин жив…  и продолжает жить

Как разум просвещённого народа.

 

Пройдёт эпоха подлости и зла.

Добро наполнит времени теченье.

Нимб Истины вокруг его чела

Пронзит всех вразумляющим свеченьем.

 

-3-

 

Есть в поздних днях чарующая грусть,

Когда в волнах изменчивого света,

Как золотого яблока надкус

Пьянящим соком пахнет бабье лето.

 

Есть в поздних днях чарующий настрой,

Похожий на минуты вдохновенья.

Следишь за яркой лиственной игрой,

Невольно замирая от волненья.

 

А осень журавлиную трубу

Приподняла в охолодевшем небе…

Насквозь увидишь здесь свою судьбу,

Подумаешь о доме и о хлебе…

 

-4-

 

Как хорошо, что здесь нет никого,

Лишь шум листвы и от деревьев тени.

То не умрёт, что истинно живо,

Что свято людям Правды – это Ленин.

 

О нём не стоит много говорить,

К нему не липнут ни хула, ни слава.

Но как бы нам сглупа  не позабыть,

Что Ленин основал великую державу.

 

Мы все сейчас виновны перед ним,

Что от свободы захмелели хором.

Что чуть Россию не пустили в дым,

Не ведая ни страха, ни позора.

 

Нашли того, кто в этом виноват.

Конечно, Ленин, он придумал спички.

Поджог страну, устроил людям  Ад,

А для тушенья не припас водички.

 

О чём мечтала Русь во все века,

Не мог он дать – ни счастья, ни свободу.

И лишь одним он стал так люб народу,

Что понял Справедливость мужика.

 

-5-

 

Трубит сентябрь, и над железом крыш

Взмахнула осень жёлтыми крылами.

Спасибо, сад, за то, что ты хранишь

О нём неувядаемую память!

На землю, помнящую Ленина шаги,

Твоя листва стекает не напрасно.

Здесь побывав, навечно сбереги

Всё, что увидел так светло и ясно!

 

Запомни всё –

И тёплый день, и сад.

И листопада шум и суматоху,

И выводок осенних воробьят,

Что сыплются взъерошенным горохом,

У женщины любимой на щеках,

Запомни,

Этот спелых листьев отсвет.

И мимо пролетевшего жучка.

И неба холодеющую просинь.

 

-6-

 

Россия тридцать лет бредёт во мгле,

Не ведая пути, слепая, как и прежде.

Не предавайте Ленина земле,

Не хороните правду и надежду,

 

Что справедливость явится в наш дом,

Все племена объединив любовью.

Иначе всё опять пойдёт на слом,

Опять Россия захлебнётся кровью.

 

Не нам, отступникам, толпой его судить.

Что для него судилища земные?

Зачем плевать на то, что будет жить

Всегда, пока не кончится Россия?..

 

 

Крылья

 

– Вставай!..

В углу рыдала мать.

Стоял отец, угрюм и бледен.

Начался шмон.

А что искать?..

Я простодыр был и безвреден.

Я бредил небом в те года.

Меня все прочили в пилоты.

Но в это утро навсегда

Мои закончились полёты.

 

– Ошибка, может быть?.. –

Отец

Спросил у них, слова ломая.

Ответ ударил, как свинец:

– У нас ошибок не бывает!

Что был им я, слепой щенок,

Любивший асов и поэтов?

Меня толкнули в «воронок»,

Ткнув под лопатку пистолетом.

Я в сумрак мёртвый и седой

Был запечатан одиночки.

Смотри! Смотри! Опять седьмой

Без подготовки крутит «бочки»!..

 

Я посмотрел:

Над головой

Набито было небо громом,

И «як» серебряной стрелой,

Крутясь, шёл над аэродромом.

Вокруг плескался зыбкий жар

И лётный праздник шёл на убыль.

И ветра жгучего отвар

Сушил растресканные губы.

Мы восседали на бугре.

Дымилась степь полынной пылью.

И друг завидовал игре

Паривших над землёю крыльев.

 

– В аэроклубе прежних дней

Был у меня приятель Вовик.

И он сказал в кругу друзей,

Что выше всех летает «Боинг».

Так он врагом народа стал.

И мне нашли судьбу под солнцем.

Как малолетку, трибунал

Меня пометил лишь «червонцем».

Перевидать мне довелось

Предателей, воров в законе.

Я помню, привезли нас в Омск

В продутом вьюгой эшелоне.

Колючку дали и ломы.

Кострами грелось оцепленье.

В хрустящих жерновах зимы

Работа лишь была спасеньем.

Я землю бил под корпуса

И крекинги нефтезавода.

Там выцвели мои глаза

От зноя, холода и пота.

Там, мерзлоту земли круша,

Я обломал о злобу крылья.

Там умерла моя душа

В кровомесительном насилье.

Я понял,

Что попал в кольцо,

Где распинают братья братьев,

Где матерям плюют в лицо,

И предают отцов проклятью.

И в этом был свирепый толк –

Связать всех круговой порукой.

Я за других кровавый долг

Отдал.

Свой – оставляю внукам!..

 

Мы шли по полю.

Жар земли

Смешался с пыльной сушью всходов.

Бурьяна стебли проросли

В ржавь отлетавших самолётов.

Бригада молодых парней

Их на «КамАЗ» грузила краном.

Трава трещала.

От корней

Зияли на суглинке раны.

И запах, стойкий и густой,

Струился богородской травки.

– А мне, с изломанной судьбой,

Уж не поможет переплавка.

Я – вторсырьё эпохи зла.

Машиной страха и насилья

По мне история прошла

И отдавила напрочь крылья…

 

День жарко выгорел, отцвёл.

Настал вечерний час покоя.

И золотые капли пчёл

Текли, звеня, сквозь стену зноя.

Земля устала ждать грозу.

Взрывался пухом одуванчик.

Держа за крылья стрекозу,

Навстречу шёл весёлый мальчик.

Он шёл и не глядел на нас,

Ступая по земле горячей.

О, как он рад был в этот час

Своей охотничьей удаче!

В глазах улыбчивая синь.

Струилась чёлка золотая.

И пахла горечью полынь,

До слёз мне горло обжигая.

Наташкин бор

 

-1-

 

Моя деревенька не богова –

Без церкви, вокруг глушь и тишь.

В тайге затерялась, как логово

Медвежье,

И смотрится в Шиш.

Пришли потаёнными тропами

Крестьяне в край вольной земли.

Забыли, что звались холопами,

Кладбище своё завели.

А там, где кладбище, там родина,

Хоть глушь и морозы крепки.

Берёзовый пояс поскотины,

И несколько изб вдоль реки.

 

У Быковых дом, что палаты.

Пыхтела кормилица – печь.

Травой богородской полати

Обкурены, есть где залечь.

Четырнадцать душ ребятёнок,

Мать звякнет – и все тут как тут.

На кашу налягут спросонок –

Ведёрный чугун подметут.

Сама Катерина матёра

(Из Хреновых – сразу видать)

Как матица, дому опора:

И ум, и сноровка, и стать.

 

В девчонках ещё Быков Осип

Ей в косу заплёл пару лент.

Служил он на царской в матросах,

Пришёл через восемь лишь лет.

Слюбились, отсвадьбились чинно,

Срубили избу у задов.

И стала пулять Катерина

Почти каждый год пацанов.

 

У Зыковых тож на полатях

Парнишек, что в поле снопов.

С иконы, от мух конопатой,

Таращился Бог Саваоф.

А кони у Пётра – ярилы!

Пусти – так и рвутся в запал.

Но всех, до последней кобылы,

На ярмарке он променял.

Уедет в кошевке –

С уздечкой

Вернётся нетрезвый пешком.

Зато Евдокии колечко

Всегда приносил, с огоньком.

 

У Шишкиных девки, что павы,

И каждая ликом чиста.

Анютка, Настюшка, Любава…

Но где для такущей оравы

Семья напасётся холста!

Ходили до инея босы.

Обувки одни на двоих.

Сбивали приданое.

Кросна

Всю зиму скрипели у них.

 

Дед Хренов власть старшему сыну

Отдал и о доме забыл.

Он днями себе домовину

Упрямо из кедра долбил.

Поробит, примерит по росту,

Улёгшись на жёсткое дно.

Не ведал ещё, что к погосту

Родному дойти не дано.

Сын Фёдор был редкостный мастер,

И дерево чуял нутром.

Он птиц на мужицкое счастье

Нарезал над каждым окном.

Все ставни раскрашены баско,

Подзор на гривастом коньке.

Стояла изба, словно сказка,

Лицом обернувшись к реке.

 

В деревне четыре фамилии,

Почти все друг другу родня.

Три века смиренно отжили,

Не прокляли даже ни дня.

Смотрели в cибирское небо,

Смекали, где канет звезда.

Лишь после пшеничного нэпа

И к ним накатила беда.

 

-2-

 

Никто и не помнит откуда,

Но после гражданской как раз,

У них в деревеньке приблуда

Бабёнка одна завелась.

Худа и ребраста, как рубель,

Изъедена вшами коса,

И, словно заплёванный уголь,

Подёрнуты тиной глаза.

И что её трахнуло в спину –

С деревней вступила в войну.

У всех посчитала скотину,

Забыв посчитать ребятню.

Составила точный реестрик,

Конверт послюнила губой.

И кинула это известье

На пристани в улей пустой.

 

И вскорости майскою ночью

Примчалися к ним впопыхах

Военный и бывший рабочий

С брюхатым портфелем в руках.

Налогом тройным обложили,

Велели враз за год собрать.

И долго судили – рядили,

Кого за болота сослать.

Мужицких резонов не хочет

Услышать крикливая власть,

Что силы наёмной и прочей

Не видел никто, отродясь.

Все избы поставлены миром,

Сородичи в каждом дому.

В краю невесёлом и стылом

Не выжить никак одному.

Мол, искони жили артельно

И к лешему энтот колхоз…

И, молча, поднялся военный

Во весь свой, под притолку, рост.

 

И так порешил агитатор,

Портфель свой понянчив в руках:

– У Хреновых есть сепаратор.

А дом-то!.. Матёрый кулак!

 

-3-

 

Из Хреновых только Натаха

Вернулась домой через год.

Народ к ней с расспросами, ахал,

А та запечатала рот.

Острижена, как после тифа,

Видать, хлебанула судьбы.

Прошла по деревне и тихо

Завыла у отчей избы.

Поганки взошли на заплотах,

И крыша кой-где подгнила.

Отшибла горбыль на воротах

Наталья и в избу вошла.

 

Жильё без хозяев затухло.

И там, где стоял погребец,

Валялась разбитая кукла,

Которую сделал отец.

Припомнила, острым долотцем

Он резал её под окном.

Сама она  с «зайчиком» солнца

Играла, в обнимку с котом.

Мать в туесе масло сбивала.

Христос золотился с угла…

Упала на пол, застонала

И куклу к себе подгребла.

 

Горела изба, как берёста.

Судьба поднялась на костёр.

Летели трескучие звёзды

К амбарам на шишкинский двор.

Деревня бежала с баграми

Гнездовье пожара зорить.

Отбили от Шишкиных пламя.

А избу не стали тушить.

Расплавились стёкла в окошках.

Сгорело железо дверей.

Разрыли потом головёшки,

Но нет от Натахи костей.

 

-4-

 

Кукушкою время летело –

В болотную кануло тьму.

Уже голубика поспела,

Седая от сока, в ряму.

Пошли на Петровской неделе

Бабёнки по ягоды в бор.

Глядят – а под лапами ели

Мотается белый подол.

На мшине, где розово клюква

Цвела, поджидая мороз,

Лежала разбитая кукла

С глазами пустыми, без слёз.

Пришли мужики.

Помолчали.

Спустили Натаху с ветвей,

И с куклой в песок закопали,

Чтоб было им там посушей.

 

Моя деревенька глухая.

Народ – не бывало простей.

Но дали и ей погоняя

Ретивых партийных кровей.

Он дело повёл на сурьёзе,

Подстать той убойной поре.

И все очутились в колхозе

С одним петухом при дворе.

Бесхлебье – крестьянское горе –

Ступило за каждый порог.

На долгом песчаном угоре

Приметный белел бугорок.

 

Наташкин бор тяжко и глухо

Пел скорбную песню свою.

Сугробы лебяжьего пуха

Стелила зима снегирю.

Поэма о трупе

 

Действующие лица:

Поэт

Слушатель

 

Поэт:

Не для того, мой слушатель случайный,

Я написал стихи, чтоб поделиться тайной,

Как в жизни преуспеть…

Нет, цель моя проста:

Я не скажу тебе, что жизнь твоя пуста,

 

Что разумом тебя не наградили боги,

Что зря ты пыжишься и надуваешь щёки,

Дабы придать значительность себе.

Нет, ты не неудачник по судьбе,

 

Ты – представитель нового народа,

Не знающего плуга и завода.

И веришь в то, чего не знаю я,

Поэтому  и не гожусь тебе в друзья.

 

В наш век ты беззаботен, я смешон,

Над чем ты потешаешься, я плачу.

Удачей в жизни ты не обойдён,

Ты значишь всё, я очень мало значу.

 

Но ты ещё, ни разу не страдал,

Не спотыкался, зря не тратил силы.

Ещё ни разу ты не наступал

На скользкий край зияющей могилы.

 

Когда-нибудь в неё заглянешь ты

И прикоснёшься к гибельному краю.

Обычной человеческой беды

Тебе я для прозрения желаю.

 

Слушатель:

Что слышу я? Поэзия ли это?..

Как ты жесток – людей лишаешь света

За то, что не похожи на тебя.

У них, поэт, какая есть судьба:

Их каждый день рассветная труба

Зовёт не для лирических мучений,

А добывать себе насущный хлеб.

Но разве ты не также рабски слеп,

Что толку от твоих стихотворений

В стране, где больше счастье не живёт,

А души горечь унижений жжёт?

И я ищу правдивого ответа,

В чём жизни смысл, от русского поэта.

 

Поэт:

Жизнь, что утратила движенье,

Воспроизводит только яд

Распада трупного и тленья,

И отравляет всё подряд.

Душа внезапно исчезает,

И нет меня среди живых,

И где она – никто не знает.

Быть может, с Чёртом на двоих

Играет в шашки и зевнула,

И он берёт её «за фук»,

И мчит на ней в кабак.

 

И вдруг

Я рядом с ними, и втроём,

Вполне собратья гулевые,

И пьём, и пляшем, и орём

Срамные песни о России.

 

К столу подходит человек,

Не русской выделки и трезвый,

И нам выписывает чек,

Мне не поднять его, железный,

Но Чёрт легко его берёт

И в кейс с душой моей кладёт.

 

И я уже лечу над бездной,

Но где Россия, где народ?

Нет никого, лишь смрад встаёт

Над местом, где была Россия…

 

– Откликнись кто-нибудь, живые!

Откликнись кто-нибудь, скорей,

Хотя бы смерть, коль нет людей!

 

И вижу – Сергий Богоносный,

На зов откликнулся, возник

И молвил:

– В час России грозный

Я в русских душах храм воздвиг.

Но вы его не сохранили,

Как разум свой и свой язык.

Всё извратили и забыли,

 

И растворились в темноте,

В багровом дыме преисподней…

А ты, что ищешь в пустоте?

– Я душу потерял сегодня…

 

* * *

 

Громоздится бред на бред,

Ложь – на ложь,

Смерть – на смерть.

Власть любого, точно вошь,

Может ногтем растереть.

 

Громоздится  страх на страх,

Грех – на грех,

Грязь – на грязь.

Нынче жив, а завтра – в прах.

Не понять, где яд, где сласть.

 

Громоздится зло на зло,

Кровь – на кровь,

Месть – на месть.

Стыд загнали за бабло.

Растоптали совесть-честь.

 

Громоздится газ на газ,

Бакс – на бакс,

Сталь – на сталь,

Рупь – на рупь,

Нефть – на нефть,

Труп – на труп…

 

* * *

 

Без Бога власть недолговечна.

В Москве случился скоротечный

Не путч, а выкидыш. И Чёрт

Освоил Кремль, как пышный торт,

И властью начал обжираться.

 

Чёрт или дьявол, словом, Зло

Россию мучило и жгло

Во все века её стоянья

Пред ликом Господа святым,

 

И эти самоистязанья

Мы до сих пор боготворим.

Святынь не видя в настоящем,

Мы злобно прошлое хулим.

И труп советской жизни тащим,

Не зная, что поделать с ним.

 

* * *

 

Труп жизни рухнул поперёк

Теченья времени земного.

Он взбух от гноя и размок.

Но Чёрт лже-жизни фитилёк

На нём раздул, зашевелились

На мерзкой падали ростки,

От яда трупного родились

Лже-либералы, с их руки

Лже-вертикаль возникла власти,

Лже-президент – всему итог…

 

Со снисходительным участьем

Взирал на это всё лже-бог.

 

* * *

 

Жизнь есть война добра со злом,

Но смертна жизнь, а зло бессмертно.

Оно, прикинувшись добром,

Всем миром правит незаметно.

 

Тот обречён, кто прям и туп.

Влача  идеи неживые,

Уж четверть века бродит труп

Советской жизни по России.

 

Одновременно – там и сям,

Как Вечный Жид, он тенью рыщет,

В дворцы стучится к богачам,

Стучится в нищие жилища.

 

И снится всем одно и то ж,

Что встал живым из гроба вождь.

 

И я подумал: быть войне,

Когда негаданно ко мне

Советской жизни труп явился

В Страстную ночь, когда втайне

Христопродавец удавился.

 

В себя вместивший прошлый век,

Из правды сотканный и басен,

Он был и жалок, и ужасен –

Труп миллиарда человек.

 

* * *

 

Жизнь, что утратила движенья

И превратилась в пошлый труп

Достойна лишь самосожженья

Без всхлипов плакальщиц и труб.

 

И в час судьбы России грозный

Нам нужен Сергий Богоносный,

Чтоб волю Божию явить,

Что делать с трупом жизни павшей,

Как нам его захоронить –

От ноши, ужасом пропахшей,

Святую Русь освободить.

 

* * *

 

И день прошёл.

И ночь настала.

И Сергий  к нам с небес сошёл.

И молвил грустно и устало:

– Я волю Господа обрёл.

Всё то, что в трупе было ложно,

Испепелится и умрёт.

А что пришло от Правды Божьей,

Судьбу земную обретёт.

Вернутся стыд и совесть в души,

И человек себя найдёт.

А ты, поэт, смотри и слушай,

О чём болеет твой народ.

Поэма памяти 

 

 -1-

 

Недавно, жизнь тому назад…

В пустом окне горит закат.

Полынью спелой пахнет горько.

Я – юн, ни в чём не виноват,

И не боюсь судьбы нисколько.

Жизнь, как подлётыш, молода,

Ещё неопытна, игрива,

Она – на краешке гнезда,

Нависшем на краю обрыва.

Хочу лететь я, и боюсь,

Но розовый туман мне застит

Глаза. Я слепо верю в счастье.

Я верю, что не разобьюсь.

Простора, воли сердце просит.

И мир огромен и открыт.

Ещё проклятые вопросы

Не впились в душу, как занозы.

А жизнь уже летит… летит…

 

-2-

 

Землянка. Сквозь завалы снега

Траншея к улице. Дымы.

А на дворе серёдка века,

Разгар всем памятной зимы.

Мы с тёткой гнём, распарив, лыжи.

Я обещаю ей, что рыжий

Добуду лисий воротник.

Как птенчик жёлтый, тёплый блик

Трепещет в радужном окошке

И стелет по полу рогожки.

Родная жизнь! Родной язык!

И материнский запах хлеба.

И леденцовый вкус зимы.

Как будоражит все умы,

Раскрывшись по-цыплячьи, верба!

 

Я жду, как праздника, весны,

С берёзы старой в переулке

Срываю первые сосульки.

Они прохладны и вкусны.

И простываю: кашель, хрип,

И голова трещит от гуда.

Ещё вдали гонконгский грипп,

И у меня пока простуда.

 

Призвали деда Корпача.

Ведун на горле чертит знаки,

Заклятье яростно шепча.

И, как ни странно, боль проходит.

Ура! Опять я на свободе!

Вот чья-то лёжка под кустом.

Матёрый зверь – не уж-то волчья?

Кого спросить в лесу пустом,

Где лишь сугробы светят молча.

По коже прыскает озноб.

Пора домой, учить уроки.

Над головой уже взахлёб

Трещат вертлявые сороки.

– Ну, где, племяш, моя лиса? –

Смеется тётка и конфету

Сует мне в руку. Два часа.

В землянке сухо, много света.

По арифметике тетрадь

Раскрыта настежь. Снова дроби.

А у меня в глазах опять

Та волчья лёжка на сугробе…

 

-3-

 

Ещё зима грозила стужей,

Позёмка снег свивала в жгут,

Когда в честь Сталина из ружей

Был погребальный дан салют.

И заревел гудок завода

В посёлке – родине моей.

И тяжкий гроб вождя народа

Был установлен в Мавзолей.

И подобрав шубейки полы,

Я шёл по снегу в третий класс.

И посреди саманной школы

Поспешно выстроили нас.

Мы в первый раз стояли тихо,

От слёз нахлынувших сопя.

И тонко выла сторожиха

Не в силах удержать себя.

Внесли портрет, обитый крепом,

И водрузили у перил.

И наш директор, глядя слепо,

Про смерть вождя заговорил.

И мы со слов его узнали,

Что если б трубку не курил,

То друг детей – товарищ Сталин –

Ещё б десяток лет прожил.

Сказал директор и заплакал.

Он старый добрый был чудак.

И полетели с шумом на пол

Окурки, спички и табак.

Не повторял директор дважды,

Мы сразу бросили курить.

Мы все усвоили, что даже

Вождей куренье не щадит

 

-4-

 

Я видел пламя зимних стуж

И волны мёртвые сугробов.

О, сколько повзрослело душ

В те дни у сталинского гроба!..

Открылся лагерь, и «зэка»

На волю выпущены скопом.

До часа лучшего, пока,

Народ гнездится по трущобам.

Досталась комната и нам

Из эмвэдэвского бесхоза.

Дымится иней по углам.

В слепом окне цветы мороза.

Мать на завод пошла. Хрипит

И бьётся в судорогах астмы.

И бодро радио твердит

О скором и всеобщем счастье.

 

-5-

 

Пора и мне – в шестнадцать лет! –

В работу чёрную впрягаться.

Гудит вибратор, брызжет свет,

И сводит судорогой пальцы.

Старик, похожий на Сократа,

Познавший в тюрьмах русский мир,

На фронте – рядовой «штрафбата»,

На стройке – лучший бригадир,

Мне говорил: «Давай-ка, паря,

Мешай раствор, клади бетон.

Со мной работать будешь в паре.

Две нормы у меня – закон.

Тебе положены по штату

На полный месяц – распишись –

Одна «кормилица» – лопата,

Две пары новеньких голиц».

Был бригадир курнос и жилист,

И скручен туго, словно трос.

Седые брови круто взвились

По лбу горячему вразброс.

Сновали хрупкие стрекозы,

В траншеях стлался влажный дым.

На кучу глины влез бульдозер,

Гремя железом лобовым.

Вгрызался в землю экскаватор

Стальными зубьями ковша.

И прикипел к рукам вибратор

Так, что тряслась моя душа.

Бал первый пот рабочий солон.

Стремглав летел за часом час.

Я проходил рабочей школы

Свой трудный изначальный класс.

 

-6-

 

Всему есть срок, хоть бог земной

Почил сном вечности глубоким.

Но даже мёртвый, неживой,

Он для живых остался богом.

А я, что знал я о себе?..

Я жил и в счастье слепо верил.

Лишь были ведомы судьбе

Мои находки и потери.

 

Двадцатый съезд. Пора надежд

На счастье и никак иначе.

Коммунистический рубеж

Невдалеке уже маячил.

Осталось только поднажать,

А там… Что там, никто не знает.

Народ лишь начал прозревать

И ничего не понимает.

Деревне дали паспорта,

И повалили люди в город.

У всех была одна мечта –

Зажить без всякого надзора.

Ещё газетам верят все,

Противных нет в помине мнений.

Почти на каждой полосе

В призывной позе новый гений.

 

Страна на взлётном вираже

Летит с космическим размахом.

И новый вождь всем по душе,

Что не внушает людям страха.

Был трудовой рабочий рубль

Вполне по ценам магазинным.

По выходным барачный клуб

Цвёл штапелем и крепдешином.

 

Завыл в посёлке первый «маг»,

И завихлялись «буги-вуги».

Стригут дружинники стиляг,

Берут воришек на поруки.

А за барачной полосой,

Цепляясь к городскому краю,

Растёт хрущёвский самострой

Из насыпушек и сараев.

 

Не в моде френч и сапоги,

Но произвол ещё обычен.

И Пастернак попал в враги,

И Солженицын возвеличен.

В литературе этих лет

Куприн и Бунин в громкой славе.

И снят с Есенина запрет,

И обретён Васильев Павел.

Жизнь примирила вроде всех.

В моём бараке отставные

Охранник лагерный и зэк

Гуляют вместе, как родные.

 

Я верю в правду и добро,

Хотя вокруг немало злобы.

Уже вплотную подошло

Мне время счёт платить особый.

Но я от страха не продрог.

Что мне чужой и горький опыт?

Я за собой не слышал топот

Железом кованных сапог.

Судьба дала мне честный путь

И опалила душу смутой.

 

И сквозняки пронзили грудь

Сердечной горестной остудой.

 

-7-

 

Я прожил жизнь в другой России,

Чем та, что вкруг меня была.

Года советские немые

и россиянские лихие…

Сквозь них судьба меня вела

Тропою Пушкина и Блока.

Жизнь не была ко мне жестока,

Но сам я был к себе жесток,

Когда смирял упрямство строк…

Я прожил жизнь, не помышляя

Разбогатеть, войти во власть.

И жил легко, как бы играя,

Но мной одна владела страсть:

Любовь к Отечеству, что пало

Изменой мерзостных вождей

И жутким призраком восстало

В казнящей памяти людей.

Пропало в них стремленье к свету.

И выпал долг сказать поэту,

Что изменили Правде мы,

Чтоб снова стать рабами тьмы…

Харон

 

Был день наполнен запахом и цветом.

В расплавленной июлем вышине

Скользило облако. Горячий ветер

Обшаривал красоток городских.

И в душных скверах щебетали птицы,

Свои проблемы дружно обсуждая,

Как женщины на кухне коммунальной,

Взахлёб, почти не слушая друг друга.

 

Толпа теснилась в уличных провалах.

Я шёл и ни о чём не думал,

И даже не пытался думать,

Поскольку было ясно в жизни всё,

Расписано, разложено по полкам,

Освящено традицией, доказано

И повсеместно в жизнь проведено.

 

И этот день известен был заранее,

Как «… солнечный, погода без осадков

Существенных…».  Конечно, так и было:

Сочился зной,  похожее на магму

Светило растеклось по небесам,

Подёрнутых туманной белой дымкой.

А если бы не так, так что нам стоит

Взять да руками тучи разогнать,

Дабы продемонстрировать всесилье

Не только на земле, но и на небе.

  

Народ теснился в уличных провалах.

И выпавший из трезвого равненья

У бочки с квасом пьяненький прохожий

Запомнился мне тем, что закричал

И ткнул в толпу кривым немытым пальцем:

– И для таких, как вы, я воевал!

– Бессовестная рожа!  Нализался!..

Толпа вокруг остекленела злобой.

– Пойдём, отец!  И мы пошли к ларьку.

Там было пиво, и людская накипь,

Бурля вокруг прилавка, сквернословя,

Воняя тухлой рыбой, грязным потом,

Жизнь видела сквозь кружечное дно.

 

– Я пью давно, – сказал старик уныло.

– С тех пор как начал жить одним лишь прошлым.

Свет позади, а впереди потёмки.

Ни сатану, ни бога не ищу я

Давно в питье, но знаешь, милый, время,

Когда стаканчик водки чекулдыкнешь,

Вдруг исчезает. Нет его совсем.

И в этом смысл вина для поколенья,

Которое не мыслит, а спешит…

Ну,  я поплыл!..

– Плыви, отец, да на вот

Пятак рабочий на проезд домой.

 

И так мы, безымянные, расстались.

Старик пошёл домой иль в вытрезвитель.

Не всё ль равно?.. Его часы стояли,

Пока ему хмель голову кружил. 

А между тем прогноз не оправдался.

Ударил гром, и рухнул с неба ливень,

И вспух асфальт от белых пузырей.

 

И с мостовых дневной смывая мусор,

По водостокам ринулась вода.

Мне сердце взвеселила непогода.

Я начал узнавать окрестный мир,

Где  встало наконец-то всё на место:

Земля и небо, люди и дома.

И торжество  невзнузданной природы

Мне вдруг открылось в мощи и красе,

Доступной только в первый день творенья.

Был свет великий отделён от тьмы,

Земля взбугрилась над безбрежьем водным,

И сквозь асфальт проросший одуванчик

Захлёбывался пеной слюдяной.

 

Захлопывались форточки и двери.

В потёмках зажигались фонари.

И молнии ломались, потрясая

Упругим гулом землю и сердца

Людей, стремглав забившихся под крыши.

И радостный, промокший весь до нитки,

Я шёл домой по уличному дну

Сквозь заросли взбесившегося ливня,

Сквозь струи, что хлестали по лицу.

 

– Остановилось время, парень, – видишь!..

Я, в ужасе отпрянув, оглянулся –

Опять старик стоял возле меня,

И пальцем, побелевшим от воды,

Указывал на часовую башню.

И, правда, что часы стояли.  Стрелки

Зависли надо мною в ползамахе.

 

От позолоты розовые струи

Дождя, как будто кровь, сочились с них.

– Гляди! Гляди! – довольно ухмыльнулся

Старик и сунул в руку мне пятак.

– Плыви! – И сгинул в зыбкой чаще ливня.

– Всё это бред, – со скукой я подумал.

Дождь надоел мне, крупный и холодный,

И я с досадой поднял воротник.

Часы остановились, а не время.

Живое время задержать нельзя,

Даже летя в космическом пространстве

Со световою скоростью. Дыханье,

Удары сердца, встречи и разлуки,

Измерят жизнь точь-в-точь, не ошибутся.

 

Старик был, к сожалению, неправ.

Наивный, он поверил простодушно

Тому, чего не может сроду быть.

Ведь каждый заведён из нас на время,

Отмерянное загодя судьбой.

И человек Земли живёт и дышит,

Пока его не кончится завод.

 

Я грустно брёл по улицам домой,

Припоминая, где я раньше видел

До этой странной встречи старика.

Официант? Газетчик? Или дворник?

Нет, всё это не то.  И те, конечно, пьют,

Но мрачных философий не разводят

И никогда долгов не отдают.

 

 

Харон! Харон! И как я не подумал,

Что это он был, мрачный перевозчик,

Поэзией помянутый не раз.

Он возвратил пятак, наверно, рано

Ещё платить мне  гробовую мзду

И в утлую ладью его садиться.

 

Но в будущем есть день и час, и миг.

Моё остынет солнце. Чернотою

Мне на глаза просыпятся снега,

И мысль умрёт, от страха содрогаясь,

Что на вопрос: «За что?»  – ответа нет.

И жизнь через меня перешагнёт,

Оглянется лишь тот, кого коснётся

Моё небытие. Так и в лесу

Смерть дерева те чувствуют деревья,

Которые заденет мёртвый ствол

В своём слепом безудержном паденье.

Другие же не знают ничего.

 

Я поспешил домой к жене, пугаясь

Машин на оживлённых перекрёстках,

Страшась во тьме опасно поскользнуться,

Разбить себе затылок о бетонку

И потерять мой погнутый пятак.

 

О,  как он мне однажды пригодится! 

 

 

Осада Синбирска

 

-1-

 

Русь была некрепка.

И казак Стенька Разин

Поманил голытьбу

На удачу и риск.

И свирепого бунта пошли метастазы

На Москву,

Но запнулись о верный Синбирск.

 

Город был возведён

Как форпост на востоке,

От набегов разбойничьих

Стража и крепь.

Он стоял на обрыве,

Крутом и высоком,

И сторожко глядел

На немирную степь.

 

Стенька Разин поджёг

Русь святую низовий.

Пал Царицын,

Саратов, Самара – вослед.

И дохнуло пожаром и запахом крови

На Синбирск,

И крутым приближением бед.

 

– Вор у стен, –

Доносил своему государю

Князь Барятинский, –

Выжжен посад.

Сдан стрельцами острог,

Но снесём эту кару,

Уповая на русского Бога

И строй иноземный солдат.

 

Но Господь не помог.

И бежал по Казанской дороге

Князь, и с ним недобитая рать.

На казацком кругу,

Заседавшем в остроге,

Решено было –

крепость Синбирскую брать.

 

А пока

Распустил Стенька Разин загоны

По округе,

Чтоб гнёзда дворянские жгли,

И казачьи повсюду вводили законы,

И рабов обращали

В свободных хозяев земли.

 

И стекались к Синбирску

Несметные толпы.

И кипели, как пьяная брага,

От хмеля и зла.

Казаки, бурлаки, бобыли и холопы…

Жажда мести кровавой и воли

Их на приступ вела.

 

-2-

 

Целый месяц Синбирск

В круговой был осаде.

Но не дрогнул державный

Двуглавый орёл.

Под Казанью Барятинский крепкие рати

Сколотил

И на войско мужичье повёл.

И октябрьским утром

Сошлись они в пойме Свияги,

Где клубился в кустах тальниковых туман.

И врубились

В ряды царских воев казаки,

Впереди – на гнедом жеребце атаман.

 

Мужичье накатило

С дубинами, с вилами…

И всю пойму накрыл

Лязг железный и рёв.

Рабья Русь и дворянская

Мерились силами.

И ручьями стекала в Свиягу

Горячая кровь.

 

Вопли ужаса, стоны

И конские храпы,

Топот толп,

Самопалов и пушек пальба.

И катилось кровавое солнце

На Запад,

Но неведомо было,

Кому улыбнётся судьба.

 

Заскрипели ворота в кремле.

Из ограды

Осаждённые ринулись

Разницам в тыл.

И ударили дружно

Стрельцы из засады,

И удар этот участь сраженья решил.

 

Уцелевшие

К чёлнам в подгорье бежали,

Но немногие к ним

Второпях добрались.

Как снопы,

Казаков побеждённых вязали,

И к земле бородами

Бросали их ниц.

 

Бунт есть бунт.

Усмиренье не знает пощады.

Только смерть

Тем, кто вольно надеялся жить.

Пробил час неизбежной,

Свирепой расплаты.

За разбойное счастье

Надо жизнью платить.

 

И всю ночь

Топоры на подгорье стучали

Под луной,

Чей кровавый таращился лик.

И глаголи над Волгой

Рядами вставали,

И качались пеньковые петли на них.

 

-3-

 

Восстание повержено,

Разбито. 

Горит Синбирск

Под колокольный звон.

Так закатилась

Стенькина планида.

Он, бросив всех,

Бежит на вольный Дон.

 

Что ранен – 

Не казачье оправданье.

Погибшими

Завалены все рвы.

Ещё немало,

Налетев по-враньи,

Накосит смерть народу,

Что травы.

 

Вокруг него – соратников ватага.

И у судьбы – для всех готов расчёт.

Их побратали

Вольность и отвага,

А разлучит московский эшафот.

 

Но кажется,

Что смерть ещё не близко,

А воля и судьба

Всегда с тобой.

Летит стружок,

И зарево Синбирска,

 

Как солнце,

Закатилось за горой.

 

Сияет вечность

Ясной звёздной пылью.

И жизнь – мгновенье

В вековом кругу.

И мыслит Стенька:

– Обрету я крылья,

И снова Русь

С Поволжья подожгу!

 

Она ж темна, Россия,

И слепа…

А дальше так,

Как выпадет судьба!

Улыбка смертного

 

Как хорошо лежать в гробу

И улыбаться проходящим,

Испив до капельки судьбу,

Покончив счёты с настоящим.

 

И, уходя к мирам иным,

Забыв о всём земном и зыбком,

Оставить навсегда  живым

Свою  прощальную  улыбку.

 

Живите,  люди,  не ругаясь,

Что жизни кончилось вино.

И умирайте, улыбаясь,

Иного смертным не дано.

 

 

ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

 

Две столицы

 

В Россию кровососа два

Вцепились, словно паразиты:

Ты – полурусская Москва,

И ты – всегда нерусский Питер!

 

Как два насоса – день и ночь

Они сосут земную мощь

В свою мошну, в свои сусеки.

Им дела нет, что со страной.

О русском вспомнят человеке,

Когда враг встанет под Москвой,

Когда зажмёт в блокаде Питер.

И он пришёл, народ – воитель,

Упрям в бою, в работе дюж.

Сложил на жертвенник событий

Своих мильонов тридцать душ.

 

Кто их считал…

Спасли державу

России верные сыны.

Казалось бы, теперь по праву

Они быть счастливы должны.

 

Да накось выкуси, Емеля!

Геройствуй в буднях трудовых.

На русских вновь хомут надели,

А вожжи – в лапищах чужих.

 

И вновь помчалась тройка-птица

По русской грязи впопыхах.

Глупцы, предатели, мздоимцы –

Кто только не был в ездоках!

 

 

 Борцы за счастье и свободу

 

Народовольцы – нигилисты,

Идеалисты и бомбисты –

Борцы за счастье и свободу

Открыли на царя охоту

И стали жертвой эшафоту.

 

Они всходили на голгофу

С надеждой трепетной во взорах,

Что рушат дряхлую эпоху,

Что вспыхнет русский бунт как порох,

Что казни их послужат цели

Державного народоправства,

Что из кровавой карусели

Возникнет равенство и братство.

 

Не мне судить их…

Было время,

Когда Россия клокотала

(не то, что нынешнее племя),

И души смелых опаляла

Страсть к справедливости и воле,

Что в нас давно уже пропала.

Нас не волнует ветер в поле,

Прибой волны, гранит крушащей.

 

Мы не живём – играем роли,

Не зная жизни настоящей.

 

Рабы жратвы и пошлых мнений,

Мы в полный рост навряд ли встанем.

Так и пребудем на коленях,

Пока во тьму судьбы не канем.

 

 

Поэт

 

Сомнений тьма, а ты один.

Меж двух глубин – земли и неба

Живёшь не зряче и не слепо,

И раб себе,

И господин.

 

Ты постигаешь свой удел

И не дойдёшь никак до сути:

Где остановка, где предел

Всему, что есть?

Тому, что будет?..

 

Но что страшиться…

Жизни бег

Нас потрясает вещей дрожью.

И ты, бессмертный человек,

В себе почуешь искру божью.

 

Ты ею будешь приобщён

К судьбе великого народа.

Поэту не нужна свобода,

Коль воли нет.

Пусть знает он

Свой долг и подвиг, и гоненья.

Поэт призваньем осуждён

Быть вещей болью поколенья!

 

Что этот век?

Что век иной?

Не сотвори из них кумира.

Лишь ты один есть совесть мира.

Звенит врачующей струной

Над болями земными лира.

 

Увлёкшись классовой борьбой,

Порой её не слышат люди

И век наш призывают в судьи

И над тобой,

И над собой.

 

Наш век…

Былым векам подстать,

Он их достойно продолжает

И в прошлом то лишь одобряет,

Что  cможет всё в нём оправдать.

 

Но ты, поэт, во мраке буден,

В труде, на смертном рубеже

Не забывай, что ты подсуден

Одной лишь собственной душе!

 

Ты перед ней за всё в ответе.

Сжигай себя, томи, неволь!

Как раскалённый уголь, светит

В твоей душе святая боль!

 

 

Шинель

 

Над Красной площадью метель

Затмила свет стеною вязкой.

По Красной площади шинель

Шагала прямо к башне Спасской.

 

Метель навстречу ей мела,

Но та упрямо шла к воротам.

И с Мавзолея содрала

Муляж фанерный мимоходом.

 

Из урн, что с прахом, под стеной

Герои  встали на поверку.

И встрепенулся часовой:

– Куда шагаешь?

– На примерку!

 

Вся из солдатского сукна,

Пропахла порохом и потом.

Шинель накрыть могла одна

Россию всю, со всем народом.

 

Враг близ порога. Кто сейчас

Надеть её герой достойный,

Как  то бывало, и не раз,

Во все Отечественные войны?

 

К кому сейчас она пришла?..

Про это есть слушок в народе,

Что никому не подошла,

И потому ночами бродит.

 

Когда  поднимется метель

Вокруг Кремля стеною вязкой,

По Красной площади шинель

Шагает прямо к башне Спасской.

 

 

Гений

 

Изведал он презренье и гоненье,

Но ни умом, ни сердцем не остыл.

От тьмы земной его спасло стремленье

В поэзии достичь высот светил.

И мощным взлётом Гений подтвердил

Высокое своё предназначенье.

 

Его судьбы заветный пробил час.

Но вымолвил он слово не для вас,

Кто слеп и глух к его мечте и воле,

Кто захватил все должности, все роли,

Все почести, все славы… Он другой.

 

Он Гений тех, кто видит Русь живой,

И в Божьей справедливости счастливой.

Он Гений тех, кто верует в любовь,

И каждое его стихотворенье –

Освобожденье от людских оков,

От страстного земного притяженья.

Поэзии молитвенный посыл,

Ко всем, живущим в двадцать первом веке,

Что мощным взлётом Гений подтвердил

Божественное в каждом человеке.

Судьба России

 

Александру Никонову

 

Не тяготит мне душу ремесло

Поэзии, хотя я понимаю,

Что всех поэтов русских унесло…

Я опоздал. И взглядом провожаю

Кибитку с Пушкиным, она уже далече,

В созвездьи Лиры. Вьётся Млечный след.

Поток времён бесстрастен, бесконечен.

И мне не повторить твой путь, поэт!

 

Где утро русское, воспетое тобой?

Державы полдень минул. Скоро вечер.

А там уж близко сумерки России.

Жаль не дано тебе повелевать судьбой.

Но гений твой коснулся крайней тьмы,

Пред коей все пути кончаются земные,

Где души проданы, ослеплены умы…

 

Какая грусть поэтом быть заката

Страны и унижения святынь!

Следы необратимого распада

Видны на всём, куда свой взгляд ни кинь.

Давным-давно мы тлеем – не горим.

И жаркие мечты о вольности чуть живы.

Иссякли благородные порывы.

Мы слову чести верность не храним.

 

В нас пушкинского так ничтожно мало.

Он был от солнца, мы – от полутьмы.

Наш порох отсырел, и нет запала,

И цели нет, куда б стремились мы.

Но Пушкин с нами. На исток дорог

Он возвращает Русь в пророческом прозрении.

Пока с народом здравый смысл и Бог,

То есть всегда надежда на Спасение.

 

 

Душа России

 

Бурлят разломы жизни грозовые.

За век два царства пущены на слом.

И мечется во тьме душа России

Как погорелец, потерявший дом.

 

То к Западу качнётся, то – к Востоку,

Но не поддастся чуждому уму.

То в одночасье охладеет к Богу,

То воспылает верностью к нему.

 

То, в смуту впав, опять себя терзает,

Без милосердья всё вокруг круша.

И только вещий чёрный ворон знает,

Что ищет в бунте русская душа.

 

Она стремится к своему истоку:

Ведь только ей, вселенской голытьбе,

Господь поволил знать к нему дорогу

И крестный путь изведать на себе.

 

 

*  *  *

 

Брат!

Не грусти обо мне –

Мы с тобою расстались.

На перепутье разлуки

Дымится разлом.

Зябко смотреть в эту бездну,

Где судьбы смешались,

Слёзы и смех,

Гробовое молчанье и гром.

 

Ветер времён

По разлому летит, всё сметая.

Слабых и сильных

Посмертно равняет в правах.

Слышишь – и в душах людских

Он свистит, завывая, –

Ко всему равнодушный

И всё уносящий сквозняк!

 

Жалостью век обделён.

Над провалом бурлящим

Сколько я птиц запускал –

Ни одна не вернулась ко мне.

Связи разорваны.

Прошлого нет в настоящем.

Мчимся в потёмках,

Грядущее видя во сне.

 

Путь человеческий

Вымощен песней и стоном.

Тень от Христова креста

Дотянулась до нас.

Долго мы верили

Жалким царям и прекрасным иконам.

Рухнуло всё

И распалось в октябрьский час.

 

Муть от обломков былого

Над миром ещё не осела,

Ум нас слепит,

Равнодушьем морозит сердца.

Думал когда-то и я,

Что любить – очень лёгкое дело.

Но во всём, что вокруг,

Ощущаю смертельную тяжесть свинца.

 

Брат!

Как поверить в печальную истину эту?

Камни разбросаны –

Вновь собирать их пора.

Время – отдать свою кровь.

Помотались по  белому свету

В поисках счастья,

В надежде любви и добра.

 

 

*  *  *

 

Я не беспамятен – помилуй, бог!

Я помню всё: родительский порог

И тополь под окном, и серенькое небо

Над тощею землей, и сладкий запах хлеба,

И горькую полынь, и рытвины дорог…

Я помню всех гонителей своих,

Что норовили садануть под дых,

Ревнителей запретов, пустолобых

Партийных бонз, их псов, глядящих в оба,

Готовых вырвать заживо язык…

 

Я помню все сгоревшие мечты,

Крутой разбег, слепой полёт без крыльев,

И мёртвое паденье с высоты…

И свой зубовный скрежет от бессилья…

 

Я думаю – и кто же я теперь,

Коль взгляд и шорох чувствую, как зверь?..

 

 

История России

 

История России необъятна.

Она, как затонувший материк

Из толщи временной и невозвратной

Лишь иногда нам свой являет лик.

 

В ней – радость человеческого детства

И горечь от несбывшихся надежд,

И подвиги, и подлые злодейства,

И наши мненья жалкие, невежд.

 

И мы пред ней, то в ужасе немеем,

То слепнем от сиянья красоты.

И каждого державного злодея

Готовы оправдать и вознести.

 

И тщимся объяснить себе причины

Распада царств и гибели эпох…

В её бездонной роковой пучине

Сокрыт всех русских промыслов итог.

 

Все радости земные и все беды,

Исканья правды и дурман идей,

Все смыслы русской жизни, все ответы,

Всё будущее наше скрыто в ней.

 

Сонм пращуров державных не попустит

Нам позабыть про свой святой исток.

Россия как река вливается всем устьем

В безмерный океан, чьё имя – Бог.

 

 

Судный День

 

Живём, душой скудея до распада,

И меж собой, с зевотой, говорим:

– Богач дал дуба…

– Так ему и надо!

– Задохся бомж в помойке…

– И чёрт с ним!

 

Что их жалеть? Вот если б умер плотник,

Иль слесарь, даже спившийся поэт…

А эти кто?.. Ну, кто из них работник?

За ними добрых дел в помине нет.

 

Один народ обманывал и грабил.

Хотел жить вечно – лопнул, точно глист.

Другой – денатурата кружку хряпнул,

Нюхнул сухарь, да не успел разгрызть.

Богатого зароют под Шопена.

Бомжа – с фанерной биркой на ноге.

Но и они пополнят непременно

Тот список, что у Господа в руке.

 

Известно лишь Ему Число людское

И срок свершенья богомольных грёз,

Когда вдруг встанет Время мировое,

И явится нас всех судить Христос.

 

 

Смерть

 

Без отдыха, дабы везде поспеть,

Свой огород возделывает Смерть.

 

В осклизлых ямах копит черепа,

В труху крушит дубовые гроба.

 

Перед ней равны – и гений, и злодей,

И депутаты, и лжецарь державы…

 

Она в свой срок, без хитростных затей,

Их всех отправит на аллею Славы.

 

Пусть тщатся там Харона подсидеть

И выбиться, хотя б в завпереправой.

 

…Печально сознавать, но только Смерть

Как высший демократ, одна имеет силы:

Нас всех утешить равенством могилы.

 

 

Вот и всё…

 

Вот и всё…

Оттолкнувшись от кромки причала,

Ветер вспыхнул и смял

За кормой теплохода следы.

И, сверкая крылом,

Беззаботная чайка играла,

Отражаясь, как  в зеркале,

В глади спокойной воды.

 

Я гляжу на неё

И грущу, вспоминая о прошлом,

Ведь остался я в нём

Навсегда молодым.

Что казалось большим,

В одночасье вдруг стало ничтожным.

Что считалось чужим,

Неожиданно стало родным.

 

Охладела душа

К броским краскам и звонкому слову.

А из слёз и обид

Испарился отмщения  яд.

Как жилось, так и жил,

Подчиняясь небесному зову,

И свободу обрёл,

Потому что спешил наугад.

 

И в свой час

Я покину пределы земные,

Тем путём, как ушёл

Всепрощающий Бог.

Только жалко, до боли,

Гонимый народ и Россию

Оставлять на распутье,

Где нет ни надежд, ни дорог.

 

Как всегда, нет виновных,

Со всех взятки гладки –

И с меня, и с судьбы,

Что была так свирепа порой.

Скоро жизнь навсегда

Убежит от меня без оглядки.

Коль успею, махну

Ей вослед на прощанье рукой.

 

С чистой верой в любовь

Подниму я прощальную чарку,

Чтобы небо поэта

На миг не бывало  пустым.

Чтоб сверкая крылом,

Беззаботно играла в нём чайка,

И остался в стихах

Он навеки всегда молодым.

 

 

*  *  *

 

Не все дойдём мы в возрасте преклонном

До сумеречных тягостных годов.

Не всей листве на дереве зелёном

Шуметь до первых жёстких холодов.

 

Есть листья, что вообще не зеленеют.

Они с рождения тусклы и бледны.

Чуть-чуть лишь ветерок на них повеет,

Как валятся безжизненно они.

 

В лесу сияют солнечные пятна,

Звенит весна… И падает листва.

К себе самой природа беспощадна,

И потому она ещё жива.

 

На воздух и на дождь имеет право

Лишь то, что может пользу принести…

О как ужасен этот вывод здравый

Как страшно вслух его произнести!

 

 

*  *  *

 

Сто двадцать восемь грамм стихов,

Сто двадцать восемь грамм поэзии

Я бандеролью отослал в журнал,

Наверно, по инерции, ведь поздно

Мечтать о славе, вечности, деньгах,

Коль не стремился к ним в иные годы.

 

Мне – восемьдесят.

Позади вся жизнь.

Я верен был своим мечтам и думам.

Моя душа всегда стремилась в высь

Над веком, подловатым и угрюмым.

 

Но не судья я веку и народу.

Хам  восхотел – и получил свободу.

 

Как в гноище,

сейчас он тонет в ней.

Я честный регистратор мёртвых дней

 

Безвременья и пошлых имитаций

Великих мыслей и вселенских дел.

Я прожил жизнь. Всё сделал, что сумел.

Не надо ни оваций, ни нотаций.

Гори судьба моя…

 

Гори, моя судьба, гори!

Осталась дней моих лишь горстка.

Лети, судьба моя, с горы,

Как подожжённая повозка.

 

И первым спас я соловья,

Что жил и пел в душе полвека.

Горит поэзия моя,

И пеплом, словно хлопья снега,

 

Летят и кружатся стихи.

В них жизнь моя, мои тревоги

И позабытые грехи,

И к вечной истине дороги.

 

Горит поэзия моя…

И преданность Прекрасной Даме

Ликует в горле соловья

К ней обращёнными стихами.

 

 

Морок  предновогодний

 

Твои черты неуловимы.

И тщетно в памяти порой

Я их ищу. Как клубы дыма,

Они сквозят, проходят мимо,

Дразня затейливой игрой.

 

Я вижу цвет, я слышу звуки.

Но не вернуть их мне уже,

Не дотянуться до разлуки,

Не возвратить глаза и руки –

И стынь отчаянья в душе…

 

Мы разошлись. Осталась тайной

Ты навсегда в моей судьбе.

Прошло полвека. И случайно

Я повстречал тебя в толпе.

 

Как обожгло! О боже, боже,

Ты не состарилась ничуть,

А стала краше и моложе,

И та же стать, и та же суть,

 

И тот же взгляд, слегка надменный,

Такой же локон золотой…

Но это был, увы, мгновенный,

Внезапный морок. Предо мной

 

Была стена и в ней пролом.

Я вспомнил этот старый дом.

Ты в нём жила, тому полвека,

И тень оставила свою.

Как будто вытаяв из снега,

Опять вернулась в жизнь мою.

 

Быть может, ты явилась зовом

Из тьмы, куда мы все уйдём,

Как солнце, заревом багровым,

И откровенье обретём,

 

Зачем на этом свете жили,

Зачем любили и грешили,

Летали, ползали в пыли,

Но счастья так и не нашли.

 

 

Про вас мне говорят

 

Про вас мне говорят,

Что ваше сердце – камень.

И ваша красота бесчувственна, как лёд.

Что вас не разволнует, не проймёт

Поэзии моей летучий пламень,

Лишь только разогреет на чуть-чуть,

Но не затронет каменную суть

Души, что страсть любви не испытала

И закоснела в гордости…

 

Всерьёз

За вас возьмусь я, как каменотёс,

И вырублю из камня сердца розу,

И гением в неё страдание вдохну.

Вы влюбитесь в меня,

Прольёте слёзы…

Но в камень снова я вас не верну.

Живите мной и радуйтесь, и верьте:

Я вас Прекрасной Дамой назову

И буду славить вас, пока живу.

И сохраню вас навсегда в бессмертье.

  

 

Затменья ночь

 

Молчи, молчи…

Не говори.

Мне верности твоей не надо.

На всплески утренней зари

Не обращай с обидой взгляда,

 

Что быстро наша ночь прошла,

Как будто жаркое затменье.

У страсти, что нас здесь свела,

Не будет больше продолженья.

 

Как мотылёк в стекло окна,

Твоё сердечко тихо бьётся.

Друг друга выпили до дна

Мы в эту ночь, что не вернётся.

 

Ты беззащитна и тиха.

Мы согрешили страсти ради.

Но даже тени нет греха

В твоём покорном чистом взгляде.

 

Угас очей призывный пыл,

Потухло чувственное пламя,

В котором, грешный, позабыл

Я о своей Прекрасной Даме.

 

 

Не возвращайте мне… меня

 

Не возвращайте мне… меня,

Ведь вы ещё не разлюбили

И не остыли от огня,

Что грудь мою прожёг навылет,

И вашим сердцем овладел,

Своим настойчивым терзаньем

Его измучил, одолел,

Понудил уступить желаньям.

 

Но совершить к обрыву шаг

Вам гордость строго запретила.

И ваша чистая душа

Себя спасла, но опалила

Видением греха ваш стыд,

Хотя был близок страсти морок,

Готовой вспыхнуть, словно порох…

Но он не вспыхнул, был залит

Потоком слёз… Ведь вы любили

И не остыли от огня,

Что грудь мою прожёг навылет.

 

Не возвращайте мне… меня.

 

 

Не вспомнить, где мы счастье потеряли

 

Зачем же мы друг друга потеряли,

И я про вас давно не вижу снов?

И голуби бумажные стихов

К вам с моего стола давненько не взлетали.

 

Хочу забыть, но тянется к перу

Рука, чтоб на мелованной бумаге

Нарисовать ваш профиль поутру,

Вокруг рассыпав письменные знаки…

 

Задуматься, вздохнуть и разорвать

Письмо любви, зубами скрипнув, смять.

И, чиркнув спичкой, запалить клочки

И пристально сквозь тёмные очки

 

Смотреть, как исказился профиль ваш

И превратился в огненный мираж.

С обугленными чёрными краями.

И захлебнуться горькими слезами…

 

Не вспомнить, где мы счастье потеряли.

Быть может, кто-то нас обворовал?

Или себя мы сами обокрали,

Когда семейный бросили причал?..

 

И носит нас житейскими волнами.

И грусть не покидает наших глаз.

И счастье жизни, брошенное нами,

Отравой стало и терзает нас.

 

 

Вы так обидчивы порой, так зябко холодны

 

Вы так обидчивы порой, так зябко холодны,

Наверно, для того, чтобы  другим казаться,

Что равнодушны вы ко мне, не влюблены,

И чувств нет, никаких, чтоб в них признаться.

 

Но дорог мне любой ваш милый знак:

Пожатие руки, и тембр нежной речи…

Они уже давно живут в моих стихах,

Как наши все и расставания, и встречи.

 

Не потому ль вы так строги со мной,

Что любите меня через преграды,

Не смея мне признаться, что вы рады

Прекрасной Дамой быть, беседовать со мной,

 

Про то, как было радостно в начале

Судьбы и стало сумрачно в конце.

Я прочитаю всё на дорогом лице,

В глазах, что потускнели и устали,

 

Взирать на власть земную, на народ,

На жизнь, что лишь проезжая дорога

В один конец. И нас она ведёт,

Не спрашивая, всех в объятья Бога.

 

Он всех простит. Он всех нас извлечёт

Из кожаных одежд, и станем мы бесплотны,

Прозрачны, невесомы, беззаботны.

Душа свободу воли обретёт.

 

Не знаю, что дано ей будет знать

И чувствовать в краю, где нет сомнений.

Но как, скажите, вас мне отыскать?

В загробной толчее прозрачных теней,

 

Где не возможны страстные слова,

Как я узнаю вас, мне непонятно?..

Мы, с древа жизни павшая листва,

Все превратимся в солнечные пятна.

И будем пребывать среди живых

Мерцаньем переливов  золотых,

Забыв про то, что на Земле мы жили,

В земное счастье верили, любили…

 

 

На эту ночь я взят тобой в полон

 

За тучу скрылась полная луна,

И распахнулось поле звёздной пашни.

И не твоя, и не моя вина,

Что мы с тобой не повстречались раньше.

 

Ты говоришь, что с нелюбимым жить –

Твоя судьбина, будь она неладна.

Хоть от чужого счастья не отпить,

Меня целуешь радостно и жадно.

 

Я не увидел в комнате икон,

А на луну молиться не умею.

На эту ночь я взят тобой в полон,

Владей же мной, как я тобой владею.

 

И я как  молодой и ты как молода,

И вспыхивают искры между нами.

Не погасить уже их никогда,

В моих стихах они зажгутся сами.

 

И не твоя вина, и не моя вина,

Что мы с тобой не повстречались раньше.

За тучу скрылась полная луна,

И распахнулось поле звёздной пашни.

 

 

Не воскрешай, что умерло во мне

 

Уходит день, и в зыбкой тишине

Повеяло желанною прохладой.

Не воскрешай, что умерло во мне

Улыбкой нежной и несмелым взглядом.

 

Не говори, что ты устала ждать

Моей любви, и  счастье потеряла.

Я ничего не в силах обещать,

Как не могу судьбу начать сначала.

 

Не говори, что дорог я тебе.

На перекрёстке временного круга

Мы встретились на жизненной тропе,

Чтобы взглянуть с надеждой друг на друга.

 

О, как хотел бы я твоей любви

Отдать себя, упиться наслажденьем.

Вновь обрести и жар, и хлад в крови

Пред сладостным в объятиях забвеньем.

 

И чтобы ночь в распахнутом окне

Вдруг пролилась, как ливнем, звездопадом…

Не воскрешай, что умерло во мне

Улыбкой нежной и несмелым взглядом.

 

 

Играла музыка в саду

 

Играла музыка в саду,

Луна светила.

Скажи мне:  где, в каком году

Всё это было?

 

Скажи, чего не насулил

Мир нам в начале?

О, как я мало сохранил

Надежд в печали.

 

Я потерял событий нить

Средь суесловья.

И мне тебя не возвратить

Из тьмы безмолвья.

 

Никто не даст мне тайных сил

Стать снова юным.

Венчально-белый снег накрыл

Наш час безумный.

 

И ты молчишь, и над тобой

Лишь холод вечный.

Ты в нём сияешь молодой

Звездою млечной.

 

Где были мы, в каком году

Мечтали страстно?

Играла музыка в саду

Светло и ясно.

 

 

Веснянка

 

День догорал.

И прямо над верхушкой

Берёзы, словно птенчик из гнезда,

Таращилась вечерняя звезда.

И где-то вдалеке

Без просьб моих кукушка

Отмеривала щедро мне года.

 

Не думал, не гадал я, что тогда

С Веснянкой встречусь не в чудесном сне,

А наяву в вечерней тишине…

 

И вот она явилась предо мною,

Зелёноглазая с распущенной косою,

Как яблоневый цвет воздушна и чиста,

И разомкнула ласково уста:

 

– Я молодость верну тебе до завтрашнего дня,

Коль  выпьешь сок берёзовый до дна…

 

Я выпил сок.

Меня обдало жаром.

Рассудок и померк, и помутился.

И побежали годы жизни вспять,

Пока я вновь в лесу не очутился,

Уже не стариком, а молодым опять.

Стою и в сердце чувствую отвагу,

А в теле – мощный преизбыток сил.

И пью сочащуюся из берёзы  влагу,

Что поступает из подземных жил,

Вприпадку, будто женщину целую

Взасос, чтоб выпить всю её до дна,

Сладчайший мёд любовного вина.

 

– Мне больно, отпусти меня, живую!

Берёза вырвалась, и, ветками махая,

Вдруг побежала в чащу от меня,

Серёжки и листву на дёрн роняя.

За ней я гнался по лесу, как лось

Во время гона, всё вокруг ломая.

Но никого  догнать не удалось –

Ни молодость, ни юную вакханку,

Что так была похожа на Веснянку.

 

Я с дёрна поднял опустевший туес

И прикрепил к берёзе. Жизни сок

Не оскудел, и живчиком, волнуясь,

По капле истекал в мой туесок.

 

К утру он будет полон. Спозаранку

Я с наслаждением прильну к нему.

И, может, в этот раз поймаю я Веснянку,

И мне она вернёт мою весну.

 

Ведь всё так просто

 

Ведь всё так просто: лес и поле,

И нищета сорочьих гнёзд.

А вот, поди ж ты, заневолит,

Заворожит почти до слёз.

 

В России утро или вечер?

Куда ведёт судьбы тропа?..

Сквозняк задул в соборе свечи.

Молчат священные гроба.

 

Причин для радости немного.

Но жив надеждой русский бог,

Хоть колесована дорога

В град Китеж вдоль и поперёк.

 

И я не прячу чувств под маской.

Насмешек  жалких не страшусь,

Что до сих пор осталась сказкой

Про счастье будущая Русь.

 

И пусть всегда такою будет,

Чтоб было что любить, беречь.

Мечту народа не остудит

Ничья предательская речь.

 

Он знает сам, где быль, где небыль,

Где жизнь, где вечный упокой.

Он головой упёрся в небо,

И держит тяжкий свод земной.

 

 

Портрет

 

Забудь её, мне говорит рассудок.

Но как забыть, когда всегда я с ней

Пред вечностью в любое время суток,

С поэзией единственной моей.

 

Она владеет мной почти полвека

И к подвигу мой смертный дух зовёт,

Когда вдруг зазвучит во мне, как эхо

С неведомых космических высот.

 

Но я не слышал этот зов сначала

В потёмках поселкового угла.

И красота стихов меня смущала,

Тем, что пугала и к себе влекла.

 

И вот однажды мне открылось чудо.

Когда погас дневной над миром свет,

Вдруг предо мной возник из ниоткуда

Прелестной женщины загадочный портрет.

 

Он был написан не рабочей кистью

Художника, но ангельским перстом

И воплощённой Рафаэлем мыслью

О Красоте, что в облике земном

 

Явила мне небесное в портрете

И звёздное – в мерцающих очах,

Изящное – в туманном силуэте,

Гармонию – во всех её чертах

 

Как эталон  прекрасного поэту,

Что должен знать он в творчестве своём.

Я захотел приблизиться к портрету,

Но вспыхнул он стремительным огнём.

 

И трепеща, что гибнет образ милый,

Всем существом рванулся я к нему.

Но Красота, пылая, уходила

От человека навсегда во тьму.

 

 

Так есть она, иль нет Европы?

 

Ковыль от ветра сух и всклочен.

Течёт живой янтарь стрекоз.

В бездонном небе реет кобчик

И видит всё вокруг насквозь.

 

Даль неоглядна. Ветер свищет.

И в небо смерч встаёт столбом.

Что мы с тобою в поле ищем,

Всегда безлюдном и пустом?

 

И лишь намёком, что когда-то

Здесь был племён былинных шлях,

Курган виднеется покатый,

Хранящий богатырский прах.

 

Здесь шли бесчисленные толпы –

Арийцев диких племена.

Завоеватели Европы,

Чьи сохранились имена

 

В названьях стран, что есть и ныне,

Откуда к нам приходит ночь.

Но нет героев там в помине,

Давно уж их иссякла мощь.

 

И дух иссяк. Одрябли крылья.

Пред лже-Христом все пали ниц.

И толерантной веет гнилью

Из славных некогда столиц.

 

Так есть она, иль нет Европы?

Ответ на это будет дан,

Когда свои натопчут тропы

К ней беглецы из знойных стран.

 

Когда в Европу хлынут орды

И захлестнёт её  поток,

Что будет с ней, слепой и гордой,

Которой стал не нужен Бог?..

 

 

Проклятье князя Святослава

 

Он первый русский князь и воин.

«Иду на вы!» – его девиз.

Народной славы удостоен

За то, что в чистом поле вдрызг

 

Разбил хазарских иудеев,

От дани Русь освободил.

Но пал от происков злодеев

Могучий муж в расцвете сил.

 

Его судьба не сохранила

Царьграду гордому на страх.

И печенежская пронзила

Стрела в бескрайних ковылях.

 

И я во мгле веков увидел

В Царьграде зарево огня,

Когда он, словно древний идол,

На брег Днепра упал с коня.

 

Его языческие боги

Бессильны были в этот миг.

Ревели, как орда, пороги,

Но превозмог их грозный крик.

 

Клянясь перуновой десницей,

Пред громовержцем на виду,

Князь всем коварным византийцам

Пророчил ужас и беду.

 

Но что проклятья человека

Второму Риму, хоть он князь?

И вот прошло четыре века –

И пал Царьград. Но и сейчас,

 

Хоть полумесяца держава

Владеет градом и царит,

Над ним проклятье Святослава

Мечом дамокловым висит.

 

 

Как хорошо, что жизнь прошла

 

Ещё один уходит день.

И ночь уйдёт. Слабеет тело.

Умом овладевает лень,

Но жить ничуть не надоело.

 

Как хорошо, что жизнь прошла,

И всё пустое унесла,

Оставив лишь стихи и волю.

Подобна скошенному полю

Душа. В ней ни добра, ни зла.

 

Осталась только жажда слова

Всем людям нужного, простого.

К нему уже две тыщи лет

Взывают падшие народы,

Но не рождён ещё поэт,

Что все пройдёт огни и воды,

И вслух его произнесёт,

И мир оно перевернёт.

 

Но это Божеское Слово

Не для людских греховных уст.

Я плоти раб и не гожусь

В учителя или пророки.

Я праха горсточка в итоге.

 

Но для народа своего

В душе всегда имею слово.

Оно всегда взойти готово,

Хоть я не сеял ничего.

Был занят этим русский гений,

Соратник пушкинских прозрений,

А я лишь вымолвлю его.

 

 

И в одночасье всё сожгли 

 

Откуда Русь – из тьмы иль света?

Увы, на это нет ответа.

В каких неведомых краях

Она свершила первый шаг

В семью народов?..

 

Неизвестно.

 

Давно пора признаться честно:

Своих начал мы не найдём,

Да и зачем в потёмках рыться?

Нам, с ограниченным умом,

Во мглу веков не погрузиться.

 

Напрасно в вымыслах пустых

Мы Русь утраченную ищем.

Она давно вся на кладбищах,

Где есть места для всех живых.

 

Да, мы освоили пространство,

Создали царство-государство,

И в одночасье всё сожгли.

И вновь воздвигли, возвели

Страну-мечту…

 

И вновь сожгли.

 

Теперь виним, клянём за это,

Но не себя, а всех других.

Уже прошло России лето,

И, не найдя начал своих,

Вступила в пору увяданья

Держава, но её народ

Не позабыл свои мечтанья:

Он ими грезит и живёт,

Что справедливость обретёт.

 

Надолго ли?..

 

Никто не знает:

Ни бог, ни царь и не герой.

Скорей всего он сам сломает,

Свою мечту, своей рукой.

 

Давно пора проститься с детством

Народу. И пора начать

Жить не одним лишь только сердцем,

Но и рассудку слово дать.

 

 

 Ночь

 

Низко склонились деревья

Над тёмной водой.

Жаркое солнце

В потёмках вечерних потухло.

Месяц взошёл

Вслед за первой звездой.

В дальней деревне

Собака пролаяла глухо.

 

Серым туманом растёкся

По лугу прибрежному сон,

Чтобы никто не спугнул

Тишину-недотрогу.

Царственно ночь заняла

Свой алмазами блещущий трон

И простёрла над миром

Расшитую звёздами тогу.

 

Обрело всё живое под ней

И уют, и покой,

И спасенье от страха

Стать чьей-нибудь жертвой.

И поэта душа

Поднялась над уснувшей Землёй,

Чтоб с царицею тьмы

Пошептаться о доле бессмертной.

 

Свою звёздную руку простёрла

Над ней государыня ночь,

Позволяя насытиться

Тьмой мирозданья и светом,

И придать

Безвоздушную лёгкость, и мощь,

И величие русским стихам,

Сотворённым  безвестным поэтом.

 

Дабы от них огневыми зарницами

Вспыхнула  тьма

И на Землю просыпалась

Ярким дождём звёздопада.

И взлетели  стихи,

На двух крыльях – души и ума,

И  наполнили жизнь

Просветлённой гармонией лада.

 

 

Русский лес

 

О чём шумишь, ты, русский лес,

Под евразийскими ветрами,

Касаясь кронами небес,

И почву вглубь пронзив корнями?

 

Ты был для русских верх и низ

Вселенной лиственной и хвойной.

И ты сберёг народу жизнь

Для сечи памяти достойной.

 

Твоя дремучая судьба

Полна торжественных преданий.

Россия вышла из тебя

На Куликово поле брани.

 

Ты шумом яростным воспел

Бессмертный подвиг Пересвета.

К народу, что свой страх презрел,

Явились грозная Победа.

 

За нею вышла на простор

Россия в блеске ратной славы.

Премного было войн с тех пор

В самостоянии державы.

 

И лес всегда был крепостной

Народа русского защитой.

Он и сейчас стоит стеной

Вокруг Москвы как перед битвой.

 

 

Степь да степь…

 

Степь да степь промеж Днепром и Доном

Широко легла.

В мутном небе, зноем раскалённом,

Бьются два орла.

 

Два орла, единокровных брата,

Два орла-слепца.

От восхода бьются до заката,

Бою нет конца.

 

Рвут когтями, клювом, бьют крылами,

Грудью – в грудь.

Степь горит, и вновь бушует пламя

Воскрешённых смут.

 

Что их так внезапно ослепило

И толкнуло в бой?

Знает правду лишь Саур-Могила,

Да ковыль степной.

 

Далеко вкруг слышен злобный клёкот

Раненных орлов.

Застилают нивы смрад и копоть,

Братьев кровь.

 

Там, где  кровь вражды на всех прольётся,

Жизнь пойдёт на слом.

Треснет степь и больше не срастётся

Доном и Днепром.

 

 

Что там горит за окном?

 

Что там горит за окном:

То ли закат, то ли дом?..

Иль догорает эпоха,

Забывшая Правду и Бога?

 

Чему я свидетель?..

Кому

Поведать о том, что вершится?

Быть может, уходит во тьму

Россия, чтоб в ней раствориться?..

 

Иль зреет в её глубине

Святая мечта возрожденья?..

Но что-то не слышатся мне

Толчки, колебанья, движенья.

 

Российский застыл материк.

Нет в жизни надежды и роста.

Тяжка революций короста,

В коросте и ум, и язык.

 

Так что там горит окном?

То ли закат, то ли дом?..

Иль догорает эпоха,

Забывшая Правду и Бога?

 

 

Чуть-чуть

 

Привычка есть у нас к «чуть-чуть».

Чуть-чуть грешим, чуть-чуть нам стыдно,

Что не противимся вранью,

Чуть-чуть за родину обидно,

За то, что отдана ворью.

И воровству конца не видно.

 

За счастьем шли…

Прошли чуть-чуть,

Но не понравилась дорога.

Решили сдать назад чуть-чуть,

Завязли так, что не вздохнуть,

И потеряли Правду-Бога.

 

А это русской жизни суть.

И как её назад вернуть,

Хотя б не всю, хотя б чуть-чуть?..

 

 

А Русь всё так же…

 

Пришёл парнишка из села в столицу,

Первопрестольный златоверхий град.

За пазухой, как пёрышко жар-птицы,

Принёс стихов заветную тетрадь.

В глазах озёрных ожиданье чуда

Поэзии в хрустальном терему.

Эстеты, разомлевшие от блуда,

Рукоплескали, нехотя, ему.

 

Поэзии похмельная отрава —

Пришла известность, но он был один.

Скандалами отравленная слава

Сжигала душу, словно кокаин.

Но в нём не угасал таланта пламень.

Стихи вскипали половодьем чувств.

В них пела, обливаясь кровью, Русь,

Что в гору волокла Сизифов камень

 

Марксизма-ленинизма… Он сорвался,

Как паровой каток, давя народ,

Всех превращая в безымянный сброд.

Эксперимент, увы, не состоялся.

 

Остыло многое, но стих не остудить.

Он плещется волной людского моря:

«А Русь всё так же будет жить,

Плясать и плакать у забора…»

 

 

И так темно, так вьюжно на душе

 

В развихренной ночи

Растаял месяц тонкий.

И так темно, так вьюжно на душе,

Что самый час сгореть

И осветить потёмки

Страны, уставшей от разрух и лжей.

 

Летят ветра,

Ползут  позёмки, роясь,

В развалах стыдных для России дней,

Когда померкла в людях

Божья совесть,

И много было тех, что изменили ей…

 

Когда ж оно придет к нам –

Время Человека,

Который бы возжёг над Родиной мечту?

От лживой  болтовни,

Мертвящей злобы века

Душа народа впала в немоту.

 

Она ушла в молчанье,

Как в подполье,

Не покорившись силе и судьбе.

И только иногда

Сердечной острой болью

Напоминает людям о себе.

 

Мы променяли

Правду на Свободу,

Забыв об этом душу вопросить.

Но как вернуть её

Ослепшему народу,

И чем глаза ему, несчастному, промыть?

 

Он правды мученик,

Народ наш безответный,

И воин справедливости для всех.

И он не предал дел

И дней своих победных,

Но лёг, как раб, под бессердечный век.

 

В развихренной ночи

Растаял месяц тонкий.

И так темно, так вьюжно на душе,

Что самый час сгореть

И осветить потёмки

Страны, уставшей от разрух и лжей.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Прокрутить вверх