Ночью в тылу фашистов, завязав бой и разгромив небольшую немецкую тыловую базу, забрав своих убитых и раненых, группа капитана Ивушкина отошла в лес. В условленном месте передав раненых и убитых саночникам, сделав небольшую перекличку, лыжники диверсанты, измотанные постоянными ночными рейдами, возвращались домой. Григорий шел замыкающим, медленно двигая лыжи, уставшими и опухшими от длинных рейдов ногами. Навалившаяся дремота склеила веки и погрузила в сон. Очнулся, когда лыжи стали проваливаться в глубокий снег
«Сбился с лыжни, — подумал первое, что пришло в голову, скинул с себя дремоту, огляделся, вокруг не было никого, группа ушла вперед.
— Отстал от своих, далеко ли, шут его знает, сколько я проспал». Зевнул, и, поправив автомат, встал на лыжню, прибавил ходу, кинулся догонять группу. Страха не было, он хорошо знал маршрут и проходы к своим позициям, самое главное бы, не наткнутся на немцев или финнов. Финны хуже, звери, встреча с ними означала мучительную смерть.
Вот так же наши ребята, Серега Осипов и Ванька Ребров, в метель отстали от группы, долго плутали и вышли на финнов. Гришка передернул плечами, по телу прошел озноб от нахлынувших воспоминаний. Их нашли подвешенными за ноги к сучкам березы, вернее, нашли раздетые окровавленные тела, разделанные ножами, как разделывают кабанов. Кожа была снята со спины лентами, выколоты глаза, отрезаны уши, перерезаны глотки, и записка, примерзшая с кровью на ободранной спине «Так будет с каждым из вас, волки».
С финнами он знаком еще с финской, когда их батальон 756 стрелкового полка наступал на Карельском перешейке, знал их повадки и даже раз попал под огонь кукушки. Ему тогда повезло, а вот тем, кто остался лежать в снегу, не очень. Почти полвзвода тогда потеряли они на лесной поляне, в рыхлом Карельском снегу. Огонь вела финка, кукушка, с площадки, подвешенной к густым сучьям дерева в ельнике, окружающего большую поляну. Хладнокровно дождавшись, когда их взвод выйдет на середину поляны, она открыла огонь. Укрыться было негде, снег, да камыш. Положив взвод в снег на открытой поляне, расстреливала всех, кто пытался хоть чуть-чуть поднять голову и разглядеть, откуда ведется огонь. Стреляла хорошо, на выстрелы, в общем, больше чем полвзвода положила, пока ее не обошли краем поляны. У нее закончились патроны, даже когда полезли, чтобы сбросить ее с дерева, она отчаянно сопротивлялась, ударом приклада разбила голову бойцу, кое-как скинули ее тогда вместе с досками. Разъяренные бойцы пытались убить ее на месте, командиры не дали.
Да, опыта Грише не занимать. Финская, Бессарабия, и вот он уже снова здесь с первых дней войны, с августа, в боях, прямо с колес вагонов. Под Лоухами сцепился их второй батальон с отборными передовыми частями дивизии СС Норд. Поубавилось у фрицев сразу прыти, в 88 Архангельской собрали тоже не пальцем деланных, большинство ребят уже нанюхались пороху. Сходу под бомбежкой пошли в бой, фрицы уже находились в пяти километрах от станции, отбросили их и погнали назад. Гнали почти сорок верст, потом приказ — занять оборону на высотах. Тяжелые были бои, особенно в конце ноября, когда их батальон 426 стрелкового полка оказался в окружении. Командование полка сбежало, бросив два батальона на растерзание. Но хорошо — нашелся смелый человек, не побоялся возглавить оборону, земляк Григория с Сибири, одним эшелоном ехали, командир второго батальона старший лейтенант Строкин. Десять суток под обстрелом, бомбежками и постоянными атаками держались два батальона. Без продовольствия и медикаментов и почти без боеприпасов дрались отчаянно, нанеся противнику значительные потери. Рукопашная не раз выручала, подпускали их поближе и с окопов лопатами, ножами месили. Отбили атаку и снова в окопы, немчура минами в злости начинает закидывать. Немцы в тех боях потеряли только убитыми до трех с половиной тысяч солдат. Особо окруженных донимал голод, но голь на выдумки хитра, питались парной кониной, коней убитых кучи валялись. Нарубив конины, заматывали ее в клочок портянки, где почище, в ямку наложив, землей засыпав, разводили сверху костер, через час готово. Гришку тогда ранило осколком в правое предплечье, в тех боях на десятые сутки окружения получили приказ выходить. Почти все полегли на высотах, человек пятьдесят проскочили мелкими группами. Вышел он через болота с небольшой группой. Местный карел вывел, дай ему бог здоровья, какое только оно здоровье-то на войне, день прожил и рад. Потом госпиталь в Сегеже и снова в дивизию. Теперь Гриша автоматчик лыжной разведывательной диверсионной роты 88 стрелковой дивизии, не раз ходил он в тыл к немцам и финнам, опытный диверсант.
Григорий шел, налегая на лыжню, горячий пот пропитал его ватный бушлат, но он не сбавлял ходу, его подталкивало стремление быстрее догнать свою группу. Он шел, а вокруг тихо шумел лес, будто не было ни какой войны, зеленые лапы сосен напоминали ему родные места. Родился и вырос Григорий на Алтае, он хорошо знал лес, любил и любовался его красотой. Мальчишкой он бегал с друзьями по сограм, собирал ягоду, грибы, не боясь заблудится, научился легко находить в лесу дорогу домой по приметам и тонкостям, которые знали все деревенские мальчишки и делились ими. В десять лет соседский дед Иван первый раз взял его на охоту, уток в лесу на болоте пострелять. Дед уже старый был, сам плохо видел, но охотник был заядлый. Ружье у деда старое, капсюльное, шомполовка, через ствол заряжалась, капсюль вставишь и пали. Дед Иван заряжал ружье, подавал Гришке и, шепелявя, говорил: «Гришка, сышь, ты к камышику, к камышику подползай, сышь, тихонько раздвинь его, ствол один высунь, прицелься и пали. Да лушье целься, а то без приварка к похлебке останемся».
Хорошо научился стрелять Гриша, до семи уток за выстрел добывал на плесах болот, те густо сидели, аж черно от них на воде было.
Дед нахваливал его: «Ну и глаз у тебя, Грышка, сышь, в наверно Кирилу пошел, своего прадеда, помню его, мальцом я был, а помню. В Ляксандровку, сышь, он объявился, сразу опосля каторги, в году шесят четвертом, сошелся с Пелагеей. Офицером, дворяном, говаривали, был, за что уж его так, сышь, к нам, не сказывал. Бывало, на охоту пойдет, так до тридцати утей набивал», — шепелявил дед.
Позже, в армии обратили внимание на его меткую стрельбу и умение рукопашного боя. Сначала его, малограмотного, определили в батарею ездовым. Рослого, плотного телосложения, физически сильного, с детства дравшегося в деревне на кулачках, его быстро отметили на занятиях по рукопашному бою. Через год он был награжден нагрудным знаком Ворошиловского стрелка и переведен в стрелковую роту. Потом их полк эшелоном через всю страну перебросили в Белоруссию, а в конце ноября тридцать девятого года их сто пятидесятая дивизия была направлена на Карельский перешеек…
Краем глаза Гришка уловил, как между кустов, в метрах ста, на небольшой поляне мелькали халаты, шли на лыжах. Быстро снял лыжи, встав за сосну, снял автомат и насторожился. В этой лесной тиши он отчетливо услышал чужую речь.
«Немцы! — как током прошило сознание, быстро залег за ствол изогнутой березы, с обеих сторон по бокам его прикрывал кустарник, росший по краям поляны. — Лишь бы не заметили, может, пройдут мимо», — теплилась в сознании надежда. Немцы остановились (их было девять, скорее, поисковая группа), огляделись, поняли, что один. Повернувшись в его сторону, что-то выкрикивая, стали расходится.
«Окружить хотят, значит, будут пытаться взять живым, посмотрим, что из этого у них выйдет. Два полных диска к ППШа, набитые после ночного боя, на привале, и граната, живого и так просто они меня не возьмут», — подумал Григорий и, прицелившись в первого, дал короткую очередь. Немец подломился и медленно ткнулся носом в снег.
«Один готов», — мелькнуло в его голове. Остальные быстро залегли и открыли огонь. Пули защелкали выше, засыпая его сосновой корой и иголками, с треском ломая ветки.
«Значит, все-таки живьем настроились взять, ну эта песня у них будет долгой, постараюсь удержать их на виду, не дам им добраться до кустов, а то обойдут с боков и хана. Благо снег рыхлый, по нему далеко не уползут, а в рост сунутся, я их сразу положу».
Зашевелились гады, раздвигая снег, немцы, ведя огонь, стали подбираться ближе. Прицелившись, он резанул очередью по ближнему, который полз, высовывая из-под снега свою голову, накрытую белым, сливающимся со снегом капюшоном, пули, вздымая снег, впились в чужое тело. Немец затих. Продолжая стрелять, резко перекатился под комель толстой сосны, стоящей недалеко от него. Перегнувшись и высунув ствол автомата, не обращая внимания на снег, который набился под ватную куртку и холодом жег ему шею и спину, он выпустил еще две короткие очереди и спрятался за сосну. Он видел, что пули его, оставляя за собой длинные полосы на снегу, прошли намного выше немцев, окопавшихся в снегу.
«Опять припасы испортил, Гришка, бес тебя побери», — вспомнил он слова деда Ивана, ругавшего его за промах,… — да дед, сейчас не я, а за мной охотятся» — и горько усмехнулся. Фрицы открыли бешеный огонь из автоматов. Пули со свистом, смачно щелкая, впивались в ствол сосны, ссекая ветки кустарника. Двое немцев вскочили и, утопая в глубоком снегу, бросились к ближним кустам, пытаясь зайти с флангов. Григорий высунул ствол автомата, подавшись корпусом вправо от ствола сосны, навскидку, не целясь, нажал на спусковой крючок и выпустил очередь по одному из бежавших. Он не видел, как пуля, выпущенная из его автомата, попала в голову немцу, окрашивая брызгами крови Карельский снег, эту долю секунды он стремительно перекатился на левую сторону сосны, хладнокровно нажал на спуск, и пули изрешетили второго, автомат умолк, кончились патроны в диске. Закатившись за ствол сосны, Гриша сменил диск, зачерпнув огромной ладонью горсть снега, вытирая, остудил горевшее лицо. Немцы не стреляли, громко переговаривались, зарывшись глубже в снег.
«Вот и свела нас судьба на одной тропинке, теперь миром разойтись не сможем, им нельзя, и меня они не отпустят».
Группа капитана Ивушкина остановилась на привал, бойцы устало падали на снег.
— Не расслабляться! Сержантам проверить людей.
После небольшой переклички к Ивушкину подошел старший сержант Решетов.
— Товарищ капитан, нет одного.
— Как нет?! Куда делся? Ты понимаешь, Решетов, что это значит? Это значит, что нам обоим хана, если он ушел к немцам. Трибунал светит. Кого нет?!
— Красноармейца Батина, товарищ капитан! Он шел замыкающим в группе, опытный, не раз уже ходил в тыл, отстал, наверное, может, с лыжами что-то. — С лыжами, с лыжами! Будут тебе лыжи, когда нас в особый отдел потянут. А что если он на немцев наткнулся, и они его в плен взяли, он все проходы наши знает, а это, знаешь, что сейчас их надо менять, еще хуже, если он сам к ним ушел. Пойдем через проход, а нас там засада будет ждать.
— Не должен он к немцам уйти, товарищ капитан, земляк он мой, я его хорошо знаю, вместе с первых дней войны, надежный парень, может, догонит, подождем немного, а, товарищ капитан? — сказал Решетов, нервно напрягшись и виновато глядя прямо в глаза Ивушкину.
— Не больше чем полчаса, иначе, если не немцы, так нас свои перестреляют на выходе.
Вдруг где-то недалеко, в километре, не больше, раздалась автоматная очередь из ППШа, нарушая лесную тишину, застрочили в ответ сразу несколько немецких автоматов. Решетов вздрогнул, так неожиданно и быстро наступила развязка этого нервного напряжения.
— Это он, товарищ капитан! На немцев, наверное, напоролся, помочь бы ему, а?
— Решетов! Бери отделение и бегом к месту боя! Сразу в бой не вступай, осмотрись, если фрицев много, сам знаешь, что нужно сделать, и сразу же уходите! Снайпера захватите! Быстрей! — кричал капитан Ивушкин сквозь зубы.
Гремя палками, спотыкаясь, группа из пяти бойцов, возглавляемая старшим сержантом Решетовым, мелькая белыми маскхалатами, скрылась за зелеными лапами елей и сосен. А где-то недалеко шел бой, наполняя лес трескотней автоматных очередей, потом раз за разом ухнули сразу три гранатных разрыва.
Вот уже больше получаса Григорий отбивался в одиночку от наседавшей на него небольшой группы немецкой разведки. Немцы сменили тактику, разом кидали несколько гранат, и хоть их осколки не могли причинить ему, укрывшемуся за сосной никакого вреда, но от их взрывов снежная буза закрывала ему видимость. И Григорий хлестал очередями в эту белую пелену, не давая им за этой завесой подойти к ближним кустам у полянки и окружить его. Немцы уже находились в трех десятках метров от него, двое вели огонь с правого фланга, двое с левого, в десяти шагах от кустов. Один остался лежать в снегу на поляне, видимо, раненый, он что-то громко кричал, издавая стоны.
«Ну вот и все, еще десяток минут, они обойдут меня с обеих сторон и хана. Но живого они меня все равно не возьмут. В диске осталось не более двух-трех патронов, подпущу ближе, и вместе с ними». Григорий достал лимонку, которую он выменял у старшины за две наркомовские нормы, слегка разогнул усики кольца и положил ее рядом. Он в уме прочел молитву, которой его научила бабушка, Потом зажал в правой руке гранату, просунул в кольцо большой палец, левой взял автомат. Нет, страха смерти не было, а лишь его томило ожидание, ожидание чего-то неизвестного. Он ждал, как ждет волк перед последней битвой, знающий, что это его последняя битва. Вдруг недалеко справа резко щелкнул винтовочный выстрел, он четко определил, не автоматный одиночный, а именно винтовочный. И сразу же вслед за ним слева и справа у кустов раздались автоматные очереди из ППШа, несколько раз огрызнулся шмайсер, и стрельба стихла. Кто то кричал, матерясь на родном языке, шел к нему, пробираясь через ветки кустарника. Гришка не сразу сообразил, что это бойцы из его группы пришли ему на помощь.
— Кум! Ты где тут?! Живой. твою мать, не ранен!? — кричал подбежавший Федор Кретов.
За ним, не торопясь, шел коренастый снайпер сибиряк Сашка Иванов.
— Ты что это? Дай-ка руку суда, — сказал Федор, увидевший что Гриша пытается дрожащей рукой загнуть усики кольца, держащего чеку. — Все, кум, отпускай, зажал я чеку.
Гришка разжал руку, граната упала в снег, Федор поднял и протянул ее Григорию.
— На, Гриша, положь в карман, еще пригодится.
— Живой, чалдон! Бок в крови, что, ранен? — спросил подбежавший с остальными Решетов, поправляя на шее ремень автомата.
— Нет, по боку склизнуло, шкуру, наверное, покарябало, боли нет.
— Ты что отстал, лыжи, что ли, сломались?
— Да нет, в дрему шибануло, не заметил, как уснул. Проснулся, а вас уже не было, ушли, кинулся догонять, а тут эти. Еще маленько опоздали, и мне хана, пустой автомат, все расстрелял, граната одна осталась.
— Хорошо они тебя тут покатали, — разглядывая место боя, густо присыпанное стреляными гильзами. — Молодец, чалдон, пятерых уложил. О! гляди, один стонет, кричит, раненый, наверное. Ну-ка, Кретов, посмотри, только осторожно, смотри, чтоб не подстрелил тебя.
Федор снял автомат, взял его наизготовку, полез к лежащему в снегу немцу. Немец, видно потерял много крови, стонал, бормоча что-то по-своему. Федор посмотрел на него, он лежал в лежке, густо залитой кровью, с раздробленным пулей бедром. Кретов переложил автомат в правую руку, поднял ствол и выстрелил немцу в голову.
— Ты что делаешь! Зачем немца убил, надо было его сначала допросить, что это за группа, может, он из лесных охотников, мог бы много полезного рассказать, — накинулся на вернувшегося Федора Решетов.
— А ты что, немецкий язык заешь, или на себе его тащить собрался, ну бери, вон он валяется, оживишь, допросишь! — огрызнулся Кретов, надевая лыжи. — Ладно, пошли! Быстрей! Сейчас Ивушкин беситься будет, всем достанется. Решетов встал на лыжи и повел их за собой, щелкая палками. Шестеро лыжников двинулись к основной группе.
— Федор, ну-ка, веди группу, подмени меня, да не торопись сильно, дождись нас, — сказал Решетов Кретову, сходя в бок с лыжни, и хлопнул Гришку по плечу. — Сбавь ходу, мне переговорить с тобой надо. Смотри, Гриша, ротному не говори, что уснул, сразу под трибунал пойдешь, скажешь, что крепление порвалось, пока чинил, отстал, стал вас догонять, ну, а тут немцев заметил, спрятался, думал, что они меня не видели, пережду, пока уйдут, но они меня тоже заметили. Ну, а про бой я сам все доложу. Смотри, Гришка, еще раз так уснешь, больше можешь не проснуться. Ты же понимаешь, что я тебя замыкающим поставил, а ты проспал, а что если бы они тебе сонному мешок на голову накинули и в хвост к нам зашли? А там, сам знаешь, молодежь одна, наломали бы они нам хвоста. Ивушкин-то приказал, если что, шлепнуть тебя, чтобы ты в плен не попал, и дело с концом. Я да Кретов, кум твой, переиграли все, как увидели, что их там четверо всего осталось. А что, Гришка, правда бы, подорвал себя гранатой или бы в немца кинул?
— А что, лучше, чтобы они меня как Ваньку Реброва на березе освежевали? Выбор, Паша, у меня небольшой был.
— Это верно, ну-ка, сними лыжу, дай ее мне. — Взяв лыжу в руку, вытащил нож и перерезал ремешок крепления, выдернул его и выкинул. — Снимай свой ремень побыстрей, нож за валенок, а диск в карман запихай!
Решетов взял Гришин ремень, вставил его в отверстие лыжи и завязал петлю узлом под размер валенка.
— Ну вот и все, пошли догонять остальных.
Соединившись с основной группой, Решетов подтолкнул Гришку локтем в бок. — Пошли, ротному все расскажешь, — и незаметно подмигнул.
— Ну что ты там за битву устроил? Почему отстал от основной группы, рассказывай о своих подвигах, герой.
Решетов уловил, что настроение у Ивушкина было куда значительно лучше, чем когда он уводил группу на помощь Гришке, и он быстро выпалил.
— Товарищ капитан, четверых он уложил, пятого ранил, геройски бился, остальных мы, девять их всего было, по-моему, группа лесных охотников. Повезло парню, что на полянке успел заметить и положить, а то бы и пяти минут не продержался.
— Старший сержант Решетов, я тебя, что ли, спрашивал, или у него язык отнялся. Ну что скажешь?
— Крепление у меня, товарищ капитан, порвалось, я же замыкающим шел, — начал Григорий, ежась от крошек коры и хвои, налетевших за шиворот во время боя.
— Я же вам приказал, чтобы проверили лыжи и снаряжение перед выходом. — Я зацепился им за сучок и порвал ремешок на валенке. Пока с ним копался, отстал, стал вас догонять, на немцев наткнулся, ну, а потом бой, — выпалил Григорий заученные фразы, продолжая ежиться плечами.
— Молодец, верю, будешь представлен к награде. Ранен, что ли? — спросил Ивушкин, указывая на пятно крови на боку и вскользь глянув на лыжи Григория.
— Нет, товарищ капитан, вскользь прошла, — ответил Григорий, осматривая себя.
— Решетов, так сколько их было?
— Девять, товарищ капитан, я уже говорил, пятерых красноармеец Батин уложил, а остальных мы, — быстро отчеканил сержант.
— Пятнадцать их было, запомни это. Доблестные разведчики капитана Ивушкина ликвидировали группу лесных охотников численностью пятнадцать человек, ясно? А то штабные крысы даже на значок ГТО ему наградной не напишут, не то что медаль, это они только геройски воюют, а мы водку пьем, да в землянках спим.
— Ясно, товарищ капитан.
— Давай поднимай бойцов, пошли, пора возвращаться, а то стемнеет, не хватало нам еще на своих минах подорваться…