Штаны – широкие лампасы
Штаны – широкие лампасы,
В пивнушке пиво допоздна,
Садились мы с дружком на насыпь
И провожали поезда
Шекспир говаривал – хитер он,
Что жизнь театр, я вот вплоть
До самой смерти был актером,
А режиссировал Господь
Играть в слепую – это кредо!
Одно мне зналось на “верняк”,
Что я когда-нибудь уеду,
Запрыгнув в первый товарняк
Мне было хорошо там – мне хоть
Пускай сойдут лавины с гор,
Но по сценарию – уехать,
Вот так задумал режиссер.
Продлись там жизнь еще немножко –
Сидеть бы мне сейчас в тюрьме,
Но память спрыгнула с подножки,
Чтоб там остаться обо мне
Другая память очень ловко
На входе разминулась с той,
И в неудобной упаковке
Я увозил ее с собой
Сложилось все – не мимо кассы,
На поезд свой не опоздал,
Однажды я приду на насыпь
Где провожали поезда
Удастся – сложится похоже
На вечера тех самых пор.
И я подумаю, быть может,
Под трехлитровый разговор:
“Таких как я еще спаси, Бог,
Кто заблудился чуть во тьме,
И – огроменное спасибо!!!
За твой сценарий обо мне!”
Бросить все и прыжком в товарняк…
Бросить все и прыжком в товарняк,
Не сейчас – может следующим летом,
Я давно уже думал об этом,
Да решиться не мог все никак.
Там, где степь синеву родила,
В эту синь, в эту быль или небыль
Ускакал я туда на коне бы –
Да никак все, никак – все дела.
Вот чего я себе нагадал…
Загрустил, запечалился, в общем,
Мне не то, что б хотелось попроще,
Но понятней хотелось всегда.
Разве горе печаль? Не беда!
Да приводит она с собой думку,
И в прихожей, с плеча скинув сумку,
Говорит, что надолго сюда.
Так что Вы потерпите меня,
Ну, а если совсем не хотите,
Буду весел – тогда приходите,
А пока еще ждать того дня.
Только это все будет потом.
Как положено парню с окраин
Я бываю и зол, и отчаян,
Но пока что, пока все не то.
А пока не сгорел, не потух,
И пожить еще хватит здоровья –
Вперемешку с татарскою кровью
Жив еще ведь во мне Русский Дух!!!
Вот солнце поднимается кольцом…
Вот солнце поднимается кольцом,
Уверенно рассеивая мглу,
А утро, как похмельное лицо,
Небрито прислоняется к стеклу.
Завариваю чай – святой нектар,
Открыв окно с пейзажем на Москву,
На выдохе пускаю белый пар,
На вдохе принимаю синеву.
Как? Не пойму, но пар в себе ношу,
(мы с Небушком как парочка менял),
И паром я для небушка дышу,
А Небо синевою для меня.
И синева мне заполняет грудь,
Мне синевы охота навалОм,
И вот пытаюсь жадно так вдохнуть,
Чтоб легкие на вдох разорвало.
Мы с Небом разбегаться не хотим,
А я вдвойне, я Небушком пригрет,
Но вместо Неба входит никотин
Докуренных до фильтра сигарет.
Теперь дышу тяжелым и густым,
А жаль, до дури я к нему прирос,
Вдыхаю-выдыхаю белый дым
Докуренных до гильзы папирос.
Черный ворон
За окном, ну что за лето,
Поросло все трын-травой,
И летает без запрета
Воронье над головой.
И кричат: “Летим-ка с нами,
Ведь тебе уж не впервой,
Сбрось с души тяжелый камень…”
– “Черный ворон, я не твой”
Не впервой? Ни разу не был
Там, где небо в облаках,
У меня есть ворон в небе,
И синица есть в руках.
Я глотну воды из фляги
Под сосною вековой
– Улетай, я здесь прилягу,
“Черный ворон, я не твой”.
Слышишь, Ворон, я не падаль,
Ваше племя я знавал,
Сколько раз я в жизни падал,
Ровно столько же вставал!
Чай хлебал не лаптем ложь я,
Видно думал головой,
Занесло меня с Поволжья,
“Черный ворон, я не твой”
Посмотри, я пожил мало,
Хоть денек еще займи,
Коль земля не принимала,
Небо, ты меня возьми!
Ну а если вдруг устану,
Ты засыпь меня листвой,
И пускай я так останусь,
“Черный ворон, я не твой”
Ты запомни меня молодым…
Ты запомни меня молодым,
В этот миг в черно-белых оттенках,
Всей спиной привалившимся к стенке,
В сигаретный укутанным дым.
И лицом, будто вышел из боя,
Из дивизии целой один,
Как с удавшихся, редких картин,
Нарисованных ловкой судьбою.
Ты запомни так, чтоб не забыть,
Да и я этот миг не забуду,
Просто больше таким я не буду,
Даже если захочется быть.
Даже если признать не хотим –
Дотянуться не светит до ста мне,
А когда меня просто не станет,
Ты вдруг вспомнишь меня вот таким,
Как прошу я сейчас – молодым,
Этот дождь и с волос моих струи,
Эти пальцы мои, на лады
Добела прижимавшие струны.
И поверь – это все не со зла я,
После жизни пускавшейся вскачь,
Обо мне ты тихонько поплачь,
Видно я это втайне желаю.
Так запомни во мне все подряд,
Может, больше не выпадет случай,
Без прикрас, бесконечно везучим…
Вроде так обо мне говорят.
И прости мне мой этот порыв,
Если я побыстрей довекую,
Что предрек тебе долю такую –
Вспомнить друга, его пережив.
Я пил за нас. Алаверды…
Я пил за нас. Алаверды!
Когда нас со свету сживали,
Но жили мы и тем горды,
Что нас не съели, не сжевали.
Когда ж, по полкам разложив,
О нас обломанные зубы,
Они рыдали, каждый жив,
А мы кричали, Вот грозу бы.
Хватало время за грудки,
Ведь мы у времени в гареме,
Но выживали мы, братки,
Мы, наплевавшие на время.
И было сладко нам вдвойне,
Когда нам рвали губы вожжи,
И эта сладость по спине
Пускала волны влажной дрожью.
Мы будто мелкий кровосос
Всегда наглели, лезли в уши,
Но в нас всегда был слышен “SOS”,
То бишь: “Спасите наши души!”
И был всегда у нас стишок,
Который даривал нам бодрость,
Мы их достали до кишок,
Его читая вслух на одре.
И задевали облака
Церква крестами – куполами,
А облака в цвет молока
Надежно плавали над нами.
Мы все входили в голытьбу,
Живя к застолью от застолья,
За ручку брали мы судьбу
И приглашали к нам за столик.
А оставаясь с ней одни,
Я подливал в стакан ей сотку,
Так добавляла к жизни дни
Спьяна за налитую водку.
Вот если кто-то и дожил,
Свою судьбу хранил и нежил,
Но не хватало наших жил,
Выходит, с нас никто и не жил.
И вот досталась доля мне,
Другим такую не желаю –
Здесь весны пьяные вдвойне,
А осень очень пожилая.
Но все же был всегда рад Вам,
И разговор не затевай,
И потому… Нет! Ша, братва!
Я все…хорош. Ты мне не наливай…
Фонари привычно-белым светом…
Фонари привычно-белым светом
Ищут вновь, но не находят дна,
Даже я, не верующий в это,
Знаю – ты сегодня не одна.
Просто без звонков и без прелюдий
Постучали-позвонили в дверь,
Вроде бы совсем не злые люди,
Из краев, где я живу теперь.
И зашли к тебе, должно, а как же!
Между делом, вроде, говорят
Обо мне, такое порасскажут,
Только ты не верь всему подряд.
Был бы рядом, вот тогда спросил бы:
“Что ж ты веришь болтовне любой?”
Не поверишь им – тогда спасибо,
А поверишь… ладно, Бог с тобой!
Может, встретимся когда – пока же
Не пиши мне – все напрасный труд,
Потому что адреса не скажут,
И письма мне не передадут.
Им так интересно, аж до смерти,
Это я могу предположить,
Сколько в этом маленьком конверте
Ты сумеешь сердца уложить.
Ты представь, как эти два страдальца,
Щурясь в тусклом свете, при луне
Будут тыкать бесконечно пальцем
В то, что предназначено лишь мне.
Только все равно, я чую кожей,
Ты черкнула пару строк уже…
Оттого-то у тебя в прихожей
Натоптали словно мне в душе.
Это все – не насолить мне чтобы,
Не гони их сразу, просто ты
Знай, что это вовсе не от злобы –
От какой-то темной простоты.
Лучше вспомни ловкий тот маневр,
Чтоб я не забыл когда-нибудь,
Сам Господь, закончив свой шедевр,
Капнул тебе родинку под грудь.
А пока, как ни смотри, не будет –
Нету дна в дворовой темноте,
Потому что время, может, люди,
Ну, а может, фонари не те…
Сердце из папье-маше…
Сердце из папье-маше
Бьется не сердечно,
А любовь в нем, та вообще,
Очень быстротечна.
И таких хоть пруд пруди –
Насти и Наташки,
Вот у них молчит в груди
Скомканной бумажкой
Не раскрывшийся бутон
В мертвенном покое,
Разверну сердечко то
И сверну другое.
В грудь ей спрячу, под пальто,
В нем зажгу огонь я,
Пусть не так стучит, зато
Кровь по жилам гонит.
Дальше будет как в кино –
Ей и мне на радость
Кровь, как старое вино,
Вновь поднимет градус.
Поклянусь на той крови,
А она поверит –
Кровь не бродит от любви
И не плесневеет.
Сколько лет и сколько зим
Проживем? Пока же
Время знает, поглядим,
Время все покажет
Метель
Как в зрительном зале
В окошке метель.
Врачи приказали
Вернуться в постель.
Но тяжко в постели,
Такие дела.
И выйду в метель я
В чем мать родила.
Снег бьется мне в стекла,
Непрошеный гость,
Подушка промокла,
И простынь насквозь.
Как долго я болен,
Так лучше бы в гроб.
И выбегу в поле
В по горло сугроб.
Дойду ли? Я верю.
Всем весом удар
В тяжелые двери
Врывается пар.
Снег остр и колок
Вдруг ухнет в меня,
Как тыща иголок,
металлом звеня.
Снег лица припудрит
Остывших берез,
Запутает кудри
Немытых волос.
Замерзну и значит
Гоню себя прочь,
Где женщина плачет,
А с ней моя дочь.
Навроде протеста
В поля без ружья
Метель как невеста
Все тянет в мужья.
Эй, Вьюга, все крошишь?
Какой же я муж?
Далек от святоши,
Не светел к тому ж.
Ревнивый твой ветер
Застудит до пят.
Да был бы я светел,
Навряд ли б был свят.
Тем боле обидно –
Простой же мужик.
Замерзну я, видно,
Как в песне ямщик.
……………………….
Спокойствием в двери
Рассвет постучал.
Пускай мне не верят,
Я, правда, скучал.
К своим ли, к погосту ль
Казалось бреду.
А это я просто
В горячем бреду.
Колоколенка
А погода – Боже мой –
На окне моем синички,
С моих слов письмо домой
Пишет маме медсестричка:
“Мама, вишню посади
Перед окнами, что в зале,
Все осталось позади,
Буду жить – врачи сказали”
Грязный свет через плафон,
Вижу тени я и вроде –
По ночам я слышу звон
С колоколенки напротив.
Сколько лет и сколько зим
Прожил, я уже не помню,
Потому как до седин
В двадцать лет дожил неполных.
Я не знаю, что в Кремле
Порешили, но, похоже –
Прикипел бушлат ко мне –
Сняли, мама, вместе с кожей.
А потом был промедол,
Я лежал там опаленный,
Операционный стол,
И хирург был удивленный.
Кровь отяжелела в ртуть,
Пулей быстрой незаметно
Под медаль пробило грудь,
Может лучше бы посмертно.
Все менялись впопыхах
Две сиделки у кровати –
Утро в стираных бинтах,
И закат в кровавой вате.
Снова колокол в ночи
По ушам ударит больно,
Почему мне врут врачи? –
Нету рядом колокольни.
Не услышать на земле
Им – простым, земным светилам…
Может быть, тогда по мне
Колоколенка звонила…
Скольжу… скольжу… иду, скользя…
Скольжу…скольжу… иду, скользя,
Вороны с галками хлопочут,
Боюсь упасть, упасть нельзя,
Не дай Бог шлепнуться – затопчут.
И не смотря на эту рань,
Всегда найдется место брани:
“Мол, развалилась эта пьянь!
Проходу нет от этой пьяни!”
По одиночке и гурьбой
Обходят как лежачий камень,
Но кто-то скажет: “Неживой…”
И рядом вдруг всплеснут руками.
Толпа. Откуда? Тут как тут!
У нас случись переполох чуть –
Как куры бабы набегут
И закудахчут, и заквохчут.
Вороны, галки на столбе
Сидят – недобрые старухи,
И вот уже по той толпе,
Бабьем украшенные слухи.
Чумою черной поползли,
Мешая грязь со снегом белым:
“Двоих вот только увезли!
Один, как пить дать, с огнестрелом!” –
Да громко так, во все базло,
Ну, а потом уже вполсилы:
“А бедолаге не свезло –
В карете места не хватило”.
Ну, а под занавес пассаж –
Тут малый с видом наркомана,
Сердечный делая массаж,
Умело шарит по карманам.
Сначала подняли с земли,
Все ж как-никак – оно добро вам,
Но вот и шапку увели…
Была, по-моему, бобровой.
Вот как закончить можно путь,
Пора задуматься о вечном.
Не дай, Господь, когда-нибудь
Мне так же – с приступом сердечным.
Миллениум
Обернулся лишь раз и опять в ноябре
Я на Волгу задумал побег,
Но идут холода, и к тому ж на дворе
У меня скоро выпадет снег.
Он замучит меня чередою ночей,
Их длиною от сих и до сих.
Снег падет на страну, и он будет НИЧЕЙ,
А ничей – это значит на всех.
Но это неважно, неважно и то,
Что спички скучают в кармане пальто,
Что в тысячелетии, последний за век,
У меня на дворе скоро выпадет снег.
Я узнаю его, он приходит не вдруг,
Он всегда раз в году приходил,
Он всегда забирал моих лучших подруг
И самых лучших друзей уводил.
Одиночество, я точно понял – не грех,
Да и много ли взять с дурачья,
Но страна как тот снег снова будет на всех,
А на всех – это значит НИЧЬЯ.
Но это неважно, неважно и то,
Что спички скучают в кармане пальто,
Что в тысячелетии, первый за век,
У меня на дворе скоро выпадет снег.
Снег закроет пути самый плотный завес,
Самый плотный в той дикой стране,
Где проснуться с утра, как награда с небес,
А заснуть – как награда вдвойне.
Попаду ли теперь к величайшей из рек,
Попаду ль на минуту туда?
У меня на дворе скоро выпадет снег –
Это значит придут холода.
Но это неважно, неважно и то,
Что спички скучают в кармане пальто,
Что в тысячелетии, который за век,
У меня на дворе скоро выпадет снег…
Хали-Гали
Эх, хали-гали, колеса стерлися,
Вы нас не ждали, а мы приперлися.
Мы крещенные серпом-молотом,
Сталин с Лениным – грудь исколота.
И хотя всего еще мальчики,
Колокольчики-одуванчики –
Очи страстные, очи черные,
Да и кровь у нас кипяченая,
Кипяченая, очень липкая,
Да еще хребты, ох, не гибкие,
Я слезой щеку ополаскивал,
То, что жизнь к таким вот не ласкова.
Она пыжится, все исподтишка
Нам хребет сломать, да тонка кишка,
Жизнь и свет, и тьма, и наука нам –
Счастьем лыковым, горем луковым.
Под рубахою нашей тельники,
Да еще кресты там нательные,
Долго ахали, долго охали –
потерялись мы меж эпохами.
Эх, уйти бы в скит жить, предложь кому?
То ль по-ленински, то ль по-божьему,
Показалось мы все прозревшие –
От свободы мы одуревшие.
Ну, а в наших снах Воля в путах ли,
Только в трех соснах перепутались,
Да и в грязь дорог каждый врос поди,
Может, ты б помог, слышишь, Господи?!
Мы согнем хребет, не сломается,
Будем век тебе в ноги кланяться,
А коль лучшею паствой выйти нам,
Так замучаем челобитием…
Я удивляюсь как юнец…
Я удивляюсь как юнец,
Что люди, время – все по кругу,
Ну вот опять не стало друга,
И сигаретам вновь конец.
Такое ж, как вчера, метро
Затянет внутрь стеклянной дверкой
Пусть согласившееся сверху,
Но не согласное нутро.
Да только ты его не тронь,
За ночь бессонных философий,
И снова утро, черный кофе,
Опять вчерашнее метро.
Который день (числом за сто)
Самоубийцы на карнизах,
Опять коллеги-жополизы
И не… но этих меньшинство.
Дзинь-дон себе, тик-так, раз-два,
Как это просто изначально,
А значит этим гениально,
И тем же хуже воровства.
А сигаретам вновь конец…
И вот опять не стало друга,
И люди, время – все по кругу,
Я удивляюсь как юнец
Я знаю первых…
Я знаю – первых и второстепенных
Когда-нибудь настигнет жадный тлен,
Я знаю – Смерть не принимает пленных,
Да я и сам не сдался б в этот плен.
Я жизнь живу под запахом кадила,
Я смерть умру, как надо, не боясь,
Она всю жизнь вокруг меня ходила,
Она всю жизнь след в след за мной плелась.
Догнать меня не бросила надежды,
И как-то раз она меня нашла,
Но приняла мой черный цвет одежды
За траур, обманулась и ушла.
Она идет на голос и на запах,
Вокруг себя рассеивая жуть,
Когда-нибудь в окостеневших лапах,
И я, и это точно, окажусь.
Нет боли, нету страха, и тоски нет,
Что тосковать? Вопрос уже решен!
Снимите шляпы! Ведь она не скинет
С облезлой черепушки капюшон.
Не побежден, и знайте – я не сдался,
Но перед смертью крикну, не стерпев:
“Жизнь! Потанцуй со мной в предсмертном вальсе!
И не забудь меня, осиротев.”
Я все старые песни свои позабуду…
Я все старые песни свои позабуду
И стихи все зарою, пред этим сожгу.
Не заденьте меня, и я больше не буду
Ни писать и ни петь, и ни дергать струну.
По ночам буду спать, а не скрябать пером,
Недостатки свои я заранее прощаю.
А когда подойду уже к самому краю,
То слова вырубать буду я топором.
А когда я под старость пойму – прожил зря,
Не успел уловить я за жизнь мудрость в слове,
Пусть меня заглотнет перед ночью заря,
И никто не заметит тогда моей крови.
И никто не отпустит тогда мне грехов,
Не положит цветов к подножию бюста,
И никто не прочтет моих старых стихов,
Это значит, вокруг меня будет все пусто.
Пусть смешалось во мне все и зло, и добро,
Но услышат пускай через песню как стоны,
Шестиструнное ты мое серебро,
Да куда ж я теперь без твоих перезвонов.
Умирать – так красиво…
Умирать – так красиво. Любить – так королеву.
Вот это по мне, вот это по мне.
Я помню, жил и любил,
Я не помню где.
Там вкус любви – вкус помады с водкой напополам
Там можно забыться, когда сильно пьян.
Но всех, кто забылся, под холодный душ.
Там нету поэтов, там скрежетание душ.
Какие стихи, материться б суметь.
Поют там – молчат через слово,
А святого осталось – мать да отец
У каждого, в общем, второго.
Там боятся судьбы,
Там с судьбою на Вы,
Там рождаются дети и кричат,
Увидев, куда попали они.
Счастливый билет там – в горле комком,
Там можно вперед, но только ползком.
Но отчаялись все, кто уж постарше,
Там можно орать до хрипоты, до фальши.
Плохо ль, хорошо – никто не спросит,
Никто не заглянет в глаза,
Там ненавидят всех, кто ПРОТИВ
И не уважают тех, кто ЗА.
Но умирать – так красиво, любить – так королеву.
Вот это по мне, вот это по мне.
Я помню – жил и любил,
Я не помню где
Пока ты со мной…
Дай в дорогу мне хлеба и тепла,
Дай раскрашенных снов,
Раз горит, так пусть уж до тла,
Любовь
Пока ты со мной,
Пока ты рядом, здесь.
И на пыльных туфлях я пишу твое имя
И котомка полна твоим хлебушком,
Мне ни капли не жаль, что не стану седым я,
Небушко!
Пока ты со мной,
Пока ты рядом, здесь.
Входит вечер ко мне, как восвояси,
Так уверенно, что его я впущу,
И хотя я так ждал твое: “Оставайся”,
Ухожу. Не жалей. Ведь и я не грущу!
Пока ты со мной,
Пока ты рядом, здесь.
Осень
Пропало солнце, пропала тень,
И я стихи пишу на стенах
О том, что тошно мне, и каждый день
Я ощущаю свою никчёмность.
О том, как сильно хочу быть с тобой,
Не видя света, как крыса в подвале,
Я не любуюсь золотой –
Осень с неделю, как настала.
На грудь мне давит духота,
И в карты прут одни лишь черви,
А козырь крести – чернота
Всегда была почему-то первой.
И все шушукаются за глаза,
И множатся сомненья черви,
Мне б помолиться, да образа
Не отскоблить от копоти и черни.
Ну ладно, я и так,
Беду пусть Осень возьмет от сих до сех,
Да вот смеюсь сквозь слезы, как дурак,
И как дурак реву сквозь смех.
Осень кроит, не ровный покрой,
Поминая кончину свою,
А мои нервы стали тонкой тетивой,
Но как не целюсь – мимо цели бью.
А Осень вдарила в пах мне,
От ярости, запутавшись в словах,
Но все же Осень детством пахнет –
Мы жгли листву с соломой на полях.
Осень – баба что надо,
За такую всю жизнь отдают,
Мне б полжизни отдать – бумага с гитарой,
Остальные полжизни возьмут.
Я лицом в кучу листвы уткнусь,
И прольются туда все мои стоны,
А уйдет-покинет, так я напьюсь,
И буду петь, орать с балкона.
Я нытику-ветру глотку заткну,
Не попадусь я в сети черных дней,
От вас всех в Осень я уйду,
Расправившись с никчёмностью своей.
Я себя не берег…
Я себя не берег и угробил,
Самого я себя не любя,
По есенински молодость пропил,
По высоцковски пропел себя.
Я приду с цветами и с речью.
Розы колют, как будто игла,
Не научен я жизнью беречься,
Так хоть ты бы меня сберегла.
Ерунда то, что простужен,
Мотыльком на свече догорю.
Если только такой тебе нужен –
Я тебе себя подарю.
Я тебе даже мыслью не лгал,
Это грех, а душа их не сносит.
Сохрани все, что я написал,
И меня, влюбленного в осень.
А когда зачахнут здесь вербы,
В нашем симбирском краю
Подними меня в чистое небо
И со мной потеряйся в раю.
Я людями при жизни обласкан,
Потому не старик, не юнец
Я умру – развеселая сказка,
Вот такой вот счастливый конец…
Молодеют фотографии…
Молодеют фотографии,
Это значит – мы стареем,
Скоро всем по эпитафии…
Вот бы знать, кому скорее.
Жить так хочется, но все же
Точно знаю наперед,
Тот, кто к Господу был вхожим,
Тот до старости умрет.
Не боявшийся Фортуны,
Точки ставя все над i,
Жилы вытянув, как струны,
Нервы вытянул свои.
Даже лопнувшие вены,
Завязавши в узелок,
К горизонту шел сквозь стены,
К небесам – сквозь потолок.
Хорошо бы все, а коли
Случай сориться с душой,
Душу мучал алкоголем,
Вытравляя анашой.
А потом коней к обрыву,
Погоняя “Но” да “Ну”,
Если жить, тогда с надрывом,
А спасая всех, тонуть.
В центре иль у околотка,
Хочешь там, а хочешь тут
Будем петь, покуда глотку
Тишиною не забьют.
А у самого обрыва,
Прям у краешка впритык,
Будем петь, пока не вырвут
Негодующий язык
Если Жизнь тебя убила
Возле неба, что без дна,
Пусть останется она,
Та, которая любила…
Подумал вдруг и…
Подумал вдруг и… удивился,
Что запрягают вороных
Тому, кто жить поторопился
В дорогу раньше остальных.
Пускай дорога заклубится
Эх, не застрять бы где промеж,
Сижу, курю – мне скоро тридцать
Не чтоб, но все-таки рубеж.
А сколь еще мне спустят сверху,
Надеюсь тридцать – не черта
Та, за которой все померкнет,
Та, за которой ни черта.
И чтобы каждый день был ценен –
уверен – струн еще нарву,
Ведь скоро я почти Есенин,
Почти… даст Бог переживу.
С друзьями дО черта допиться…
Но, кажется, в мои срока,
В свои, совсем еще не тридцать –
Мне не дожить до сорока.
Я прогоню коней по краю,
Ведь все равно потом за край,
А прискакав к воротам Рая,
Пойму – меня не примут в Рай.
Ну что ж… возможно в гости к Богу
Придется раньше остальных.
Чего тянуть? Пора в дорогу!
Эй, запрягайте вороных!!!
Который год…
Который год, опять по новой
Такая скверна на душе,
Опять врачи, опять то слово,
Мол, Вам достаточно уже.
Который год! А этот парень
С тяжелой думой на челе
Семь дней назад, еще с гитарой,
Еще чуть-чуть навеселе.
Семь дней назад прокуковало
И помутнели в раз глаза,
Чуть пережал – резьбу сорвало
И отказали тормоза.
Семь дней всего, а в эту цену –
Все откровения весны,
Что тридцать лет башкой об стену,
А этой стенке хоть бы хны.
Не сотряслась и не прогнулась,
Как и стояла – тяжела,
И ни разок не содрогнулась,
И даже трещин не дала.
Не применим, никем не признан,
А сколько их, таких парней,
Кто выключал себя из жизни
На эти самые семь дней.
Внутри меня…
Внутри меня все что-то просит,
Но просит ЧТО, не знаю сам,
Хотя прошлась легонько проседь
Своей рукой по волосам
Но юность в сердце задержалась…
Пока душой не очерствел –
Еще испытываю жалость,
Когда шагаю по листве
Эй, приходи хоть кто – болею,
Гостеприимством отплачу,
Держи свой шаг через аллею,
В моем окошке, на свечу
Я расскажу тебе все тайны,
Но лишь на ушко – втихаря –
Все то, что будет – не случайно,
А все, что было – все не зря
Нет, не сказать, что от сохи я,
Но работяга, ё-моё,
Я подарю тебе стихи и…
И одиночество мое
А не сегодня? Ну так что же…
Надежду нА сердце ношу –
Ты приходи тогда как сможешь,
А я свечу не погашу
Но только чтобы все не наспех,
Я все равно один – ничей,
На этот случай (дело к Пасхе)
Припас достаточно свечей
В моем окне, в анфас и в профиль
Я отражением своим
В нем черен, словно черный кофе
И словно кофе растворим…
Декабрь
Прошагаю матроской походкой,
Спрячу руки в карманы, в бока,
И о том, что в завязке я с водкой
Не жалею ни капли пока.
Встал мне в горле мороз до икоты,
Справа, слева – с обеих сторон,
Кашлял ветер в лицо мне мокротой,
Мертвым карканьем сонных ворон.
А по жилам, вскипев от мороза,
Отдымившись, остыла вода.
Обнялся с обнаженной березой,
Ни одну не обнял бы вот так.
И в награду присниться мне лето,
Наяву – тихо, тяжко – всерьез
Протянули мне руки скелеты
Насмерть закоченевших берез.
Знаю, что принесут завтра волки,
Они бродят везде по земле,
Весть о том, что на скованной Волге,
Ты скучаешь одна обо мне.
А декабрь, разодранный в хлопья,
Та же участь у всех декабрей,
Ранен в сердце рябиновой дробью,
Расплескал кровь на грудь снегирей.
Он прошепчет в предсмертном изгибе
Через сухость обветренных губ:
“Страшной будет твоя, брат, погибель,
Оттого, что ты, брат, однолюб”.
Я замерзну на этой аллее,
От тех слов, что декабрь сказал,
Вот тогда, может быть, пожалею,
Что под зиму я пить завязал.
Пасха
Как это надо понимать,
Средь этих комнат,
Мне все никак не снится мать,
Иль я не помню?
Хотя о чем моя печаль,
Как мне приснится?
Когда все больше по ночам
Мне вновь не спится.
В такую ночь ко мне не лезь –
Смотрюсь в апрель я,
Не надо! Это не болезнь,
И не похмелье!
И душно, как перед грозой.
Болит чего-то,
Хоть вышло б пОтом ли, слезой,
А лучше рвотой.
Бывало. Пройдено уже –
Когда приперло –
Все, что накоплено в душе,
Выходит горлом.
Все, что без меры, что лишка –
За край крикливо –
Наружу просится кишка
И давит ливер.
За то, что выхода ей нет,
Прет в одночасье,
Все, что копилось столько лет –
Все несогласье.
Что не желаю быть как все!
Уж извините!
Что я не спица в колесе,
Что я не винтик.
Не жалуйся тогда, не ной,
Я и не ною –
Хожденье легче по прямой,
Я пру кривою.
Не то, чтоб я упрям слегка,
Хотя немало,
Да просто мне прямых пока
Не выпадало.
Не распуститься, не расцвесть
И все яснее,
Что не комфортно стало здесь,
Что все теснее.
Себя, хотя совсем невмочь,
Не жаль ни грамма,
Так хоть бы просто в эту ночь
Приснилась мама.
У счастливого начала…
У счастливого начала
Часто так худой конец,
Как-то двое потеряли
Пару золотых колец
У любви есть тоже квота,
Разливаясь в голосах.
Только он забыл чего-то
В ее светлых волосах
С берегов красивой речки
Он отправился туда,
Но остался человечек
Между ними навсегда
И вернуться не наметил
В край нечёсаных дождей,
Иногда приносит ветер
Весточки из тех степей
На челе носил тяжелый,
Спелый лавровый венок,
Но толпою окруженный,
Он остался одинок
Пойдем со мной, хорошая…
Пойдем со мной, хорошая,
Пока я молодой,
Пока не запорошило
Мой волос не седой.
Пока есть силы резвые,
Да и ты в цвету.
Лови момент, что трезвый я,
А после я уйду.
Пройдем с тобой в обход от луж,
Возьмем с тобой вина.
И я один так долго уж,
И ты давно одна.
Пусть времечко песочится,
Я посмеюсь над ним.
И то, что очень хочется,
Друг другу додадим.
Давай не будем пошлыми,
Я резко отшучусь.
Не спрашивай про прошлое,
Я все равно смолчу.
Пойдем со мною, верная,
Ты не сулила мне
Была б со мной, наверное,
Была бы ты как все,
До смЕрти словно в сказке я,
И дО смерти любим.
Ты будь со мною ласковой,
Какой была бы с ним.
И я уж постараюся
Скрыть недовольный вздох.
Наутро мы покаемся,
Ну а пока – дай Бог.
Погода нынче скверная,
При чем тут, вот дурак,
Гитара – вот кто верная,
А Вы совсем не так.
И так нежна печаль твоя,
За это я прощу,
Не обо мне, да вот и я
Не о тебе грущу.
Отбрось дела постельные,
Послушай, помолчи,
Послушай акапелльные
Мелодии в ночи.
Ах, как по подоконнику
Звенят колокола.
Сердечко что-то больно мне,
Такие вот дела.
Красивая, не всклочена,
Пойдем со мной на страх,
Сегодня за все плочено,
Я нынче при деньгах.
Прости меня, хорошая,
Должно быть, я напьюсь.
Пока не запорошило,
Пойду, ее добьюсь.
Сегодня я поцапался
Из-за тебя в беду,
И не прости остаться, я,
Я все равно уйду.
Зачем тебе, хорошая,
Такой я молодой,
Такой не запорошенный,
Такой я не седой.
Как случилось все тогда?..
Как случилось все тогда?
Выпад, нож, удар, бросок, и
Вдруг замкнуло провода
С напряжением высоким.
Стон, завязнувший в зубах,
Еле вытиснул наружу,
И согрело струйкой пах –
Неприятно в эту стужу.
Я зарезанной овцой
Стек движением неумелым,
И румяное лицо
Стало белым, белым мелом.
Не орал и не кричал,
Тихо лишь просил воды я.
Помню руки у врача
Еще в силе, хоть седые.
Шил он лихо, как портной,
Фигу не держал в кармане.
Ворожил все надо мной,
Колдовал все и шаманил.
Медсестричка – Шаганэ,
Ты моя, но звали Оля,
Что-то все колола мне,
Напрягаясь, но без боли.
Муж, наверное, студент,
Знает встречу, что на Эльбе.
Встретил я б тебя, ну где?
Где-нибудь, не разглядел бы.
Муж не сводит на балет,
Не тебе достались пенки,
Ты в неполных двадцать лет
У хирурга в ассистентках.
Вот систему мне сейчас
Вводишь в вену неживую,
Ты, наверно, в первый раз
Видишь рану ножевую?
Не в песце, не в соболях
Ты уйдешь с работы рано.
Эта не болит, болят
У меня другие раны.
Ты, наверно, не поймешь
Изначально патогенны.
Их не склеишь, не зашьешь,
Не просветишь их рентгеном.
Но на том и на ином
Вам спасибо, что зашили.
Раны-то мои давно
Все забыли, все зажили…
До тепла
Стоит себе, совсем ничей
Фонарь, роняя черный профиль,
Длиною в несколько ночей
Я у окна – с остывшим кофе.
Стоит себе, совсем один,
В далеком, тридевятом царстве,
Где будет сладким апельсин
И будут горькими лекарства
До тепла…
Как фонарю, и в этом суть,
И мне стоять на том же месте,
Где безошибочно на грудь
Окно наводит перекрестье.
Цветные, как мультфильмы, сны
Смотреть уже какую зиму,
Теперь надолго – до весны,
Деревьям в страшной пантомиме.
До тепла…
И если все пока как встарь –
Рождаем тень своим же светом,
Пусть на своем стоит фонарь,
Задев всех, кто не так, при этом
Так стой и ты – еще октябрь,
И вроде, надо б шапкой о оземь!
До самых пор, пока хотя б,
Совсем не запорошит озимь
До тепла…
Наледь, приоткрыта дверца…
Наледь, приоткрыта дверца,
Холодно – еще б…
Я нырнул в подъезд погреться,
Где-то средь хрущоб.
Пахло в том подъезде супом,
Как голодный зверь,
Я стоял, уставясь глупо
В запертую дверь.
А потом, когда немножко
Я в себя пришел,
Все заглядывал в окошко,
Там, где хорошо.
За окном тепло, к тому же
В тот, не мой уют,
На сегодняшний на ужин
Супчик подают.
Там хозяин в свежей майке
Как купец товар,
Хвалит добрую хозяйку
За такой навар.
Все глядел во все глаза я,
Как к нему бочком
Встав, она все подрезает
Сало с чесночком.
Как в дешевой оперетке
Враз прибрал понты,
Вспомнив мамкины котлетки,
Папкины манты.
Будет мне уроком школьным –
Что ж мне не спалось?
Не пилось, не елось что ли,
В общем, не жилось?
И во что в тот вечер верил,
Когда в лодке встав,
Я веслом толкнулся в берег
Из пахучих трав.
Да какой же, люли-люли,
Я затеял спор,
Если вечер тот, в июле,
Помню до сих пор.
Только разве это повод,
Чтобы всей душой
Плюнуть и уехать в город
Тесный и большой.
В чем-то пусть ни “Бе”, ни “Ме” я,
Но упрям до слез,
Впрягся, значит, как умею,
И тащу свой воз.
Дни и месяцы, и годы
Пот со лба – тяну,
Потому что я породой
В жилу батину.
Двинув чуть тяжелой бровью,
Так сказать могу:
“Дал мне Господи здоровья,
Пожалев быку!”
Коль тебя, такого склада,
Кто-то взял – сложил,
Значит, очень было надо,
Чтоб таким ты жил.
Рано, поздно, все ведь просто –
День придет, когда
Вырывается без спросу
Птенчик из гнезда.
Должен в жизни быть поступок.
До сих пор при том,
Если где запахнет супом,
Вспоминаю Дом.
Я жил тогда, когда еще…
Я жил тогда, когда еще
Жил при социализме,
Я чуял братское плечо
И шел к прекрасной жизни.
Вступал в ряды я октябрят,
А после в пионеры.
“Кем хочешь быть?” – спроси ребят,
Все: “Милиционером!”
А жизнь горела как свеча
И в очередь манила,
Назвали Лампой Ильича
Какое-то светило.
Мы думали, что надо так –
На колбасу копили,
Положен каждому верстак,
И Ленина любили.
А надо нам построить ГЭС?
И для нее есть место,
По рекам мы сплавляли лес,
Ну а куда? Известно?
Военный лег на полигон,
Шахтеры все в завале,
Да сколь народу полегло,
И как же их всех звали?
Вот лесосплавщик – барин рек,
Доярка – героиня,
И вроде каждый человек,
У каждого есть имя.
И было слышно тут и там:
“Долой весь РОК и Твисты!
Ишь, только не хватало нам
Брать у капиталистов”.
Но догорела та свеча…
Дояркам после дойки
За место лампы Ильича –
“Прожектор Перестройки”.
Запели в новое ду-ду,
А мне семь лет от роду,
И как в семнадцатом году
Вся “Власть, Земля народу!!!”
А жизнь пошла тупей осла,
И тот противный берег
Гуманитарщину нам слал
Из всяких там Америк.
И до сих пор мне не забыть –
Конец СССРу,
И не хотелось больше быть
Мне милиционером.
А позже ПУТЧило страну
ГКЧП там всяка,
И лезла Родина в войну,
А знала – войны – «ка-ка».
Рубеж веков уж двадцати,
Как голову сносили?
А все же, как тут не крути,
Ведь все равно – Россия!!!
Зажил как бык…
Зажил как бык,
На все мычу,
Сглотнул язык,
Хожу, молчу.
Все это ложь,
Что хохочу,
чего предложь –
Не захочу.
Да что тут, в общем, говорить,
Чтоб для души, для тела,
Вот звали тут пивка попить,
Мне даже не хотелось.
А где душа – там пустота,
Где тело – там обмякло,
И все что находилось там,
Тихонечко иссякло.
Как в мрамор влит,
– Должно того?
Чего болит?
– Да ничего.
– Да ладно с ним,
Ну с этим всем!
Поговорим?
– Да не о чем.
О чем тут можно говорить,
Нет ни души, ни тела,
Чего б такого сотворить,
Чтоб что-то захотелось.
Чтоб пустота с моей душой,
Чтоб не дружила вовсе,
В расплату водка с анашой,
Ну сколько ни попросишь.
– Давай стихи!
– Я не могу.
– А ты смоги,
Согнись в дугу,
В бараний рог
На всем бегу,
Ведь раньше мог!!!
– Ща не могу!
Нет ни желанья, ни монет,
Душа давно вспотела,
Душе вспотевшей места нет
В таком же точно теле.
И бьется бешено внутрях,
Стучит мне в ребра сердцем,
Я завтра убегу с утра,
Навек, чтоб отвертеться.
Голова набита чем-то ватным…
Голова набита чем-то ватным,
Мягким, но тяжелым, а еще
Бесполезным, ни во что не складным,
Это плохо, вряд ли хорошо.
Не горит, а потихоньку тлеет,
Лучше бы была совсем пустой,
Раньше голова была светлее,
Говорили даже – золотой.
“Не жалею, не зову, не плачу”,
Тупо так смотрю в вечерний мрак,
Знаю все, должно быть все иначе,
Знаю все, не знаю только – как.
В этой тишине послезакатной
Кажется все чаще и верней,
Может, голова и стала ватной
Оттого, что слишком много в ней.
Видно, накопилось столько, только
Не найдешься там, взгляни – ни зги,
Разложить бы в голове по полкам
Все, что засоряет мне мозги.
Или лучше выкинуть все сразу,
Вымести как сор, как грязь, как мразь,
Излечить как старую заразу,
И забыть, и позабыться враз.
“Не жалею, не зову, не плачу”,
Пусть не рвется нынче на подым,
Я надеюсь, как же быть иначе?
“Все пройдет, как с белых яблонь дым”.
Струны в запас
На коленях стою,
Я ведь Богу молюсь,
А потом допою
И в конец надорвусь.
Упаду я без сил,
С красотой, напоказ,
Я немного просил –
Только струны в запас
Мне иначе нельзя,
Я б иначе не смог,
Поднял к небу глаза,
Да не чувствую ног.
Да простят небеса
(Небо мой потолок),
Завязали глаза,
Да язык – в узелок.
Я ведь так не смогу,
Я ведь пахарь бузы,
Да ведь я не гу-гу,
Если в узел язык.
Если руки сложить,
Сложить руки крестом,
Как тогда дальше жить,
Что же будет потом?
Даже если на спор –
Не уйти от судьбы,
Как не вымести сор
Втихаря из избы.
Раз допел – повезло,
Раз успел всем на зло,
Избавясь от узла,
Спьяну или со зла
Значит ты, брат, везун,
Из везучих ты каст,
Я надеюсь, что струн
Бог тебе в запас даст.
Он расскажет тебе,
Объяснит, как прожить,
А то все по злобе,
Чуть чего – за ножи.
Золотых куполов
Свечи в небе горят,
Битых колоколов
Языки говорят.
Значит струны с новья
На колки навинтить,
Родились сыновья –
Сразу в церковь крестить.
Крестик – божий наказ,
А крещенным хоть в бой,
Если струны в запас,
И гитара с собой.
Ты носи завсегда
Крестик, струны, еще
Душу в теле, тогда
Будет все хорошо.
Десять заповедей
В умной книге нашел,
Ты молись за людей
Шестиструнной душой
Да свой крестик носи,
Сохранил чтоб и спас,
И немного проси –
Только струны в запас.
Коль горят купола,
То когда допоешь,
Пусть душа до гола
Скинет тело свое.
Как от мяса куска,
От тяжелых одежд,
Улетает пускай
В мир добра и надежд.
А неверующим всем
Ты скажи: “Так и есть!”,
Только вверх перед тем
Не забудь произнесть:
“Ты б меня схоронил,
Коль уж не спас,
Я немного просил,
Только струны в запас”
Я не подколот…
Я не подколот
И не подвыпит,
Да, слишком молод,
Чтобы выть выпью.
Что тут скрываться –
Бывает такое,
Вы меня, братцы,
Оставьте в покое