I
— Эх, Валька, Валька. Ну почему ты не хочешь меня понять? — Лариса Евгеньевна сложила руки на груди и шагами измерила комнату, изредка бросая взгляды на сына. Валя сидел в кресле с поникшей головой. Вся его бравада испарилась. Хорохориться и корчить из себя крутого парня у него не осталось ни сил, ни желания. Тем более перед матерью, которую на мякине не проведешь. Поэтому он и отмалчивался, а Лариса Евгеньевна и не ожидала от него быстрого согласия и продолжала убеждать: — Пойми, армия – это не увеселительная прогулка. Это работа. Тяжелая, изнурительная и, заметь, ежедневная. А ты к этому не привык. И не спорь со мной. Бесполезно. Кроме того, это два года разлуки. Если ты не жалеешь себя, то пожалей хотя бы меня. Мне-то как будет? — она сама удивилась тому, что глаза ее вдруг повлажнели. Но это была мимолетная слабость.
Сын молчал, еще ниже опустив голову. А нравоучения полились новым горным потоком:
— Я растила тебя одна. Ты – это все, что есть у меня, ради чего я живу. И расставаться с тобой на целых два года для меня равносильно смерти. Отдать сына на растерзание прапорщикам, уставам и беспределу? Ни за что!
— Мама, — Валентин сделал попытку возразить, но как-то слабовато это получилось.
— Ты полистай газеты, посмотри телевизор, что сейчас творится в армии. Кошмар! Ты не выдержишь там. А я сойду с ума тут. Это бесчеловечно.
— А что делать-то?
Лариса Евгеньевна посмотрела сыну в глаза, и увидела там (наконец-то) крупицы сомнения. От его слепой уверенности, что каждый настоящий и уважающий себя парень должен отдать долг Родине, не оставалось и следа. Она села на ручку кресла, обняла сына и поцеловала волосы.
— Не волнуйся, Валечка, мамка у тебя умная. Она что-нибудь придумает.
— У нас нет денег, чтобы откупиться.
— Я знаю.
— Моя больничная карточка чиста. Я здоров, как бык.
— Я знаю, — все тем же спокойным голосом сказала Лариса Евгеньевна.
— Тогда ничего нельзя придумать, — грустно ответил Валя.
В тот момент он не видел лица матери, которая улыбалась загадочно, как Джоконда. План у нее был припасен, но вот только сказать об этом сразу она как-то не решалась. И решила отложить разговор до вечера.
За ужином, который, как обычно, тянулся неспешно, Лариса Евгеньевна возобновила болезненную тему, начиная издалека:
— Есть еще один способ «откосить» от армии.
— Какой?
— Вот если бы ты был женатым и имел двоих ребятишек, то никто бы тебя не призвал на службу.
Улыбка коснулась губ Валентина:
— За столь короткий период времени я не успею жениться и уж, тем более, родить двоих детишек.
Лариса Евгеньевна не поддержала его шутку. Слишком серьезной была проблема, требующая немедленного решения. До призыва оставался всего один месяц.
— Ты помнишь Надежду Кирилловну?
— Твою подругу детства? Помню. — Валя уловил в голосе матери нотки авантюризма, коим она грешила иногда, и насторожился.
— У нее есть дочь.
— Да. Кажется, Олеся.
— Именно так.
— И что? — догадки стали одолевать его, но не хотел верить в их состоятельность.
— Вот ты и женишься на ней.
— Мама. — Валя обронил вилку, и она гулко ударилась о тарелку. В возникшей тишине это прозвучало выстрелом.
— Да. — Заявила мать тоном, не приемлющим никаких возражений. — Олеся старше тебя на пять лет. Сходила неудачно замуж. Теперь живет одна с девочками-близнецами. Очень чудненькие, милые девочки. Маша и Саша.
— Мама!
— Подожди. Что за манера перебивать? Я еще не все сказала. — Но сама тут же замолчала, продолжая ужинать. А Вале кусок в горло не лез. Он просто сгорал от возмущения: неужели мать готова пойти на такое? Ради чего? Два года разлуки с любимым сыночком? Женить на женщине, которая старше его, да и с двумя детишками? А как же я? Как же мои чувства? Моя жизнь? Или я уже не имею права самому распоряжаться ею?
Так кричала его душа, засыпая риторическими вопросами. Хотя вслух он так ничего и не произнес. Лишь взгляд буравил мать, которая беззаботно и невозмутимо продолжала ужинать. Наконец-то, антрекот был доеден, Лариса Евгеньевна промокнула губы салфеткой и выразительно посмотрела на сына. Видела, какое впечатление произвело ее предложение на Валю, и была вполне довольна эффектом, что вызвало благодатную улыбочку.
— Не волнуйся, Валечка.
— Что?! — он как будто получил ее разрешение на протест и теперь был готов обрушить поток возмущения и негодования. Но Лариса Евгеньевна не дала возможности пролиться этому потоку. Она выставила ладонь вперед:
— Подожди. Не спеши обвинять меня в бессердечности и безумии.
— Что тогда?
— Ты не просто женишься на Олесе, но и признаешь ее детей своими.
Валя замолчал. Это было столь ошеломляюще, что он просто не находил слов, литературных слов. Иных он не посмел произнести вслух.
— Но, — мать указательным пальцем ткнула в небо и сделала театральную паузу, — это будет фикцией.
— Фикцией? — переспросил Валя.
— Да. Фиктивный брак, фиктивное удочерение.
— А документы?
— Об этом не беспокойся. Будет все по-настоящему. Про фикцию будем знать только мы.
— Мы?
— Я, ты, Надежна Кирилловна и Олеся.
— Олеся? И как, она согласна?
— Хотя ей и двадцать три года, она всегда была послушным ребенком. Да и спасти от армии хорошего мальчика – дело святое.
Валя тяжело вздохнул. Понятно, что мать давно затеяла эту аферу, все уже давно подготовлено. Только тревожно на душе, терзания не дадут покоя.
— Тебе же не придется с ней жить. Все останется по-старому. Будешь учиться, заниматься любимым делом. А вот когда тебе исполниться двадцать семь, то вы спокойно разведетесь. И ты сможешь по своему усмотрению устраивать свою судьбу. Это единственно правильное решение. И я не приму ни других решений, ни твоих возражений. Все! Разговор окончен. — Она встала из-за стола, обернулась на пороге: — Вымой посуду.
Надежду Кирилловну Валентин помнил смутно. Но в памяти крепко отложилось то обстоятельство, что она была очень сильной и властной женщиной. Она умела подчинять себе окружающих, и те выполняли все ее прихоти и капризы. Мать в этом аспекте намного уступала ей. Вале даже стало немного жалко Олесю, которая и в свои двадцать три года зависела от решений мамочки. Ее он помнил еще меньше, да и встречались они пару раз в далеком уже детстве. Разница в возрасте, разные игры, ничего общего.
Ночь пролетела без сна мучительно долго. Что он только не передумал за эти часы. Но выхода найти так и не удалось. А мрачноватые мысли только усугубили сложившую ситуацию.
— А если я завтра встречу ту единственную, с кем захочу провести всю жизнь? Я не смогу жениться и завести ребенка. И как я ей стану объяснять наличие штампа в паспорте? Какая глупость! Какая дикость!
Он несколько раз за ночь выходил на балкон перекурить. Долго стоял и смотрел на ночной город. Новая волна тоски каждый раз накрывала его. Было такое чувство, что он прощается с ним навсегда. Потом лишь понял, что прощается он со своей юностью, беззаботной и безоблачной. Уже никогда не будет как прежде. И все из-за этого пресловутого штампа, который повиснет камнем на шее и станет давить, давить, давить.
— А если после развода она возьмет и подаст на алименты? Что тогда? Как я смогу доказать, что это подстава? Фикция? Кто мне поверит? — сомнения крепли, набирая мощь и силу. – Нет, надо завтра же поехать к Олесе. Хоть посмотреть, что она за человек. Потребовать письменное обещание, что не станет ни на что претендовать, что мои обязательства равны нулю. Стоит у нотариуса заверить. Может, тогда на душе не будет так скверно и тошно? Чувство, как будто окунули меня с головой в дерьмо, и уж никогда от этого не отмыться. Словно я совершаю какое-то преступление. А что, это и есть нарушение закона – фикция. Хоть сейчас в петлю лезь. Что же делать?
Олеся выглядела на семнадцать лет и ни на йоту больше. Среднего роста, хрупкая, со смешными небольшими косичками с вплетенными в них разноцветными ленточками. Большие выразительные глаза коньячного цвета. Чуть вздернутый носик. Пухленькие аппетитные губки. Пока Валя, стоя у порога, бесцеремонно рассматривал ее, она терпеливо ожидала, что он скажет.
— Я – Валентин. — Наконец-то, он вышел из ступора и представился.
— А! — догадалась она и посторонилась. — Проходи.
Валя вошел в квартиру, которая оказалась очень уютной и теплой. Хотя Олеся и проживала отдельно от матери, но ее присутствие чувствовалось во всем. Наверняка, Надежда Кирилловна наведывается ежедневно, контролируя и советуя.
— Чай будешь?
— Чай? Можно.
Чаепитие – хороший трамплин для дальнейшего разговора. По замыслу Вали, он должен быть коротким, резким и решительным. Да вот только навалилась растерянность от увиденного. По его представлениям, двадцатитрехлетняя мать двоих детей должна выглядеть совсем иначе. Полная, грузная, огрубевшая от не сложившейся жизни, капризных детей и бытовых проблем. Да и от мамаши-тирана, которая, наверняка, не дала спокойно жить с первым мужем, не дает и сейчас обустроить личную жизнь.
Да, обманулся Валя в своих предположениях. Только грустинки в ее красивых глазах совпадали с нарисованным им портретом, а в остальном… Он и сам себе не смог потом объяснить, почему не завел намеченного разговора. Что-то защемило внутри, перевернулось. Он в молчании поглощал чай. Но Олеся оказалась на высоте, чуткой и внимательной. Без лишних слов и объяснений она поняла его состояние. И сама первая начала тяжелый, неприятный для обоих разговор:
— Ты же понимаешь, что наш брак – фиктивный. Он ни чему тебя не обязывает. Не волнуйся на этот счет. Ни сейчас, ни через год, да и вообще, никогда ты не увидишь меня, не услышишь ни одной просьбы.
— Зачем тебе это? — ударение упало на второе слово.
Она просто пожала плечами:
— Мой парень сильно изменился после армии. Там не только мужают, но и грубеют, да и тупеют тоже. Деградируют как личности. И это все о нем. А ты – отличный парень. — Голос предательски выдавал чувства. И грусть, и тоску, и отчаянье. И даже разочарование жизнью. — А когда повстречаешь свою любовь, то я сама все объясню. Можно и в гражданском браке пожить. Сейчас это даже модно.
— А ты?
— А что я? — она грустно улыбнулась. — Кому я нужна с двумя «хвостиками»?
— А где они?
— В садике.
— Мне б хотелось увидеть их.
— Зачем? — искренне удивилась Олеся.
— Не знаю, — честно признался он.
— Не надо. Ни к чему.
Уходил Валентин с тяжелым сердцем. Все смешалось на душе, словно в шейкере бармена. Грусть и радость, день и ночь, горечь и сладость. Он никак не мог разобраться в новых чувствах, за что еще больше злился на себя и ругал. А когда после целого дня бессмысленного блуждания по городу он-таки принял решение, то вмиг стало как-то легко и радостно. Вернулся домой, открыто и бесстрашно посмотрел матери в глаза и решительно заявил:
— Я ухожу в армию. — И прошел в свою комнату. Дверь все-таки захлопнул громче обычного.
Лариса Евгеньевна вдруг как-то сникла, вмиг осунулась, утратив прежний шик и блеск. Просто поняла, что сын за одни сутки вырос, принял решение, от которого уже не откажется. Вырисовывался характер. Далеко не плохой характер.
II
Служить он попал на Дальний Восток, в пограничные войска. На протяжении этих двух лет в сновидениях так часто приходила Олеся. Ее грустные глазки коньячного цвета. Ее смешные «хвостики» с разноцветными ленточками. После пробуждения он каждый раз порывался написать ей письмо, но к вечеру желание обычно угасало. В письмах матери он не решался поинтересоваться жизнью Олеси. Боялся, что проницательная мать догадается о его чувстве и совершит какую-нибудь глупость. А то, что не равнодушен к едва не состоявшейся фиктивной супруге, он и сам догадался. Только не мог точно определить, что это: жалость, сочувствие? А может, что-то новое и глубокое. Это уже не пугало его, но и радости особой не приносило. Так сильно надеялся, что солдатские будни сгонят чувство на «нет». Но, как оказалось, этого не произошло.
Мать за два года разлуки сильно изменилась. Не в плане внешности, а внутренне. Валя почувствовал это сразу. Наверное, она поняла, что сын уже не будет прежним послушным мальчиком, который готов к раболепию. Теперь он самостоятельно решает свои проблемы, оспаривая свою точку зрения. Поняла и приняла, хотя и с трудом. Она не могла понять свои ощущения: то ли радоваться, то ли огорчаться.
Ужин, по старой доброй традиции, затянулся на добрый час. Говорили о прошлом, делились новостями о знакомых, строили планы на завтра. Лариса Евгеньевна мимоходом поведала, что Надежда Кирилловна вышла замуж. Валя воспользовался предоставленным шансом перевести разговор на интересующую для него тему:
— А как поживает ее дочь?
— Олеся? — удивилась мать и пожала плечами. — По-старому живет.
— Замуж не вышла?
— Что ты? — взмахнула она рукой. — Времена-то наступили тяжелые. Сейчас вообще молодежь не торопится детей заводить. А тут двойня! Кто же осмелится взять на себя такую обузу?
Пришло время удивляться Валентину:
— Мама, а если в Олесю кто-нибудь по-настоящему влюбится? Неужели ты думаешь, что наличие близняшек способно остановить чувство?
— Да кто ее полюбит?
— А разве нет? — он не желал слушать ее пренебрежительного тона и перебил. — По-моему, Олеся – прекрасная девушка. Милая и добрая. И очень даже симпатичная.
Лариса Евгеньевна с годами утратила не только власть над сыном, но и интуицию с наблюдательностью тоже. Иначе бы она заметила, что сын слишком много времени их диалога отводит Олесе. Потому и продолжила разговор в радужных тонах:
— Полностью с тобой согласна. Олеся просто замечательная девушка. Повезет тому, кто оценит и полюбит. Да только она сама не спешит устраивать личную жизнь. Все время проводит с детьми. Как тут могут появиться претенденты?
Валентин ничего не ответил, переведя разговор на иную тему. Все, что его волновало и тревожило, он узнал. И даже успокоился, облегченно вздохнув. Олеся была по-прежнему свободна, и на горизонте никто не маячил.
И снова его ожидала мучительная бессонница с потоками мыслей и дум. Взвешивал и перевешивал. Считал плюсы и минусы. Прислушивался к голосам души, сердца и разума. Снова подолгу курил на балконе, обозревая панорамы ночного города. И настроение было не таким угнетающим.
— Ты? — Олеся нисколько не изменилась за эти два года. Все те же веселые косички с бантиками. Все та же тоненькая фигурка, так выгодно смотревшаяся в коротеньком халатике. Казалось, что время не властно над ней. Она останется всегда юной и свежей семнадцатилетней девчонкой.
— Я.
— Вернулся, значит. — Она пригласила его в квартиру, где вновь предложила чай, от которого он опять не отказался.
— Хочу тебе сразу сказать, что я не изменился, — заявил Валентин.
Олеся недоуменно посмотрела на него, и он поспешил пояснить:
— Армия меня не испортила. Я не отупел, не огрубел и не деградировал как личность. Я по-прежнему отличный парень.
Олеся нахмурила бровки, потом вспомнила, и шикарная улыбка озарила ее лицо. Даже глаза потеплели. Валя впервые видел ее такой и поразился. Олеся в мгновения счастья была еще более прекрасной и обворожительной. Он даже на миг потерял способность здраво мыслить и потерял нить разговора.
— И что все это значит? — она смотрела на него поверх чашки с чаем, и в глазах ее играло лукавство.
— А это значит, — серьёзно заявил Валентин, но тут же замялся, заволновался и, как нашкодивший первоклассник, покраснел.
— Что же? — подталкивала его Олеся.
— Я жалею, что два года назад не вступил с тобой в брак.
— Фиктивный брак. — Тихо сказала она, возвращаясь в свое привычное состояние.
— Это и неважно. Со временем я бы постарался, чтобы ты об этом забыла.
Яркий румянец залил ее лицо. Реснички дрогнули. Олеся опустила глаза. А Валентин легонько сжал ее теплую ладошку.
— Не надо, Валя, — тихо, но совсем не решительно сказала Олеся.
— Я не смог за эти два года забыть тебя. Пытался, скажу честно. Но не смог. Мне кажется, что я в тебя влюбился.
— Ты сошел с ума. — Она по-прежнему не поднимала глаз.
— Наверное, — легко согласился Валентин, — но это неизлечимо. Любовь это.
И в его голосе было столько уверенности и открытости, что Олеся медленно подняла на него глаза. Очаровательная улыбка счастья нехотя, словно боясь, стала возвращаться к жизни.