С возрастом как-то острее и спокойнее начинаешь осознавать, что все люди – разные, и каждый по-своему неповторим. Начинаешь понимать, что к людям неприменимы оценки «плохой» и «хороший», потому что нет ни тех, ни других (как сказал кто-то из мудрецов, у каждого в голове свои тараканы). Жаль, конечно, что понимание этих очевидных истин приходит к нам только лишь в пожилом возрасте (да и то не ко всем). Некоторые, даже уже будучи убелёнными своими возрастными сединами, так и продолжают пребывать в твёрдых уверенностях, что мир сотворён по лозунгам, уставам, руководящим указаниям и уголовным кодексам…
─ Телевизор вчера смотрел? Во у Кепки баба! Три миллиарда! Долларов! Во наворовала!
В словах моего соседа Фиропы (кличка эта происходит из его фамилии – Фиропкин) ─ вроде бы упрёк и законно возмущение добропорядочного гражданина. Но я смотрю в его то ли тоскующие, то ли ехидные, но в любом случае ─ откровенно завистливые глаза и прекрасно вижу, что ни о каком искреннем возмущении здесь нет и речи. Конечно, очень неплохо иметь в кармане миллиарды (да чёрт с ними, с миллиардами – хотя бы пару миллиончиков, и путь даже не долларов, а наших, «деревянных»), а не голимую пенсию в восемь с половиной тысяч, но ведь все-то как-то с этим совершенно ненормальным положением мирятся (а что ещё делать?). Да, все матерятся, но мирятся, а вот он, Фиропа ─ нет. Он – непримиримый «возмущатель» и «обличитель» существующих порядков и неосуществляемых законов. Этакий бесстрашный трибун, не боящийся рубить правду-матку! Правда, дальше вот такой улично-скамеечно-кухонной территории его возмущение-обличение не выплескивается. Потому что он, как всякий рядовой российский обыватель ─ обыкновенный тоскливый в своём убожестве трус. А поскольку воровство в таких планетарных масштабах, о которых он только что мне поведал, это уже не просто воровство, а искусство, то и страдает-то он оттого, что владеть таким искусством не сподобил его Создатель, не дал таких великолепных таланта и способностей. Вот поэтому только и остаётся, что яростно обличать и пригвождать «сподобившихся» и «талантливых» к позорному улично-скамеечно-кухонному позорному столбу.
─ Два сапога пара: он – мэр, она ─ миллиардерша! Конечно! Он же ей без звука все бумаги подписывал! Семейный подряд за наш народный счёт, хе-хе-хе!
Сердце Фиропы поёт и ликует от злорадства. Злорадство – родная сестра зависти, поэтому нет для него большего счастья, чем узнать, что у какого-то барыги (ещё лучше, когда у высокопоставленного), годами сидевшего на мешках с деньгами, похоже, очень скоро эти мешки из-под ж… выдернут. И не по-тихому выдернут, не по-келейному, а с шумом, треском и поросячьим визгом. Образцово-показательно, с опубликованием и указанием конкретностей: сколько было денег, в какой валюте, каких размеров была ж… и сильно ли при выдёргивании воняла. То, что этими «выдёргивателями» будут точно такие же, но более удачливые на данный момент барыги, Фиропу в данный момент не интересует. Его захватывает сам процесс в ы д ё р г и в а н и я. Кто-то называет это загадочным русским менталитетом, кто-то типично нашей, отечественной особенностью: «У меня сегодня праздник: у соседа корова сдохла». А какой это был сосед – честный труженик, который своего не упустил, или настоящий ворюга, на котором пробы негде ставить – это уже вопрос сто двадцать четвёртый и никого не интересующий.
Извечный фиропин уличный оппонент – Васька Исаков по прозвищу Гитлерюгенд. Такая экзотическая кличка дана ему потому, что Васька в молодости служил в чучковской бригаде спецназа ГРУ, то есть, в военной разведке – а, как известно, наш до сих пор всенародно любимый штандартенфюрер, товарищ Штирлиц тоже был военным разведчиком. А поскольку своей разведывательной деятельностью Штирлиц занимался в гитлеровской Германии, то при известной доле воображения от него не так уж и сложно провести логическую параллель и до гитлерюгенда.
─ Здорово! – задорно кричит Васька, увидев, как Фиропа появляется из своей персональной уборной (она у него находится в углу сада, а сад огорожен насквозь просматриваемым полусгнившим штакетником, так что всё видно как на ладони.). – Ну, как?
─ Чего «как»? – тут же настораживается Фиропа. Ваську он скрытно недолюбливает и даже слегка опасается за его беспощадно-язвительный язык.
─ Как сходил-то? – запанибратски подмигивает ему тот. – Круто?
─ Тебя не спросил! – тут же огрызается Фиропа. –Смотри сам не обдрищись!
─ Да, это очень даже может быть, ─ неожиданно соглашается Васька и притворно вздыхает. – А всё с этих селёдочных бутербродов! Прям и не знаю чего делать! Мимо прохожу – и как будто магнитом притягивает. А у меня же печень! – и похлопывает себя по правой стороне живота. – Мне же нельзя категорически!
─ Чего? – осторожно интересуется Фиропа. – Куда?
─ Да я про тошниловку эту привокзальную! – охотно поясняет Васька. – Прямо нет никаких сил сопротивляться! Мучаюсь, а всё равно захожу. Ну, и сначала культурно: сто грамм, кружка пива, бутербродик этот селёдочный… А мне же нельзя! – вспоминает он «старую песню о главном». ─ У меня же желчный пузырь вырезали!
─ Вот! – и Фиропа, теряя бдительность, назидательно вытягивает вверх указательный палец. – И не заходи! Закрой глаза – и проходи мимо!
─ Лоб расшибёшь с закрытыми-то, ─ вполне резонно возражает Васька, очень подозрительно щуря при этом свои вроде бы совершенно невинные глазки. ─ Хотя, конечно, надо! Но, с другой стороны, как же остановишься? Опять же думаешь: ну, чего там какие-то сто пятьдесят (а ведь только что «сто» сказал)? Чем они могут навредить? Это ведь только для разминки! Принял, зажевал – вроде и не пил. Опять к стойке идёшь, опять соточка, пиво, бутер. И понеслось…
─ Вот я тебе и говорю: с закрытыми глазами! – опять ехидно советует Фиропа и мелко так, подленько хихикает.
─ Тогда уж и рот надо зашивать, и уши с носом затыкать, ─ вполне серьёзно добавляет Васька. – И ведь, как нарочно, прямо на пути стоит! Хоть прямо обходи её за километр!
─ За километр мало, ─ не соглашается Фиропа, всё ещё не чуя подвоха. – Уж лучше по берегу.
─ Да, ─ опять кивает Васька и опять вздыхает (нет, театр двух актёров, честное слово! Шекспир отдыхает!). – Тебе хорошо! – добавляет он, с показной завистью глядя на Фиропу. – Не пьёшь! Значит, до ста лет собрался прожить! Поэтому что?
─ Что? – тут же настораживается Фиропа. В ответ Васька угрожающе нависает своим громадным торсом и самоварообразной головой над тщедушным Фиропой. Картинка из басни Ивана Андреевича Крылова «Слон и Моська».
─ Поэтому помирать будешь долго и счастливо! Может, даже без лишних мучений!
Фиропа от последней фразы мрачнеет лицом. Мысли о смерти для него всегда были и остаются неприятны.
─ Уж не дурей тебя, – отвечает язвительно. – Смотри, сам раньше не сдохни!
─ И с этим соглашусь, ─ покорно кивает Васька. – Поэтому и в тошниловке регулярно отмечаюсь. Какая на хрен разница – днём раньше, днём позже! Чего сквалыжничать-то?
Фиропа мрачнеет ещё больше. Кому же приятно чувствовать себя ущербным и переигранным?
─ Ты новости сегодня смотрел? – с невинным выражением лица спрашивает Васька.
─ Ну? – не успев до конца осмыслить предыдущей темы, осторожно отвечает Фиропа.
─ Как там, в ООНе-то? – спрашивает Васька таким тоном, словно в эту самую «оону» он заходит так же запросто, как в вышеобсуждавшуюся привокзальную тошниловку. – По Гондурасу резолюцию приняли или всё откладывают?
─ А тебе-то какое на х.. дело? – бледнеет Фиропа. Дружелюбный Васькин тон его просто бесит.
─ Интересуюсь, ─ коротко объясняет тот. – Не всем же на чужие миллионы облизываться.
Фиропа бледнеет ещё больше и, бормоча себе под нос что-то оскорбительное, почти бежит к себе в дом.
─ Сучонок шкодливый, ─ выносит ему в спину свой беспощадный диагноз Васька. – И как только не захлебнётся своей завистью? Прямо сил нет на него, такого гундоса, смотреть!
─ Ну, чего? – смотрит он теперь уже на меня. – Как насчёт остограмиться?
Через час, проходя по улице, вижу Фиропу, упражняющегося с топором. Чурбаки он рубит, надсадно крякая, и в кряканье этом слышится какое-то садистское наслаждение. С таким же наслаждениям он наверняка рубил бы головы «обожравшимся буржуинам» и прочим угнетателям трудящихся масс.
─ Отметились? – спрашивает он, непонятно чему улыбаясь. – Сто пятьдесят и огурчик?
─ Бутерброд с селёдкой, ─ поправляю я.
─ Зря ты с этим алкашом дружишь, ─ заключает он, и в голосе его прослеживаются тщательно скрываемые нотки зависти.
─ С кем? – прикидываюсь я тупым сибирским валенком.
─ С Васькой, с кем…
─ Почему? – я стараюсь сделать удивлённый вид, но Фиропу такими обезьяньими гримасами не обманешь.
─ Он же алик. Законченный человек.
Понятно, что себя он «законченным» не считает.
─ Учту, ─ обещаю я. – Сделаю выводы.
─ Во-во! – кивает он. – Сделай. А то так и спиться недолго.
Его фальшивая благожелательность настолько очевидна, что с ним даже ругаться не хочется.
Я киваю в ответ и иду домой. Фиропа делает зверское лицо и всаживает топор в очередную берёзовую чурку…