Горячек Кристина. Стихи

 

ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ

 

Наше время волочит нас за собой силком.

Постаревшие зёрна вымелят жернова.

К двадцати уже есть скорбеть и жалеть о ком;

Ты прости меня, Господи боже –

Я не права.

В сердце кровь застывает быстрей, чем в озёрах лёд.

До судьбы докатилась, а нечем уже любить.

И на голос знакомый в трубке «– Алё? – Алё»,

Забываешь, как выбить пульсом

Неровный бит.

Ни тепла уже, ни мороза – nichts mehr – аминь.

И на вкус уже не понятно, где хмель, где мёд.

Раньше было местами больно. Теперь-то вынь

Эти капельницы. Ничего ведь уже

Не возьмёт.

Засыпала в земле, просыпалась немой травой.

Ветер пел, прижимаясь к стеблю, на ухо мне,

Как из глупого лета, из осени неживой

Дотащилась я, Господи боже,

К твоей зиме.

 

 

ПЕСЕНКА ГАМАЮН

 

Море бесится сгоряча,

Горяча его волноплеть.

Ни платочка, ни палача –

Ни заплакать, ни умереть.

 

Волноплеть подойдёт в нахлёст,

По ладоням – щелчок, удар.

И ни славы тебе, и ни слёз.

И ни дом тебе, и не дар.

 

И не дым – от отечьих гнёзд,

И не двор – чтоб рукоплескал.

Море бесится – сонмом звёзд,

Море плачет – на плечи скал.

 

Никогда не бывать седым –

Отучись себе льстиво лгать.

И не Дон тебе, и не дым.

И не Волга, не иволга.

 

Никогда не бывать – уже

(что осталось? от силы – треть)

Море в пене, как в парандже.

Море знает, что значит смерть.

 

Ни платочка, ни палача –

Не до плача, не по плечу.

Море прочит мне здесь причал,

Чайки чают, что полечу.

 

Полечу – не придут искать.

Прозвучу – переливом струн.

Лейся, ласковая тоска,

Пойся, песенка Гамаюн.

 

 

ГЛИНЯНОЙ ЧЕЛОВЕК РАБОТАЕТ С ДЕСЯТИ…

 

Глиняной человек работает с десяти.

Его мерная жизнь расписана по часам.

Глиняной человек не знает, как всех спасти –

Он две тысячи лет не умеет

Себя спасать.

 

У него есть авто, квартира, уютный сад.

Он не любит лгунов и не лезет зазря в долги.

Человек не помнит давно своего отца,

Только изредка просит:

«Батюшка, помоги!»

 

Глиняной человек уверен, что он умрёт.

Он пришёл, как и все, из Земли, и готов назад.

А под карим янтарным цветом который год

Всё сильнее от влаги

Ржавеют его глаза.

 

Глиняной человек говорит, что всё хорошо.

Только в общей картине отсутствует штрих один.

Вроде, что-то забрали, а он никогда не нашёл.

Что-то сильно саднит в его

Глиняной груди.

 

Его руки теплы, да и в помыслах лишь добро.

Он ложится в 1.20, не сомкнув глаз до десяти.

Глиняной человек хватается за ребро

И рыдает в подушку

О недостающей кости.

 

 

ЧЬЯ-ТО ГОРДОСТЬ ЗА КРАСНОЙ ШИРМОЙ…

 

Чья-то гордость за красной ширмой стыдливо прячется,

Обескровив ничью до скомканного нуля;

Подниматься учись, когда тебя сбили начисто

Чёрной пешкой под саблей белого короля.

 

Отзовись в пустоту, будто чьей-то струной заденутый,

Не показывай стяжки тугого неровного шва;

Подниматься учись, когда воспоют падение,

Когда скажут, что только так можно выживать.

 

А Земля всё такая же злая: кружит и вращается,

Отряхая с себя проигравших отчаянный бой;

Посмотри, как бумажный кораблик в корвет превращается,

Когда с мартовских луж восстаёт в океан голубой.

 

 

ПОСЛЕДНЯЯ МЕТЕЛЬ

 

Последняя метель

Идёт по тротуарам,

Последняя метель

Завьюжила дома.

А у меня весель-

е с ромом и гитарой,

А у меня пастель-

ю светится зима.

 

А у меня в гостях

Бесцветных фотографий

Улыбки на стене –

Страниц счастливых ложь.

По дальним областям

Необъяснимый трафик,

По дальней по стране

До срока не пройдёшь.

 

Не носят новостей

По сумрачным дорогам,

И кто б ответить мог,

Дыханье затая;

Последняя метель

Клубочком у порога

Свернулась, как щенок,

Устав от февраля.

 

Последняя метель,

Неси мои страницы

За Северную синь

И Южную жару.

И, может быть, весель-

е также им приснится,

И вдруг заморосит

Слезою по утру.

 

 

ПОСЛЕ ВСЕГО

 

После всех яблок останутся только ветки.

После Ромео с Джульеттой – пустая Верона.

Лист высыхает витой капиллярной сеткой.

Стих высыхает послушливо и бескровно.

 

Голубь садится на руку, как птенчик Божий,

Лапками мира жмётся к воинственным пальцам.

После всех глаз остаётся тепло на коже.

После «прощай» – сто причин, чтобы впредь не прощаться.

 

Всё остаётся – луга/лесопарк/дождь летом,

Все остаются – кто любит и кто любим.

Я остаюсь, как под дулом у пистолета

(дёрнешься – выстрелит, значит – не уходи)

 

Надписи «Миша + Лиза» на камушке в Сочи.

Бусинки древних, завещанных бабушкой чёток.

После всех нас – остаются все эти точки

Горячие/зрения/виденья и отсчёта.

 

Так упаду! – в изумрудный пике травы и

Буду смотреть уходящим вослед векам.

После всех нас остаются они – живые.

С нашим тогдашним пожарищем на щеках.

 

 

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА

 

Дни летели, летели недели,

Четверть века исчезла украдкой,

Словно в тесной моей колыбели,

В ореоле прохладной купели

Жизнь пила сок земной без остатка.

 

Словно Муза, чей рот перекошен

Был в надменной и грубой ухмылке,

Наделила тяжёлою ношей,

Полевою покрыла порошей

И отправила в вечную ссылку.

 

Из клубка размотала по нити –

Ничего для себя не осталось.

И смеялся мой ангел-хранитель,

В мир крестивший ударами палиц.

 

Четверть века. Наверное, поздно

Злато в спешке пихать по карманам.

Я оставила ливни и звёзды,

Проливные дожди и морозы,

Голубые над лесом туманы,

В сейфе сердца укромном, как в камне.

 

Как орёл над кровавою пищей,

Жадно пью сок земной без остатка,

Зная, что злая Муза отыщет

Способ сделать моё пепелище

Для других – ярких вспышек десятком.

 

 

ТАЛОЕ МОРЕ ВЫЛИЛОСЬ ИЗ ГРУДИ…

 

Талое море вылилось из груди,

Позади себя бросив

Несбывшиеся шторма.

Город стоял в тисках прошлогодних льдин,

Не веря во что-то большее, чем зима.

 

Талое море выбилось из оков,

Смывало с асфальта грязь

Тысячи сапог.

И плыли в нём люди, похожие на китов,

И каждый проулок

Растёкся, как осьминог.

 

И был каждый дом

Маяком,

Арарат-горой,

И каждая птаха тащила

Масличный лист.

А город стоял, разбуженный и сырой,

И как акварели Збуквича, водянист.

 

Вода подходила к окнам, к любой стене,

Скрывая за стенкой радостных и нагих.

Я не был на море, но море

Жило во мне,

И вдруг растеклось в других.

Проросло в других.

 

И я стал остывшим звуком, я стал ничем,

Последнее море на чуждых людей растратив;

Но вдруг увидал вдали, как плывёт ковчег,

И девочка в нём стоит, на меня не глядя,

Баюкая синь солёную на плече,

И вдруг проливая

Рифмой –

В своей тетради.

 

 

Я БУДУ ЛЕЖАТЬ НА ПОЛКЕ, А ТЫ ПОД СВЕРДЛОВСКОМ…

 

Я буду лежать на полке, а ты под Свердловском,

Под Курском,

Под Нефтекамском,

Под Северодвинском.

И даже во сны друг к другу – и то как долго:

Через заводи слов и знаков маршрут не близкий.

К тому же летаю по-прежнему слишком низко,

А если под Солнцем – так плавятся крылья воском.

Да, воск ненадёжен. Я – глупая идеалистка,

Принимаясь за дело, забываю включатель мозга.

Хорошо, что слова так дёшевы: штрафы, розги

Или просто укор. Что возится с тобой, недоноском?

У нас каждый, как минимум – рэпер,

Как максимум – Бродский.

И на нас не хватило б «Гулагов», «Крестов» и «Матросской».

Если даже не в тренде, то, в целом, пригодны к носке.

Пригодны к столу, как добротный трёхзначный виски.

Я окольной иду, а ты вечно парадной, броской;

Потому-то путь от тебя до меня – не близкий.

Наше время за нами бредёт, подбирает осколки

С облупившимся лаком,

С линялым, обшарпанным лоском.

Это оно нас ставит, смеясь, на полки,

Когда слишком душно и тесно в Земле под Свердловском.

 

 

ЧТО ВЗОЙДЁТ ПОСЛЕ НАС?  УПРУГИЕ СТЕБЛИ ИВ…

 

Что взойдёт после нас? Упругие стебли ив, мягкий пласт для Хороновой лодки и для корзин.

Половину отправят на свалку, чуть подскоблив на растопку для новых лет и грядущих зим –

Драгоценных металлов, живой голубой слюды, из которой, быть может, выйдет какой-то толк.

Кто-то высмотрит в будущем путаные следы и пойдёт по ним, будто за кровью голодный волк.

Нас рассудят потомки, рассадят по именам в алфавитные стопки пыльных глухих углов.

Потому-то следи за тем, чтоб фартило нам.

Потому-то следи за тем, чтоб хватало слов.

Потому выжимай до капли медвяный сок,

Потому выживай – средь засухи – дождевым.

Чтобы каждая строчка – дробью через висок,

Чтобы каждая рифма – право стоять живым среди мёртвых, среди убитых,

среди своих – белым словом, кровящей рукой на кресте строки.

Что взойдёт после нас? Упругие ветви ив, в бесприютную вечность

Тянущие ростки.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Прокрутить вверх