Валерий Граждан. Кровавая пасть Югры

Часть первая. Долина смерти

 

Глава 1. Знать бы, где упасть

Полярный край бывшего Ямало-Ненецкого национального округа аборигены ханты и манси именуют Югра. Ныне его приобщили к необъятной Тюменской области. Долина Хальмер-Ю, образованная одноименными речками иначе зовётся Долиной Смерти. По-разному гласят легенды и народная молва. Но то, что в этих краях сгинуло тьма невинных душ – правда. И, как бы в довершении к жуткой славе этих мест, сюда ссылали почти на верную смерть в годы репрессий десятки тысяч неугодных властям людей.

Можно и сегодня пройти сотни километров по тундре, лесам и болотам здешних мест, не встретив ни единой живой души. Миражами являются кое-где буровые вышки, да рев тягачей тревожит настораживающую тишину Приполярья. Но так уж устроен человек, что ему как бы всё нипочем, ежели возникает непреложная тяга к свершениям. А уж чего больше таит в себе край, романтики и поэзии, либо реальных ужасов, то можно гадать разве что по местным гербам. Не говоря уж об изменившихся исконных названиях посёлков: Микояновский, Октябрьский, Берёзовский. А ведь были названия, сохранившиеся лишь в широких, как сама тундра, песнях: «Хальмер, хальмер, – чудо, не планета! 12 месяцев зима, а остальное – лето». Возьмем, к примеру, описание одного из гербов районов, больше напоминающего охранный тотем: «В пурпурном щите (солнце) серебряный безант (орнамент в виде ряда дисков) с зубчато-составной серебряно-красной каймой, обременённый подгрудным изображением женщины, склонённой вправо и в серебряной одежде, окаймлённой чёрным. Над правой ладонью чёрная капля; рассечённая на зелень и лазурь. Оконечность герба завершена серебряной каймой, нижний край которой ограничен зубцами в виде малых стропил. А обрамлена (кайма) обобщёнными серебряным соболем и осетром». Так вот, в этом описании лишь герба собрано столько, на первый взгляд несуразного, что диву даёшься фантазии писавшего всё это. Ан, нет! Верно всё! Вот только описать этот край, как и герб, взятый нами для сравнения, практически невозможно! Как и что понять сходу – ни черта не получится. Только лоб расшибёшь попусту. Потому-то и кажутся нам ханты, манси, ненцы, эвены, коряки не людьми от мира сего, а детьми Природы, неотъемлемой частью её. Для них в ней всё понятно. Даже вписанная в герб чёрная капля, разделённая на лазурный и зелёный цвета ничуть не удивит аборигена. Он тут же найдётся, что сказать: «Чёрный – это ночь, а лазурь – утро, небо, тепло и зелёная трава для оленей!» И какое ему дело, что Большой Человек истолкует эту каплю как нефть… Только Большой Человек не понимает Тундру. А она его тоже не празднует: «Беда, однако…». Врезался в детскую память ненец-оленевод Той. По-нашему Толька. Он даже поправлял, когда его кликали «Анатолием»: «Зачем язык ломаесь, Толька меня звать!» И при этом так мило, по детски улыбался, что его даже мы, дети, звали Толька, либо дядя Той. И был он лучший оленевод в округе. А это всё в одном: скотник, охотник, ветеринар, терапевт, агроном и даже акушер: «А какой бой-мой разница. Олень-рожай, баба-рожай. Помогать мало-мало надо обоим».

Так вот порешили где-то в районе принять его в партию и перевести на оседлый образ жизни. Как ни странно, но людям малообразованным все преобразования казались делом простым: «Раз, два, взяли!!» И ведь вершили. Но что и какой ценой для грядущих поколений! Плотины, каналы, ГЭС, вспахивали целину, было начали поворачивать реки вспять…А Тоя не только приняли в партию, но и переселили ещё в щитовой сборный домик. При этом пояснили, что он, как коммунист, должен показать пример народам Севера на преимущество оседлого образа жизни…Чушь, конечно. Но за такой вывод можно было тогда поплатиться немалым сроком по сути каторжных работ на том же Крайнем Севере. Свой чум дядя Той взял и перенёс в дом. Прорубил в полу и потолке дыры для очага: «Какой – такой чум без огня и бабы!» По малой нужде Толька ходил в угол хаты, оправдываясь: «Не говна-сохнет! Мало-мало повоняет и сохнет!» Не мог же он нарушить решение партийного собрания! А ещё Той давал нам, сопливым пацанам покурить свою маленькую трубку из чудо-дерева. Не помню, чтобы кто-то кашлял. Дело в том, что с нами вместе играли и курили вполне официально дети оленеводов. А вот в русской бабушкиной деревне Руслановка, самосад деда Цыдилёнка драл нещадно горло, и тошнило с него почём зря. Да ещё бабушка хворостиной охаживала потом по уже бесчувственной заднице. Как давно это всё было!! И вот в такие стародавние края следовал наш путь. Какие они теперь?

Изначально на нашем производстве всё шло буднично: конец года, конец квартала. А на самый конец года выявился авральный дефицит, как это часто бывало на советских производствах. И «во имя свершения поставленных задач» следовало срочно отправиться на север Сибири в Тюмень. Там, в одной из уголовно-исправительных колоний, выполнялся хотя и внеплановый, но почти государственный заказ. Надо отдать должное, а среди уголовного люда несть числа умельцам на все руки. Вот и здесь в них не было недостатка. Осталось лишь забрать и доставить готовую продукцию. Предстояла одиночная предновогодняя поездка за тысячу с лишним километров.

Наш директор Николай Иванович, чистокровный бурят по национальности, но обладавший исключительной русской дикцией, да ко всему ещё и кандидат наук. И, когда ему доводилось держать речь, всегда казалось, что он делает это «под фанеру», то есть под воспроизведение чьёго-то голоса. Уж больно не вязались его узенькие глазки и широченная азиатская физиономия с его способностями.

Нас с Мишей Понтаньковым шеф вызвал дня за два до поездки. Меня, как руководителя проекта, Мишку, как водилу первого класса и аса-дальнобойщика. Это был полуторачасовой инструктаж под запись. Из всего мы усвоили, что шеф сам побродил немало по просторам родного ему Забайкалья, и посему его назидания были скрупулёзны и продуманы до мелочей. «Мелочи» очень даже пригодились в поездке по довольно-таки диким местам. Тут же мне было выдано согласованное разрешение на ношение табельного оружия, к коему моё отношение было явно негативным после недавней поездки за платиносодержащими деталями в Рустави. Тогда пришлось куда больше заботиться о сохранности «ствола», нежели о злополучной платине, коей и было-то граммов 200. Ко всему Николай Иванович настоял, чтобы к «ижаку» выдали пять (!!) обойм патронов. Именно они и запасной бензин нам впоследствии стоили жизни. Наш ЗИЛок «слегка» модернизировали под баки и канистры с бензином, амуницию и контейнер под провиант, воду в кабину. Миша взял свою двухстволку, патроны и нож. Не менее увесистый тесак улегся и в мои самодельные ножны. Почти не советуясь, купили водки. Ко всему изготовили цепи на все четыре колеса. А к вечеру чета Понтаньковых собрались у нас за семейным столом. Впервые за всю нашу дружбу семьями мы не были веселы, а деловито обсуждали предстоящую поездку. Атмосфера была отнюдь не застольная. Что-то там нас ожидало в предстоящей дороге!

Предпоследнюю ночь готовили машину. Даже завгар не уходил спать почти до утра.

И в самый канун декабря, с утречка мы тронулись в путь «одним бортом» с прицепом на свой страх и риск. На северах не принято соваться на зимник одной машиной. Но другую снарядить нам попросту не могли: таковой не было.

А ведать бы хотя бы малую толику из уготованного нам судьбой! Дело ещё осложнялось тем, что дорога на Тюмень через Курган по ряду убедительных причин оказалась более сложной, чем нам казалось изначально. И дальнобойщики, приехавшие из «мест не столь дальних», в один голос прочили путь из Омска на Тюмень через Ишим. Хотя наш план был в пользу наезженной и менее опасной зимой трассой до Кургана, и только после него делать поворот на Север. И всё-таки нас переубедили, пояснив, что зимник встал прочно, а это на сутки-двое меньше в пути. А это две ночи под открытым небом. «Быть посему», – решили мы.

 

 

Глава 2. Чему бывать…

По сути, последнюю ночь в нормальном понятии, не спали. А в два часа пополуночи спешно сгребли приготовленное и загрузили в подогнанную Михаилом машину. Всё прочее уложили с вечера. Попрощались с жёнами и в путь. Ночные улицы Омска казались нам бестактно залитыми светом и лакейски ухожеными.

ГАИшник у моста через Иртыш с уважением посмотрел на нас, одетых в собачьи шапки и унты и прочие полушубки и, проверив документы, сказал: «Далековато вы в эдакую морозяку двинулись! Побереглись бы…» С тем и откозырял. Отъехав, для поднятия настроения я траванул несколько анекдотов и одну быль про дальнобойщиков. Такие же, как мы, отъезжая в рейс ночью, выпили самогона «на дорожку», как всегда. А заели редькой с квасом. Так, мол, ГАИ не учует спиртной дух. Так же, как и нас, тормознули у моста на выезде. Глянули документы и, походя, спросили, не выпили ли? Дыхните, мол. Ну и «дыхнули» разом. Постовой отпрянул, изумившись: «Вы что, говно ели?!» Посмеялись и миром разошлись.

– Миш, цепи где обуем? Асфальт-то до Тюкалы…, – нарушил я молчание.

– А после неё и обуемся. Да подзаправимся чутка. Дальше где ещё сподобится!

Кабина у нашего ЗИЛка была не подстать северным – одинарная, не утеплённая. Но печка грела на совесть, и было жарко в наших полушубках и унтах. Вот только аккумулятор не поменяли…Жаль. Хотя свистящий за стеклом ледяной ветер был будто и не про нас. Асфальтное полотно поднималось над заснеженными полями. И студёная позёмка аккуратно вылизывала его дочиста. Километры сами наматывались на спидометр. А я травил анекдоты, веселя своего напарника и себя тоже. Уж больно задорно смеялся Мишаня. Всё чаще попадались берёзовые колки и лесопосадки снегозадержания. Какая-то ворона, сдуру видно, летела вровень с кабиной, будто спохватившись, ругнулась по-вороньему, каркнула и взмыла вверх, да в сторону перелеска. И чего разлеталась? Сидела бы где в скирде соломы в тепле, коротая жёсткую сибирскую зиму! Занималось рассветное зарево.

Таким же оно было в 1949 году, когда мы летели на Крайний Север с невесть откуда взявшимся отцом. Он заехал в деревню к нам с бабушкой как бы в виде постояльца на ночь. В ту пору чаще ездили на санях. Лошадь под покрытой изморозью попоной, кошовка с сеном, кнут и ружьё. Районные уполномоченные (были такие должности) чаще ездили с наганами, либо маузерами. Чаще волки об эту пору погуливали. А постоялец был с простым одноствольным ружьём. Назвался Аркадием. И нам с бабкой было нипочём не догадаться, что проезжий и есть ни кто иной, как мой отец. Слышали о нём в деревне, что он где-то на Севере большим начальником работает. И всё. Поели картошки с бараниной, они распили с бабушкой «чекушку». Спали на полатях, бабушка на печи. Спозаранку гость уже одел дорожный тулуп, дал бабке полусотенную за постой (неслыханные деньги по тем временам!) и предложил мне с ним прокатиться. Кто из деревенских пацанов отказался бы…Изрядно отъехав от деревни, уже по дороге он всё мне и поведал. Что отец он мне родной и хочет забрать с собой на самолёте. В санях был припасён ещё тулупчик.

От Омска уже летели на Ту-4 «летающая крепость». Тогда как таковой гражданской авиации не было, а в Кондинск и севернее летали МБР-2 и американские «Каталина», да «Дуглас». В салоне все сидели в унтах и волчьих тулупах. Холодно. Меня лётчики взяли в кабину. Лётчики были в мехах и казались просто, ну просто по-медвежьи огромными. Меня поместили в олений мешок с клапаном. Было тепло и очень интересно. Солнце светило во всё небо. Внизу виднелась вроде как серенькая травка.

– Гляди, Валерка, а это карликовые берёзки! А во-он там – стадо оленей. Хочешь порулить?

И давали мне, скорее всего, лишь подержаться за некую половинку руля. Но всё это было прямо-таки как во сне: жуть, как интересно, а сон чтобы не кончался. А потом был Салехард, замёрзшие пароходы, олени, нарты, чумы и бескрайняя тундра. Лётчики говорили, что таким же путём летали Анатолий Ляпидевский с экипажем для спасения папанинцев. Все эти события ушли с детством в небытиё. Теперь же мы всё ближе приближаемся на своём ЗИЛке к тем былым местам. Но насколько?

Всё дальше можно было разглядеть окрестность. Предвкушалась экзотика Природы. И на самом деле: на опушке лесочка, что впереди, едва виднелись озорующие зайчишки. Штуки три, а может и четыре. Только странные они окрасом – серые. Хотя по времени давно должны полинять в белый цвет. Машина приблизилась и тут…

– Миш, смотри-ка! Вон, вон, у лесочка, вроде как собаки! Неужто волки?!

Мой водила от неожиданности даже крутанул чуть баранку не туда, отчего машина слегка вильнула на встречку. Благо, на трассе никого.

– Ты не чуди, твою мать! Так и с полотна слететь недолго! Где ты кого узрел? Это вон те?

Они, треклятые! Резвятся, греются. Слопали, поди кого… Зайчишек затравили, вон кровищи пятно!

Оно может и так. Только заронились невесёлые мысли: «А ведь слопать-то могут и нас…» Но за лесочком открылась деревенька.

– А вот вам и Малиновка! Миш, «скидавай сапоги, власть меняется», – в такт именитой музкомедии оповестил я о разлапистой деревеньке за глубоким кюветом.

– И «сапоги» достанем, а заодно чайку хлебнём! Вон она, Тюкала-то…

Всё: асфальту и шикарной езде-променаду пришёл конец. Заправились. Водрузили цепи на колеса, тихо матерясь и сбивая о наледь пальцы. Кожа на них местами отдиралась, примерзая к металлу домкрата и монтировки. Солнце слепило, а рассветный мороз крепчал. На заправке столбик термометра застыл на отметке 42 градуса Цельсия. Надо поспешать. Далее шла почти грунтовая дорога, слегка сдобренная гравием. Уж лучше бы его не было: промеж камешек задерживался снег. Его трамбовали колёсами и вот вам готовый гололёд! Обнадёживающе бряцали цепи. Временами совершенно неожиданно и беспричинно юзило. Мои руки невольно стискивали поручень у двери. Неприятный холодок испуга заставлял ёжиться. Уж больно глубокие были кюветы по краям дороги… Скорость едва доходила до сорока километров. Начались тягуны и спуски. Порой было ощущение, что мы тормозим чуть ли не своим телом, то бишь «пятой точкой». Начало садиться солнце, а до Абатска, где намеревались переночевать, оставалось более полусотни километров. В низине, где-то впереди, чернел лесок. Начался крутой спуск в глубокую ложбину. При этом дорога сворачивала влево под высокий холм. Справа открылся глубокий овраг.

Торможению цепи почти не помогали. Сзади напирал прицепной кузов. Серьга его визжала, выворачивая телегу к оврагу. Мы как по команде открыли двери: прицеп и машину складывало пополам в сторону оврага.

Надо было срочно что-то подложить под колёса прицепной телеги…Я судорожно выскочил из машины, тем более, что она будто заваливалась в мою сторону.

– Валерка, вон чурбан какой-то! Тащи его под колесо!! – истошно заорал Миша.

Чурбан, кусочек полугнилого дерева, булыжник, – всё это, спотыкаясь и скользя, я трясущимися от страха и холода руками втискивал под колёса. Всё более темнело. Из-под снега торчала какая-то коряга. Было рванул её на себя, но тщетно. Попытался второпях ещё раз… И будто наткнулся на нечто жёсткое, колючее. Поднял глаза и обмер: из чащи со снежного пригорка за мной наблюдали… волки. Впопыхах рванул прочь от леса, к машине! И надо же, что мой ас именно в этот момент нашёл единственно верный в этой ситуации выход: включил первую передачу и отдал тормоз. Машина подалась корпусом вперёд и телега выровнялась.

– Быстрее прыгай в кабину! Я больше тормозить не буду!! – срывая голос, крикнул напарник.

Я и сам инстинктивно понял замысел Михаила: пан или пропал! Стоит только нажать на тормоз, как ситуация повторится. А на второй «дубль» едва ли хватит времени: обрыв едва не захватывал колёса слева. Сбив колени и едва не потеряв унты, я всё-таки рухнул на сиденье. Захлопнул дверь. Страха уже не было, лишь какое-то отчаяние и безысходность: будь, что будет! Об увиденном в чаще промолчал: не до того.

Начал закипать радиатор: перегревался мотор. Запросто может заклинить вал. А это уже верная смерть на морозе. Даже если просто факелом жечь бензин, то и это ненадолго. Мишка выматерился и врубил вторую передачу.

С непривычки дорога понеслась ужасающе быстро. Господи, только бы удержаться на дороге! И когда только кончится этот спуск с поворотом… Конечно же, именно в таких безысходных случаях мы мысленно, а иной раз и с воплем молим высшие силы пощадить, спасти нас. Будь мы крещённые или вовсе атеисты.

Темень наступила аккурат вровень с окончанием спуска. Кем-то проделанная колея вела прямёхонько в ложбину с лесочком. Туда и свернули. Сил говорить уже не было. Ветер неистовствовал, гудел уже где-то там, поверх берёз, над взгорьем. Встали. Двигатель насторожённо, но с облегчением урчал. Молча достал стакан и подал его Мише.

Лук, хлеб и водка были тут же, в кабинке. Водка показалась не крепче чая. Бутылка через пять-шесть минут уже была пустая. Но дрожь в теле и ногах не унималась. И было без слов ясно, что нас ждёт ночёвка в лесу.

Такой близкий и желанный Абатск был теперь для нас далёк, как Амстердам. Впереди простирались болота и тот самый пресловутый болотный зимник. Соваться без разбора, а тем более ночью, было чистым безрассудством.

– Мишань, а я волков видел…

– Эка невидаль, я их не только видел, а и отстреливал намедни с кумом.

– Да нет, Миш, я только что видел. Там, но косогоре, в лесу. Много их!

– Хреново дело, брат. С ними не пошуткуешь. Они и своих не жалуют, коли кровь учуют. Так-то. Костёр надобен. Да поболе, чтоб с искрами до неба. Разжиться бы дровцами, хворостом. Да они вона где – под снегом вмерзшие! Поди, достань! Вот беда-то. Нешто попробовать. А?

Но тут даже сквозь шум мотора донёсся леденящий душу вой: «У-у-уэ-ууаа…» Одиночный вой повторился. Вслед за ним, будто спохватившись, завыли по меньшей мере трое-четверо волков.

Мы сидели и молча слушали это жуткое песнопение. Не к добру это.

– Миша, а ведь это они добычу учуяли, вроде как «большой сбор» скликают…Видно, окружать будут, чтобы исподтишка напасть… Во, влипли!

 

 

Глава 3. Нам бы ночь продержаться

Малость посоветовавшись, порешили так. Включаем фары на дальний свет вглубь леса. Михаил становится промеж фар у радиатора с дробовиком. А мне следовало идти в лес драть кору и рубить сучья сухостоя. Снегу было чуть не по пояс и рыться в нём – неблагодарное, а то и опасное дело. Серое зверьё могло быть уже где-то рядом. На всякий случай отстегнул кобуру пистолета, загнал патрон в патронник и сунул ствол в нагрудный карман, поближе чтобы. Сыромятного ремешка к рукоятке едва хватило: упаси бог выронить ствол в снег – вовек не сыскать. Да и не дадут волчары на это времени. В момент разорвут…От этой мысли передёрнуло.

Легким топориком быстро надрубил кору берёз, тут же надрал её. Целый ворох натаскал к машине и чуть поодаль. Мало ли что – в контейнере-то за кабиной бензин! Промёрзшие сучья и рубить не надо: ломались запросто. И всё-таки решил завалить пару лесин постарше, да посуше. Топор от сушняка отскакивает, аж искры летели. Жаркие будут дрова, но намучаешься с ними вдосталь. Вспомнили про ножовку (спасибо Николаю Ивановичу). Но в какой-то момент будто ожгло чем-то. Бросил пилить, выпрямился. И… о, ужас! Из леса отражались светлячками волчьи глаза. Много, очень много. В образовавшейся тишине был лишь слышен звук работающего на холостом ходу мотора.

И тут, прорвав шум ветра, совсем уже рядом повторилось: «Уу-ыы-аа!!» Серые «хористы» вторили немедля. Миша, как видно, увидел злые и голодные «светлячки» ещё раньше меня и взвёл курки. Моя рука невольно потянулась за «макаркой», но тут же понял, что это будет началом конца. НАШЕГО КОНЦА. И вряд ли удастся сделать второй выстрел даже из наших трёх стволов, как свора навалится на нас. Да и попасть ещё надо…Тот же Николай Иванович рассказал, что свирепость северных хищников обособлена теми же суровыми условиями. Случалось, что зверьё поедало друг друга, особенно при ранении или ослабших. Совсем нередкими в зимнюю голодную стужу среди «серых собратьев» были явления каннибализма. Поедали чужаков, больных, подранков, а в случае свары, то и вообще без разбора друг друга. Но не было случаев поедания отравленных особей любого рода вообще: хитрые, твари. И не дай бог оказаться беззащитным людям: охотникам, почтарям, лётчикам и прочим путникам, от них едва находили огрызки ног в обуви. Но я, обливаясь холодным потом страха, берёзину допилил. Теплило то, что выстрел, в случае чего, из дробовика посеет панику в стае.

А без дров верная гибель. В кабине сидеть, значит жечь бензин. А есть ли он в Абатске – неизвестно. Да и помощи ждать неоткуда и не от кого: кругом леса, болота и… волки. Так что «пилите, Шура, она золотая!» Конечно, каждая полешка дров для костра была более, чем золотая. А волки тем временем наглели, провоцируемые стайной яростью и голодом. Некоторые делали прыжки в освещённую зону. Всё ближе и ближе. Временами от страха замирала душа. Серые тени уже шастали подле машины, норовя обойти нас сзади, из-под колёс…

– Мишка, только не стреляй! Дай я дров натаскаю!

А волчий круг всё сужался. Дальше мог стать спонтанный яростный срыв всех зверей и сразу. отпугивал Самый комель дерева удалось-таки распилить для переноски, а вернее – для волочения с матом и зубовным скрежетом. Я развел костерок с подветренной стороны впереди машины. Вспыхнув, он угас в одночасье. Вымокшие под осенними дождями сучья заледенели и никак не горели.

– Дохлый номер, придётся канистру бензинчика почать, а, Миша?

– Бери ключ от контейнера в бардачке. Плеснем, да запалим. Супостаты-то вона, на фары прут. Огня надобно срочно! Мотор бы нужно заглушить. Да ведь посадим фарами аккумулятор. Лей бензин на хворост, да убери канистру подальше. Возьми в кабине фонарь, Зверьё-то, глянь, и вовсе на нас того и гляди кинется!

Полил бензином сучья, вроде экономно. С пол-литра, не более. Немного добавил на поленья и кору. Канистру поставил в сугроб за колесо. Чиркнул спичку и кинул на дрова. Гулко ахнув, взметнулось пламя. Волки с рычанием отпрянули в темень. Но их становилось всё больше. И задние с остервенением кусали передних. Тем самым заставляя, вопреки природной боязни огня, наседать на нас. Сучья трещали, отбрасывая снопы искр. Звери, взвизгивая, прыгали прочь, уступая место терявшим терпение и жаждущих немедленной добычи, крови.

 

 

Глава 4. Бойня и тризна

Тем временем у остывшего радиатора с ружьем встал я. Друг мой озяб досконально. Скорее его тряс нервный озноб. Надобно размяться. И он достал котёл, набил снегом и водрузил на железную треногу.

Бензин подливали случайной среди прочего барахла подручной жестянкой, опасаясь за канистру. Нехотя, исходя на дым, костер начал подавать признаки жизни. Вот уже куски мяса плюхнулись в парящее и чадящее варево. Запахло мясом, хотя вода в котле едва закипела. Волки остервенело завыли… Один-таки шмыганул под машину. Хитёр, зверюга!

Мой костровой скорее почувствовал, чем понял, что время пошло на секунды и далее стоять у костра просто опасно. Всё могло решить мгновение. И Миша, прыгнув к машине, вскочил в неё. И именно в этот момент мои пальцы нажали оба курка. Ча- ах-х, – отозвался выстрел в чаще. Приклад больно отдал по плечу. С берёз посыпался иней.

Дуплет угодил в самую гущу голодной своры. И, едва рассеялся дым от выстрела, как я уже сидел в кабине. Миша выхватил у меня двухстволку и перезарядил. Зверьё скучилось и грызлось нещадно.

Рвали раненых, кровь брызгала на снег, летели прочь клочья шерсти. Некоторые тела уже конвульсивно дёргались в смертной агонии. Жалобный визг о пощаде и злобный, голодный рык заполнили лес.

– Миша, стреляй по куче! Бей же, бей!

Грохнул ещё дуплет. Зверьё взвыло так, что у нас волосы встали дыбом. Пороховой дым застлал кабину. В голове гудела целая колокольня. Свора в панике разбегалась. Но пару раненых из своей стаи и одного, видно пришлого, всё-таки догрызали поодаль в потёмках. Потом всё вроде стихло. Туши недоеденных волки утащили в заросли. Там продолжалась кровавая «вечеря». В здешних местах популяция серых волков уступала более сильным и коварным белым полярным. Если это так, то незавидная наша доля. Зря мы поддались соблазну сократить путь по зимнику. Лишь где-то очень далеко надсадно и жутко выли скорее всего уже те, другие, не менее голодные белесые разбойники. Мы понемногу пришли в себя.

Удерживая ружьё наготове, первым вышел из кабины Понтаньков. За ним и я. Сразу же бросились спасать костёр. Земля под ним протаяла, и казанок слегка накренился. Вода выкипала. Выхватили ножами по куску мяса и бросили на наспех расстеленную брезентовку. И хотя от мяса шел пар, оно, по сути, было скорее оттаявшее, чем сваренное. Добавили наспех снегу в котёл: пусть оставшиеся куски сварятся, а не пригорят. Тут же посолили и кинули лаврушку. Выловленные куски уже было начали остывать. Их кромсали ножами и почти что заглатывали, не жуя. Сырое, по сути, мясо резали, рвали, обжигались и ели, ели…

Вспомнили о водке. Она была воспринята благоговейно в наши уже уютно согретые желудки. Блики пламени отражались на наших небритых лицах. Наверное, такие же были у первобытных охотников на мамонтов. Достали слоёное сало и налили ещё. Пусть это будет своеобразная тризна по одолению, кончине зверской бойни! Слава богу, мы живы и сыты. Вернее, пока живы. А был только первый час ночи. Но… Леденящий душу хор возобновился внезапно и совсем рядом. Завели остывший было на морозе мотор. Подбросили поленья в костёр. Спать всё-таки решили поочерёдно. Волки могли вернуться. Хмель вышел моментально, будто и не усугубляли. Спали по часу. Мотор, скорее, подогревали, чтобы с гарантией завестись засветло. Но, где-то в четвёртом часу всё-таки встали от непонятной шумихи под кузовом. И я вышел, дабы оживить костер остатками хвороста. И тут же замер: прямо из-под машины шарахнулось не менее полудюжины зверей. Скорее всего, тех самых полярных волков. Они просто исчезли в заснеженной чаще. Теперь уже не без опаски лазали вдвоём по сугробам в свете фар, заготовляя дровишки. А посему малость выпили «на загладочку» приключений. Хотя возобновить отдых уже не удалось. Испить хотя бы чайку…Миша страховал меня с ружьём, пока я водружал котелок под чай. Посветил фонарём под кузов: там сразу выяснилась причина грызни – наш ящик с мясом. Его хищники едва не стащили с площадки. Значит, почти наверняка вернутся. Но чай и остатки куска мяса потребить успели. В пять утра решили, что пора и честь знать. «Отдохнули знатно», может, где повольготнее отоспимся. Развернуть бы машину с прицепом. А перед глазами так и стояли волчьи окровавленные морды. Предстояло пересечь границу края Югры и Хальмера, края страшной Долины Смерти. Что-то нас ждёт в ЭТОЙ долине…

 

Глава 5. Ночлег с гармошкой

Вырулить на дорогу оказалось непросто. Развернуться некуда, а сдавать назад не давала телега. Намучавшись, додумались отцепить-таки прицеп. И, объехав его не без превеликого труда, выкатились с другой стороны. Скорее выкопались к дороге. А уж телегу выволокли на простор тросом. Тут цепи на колёсах нас не подвели. Волки держали нас настороже. Из-за сугробов мы ясно видели их силуэты. Небо сплошь было затянуто тучами. Хищники выли как бы нехотя. Как видно ночью они всё-таки закусили соперниками. Хорошо, если так, иначе нам несдобровать нового нападения. Во всяком случае, это видно по блеску клыков в их ощеренных пастях. Мы ликовали, выехав на закраину поросшего камышом бескрайнего болота-зимника и заглушили мотор. Хищных тварей поблизости слышно вроде не было. Бензин при такой нещадной езде катастрофически убывал. Предрассветное марево с неохотой открывало узенький зимник. Картина была не ахти: от мороза болото вспучило горбами повсеместно. Так что эйфория тех самых дальнобойщиков нам не светила явно. Устарела ихняя информация с поправкой на резкое похолодание за эти пятеро прошедших суток. Предстояло разрешить дилемму с тремя неизвестными, либо, как минимум – с пятью известными. Ехать дальше; вернуться назад; дождаться дальнобойщиков на болоте, что маловероятно, или…Пятого не представлялось. В любом случае ехать по теперь уже бывшему зимнику просто невозможно. Ледяные бугры объезжать – себе дороже: соскользнёшь – угодишь в бочаг-проталину. Они и в лютые морозы едва ледяной коркой прикрыты. А снежком припорошит, так поди, уразумей её, поганую. Прокладывать, торить свежий зимник мало кому из опытных полярников тундры под силу и разумению. И остается одно: поворачивать оглобли назад, на Омск.

Ох, уж этот русский авось, либо рулетка! Ну а мой ас-водитель смотрит вожделённо на начальника, то бишь на меня. Я же уповаю на водителя и его опыт. Круг замкнулся. «Гордиев узел» разрубил все-таки Миша, произнеся сокраментальное «японское» слово «хусим»!

Это означало всё сразу. И то, что назад хода нет, а также: «Садись в кабинку и айда-пошел хоть к чёрту на рога!» «Пожалуй, оно и к лучшему», – вздохнул я, вскакивая на подножку. Договорились двери открывать сразу и по команде любого из нас, кому первому скажется беда. Если машина все-таки попадёт в ловушку топи и начнет крениться, то выскочить надобно успеть в противоположную сторону. Именно – успеть. Потому как плюхнуться, по сути, под машину, в болотную жижу в сорокоградусный мороз…

– Миш, ты в бога веришь? Может, молитву какую знаешь?

– А ты?

– Я только к Николаю Чудотворцу, как на флоте случалось, да от бабушки «Отче наш» и то не всё. Меня бабушка учила, чтобы хату от пожара спасти. У соседей сеновал занялся. Так меня бабка послала на крышу, дала иконку и сказала слова молитвы.

Крыша наша соломой покрыта была. А здоровенные искры к нам летели. А посему я елозил по коньку с иконкой в руке и бормотал: «Отче наш, иже еси на небеси! Хлеб наш насущный даждь нам и избави нас от лукавого…» Вроде так.

– Жидковатая молитва. Может спротив волков и годится, а здесь, пожалуй, японское «хусим» боле пойдёт. Гляди, давай, в четыре глаза вперёд и за телегой. А я уж как-нибудь…

И поехали. Каким-то пятым чувством ас всё-таки угадывал, на какую передачу переходить, где объехать, а где и давать газу. Уже минут через пять оба взмокли от напряжения: глаза на дорогу, а вернее на то, что раньше было дорогой, а рука невольно железно сжимала ручку дверцы. Время от времени цепи визжали, соскальзывая с очередного ледяного бугра. Кровь стыла от этого визга, в висках стучало. Пот застил глаза. «Господи, пронеси!», – невольно кричало в мыслях.

Раз несколько приоткрывали каждый свою дверцу. А то и обе сразу. Но молча: машина колыхалась, но явного крена не давала. Может и молитва как-то нам подсобляла. Отдельные её слова, вперемежку с непотребными я все же временами вскрикивал. На очередной колдобине машину садануло так, что мы оба только и успели сказануть: «Ох, ё…». При этом мой лоб украсился приличной ссадиной, которая сразу обильно закровоточила. И, если машиной удавалось всё-таки управлять на этой «трассе полигонного типа», то телега уподоблялась воздушному змею. Она нещадно моталась на привязи серьги железного дышла, отслеживая лишь направление движения нашего ЗИЛка. На протяжении всего нашего прорыва с обоих бортов неслись волки. Языки их были высунуты, и с них падали лохмотья пены.

Болото кончилось внезапно. Теперь следовало вздыматься по тягуну вверх с пару километров.

Итого по спидометру мы «сдюжили» за день едва полтора десятка эдаких «полигонных» вёрст. И на наше счастье болот, подобных пройденному, вроде не предвиделось. Но была-таки зимняя гололёдистая дорога и с довольно крутым подъёмом. Пока. Да и день мы «сэкономили» на форсирование болотных колдобин и ухабов. Вроде бы удачно. Ведь опять-таки живы!

В конце подъёма торчала одинокая человеческая фигура. Разглядели: тётка. А может и вовсе девчушка – поди, разгляди её, укутанную.

– Откуда её чёрт принес? Глянь-ко по карте, Валер! Не должно бы здесь деревни. Разве что Абатский, так он там, впереди. Из геологов, верно. Замёрзнет ведь, дура. Возьмем?

– Конечно. Вот только подъём, чёрт бы его…Где тормознешь?

– Изловчусь, не впервой. Встать не штука. Трогаться, ровно грыжу наживать: гололёд на подъёме.

Но тем временем погасили ход, поравнялись. Закутанное изваяние не шевельнулось. Но ведь в Сибири Большак не шоссе, тем более в мороз. Здесь не «голосуют»: и так видно.

Открыл дверцу, сказал изрядно осипшим от мороза и курева голосом: «Садитесь!!». Но в ответ молчание. Потом из глубины шалей вместе с паром прослышалось: «Нет, нет, вы поезжайте!» Вот, зараза! И чего только тормозили столько!

Мишка высказался короче: «Чтоб ты усралась!» – и газанул, снимаясь с ручника. ЗИЛок слегка занесло поперёк дороги. Но, набирая обороты, заскреблись-таки цепями. Мотор натужно ревел, вырывая машину к центру тракта. Перешли на вторую передачу.

– Ты чё понял, Миш? Она будто вальтанутая. Ведь околеет! Да и к темени уже…

– А хрен её знает, хотя…Ты бы убрал пушку, рукоять видать. Да и тесак твой что у живодера. Тут бы от эдакой видухи и мужик в штаны наложил… Да и мои стволы прикрой брезентухой. Вон он, Абатский с первой буквой Я. Вовек не забыть. Здесь заправимся, если бензин есть, да заночуем, пожалуй.

Свернули с Большака в деревню. А тут…батюшки-светы! Свадьба! Гармоней штуки три, все как один подгулявшие деревенские раскраснелись от холода, либо самогона, кой крепче любого мороза.. И полушубки настежь, да такого песняка выдают, приплясывая, что диво-дивное.

 

Как на нашем мосту церковь обокрали!

В бражку плюхнули попа,

В колокол наклали!

Ох-ха, оп-па, чириями жо…а!

 

– Во жарят, а, Валер?! Чисто в моём Муромцево! За живую берёт!

– Да ладно, у нас в деревне похлеще рулады выдавали. Космические. Даже про стыковку: «Мы с Ваняткой до утра стыковались у Метра, стыковались бы ишшо, да болит…незнамо шшо!» Не слыхивал такую частушку?

А свадьба тем временем окружила наши повозки, явно требуя нас выйти к гостям. Положено так и не нами заведено. Было бухнулись в ноги честному народу: «Отпустите, Христа ради! Нам бы где переночевать!» Да куда там! В один голос орут: «Здеся и заночуете, а заодно и оженим. Гля-ко каки у нас девахи! А за машину не боись – не умыкнут и гвоздя! Скрось свои! Плесни-ка им, Лёха, нашего из лапоточка, да под груздочек!» И пошла писать кривая…

– Миш, а Миш! – было спохватился я. Но тот только отмахнулся, будто дал понять: «Не видишь что ли! А меру я знаю». Ну и я – тоже знаю…

 

 

Глава 6. До асфальта 300 км.

Конечно же, от оргии в полном масштабе нам «отмазаться» удалось с трудом. Главное, что сумели загнать машину с прицепом во двор. Далеко не каждый двор в деревне настолько широк, чтобы вместить наш «паровоз». Вместимость плетня-палисадника соразмерны количеству содержимой хозяевами живности. Ко всему в Сибири принято делать над двором навес, как правило из тёса – он дешевле. Корм для скота и птицы обходится трудом и потом, а то и деньгами, коих на селе отродясь недостаток. А коли кормежка живности идет «на воле», то бишь не в стойле, то те же отруби или замес из картошки с брюквой дождь, либо снег портить не должны. Для того и навес. Да и сам двор застилался плотно подогнанным тёсом. У наших хозяев земля была покрыта «деревенским асфальтом». А это почти забытое в наши дни покрытие. В Сибири испокон веков в степных и малолесных зонах полы в хатах делали мазанными. Земляной пол трамбовали здоровенными чекушами, коими палисадные колья вбивают. Полы делали летом, в вёдрую погоду. Потому как пол, даже в пятистенной хате, мазали единовременно и сохнуть ему надобно не менее трёх дней. Летом спали на лобазах, где завсегда водилась хотя бы малая копёшка сена. Да и мазали не абы как, а по-особому. Замес делали на «каменной» (годной для кирпича) глине с добавлением в неё яиц. Пол, высохнув изрядно, блестел глянцем. И именно так был выделан предоставленный нам двор. Мишка даже не хотел загонять машину: боялся сковырнуть пол. Но Петро, хозяин усадьбы, заверил: «Хучь на тракторе вьезжай – сдюжит!» Он же спроворил нам баньку. Вот уж потешились! А из баньки были вторые сени – в задворье, где снегу тьма. Там мы с Мишаней тешились, валяясь в сугробе, едва вылетев с полков жаркой бани. «Ух-ха! Красотища какая!», – вопили мы от удовольствия.

После баньки почти до утра прокалякали с Петром. Он оказался родом из ссыльных. Даже бумагу достал из кованого сундука со списками и большой сталинской символикой. Как уж ему удалось сию бумагу сохранить, а более того – свою голову окаянную, неведомо. Изрядно мы тогда подпили с хозяином. Помнятся лишь фрагменты документа: «С разрешения СНК (Совет Народных комиссаров) СССР 1942 года, Бюро ВКПб постановляют: принять и разместить ссыльных переселенцев в Ханты-Мансийском национальном округе 10 тыс. чел ( цифры-таки записал в книжку)

Сургутский район – 2200 чел

Ларьякский район – 400 чел.

Березовсий район – 800 чел

Микояновский район – 2400 чел.

Самарский район – 2600 чел.

Кондинский район – 1600 чел.

Список расселения прилагается.

Как нам поведал потомок «спецпереселенцев», по таким спискам следовали в Заполярье тысячами. Натуральных «зэков» слали в штрафбаты, а ссыльных – либо добывать рыбу для фронта, либо строить заводы в глубоком тылу. «Спецпереселенцы распределялись «по заявкам УНКВД». Держались, как могли, семьями, селами, землячествами. На местах «сортировки» похоже старались как можно больше перетасовать ссыльных для уменьшения общения, а то и открытого неповиновения. Народов набиралось тысячами. А общее количество вряд ли поддавалось учёту. В землях Угры и Хальмера их было не менее сотни тысяч. Документы о «Правилах приёмки…» на имя секретарей ВКПБ приходили, но исполнять их было некому и не на что. Даже сама природа противилась чужакам. Петро подливал себе и нам самогонки, размазывая слёзы по щекам. Боль воспоминаний кривила его лицо. Вроде не принято в Сибири плакать мужикам, но тут, видно, хмель слабил нервы. Ведь было-то всего ему тогда, в 1942 году восемь годков.

Но, когда его рассказ дошел до того момента, когда их настигла на реке Таз буря, то слёзы уже текли безудержно, а речь прерывалась рыданиями. Судя по всему, пароход-буксир тащил на тросе три баржи. Хотя по такой реке и одну-то опасно вести. И навалился ураганный ветер. Трос одномоментно ослаб и спутался. А утлые баржонки, невесть откуда собранные, стали грудиться на буксир и трещать по всем шпангоутам. Стоял невообразимый гвалт: плакали, орали, матерились…Многих сбросило в воду. С парохода орали через рупор, чтобы рубили швартовы. Но паника делала своё чёрное дело. Родители спасали детишек, коих немало попадало за борт. Ящики с грузом и инструментом обрывали крепёж и сметали людей толпами. Одна баржа попала между буксиром и берегом. На берегу был заготовлен лес для сплава и огромные ящики с палубы баржи давили людей о торцы брёвен. Дикие предсмертные крики перекрывали рёв бури. Стихия не миловала ни детей, ни женщин, ни стариков. Хруст костей, брызги крови грохот брёвен и треск ящиков смешались с диким рёвом тонущих и отчаявшихся.

– Ну всё, Петро, хватит с нас на сегодня! А то под эдакие страсти нажрёмся несуразно, а нам с утра в дорогу!

С тем и улеглись спать в светёлке на полу с остатком гостей почти вповалку. А известно, что пьяные, как и мёртвые, «сраму не имут». Так что ночь была скорее потешная, нежели пригодная для сна: звуков, всхлипов, возгласов, в том числе матерных было вдосталь. Так что уже спозаранку мы брякали рукомойником у двери. «Удобства» были в хлеву. Это пояснила нам хозяйка, как видно, посетившая таковые в посконной рубахе и босиком. Лихо! В эдакую-то морозяку! Невольно вспомнил себя в детстве, когда познавал деревенский быт. А посему и следует, что у горожан отродясь зубы, как и вообще здоровье, квёлые, слабые: морковку с грядки не едят, босиком по снегу отродясь не хаживали.

Денег за постой Петро с нас не взял: «Ужо назад заедете, так сахарку на самогон завезёте! Да посидим подоле за столом. С хорошими-то людьми не грех и четверть опорожнить (около 3 литров)!»

Так что в половине восьмого, под беззлобный лай хозяйского охотничьего пса Шарика, мы двинулись в путь. Захватили-таки с собой свата Петра до самой Тюмени. Оно и к лучшему: завзятый проводник по здешним местам для нас просто находка. И ехали втроём, в тесноте, но в надёжности. Где напрямки, где в объезд – нам наш попутчик Алексей Семёнович указывал немедля и без промашки.

Знал он и все места волчьих «свадеб». В эдаких местах, упаси бог, останавливаться, либо ехать без оружия на санях. Кстати, из его же «путеводителя», отроги оврагов и болот Васюганья, кои мы одолели, были не из безопасных. Даже для бывалых охотников. И до самого города Семёныч, (так велел он величать себя для краткости) доподлинно обсказал нам весь деревенский быт. А уж как выскочили на асфальт, что за полторы сотни километров означал уже здешнюю, северную цивилизацию, то Семёныч позабавил нас с Мишей забористыми частушками. Исключительно по указанной причине полностью текст их не приводим. Но развесёлыми они были точно, судите сами: «Эх, жмал я тебя, да на завалинке, замарала ты мене новы валенки…». Завезли деда по адресу и направились в ИТУ, то есть в колонию исправительную, согласно командировочных предписаний. За деталями для моего проекта, конечно.

 

 

Часть вторая. Кровавая пасть Югры

 

Глава 7. И для вас нары найдутся

Колонию распознали задолго до её «штаб-квартиры» – управления. Длиннющий забор, увенчанный проволокой и сторожевыми вышками, тянулся сквозь тайгу едва не с десяток километров. Да и кто их там мерил, эти километры! Одно слово: далеко.

Чинно подъехали к двухэтажному зданию управления. Простецкий эдакий домик с вывеской, чисто наше домоуправление. Так нам показалось первоначально…А зря.

Посетил местное начальство, как говорится, лично. Заказ наш был готов к отправке, как и договорились по телефону. Но… следовало пройти то, сё, затем сё и обратно, кроме того и помимо.

В общем, забрали наши документы и оружие, выдали некие охранные грамоты и пропуска в зону. Там следовало «зреть в корень» и бдеть в оба. И ещё «не сметь» ничего и никак. Дали расписаться в абсолютном усвоении и что, «в случае нарушения»… «и для вас нары найдутся». И нам вновь захотелось повернуть оглобли в Омск, как перед тем зимником через болото. Но, «Рубикон перейдён и мосты сожжены».

Двери, ещё двери, тамбуры, штыки и лязг затворов. В каждом из последующих окошек требовали те же самые документы. Причём передняя дверь не открывалась, пока не раздастся грохот запоров за спиной и не сличат документы с оригиналом. Лишь только попали на «зону», как возник сопровождающий ЗЭК с повязкой. Как и следовало, он повторил буква в букву текст, под которым мы только что расписались. Вняли. Тут же к нам дополнительно приставили некоего военного в погонах.

В принципе, нам было «по барабану» до ихнего режима, если бы не два НО. Во-первых, у нас сел досконально аккумулятор, и его надо было либо заменить или зарядить. На второй план отводилась задача достать стальной трос в виниловой оболочке. По проверенным данным он на складе колонии есть, «но не про нашу честь». Как бы там ни было, а аккумулятор в дорогу нам ой как нужен. Очень, преочень нужен. Иначе сдохнем в пути. Одни ведь двигаемся по трассе, которую таковой и назвать-то сомнительно. По тем же проверенным уже здесь данным проблему первую «решат» ЗЭК и одномоментно за бутылку водки и десяток «Примы». Но в случае поимки лично мне грозят пресловутые нары. Ну и «хусим»! И купил две бутылки водки с требуемой «Примой». Одну водку следовало презентовать узбеку на воротах, дабы провезти требуемое бугру (бригадиру) на погрузке.

Заехали в зону, обшарили машину и нас. Отдал водку «штыку», – пропустил. Подогнали ЗИЛок к складу. Водка и курево были при мне. Завидев бригадира, хлопнул по карманам. Но он прошмыгнул мимо, чуть не задев меня. «Ну всё, пропал!», – подумал я, увидев приближающегося ко мне бегом офицера. С ним были двое солдат. Тут же бесцеремонно обшарили мои карманы. Но… ничего в них не обнаружили. О, чудо! Неужто я обронил «дарунок» на вахте? Но тут завыла сирена, и стали ЗЭКов строить, выгоняя из помещения казармы и склада. Лишь тут подумалось: «Неужели тот самый «бугор» каким-то образом успел-таки изъять водку и «Приму»? – подумалось мне. «Вот так Кио!»

Злые солдаты и офицеры искали, как видно, теперь уже у ЗЭКов, принесённые мной запрещённые предметы. Обыск не удался. Нам разрешили погрузку. И тут я заметил поодаль того самого «штыка» у ворот, которому отдана первая бутылка… «Так вот кто навёл на нас!» Ещё бы! За сей поступок ему светил отпуск за бдительность. Такое вот положение. И всё бы правильно, но кто войдёт в наше положение? Да и троса нужного у нас днём с огнём не сыщешь.

Кузова грузили вовсю. По «штыку» было в каждом кузове и подле машины: упреждали побег. Но как быть теперь с аккумулятором? К машине не подойти, да и аккумулятор не напёрсток, в кулак не спрячешь. Зря только рисковал. А с «бугра» взятки гладки: не идти же ему на новый срок! И с такими мыслями сунулся в отсек аккумулятора… Там уютненько стоял с ОБЖАТЫМИ КЛЕММАМИ (!!!) новый прибор! Ну, нет, здесь не Кио, а супергипнотизёр сработал! Ведь я лично стоял рядышком, и – на тебе! Вот тут-то пришлось уверовать во вездесущность людей за решёткой. Не всех, конечно.

Между тем погрузка завершилась. И бригадир кивнул на прощание, ответил тем же. Я ему мысленно пожелал успехов в нормальной жизни. Для нас он не поскупился. «Спасибо тебе, мил человек! Аз воздастся по делам твоим!» Но зам по режиму помурыжил-таки мою персону. «Что, думаешь, что в дураках меня оставил? Так нет, брат, вот он, твой паспорт! И на недельку ты понюхаешь парашу! А?» А ведь и вправду, может напакостить со зла. Но сработал тот же «хусим»: сгрёб паспорт и мигом проскочил мимо дневального по управлению. Ведь это уже не зона с железными дверьми и пудовыми запорами! А Мишка уже стоял под парами у входа, получив стволы и накладные.

Лишь это сдерживало меня. А теперь – дёру! Ко всему, как потом выяснилось, трос нам загрузили и немало. Вот и пойми их, этих ЗЭКов!

Заправились мы ещё до поездки в колонию, в Тюмени. Так что драпали из этих «мест не столь дальних» опрометью и без оглядки. Теперь уже гружёные, то есть, общим весом тонн под десят

 

 

Глава 8. До Абатска бы

Всполошились, когда на спидометре стрелка упёрлась в сотню километров в час. И это по гололёду, с прицепом, гружёные…

– Мишаня, окстись! Рановато нам на кладбище! А за колонию и ЗЭКов дома помянем. Сбавь обороты!

Тут Понтаньков будто вышел из оцепенения, мотнул головой. Глаза заблестели.

– Эх, Валерчик ! Веришь, я колёсами шарик земной измерил и не раз. Но в такую хреновину с морковиной ни разу не попадал. Ведь не поймёшь: кого больше бояться – зверя или этих…Да бог им судья! Ожесточились они за этими заборами с вышками да запорами в руку толщиной. Кому-то и там быть надобно. Не бери в голову! Проехали ведь! А в Ялуторовске сахару для Петро купим. Мужик что надо. Как думаешь, болото осилим сходу!

– Миш, не загадывай наперёд, плохая примета. А ночь надо ехать, чтобы поутру неспешно в Абатске быть. Да отдохнуть вдосталь. Мало ли что…

Затарились сахаром и немедля дальше. Уже в потёмках промелькали огни Заводоуковска. А ночью, как ведомо, «все кошки серые». Асфальт кончился, и тут же в наш слух нагло вонзился грохот наших деталей в обоих кузовах. Радости мало, но и неплохо: не заснёшь. Старались со скоростёнкой не выходить за полусотенную в час: целее будем. Нам казалось, что оставшийся путь домой едва не усыпан розами. А чего: к утру в Абатске, день на подготовку и отдых (ни грамма в рот!), ну, пусть – два. Вызнаем у водил, как за эти дни стал зимник и – ходу. А лучше бы дождаться попутчиков-дальнобойщиков. У них лебёдки на раме. Да и «Урал» не ровня ЗИЛку. Но только на зимней северной трассе по расписанию не ездят. Дождёшься тут, пожалуй, «морковкина заговенья», как бабушка моя говаривала. Да и гружёные мы изрядно, чтобы по болоту… Эх-ха, думы, вы, невесёлые!

– Миша, глянь по карте, а то дай мне: что за огни справа – Омутинский или Голышманово?

– Больно быстрый ты, да и слева будет Голышманово. Вроде так. Трясёт, не разобрать карту. А ты не боись, Ишим не проедем мимо. А там и Абатск рядышком. Эх- ха!, – потянулся в предвкушении отдыха мой напарник. Бряцание железок и пустых канистр давило на мозги. А впереди всё та же ночная дорога, дорога, дорога. Пытался что-то петь. Не пелось. Да и на разговор уже не тянуло. Путь становился в тягость. А это тоже опасно, особо ночью: уснёшь и не почувствуешь. Вспомнился Семеныч с его рассказами, как гнали их в военную зиму в эти края. Как тогда казалось – на верную погибель. Ан, нет – сдюжили. Хотя и полегло немало в пути, а то и на месте. Ссыльных было не в меру много, расстарался товарищ Молотов, да и приспешники от НКВД на местах подсобили. Тешились не в меру: кулак, середняк, подкулачник…А то и вовсе к стенке. К лету-то отошли, обогрелись. Рыбки, да ягод разных поели, взвары больным, да немощным поделали. Благо, люди тутошние беззлобные и политикой да голодом не замордованные. Да и ссылали-то кого? Трудяг, хозяйственных, а отсюда и крепких, зажиточных крестьян. А уж земли в здешних краях немерено. Да промысла всякого. Ко всему не все и разумели толком о советской власти: как жили при царе, так и живут. «Дальше Сибири не пошлёшь», – говаривали здесь.

– Ну, брат Мишка, не иначе к Ишиму подъезжаем! Разомнёмся!

Конечно, разомнёмся. Жаль только, что затемно въехать в славный город придётся. Ведь он ровесник хану Кучуму, царю Сибири. По одному из преданий, его сын Иш-Магомед утонул в здешней реке, так её и поименовали: Иш и М(агомед). И кто их разберёт, ведь тому почти три с половиной века. А места здешние поистине знатные: земля урожайная, леса полны живности, озёр рыбных тьма. Даже на гербе Ишима изображены не то карась, либо карп.

Увидели в рассветных лучах солнца Абатский.

 

 

Глава 9. Ужасные реалии

Так-то оно так, да только «планы наполеонские, а своды – Ваньки-печника». Поспешали мы зело из града Тюмени. Хотя тому были причины веские: вероятность провести в лагерной зоне н-ное время за пронос зэкам водки с куревом. Но машину мы из-за спешки даже по малой схеме не проверили. Такие вещи «господин Случай» прощает редко. Одним словом, затроил наш мотор. Вывалились из тепла кабины на морозец. Открыли капот. И, как водится, стали гадать: с чего бы всё это? Завели движок, достали медный стержень – «слухач» с чашечкой на конце, к уху который. Точно! Один цилиндр работал даже реже, чем через раз. Свеча, наверное. Мишка достал тряпицу с прокалёнными запасными свечами, протёр от масла кабель…Позади кузова маячила какая-то собака, а за кюветом ещё штуки три. Да нет, не собаки это вовсе: «Мишка, ружьё! Да скорее же ты, волки окружают!»

От неожиданности Михаил будто присел, пригнувшись, будто стреляют. Но тут же прыгнул к кабине, рванул свою «тулку» из-за спинки сидения. Я выхвати ПМ из кобуры…Но наглые разбойники опрометью шарахнулись прочь. Зря жечь патроны не стали: «ещё не вечер», мудро рассудили мы. Действительно, будь бы темно, не миновать нам расправы. И ведь подошли, сволочи, словно привидения какие. Как видно, наверняка знают о своём сходстве с собаками, а посему почти беспрепятственно входят даже в сёла. Лишь собаки да скотина в силу своего природного дара – обоняния безошибочно распознают разбойников лютых.

А тем временем стая как бы рассредоточилась вдоль края кювета. Михаил, как заправский охотник, не мог сдержаться от такой показной наглости и вскинул ружьё. Звери мгновенно исчезли за пригорком. Но то, что они не направились в свою вотчину-лес, явно говорило о их намерении при случае всё-таки сделать нападение.

– Миш, зачищай и ставь свечу. А ствол дай мне. Пусть только сунутся, мать их…

На сей раз обошлось. Да и до села было рукой подать. Хотя… Случись удача в их охоте на нас, то им и пяти минут хватило бы для расправы. А пока всё: вот он, наш свёрток. Батюшки, а вон Петро с женой, будто специально ждут нас. Оно почти так и было. За день до нас на том самом зимнике-болоте огромная стая волков порвала четверых шоферов-дальнобойщиков. Ружья у них были…Буквально остатки (не останки, в привычном понятии) от тел увезли перед нашим приездом на вездеходах в Омск. Машины дальнобойщиков виднелись среди камышей болота. Именно там нам следовало проезжать. Но вдвоём.

Вручили хозяину обещанный сахар, поздоровались с хозяйкой, родственниками (как видно). Прошли в избу. Затем банька с дороги (обычай!). Затем застолье по принципу: «что есть в печи, на стол мечи». Хотя на столе было полно и холодных закусок, коих в городе не то чтобы не сыскать, а и не слыхивали. Одна хреновина по-абатски чего стоила! С ней и ложку обеденную проглотишь. Ну и обещанная четверть, правда, на помин души наших собратьев. Так-то!

Одели мы прожаренные в бане наши одёжки и занялись вначале поминками, а потом попросту…пьянкой. Никак мысль о шоферах не покидала головы: ни после третьей рюмки, ни после какой уже другой по счёту. Вроде и прошлись охотники по болотам из края в край, настреляли хищников несть числа, но, как видно «урожайный год» выдался на разбойный род. С войны такого не видывали. Не ведали покоя сельчане и дорожный люд: разбойных жертв будто и не уменьшилось.

Пётр рассказывал, что в войну, когда охотников и по пальцам-то не счесть было, волки разрывали и саманные стены скотных дворов, да резали животных. Собак, и тех почти не стало во дворах. Да вот, видно чем бога прогневили: откуда такая напасть. Поговаривали, что тундровые волки подались к сёлам, видно в обжитых краях не стало добычи. Оно и на самом деле: оленей на Крайнем севере извели, будто «нерентабельно». Вот так, родные вы мои сограждане: «реки-то вспять» во множестве повернули, да видно пользы от этого великой нету. Лес по нерестовым рекам сплавили и топляками усеяли днища водных АРТЕРИЙ. Настроили ГЭС, а что получили? Заперли все родники-ирригаторы, до трети уровня заилили поймы, извели рыбу почти на нет. Как видно, нельзя «кухаркам» доверять правление государством. Царские династии учились этому столетиями. В итоге, сегодня народ обозлён, природа, как видим – тоже. Не хватило четверти самогона: уж больно неподъёмную тему мы завели. И по понятной причине назавтра никуда мы не выехали. Похмелились, как водится, вышли воздухом подышать. А к вечеру, твёрдо решив ехать, запросили чаю покрепче. Хотя Петро уговорил-таки махнуть «здоровья ради и сна грядущего» настоечки костяничной. Эх-х хороша! Да и нету её в городе сроду…

 

 

Глава 10. Вот она, пасть-то!

Спозаранку сбегали «до ветру» с Мишей в сарай. Шарик нас уже признавал за своих, а посему прогремел цепью и завилял хвостом. Хороший пёс, умный. Да и на цепи-то Петро его более для порядка, при гостях держал. Не пустобрёх и ярь для видимости не проявлял. Зато, будучи отвязанным, он выказывал исключительную рачительность во всём хозяйском подворье. Это касалось скотины и птиц как своих, так и чужих. Хозяина по пустякам не тревожил. А уж коли доводилось оповестить о ком-либо, то делал это на английский манер: подбегал к окну и вежливо эдак тявкал «р-р-р тяв!». Что не иначе означало: «Сэр, там припёрся некто мужеского пола!». На дам (кроме цыганок) Шарик «хвост не поднимал», а препровождал их к хозяину поместья, горделиво возглавляя шествие. «Ну, будь здрав, Шарик! Отъезжаем мы, давай, дружище, лапу!» И с полнейшим пониманием пёс, опять-таки на английский манер, подавал лапу исключительно без перчатки.

Для прогрева карбюратора с бензонасосом и иже с ними коллектора, хозяйка нагрела ведро кипятка. В масло ещё с вечера залили бензин и размешали. Аккумулятор бережно хранили в избе. Так что двигун завели « в полтыка». Пока прогревался мотор, мы основательно подкрепились, а хозяюшка, Валентина Андреевна («Ой, да чего вы выдумываете! Не городская, поди. Валей меня кличут. А по мужу, так Петровна») накрутила нам баул снеди в кабинку. И действительно, моя бабушка дожила до 98 лет, и мало кто ведал в деревне, что она Марфа Петровна. Марфеня, да и всё тут, А по мужу, так Петячиха (муж Пётр). Мало того, мне, как внуку, досталось прозвище «Петячонок». А так, кого только не было в деревне: «Кутюля» (пришел с войны без ноги ) – Курочкин Борис, «Дендюля» – Пантелеев Пётр, «Бздуля» (сёстры прозвали) – Шурочка…Сибирская деревня, одним словом, вот и уклад соответствующий. Но долгие проводы – лишние слёзы. Завели, поехали. Скрипнули на прощание ворота, тявкнул Шарик. Смахнула слезу Валентина свет Петровна: ей ли не чувствовать, что нам уготовано.

Теперь от Абатска предстоял длиннющий спуск к тому самому Чёртову болоту. Не гнали, но и мотор блюли: не ровён час, да заглохнет. Шли на второй, изредка на третьей передаче. Но и это не всегда выручало: колёса нет-нет, да юзили. Едва не к ночи достигли камышовой закраины. Остановились. Но кабину не покидали. Наши предшественники именно из-за этого стали лёгкой добычей голодных зверей. Ночевать возле болота не решились: это не лес и костра не разведёшь.

Порешили ехать с ближним светом и на второй передаче. Поехали по болоту и почти поравнялись со злополучными «Уралами». Вот уж их надо теперь объезжать обязательно. Но как? Вообще-то два-три следа шин грузовиков уже были как справа, так и слева. Но их ОБА надо было проверить: нет ли там проломов.

Вроде всего делов-то: проверить колею метров в 30 по обе стороны от тягачей. Мощный фонарь нам дал лично Николай Иванович при отъезде. Подъехали как можно ближе, чтобы суметь совершить объезд. Порешили так: Миша с ружьём наготове сидит в кабине. Фары переключили на дальний свет. Я с фонарем и пистолетом иду смотреть объезд справа, а уж на обратном пути – слева. Включил фонарь, дослал патрон в патронник, взвёл курок. И пошел. Поводил фонарём по зарослям камыша. Нечто метнулось прочь от луча. Может, показалось. Дошел до средины одной стороны, снова светанул по поросли. Теперь уже без сомнения убедился: в камышах затаились волки. Но это с моей стороны. Есть ли они по другую сторону грузовиков? Честно говоря, участок справа от «Уралов» мне не понравился. Но лучше ли тот, что слева от них? Ведь и Мишке следовало перестроиться. А как я обойду передок, где кроме моего фонаря и ОДНОГО ствола пистолета НИЧЕГО? Стоит ли игра свеч? Ставка-то пока МОЯ жизнь! Успею ли? Кто кого перехитрит? Мысли стучали молотом в моём мозгу. «Всё, рву!», – подумал, и мигом обожгла мысль: «Ловушка это! Перехитрили нас коварные разбойники!». Поэтому-то в зарослях справа была лишь засада. На случай моего отхода назад. А уже впереди машин, в темноте, сгрудились не менее десятка хищников. И именно те, что засели в камышах слева завершат дело. Как видно, именно по такому сценарию трагически погибли наши предшественники. Вот, стервы! От злости скрипнул зубами: ведь они наверняка окружили сзади и нашу машину. И тут меня осенило: спасение только в кабине! Значит надо Мишке стрелять дуплетом… в меня. А вернее туда, где я смогу проскочить темень. То есть по основному скопищу зверья. Но поймёт ли мой напарник – в какой момент и куда стрелять?! И заорал: «Ми-и-ша!! Дай два дуплета в темноту у «Уралов»! Волки все здесь! А я пробегу к тебе ЛЕВОЙ стороной!! Ми-и-ша!! Я побегу сразу после дуплетов!! Понял?!» – «Валерка, по-онял тебя! Беги сразу после двух дуплетов!!», а буквально через доли секунды грохнули по темени два дуплета крупной дробью. Боялся я, чтобы Мишка не саданул и в третий раз…Тогда уж точно в меня! Вой, рычанье, скулёж слились с раскатистым эхо от выстрелов над болотом. Два волка всё-таки рванулись за мной. И в одного удалось попасть практически в упор, когда он в прыжке готов был схватить меня за горло. Уже убитый хищник заслонил своей тушей меня от второго. Но тут же я чуть не ослеп от света фар нашего «ЗИЛка». Бежал скорее по инерции. Пару раз выстрелил, не глядя, сзади себя, наугад.

Мишаня, умничка, освободил сиденье слева, и это меня спасло: успел я беспрепятственно заскочить в кабину. Звери, остервенев, окружили нас вплотную, не взирая уже на свет фар. Вконец осатанев от крови, голода и злости, разбойники сразу по нескольку запрыгивали на капот, в кузов, а из него на крышу кабины…Господи! Да сколько же их тут собралось по наши души?! Некоторые в прыжке били в стёкла. Неужели всё?!! Два-три таких удара, и наше лобовое, да и боковые стёкла не выдержат!

«Мишка, стреляй!», – заорал я, забыв, что у самого «ствол» в руке. Но тут же опомнился от страха и приспустил боковое стекло, сделав щель для стрельбы. К этому времени Миша заправски, уже по одному стволу, практически в упор, а то и прямо в пасть гвоздил серых одного за другим. У меня осталось три обоймы из пяти. А зверья будто ещё более стало. А по трупам убитых волки заскакивали прямо на капот почти без труда. «Миша, сколько патронов осталось?» Но тот отмахнулся: «Да почём я знаю! Было с полсотни. Да вот ещё с десяток жаканов…» Выматерился в сердцах: «Да они что, бля, со всей Угры сюда сбежались?!» А пара волков смотрела на нас сквозь лобовое, истекая слюной и кровью. У машины было едва с десяток. Снег у фар и далее был буквально залит кровью. Слава Богу, не нашей. Стрелять перестали. Разбойники уразумели, что на капоте мы их не достанем. И к паре запрыгнул третий и…лёг, уткнувшись кровавой мордой прямо в лобовое стекло. Другие волки уже опасливо шмыгали в темноте поодаль. На неприцельную стрельбу жечь патроны не стали. Мало ли что нас ожидало впереди. А на всё про всё ушло не более часа. Выключили движок, фары. Меж туч обозначилась огрызком луна-перестарок. Закурили. Посоветовались и достали «сидор» от Андреевны свет Петровны. А «сидор», прямо скажем, был знатный: курица, колбаса свойская, свининка слоёная, духмяный ситный хлебушко, да две поллитровки самогона. Волки, почуяв съестное, вскочили как по команде. Их морды явственно обозначились на фоне промёрзшего зимнего неба. Сволочи. Пожрать спокойно не дадут… Мишка ткнул меня в бок: «Насыпай, самогона-то!» Спиртное, прокатившись в нутро «аки бог по душе босиком», благим теплом отозвалось во всём организме. Даже оскаленные морды в окне стали почти безразличны. Слышно было злобное рычание прямо под нами: волки растаскивали отстрелянных нами стервятников. Тут же, подле машины, и свежевали вчерашних родственников по стаям. А то, что сюда собрались не одна или три стаи, это было очевидно. Но…будто почудилось: выстрелы. Неужто сельчане к нам на подмогу?! Да и лязга гусеничной ГТСки-вездехода не слыхать. Значит не геологи, либо нефтяники. Сельские охотники…Точно они, родимые! От закраины болота засветилось множество фонарей. Их было человек пятнадцать. Конечно же, это наш Петро, благодетель и душеспаситель «со товарищи». Так что ещё неизвестно, чем могла окончиться эта кровавая драма. Окажись только пояростнее очередной бросок матёрого хищника в одинарное стекло нашего «материковского» грузовика (авто северного исполнения имеют двойное остекление и утепление, да лебёдку в придачу).

Трапезничать мужики отказались, а нам посоветовали не мешкать с переездом болота. Свою «санитарку»-УАЗик они оставили буквально перед нами: «Вы поезжайте скоренько, да не валандайтесь у каждой пучки. Гружёные, поди. А мы с часок-полтора подстрахуем». Обнялись и разошлись. Как видно, на всю оставшуюся жизнь. Которую, скорее всего, они нам и подарили. В этих краях об эту пору волков несть числа и в обыденную годину. По колдобинам и вспучинам не ехали – неслись.

Слышал, будто есть некая «подорожная молитва», ограждающая путников ото всех напастей. Может, её нам в напутствие мужики и прочли. А то и попросту, по-сибирски, перекрестили вослед, да сказали: «Храни вас господь!»

 

 

Глава 11. Домой!

Ночью ехали почти без опаски, по шоферской присказке: «Газу до отказу, и скоростя все сразу!» Но до асфальта не лихачили, даром, что спиртное будоражило «на подвиги». А в Тюкале на заправке даже умылись. По нашим расчётам к вечеру должны въехать в Омск. А денёк выдался прямо-таки предновогодний. Солнышко радовало душу, теплило асфальт и искрило снежок. Доедали курицу и сало, разломили пирог с капустой, помянули добрым словом хозяйку, а в термосе благоговейно булькал свежезаваренный чай. Я травил анекдоты под настроение. Дорога будто сама стелилась под колёса. Дальние перелески казались отрогами Берендеева царства: сплошь в серебристых от инея березах. Эх-ха! А вон и зайки белыми комочками рассыпались по поляне. Не боятся, как видно, разбойников! Впереди по всему горизонту серым маревом расстелился над городом извечный смог от нефтехимии. Но он не тяготил настроение, ведь к дому едем! А все невзгоды остались позади. Как сон: открыл глаза, и все кошмарики исчезли напрочь. Будто привиделось нам всё, превратившись из напастей в некие романтические приключения. А о них, как водится, очень даже кстати поведать привыкшим к теплу и уюту горожанам. А уж коли сподобится в компании, да под рюмочку, да при восхищённых взглядах друзей, а то и подруг…А уж детвора, прослышав о наших злоключениях, рассказывали в детском саду, либо в школе: «А вот мой папа, когда ездил далеко- далеко на Север…»

И не беда, если твой ребёнок из чувства солидарности с «героическим родителем», кое-где, кое-что добавит по ходу повествования. Это же из благих побуждений. А потом, может, в их интерпретации ваши злоключения кажутся всё более похожими на сказки. Дети всегда любят сказки «за то, что в них всё красиво и хорошо кончается».

На предприятие заехали обыденно. Народ шёл к проходной в предчувствии предстоящего семейного вечера, отдыха на катке, в кино, театре. Эх, как далеки они от всего только что испытанного нами. А в мыслях уже были совсем не дорожные заботы: не убежали бы кладовщики, да застать на месте такелажную бригаду. И тут повезло. Всю маету с документами отставили назавтра уже начальнику участка. Машину загнали в бокс. Прибежал запыхавшийся начальник ВОХР с арсенальщиком. С ужасом узнал, что патроны к ПМ расстрелял почти все: «Ну, вашу мать, небось все банки по дороге дырявили! А сказочки свои про шпионов будешь завтра Николаю Ивановичу докладывать. Лично! За каждый патрон и по всей форме».

Чуть было не сказал: «Да пошёл ты…!» Но пошел сам. Позвонил домой, попросил жену оповестить и жену Михаила. Жили-то в одном доме. А к вечеру, помывшись и побрившись, мы с семействами сидели за празднично накрытым столом. Директор позвонил уже прямо домой. Поздравил, поблагодарил: «С меня причитается!»

1975 год, Омск – Тюмень – Омск.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Прокрутить вверх