Сегодня Виталий Кулёмин пил как никогда. Постучало горе в его дом. В ночь с десятого на одиннадцатое мая его сыну – сотруднику скорой помощи – фельдшеру Василию Кулёмину на одном из домашних вызовов некий гражданин Васнецов по неясным причинам нанёс множественные ножевые удары . От полученных ранений пострадавший скончался.
Сидел Виталий Кулёмин в одиночестве в доме младшего брата Сергея. Вот, должны сына привезти – минздрав выделил средства на похороны и машину для перевозки тела. Виталий, обезумев от потрясения, разругался с родственниками, как будто все были повинны в трагедии – всех послал в далёкие края и ретировался пить водку к брату. Сергей не стал бередить его рану своим присутствием и вышел, лучше невестке поможет с похоронами, чем разъярённому брату.
Участник боевых действий в Чечне, фронтовик, Виталий смотрел в окно, где играло лучами майское солнце, и часто протирал мозолистой ладонью своё загорелое скорбное лицо.
Причина нападения, как было сказано раньше, не ясна. Васнецов находился на допросе, который проводил следователь Гайнитуллин, боевой товарищ Кулёмина.
Вкратце произошла такая ситуация. Василий с фельдшером первым номером – Васюковой, прибыли ночью на вызов. Повод к вызову: пил, стало плохо. Когда они зашли в квартиру, их встретила нетрезвая компания в составе двух мужчин и одной женщины. Произошёл конфликт, после чего Василий получил ранения, несовместимые с жизнью, и скончался на месте.
– Ну кааак… тааак… – процедил сквозь зубы Виталий. Резкими движениями налил водку в стакан и осушил залпом, не закусил.
Не хотелось ему идти встречать мёртвого сына. Виталий никак не мог понять, наяву это, или нет. А ведь хотел он его сегодня встретить живого, явившегося после ночного дежурства, дать ему поспать часок-другой, после выпить с ним домашнего вина и пойти сажать картошку на усадах.
«Сажать картошку»… залипло в мыслях Виталия… И снова зарыдал Виталий, закрывая лицо ладонью, скорбно всхлипывая. Сажать картошку…
Виталий сквозь слёзы снова посмотрел в окно. Немного забылся. Полюбовался ожившей зеленью, вспомнил Василия, мелкого, щуплого, белобрысого, читающего стихи на 9 Мая у обелиска. Вспомнил, как он подтрунивал над сыном за его скромность, за молчаливость, за робость с девчонками. Виталий ставил себя в пример, рассказывал свои редкие истории о чеченской войне…
И горькое осознание врезало в под дых – не смог бы Васька защитить себя, слабоватый был. А почему он – силач ,отец, мужик – не защитил его? Он – боец, воин – не смог… Не смог… За что Ваську-то?!
Сильный, добрый человек всегда винит себя в смерти слабого. Потому что ему кажется, что этот вызов был адресован Виталию, он же не боится умирать. Для сильного смерть во благо, у сильного смерть героическая, звонкая. У слабого, бескорыстного, доброго и невиновного – смерть жалостливая и печальная.
Раздался звонок. Звонил Ринат Гайнитуллин.
– Здорово, командир! – грустно сказал Ринат в трубку.
– Здорово, брат! – вторил Виталий.
Ринат молчал в трубку.
– Ну чего ты молчишь? – спросил Виталий. – Говори, как есть.
– Всё?
– Всё… Всё хочу слышать…
– Ну… В общем-то, я допросил этого уродца, шоболу быдляцкую его… И фельдшера… Короче, когда Васька с фельдшером, бабой этой, как её, Васюковой, на вызов приехали, чмо алкашное, которое Ваську-то… Ну вот, чмо лежало на кухне. Они его как-то там разбудили. Ну это чмо вскочило, начал по комнате бегать, матюгаться. Ну типо – «кто такие? я вас не звал!» Вся быдлобратия, дружки этого чмыря, языки в задницу – и молчат. Мозгов-то нет – зверьё же, нелюди… Топил бы я таких… Как щенков… Ну вот, а этот, по ходу, самый лютой в этой шайке…Васнецов… Баба-фельдшер ему замечание, типо – «ты чё воще, тебя лечить приехали, сами не напрашивались». А он – «себя лечи, курва, а я типо дохрена здоровый». Ну и со стола нож схватил. Им бы спрятать его, перед тем как они эту тварь оживляли… Ну и на врачиху прёт, паскуда чмошное… Врачиха в соплях за порог ломанулась, Ваську звала за собой… А Васька… на кухне был… А чмырь пути отхода ему и перекрыл, пока за бабой гнался… Повернулся – смотрит, Васька стоит – и попёр на него… Твой его успокаивать начал, мол, положи нож, поговорим… И зверьё вроде как бы успокоилось, нож опустил. А проход держит… А потом зенки на Ваську вытаращил и сказал: «Чё-то я тебя прирезать хочу, сопляк!» ну и накинулся… Васька- молодец… Боролся, командир, боролся… Но семнадцать ножевых, командир… – печально закончил Ринат.
Виталий молча плакал, не выдавая свои рыдания, и сопел в трубку, хлюпая носом.
– Я, короче… – снова заговорил Ринат после долгой паузы. – Я, короче, всех допросил. Лично… И этого, Васнецова, который… Сопли жевал, зверёныш… Дядька пацана резанул, блин… Я спросил у него, раскаивается ли?.. Слёзы на кулак наматывал, говорил, да, раскаивается… Тогда я спросил, а зачем он это сделал?.. За что пацана? И знаешь, командир, что он мне ответил?..
– Говори, Ринат, говори…
– Захотел… Просто захотел прирезать… Просто захотел… Сука…
Виталий заревел навзрыд, уткнулся лицом в сгиб локтя.
– Командир… Командир… Ты тут?
Виталий вытер слёзы и произнёс:
– Да… Я тут, брат…
– Я накажу их… И этого… И всю его быдлобратию… Я обещаю, командир… Ваську везут?..
– Да.
– Я вечером заеду.
– Хорошо… Спасибо, Ринат… За то, что… кхы… отпуск твой испортил…С отпуска твоего отвлекли….
– Да что фигню-то говоришь, командир?! Мне как Татьяна твоя позвонила, я сначала не поверил, даже охренел… Потом – неее, я это так не оставлю… Я набутылю их, командир, по всей строгости… Я приеду сегодня…
– Хорошо…
Ринат отсоединился.
Просто захотел… просто захотел… В голове Виталия не укладывалось, как же так просто захотеть… зарезать, изнасиловать, сжечь, пристрелить, отобрать?! Почему же существует мерзкая порода звероподобных выродков, не понимающих страдания другого? Не осознающих, что вот он человек, рождён, вскормлён, взращён. Человек – поток мыслей, воспоминаний, мечтаний и надежд. А есть мразь, которая просто захотела всё обрубить. Когда же переведётся всё это зверьё, которое просто хочет? И которых не волнует, что хочет другой. Ведь другой жить хочет-то. И матери, и отцы хотят, чтобы они – другие – жили.
Убивал и Виталий людей, и его много раз ранили. Убивали его друзей, убивал и он чьих-то друзей, но война… война это другое… На войне жертвы случайны. Ты не знаешь свою жертву. И на войне не хотят просто так, на войне другое… Трудно объяснимое… На войне ярость, но никак просто так. Никогда бы он не стал за просто так. На войне есть свои – и есть чужие… На войне… Да пошла она, эта война! А тут в мирных спящих городах – все мирные люди, соседи, все бок о бок живут… Но хотят звери немного ярости… Но нет, не солдатская та ярость… Паскудная она – эта ярость.
Выпил Виталий водки, глянул в окошко, вспомнил, как они вот собирались весенними деньками семьями. Ринат с женой приезжал. Жарили шашлыки, пили пиво, играли на гитаре, военные песни пели в окружении домочадцев. Вспомнил, как они с Ринатом, грязные, уставшие, молодые, шли за бронетехникой в окружении таких же мальчишек, как и его Васька. Живых… и таких же мёртвых, как его Василий…
Виталий задремал на столе. Но вдруг его разбудил звонок. Звонила дочь Вероника. Опьянённое горем сердце Виталия забилось в предчувствии плохого. Он проснулся и понял, что это был не сон… Что сына его действительно убили, а он сидел хмельной в одиночестве в избе брата.
Он взял трубку.
– Да…
– Пап, ты где? Там Васю привезли…
– Иду…
Его голова была тяжела. Он уже не хотел плакать. Просто встал, не видя ничего, вышел, толкнув с силой дверь рукой, и, не запирая дом, двинулся тяжёлыми шагами к мёртвому своему мальчишке…