— Сволочи! Понаставили люков! Это сто тридцать шестой!
Мужичок, шедший навстречу, жестами привлёк к своему риторическому возмущению и без задержки пошёл дальше.
Никита мысленно озвучил ему вопрос: «Это откуда же Вы идёте?» и свернул налево в пункт своего назначения.
— Никита, привет! Что-то ты постарел!
— Нина, привет!
Не блещущая тактом тогда пампушка Нинка училась в школе на год старше. Но это было больше десяти лет тому назад. Сейчас она командует пациентам раздеться по пояс и использует их для своих флюорографических фотосессий. Он очень давно её не видел — она здорово похудела! Даже не понятно, как это расценить — плохо ли ей живётся или, наоборот, хорошо…
Глядя на негатив, она всё же отметила позитивно:
— А тут не всякий студент может так похвастать!
— А я всем говорю, что я в душе десятиклассник…
— Правильно, что пришёл провериться. Песни-то свои продолжаешь петь? Ты в школе классно пел!
— Спасибо! Помнишь ещё?!. Да вот сегодня как раз приглашён на одном, если можно так выразиться, корпоративчике спеть…
Он хотел ещё сказать, что недавно (недели три назад) в составе творческого коллектива побывал на необычной концертной площадке…
— Молодец, — уже как-то равнодушно сказала она и затем добавила профессионально, — сходи ещё кровь обязательно сдай.
— Ой, Нин, если б ты знала, сколько её у меня уже попили! — пошутил Никита. Но зашнуровав ботинки коричневой ёлочкой и плотно укутывая шею шарфом, поплёлся на кровопускание, которое в период предновогодних дней вышло, как и сама зима, не совсем тип-топ, оставив на локтевом сгибе хороший синячок. Другой рукой, прижимая спасительную ватку, он обхватил жертвенную руку посередине ладонью и так, демонстрируя абсолютно всем неприлично выставленный вперёд молот полруки, дошёл до раздевалки.
Солнце переместилось, взволновав на фасадной стене здания штукатурную гладь, но у могущественного светила получилась дешёвенькая копия рельефных изысков муссона на тему морских волн.
Расставаясь с поликлиникой, предстоял обратный путь. «Вот он, этот сто тридцать шестой люк! Хм! А через десять шагов разлёгся сто тридцать седьмой. Далее два вместе: сто тридцать восемь, сто тридцать девять… Зачем же он мне сказал! Так, отвлечься на вывески! Вот булочная, аптека… Когда же доберусь до остановки?.. сто сорок семь… Сейчас будет длинный переход, на нём, думаю… сто пятьдесят четыре… передохну. Красный свет. Всё чисто. Действительно, ни одного… — Пока ждал, начал глазами рыскать по сторонам. — Ага! Вон он, сто пятьдесят пятый! Добрался до остановки. Отдых».
Автобус ожидался нескоро, и Никита выдвинулся на пару шагов вперёд ловить попутку. Первая же попавшая под его обаяние и тормознула. Двое ребят ехали с невнятного дежурства. Устали очень. Голодные. Спрашивают:
— Машину водить умеешь?
— Я только права получил. Выходит, умею…
— Садись за руль. Мы пока хоть перекусим да чуток передохнём. Во, парень, ты тормознул машину — сам себя подвозишь!..
Счастье порулить оказалось недолгим.
— Пересаживайся назад. Ну тебя! Лучше б мы эти пятнадцать минут постояли. Еда теперь не в пользу, — не вытерпел хозяин «пятнашки» и, запихивая в рот последний кусок пиццы, протёр руки салфеткой и сел за руль.
— Тебя как зовут? — его неугомонный язык швыдко прыгал то по нижней, то по верхней челюстям, по-обезьяньи оттопыривая губы, тщательно обследуя все закоулки в поисках застрявших крошек.
— Никита.
— Меня Димон, а его Жека, — поведал свои имена рулевой. — Ладно, Никит, не расстраивайся. Как появится своя машина, научишься быстрее этому делу.
То, что Никита хотел буквально одним предложением поведать Нинке, было детально свежо в его памяти. Свои впечатления даже выразились впервые в его блокноте небольшим очерком:
«Я ждал этой поездки всю неделю. Там надо было ещё усилить ансамбль из баяна и домры шестистрункой, и «до кучи», я вызвался спеть пару песен, хотя вполне могли обойтись и без меня. Купил новый комплект звучащего серебра, отскрёб дочиста гриф гитары, прошедшей десятки походов и сотню рук, и наконец, впервые познавшей чистку скребком для ногтей. Подобрал и разучил жалостливую песенку. Пока учил, гитара попробовала вкус моей слезы (раньше за мной такого не наблюдалось, женщины сразу сказали бы, мол, надо проверить щитовидку).
Робко начавшаяся зима в очередной раз предложила свои реденькие ажурные покрывала, и пока только в нехоженых местах. Баланс чёрного и белого был уравновешен, как мужское и женское начало в древнекитайской философии. Температура воздуха подобно яхте в море, то оказываясь на гребне волны, окрашивалась красным, то прячась в одном из многочисленных водных кратеров, синела. И от этого было зябко.
С королевской точностью была подана белая высокая даже какая-то немного пафосная «Газель» с призматоидной (как слиток золота) крышей. Уложив весь скарб, мы заняли места в креслах для двухчасового сеанса однообразного, почти немого видеоряда под сопровождение шума мотора, его запустившего, и собственные беседы, редко цепляющиеся за сюжет. В окно, задизайнеренное где-то на уровне пояса, я мог рассматривать только, что асфальт, к счастью, сухой. Но от такого мельтешения возникало неприятное подташнивание и ощущение глазного давления. Поэтому взор я расслаблял, вглядываясь в затылки впереди сидящим. Прозрачный люк на крыше служил плафоном дневного света. Иногда я пригибался, пока подбородком упирался в колени, чтобы видеть через лобовое стекло то рассечение бесконечного поля нашей дорогой, то вдруг сумбур обступившего тесного пространства. Инь-Ян снежного покрова стартующей зимы с каждым километром превращался в сплошной Инь, словно мы ехали на южный курорт. С безупречным чувством такта гарна дивчина из навигатора балакала, куды нам дальше ихати и шо робить, колы не туды занесло. Через пару часов пасмурного фильма, мы, наконец, подъехали——
— Никит, ты там не заснул?! Всё, твоя остановка!
— Спасибо большое, ребят! Вот возьмите!
— Спрячь! Это мы ещё тебе должны, ты же нас подвозил!
— Спасибо большое!
До корпоратива было ещё время. Никита умолотил полсковородки грибов, насытился ароматным кофе с бутербродом и открыл свой блокнот.
——Женская колония рецидивистов. Одна такая на пятнадцать областей… Почётная площадка для выступления, надо полагать!
Нас запустили в административное здание погреться, так как минут за сорок-пятьдесят, пока нам будут оформлять пропуски, с прокурорской надёжностью удостоверяя по паспортам личности, можно замёрзнуть. А гражданских музыкантов переохлаждать неприлично. Обрубленной на две трети театральной сороконожкой мы за подполковником заползли на второй этаж в комнату, где проходят рядовые заседания офицеров. Через окна наши взгляды падали прямо на серпантины колючей проволоки у подножия этого здания. Эстетично изготовленная и смонтированная, проволока всё-таки царапала нетренированные души, которые продирались сквозь неё вниз и обмякали на вспушённой рябой полосе земли. Священник, встретивший нас, в это время рассказывал, что здесь есть женщины, которые сидят одна за воровство торта пять лет, другая за курицу (кажется, три года). Конечно, я ему верю. Он может только быть неполноценно информирован, а может и правда, только за торт и курицу. Здесь в зоне имеется своё подсобное хозяйство: куры, бараны, коровы. Выращивают овощи. Помидоры, например, консервируют и продают, поставляя в магазины области. Прямо на территории построен другими заключёнными (мужчинами) храм.
Но вот дошёл слух, что пропуски готовы, и мы вернулись к своей «Газельке» за инструментами. В дымчатом промозглом окружении около зелёного (вечнозелёного) деревца, точно привязанная к нему вожжами, она стояла уже какая-то понурая. Светловолосая девушка в форме, младше меня, но старше по званию даже лейтенанта, продрогшим почерком в записной книжечке тщательно выводила перепись всего, с чем мы хотели оказаться, когда будем щупать шагами запретную территорию. Было действительно холодно, поэтому решили обойтись половиной инструментов. Гармонист Коля, чтобы ускорить протоколизацию, колонки, пульт и усилитель собрал в единый «Кубик Рубика» и назвал всё это «торпедой». Объясняя, что это не военная, он вынудил нас ещё минут десять согреваться в табачном дыму. Когда «торпеда» наконец «прокатила», он договорился брошенную половину инструментов записать: «И пр. муз. принадлежности», и нам пришлось с полными охапками идти на КПП.
В тамбуре в тёпло-бежевых тонах при отсутствии внешних окон, под жёлтыми изгнателями мрака, мы стояли, прижавшись к глухой отвесной плоскости, но не в обиде. Но что чувствуешь, распластавшись на леденящей не от холода стене, а рядом при этом одиночными выстрелами лязгают мощные защёлки толстых стальных воротин шлюзов свободы?! Над головами подвешена табличка «Проходить не более трёх человек». Решётка дзынкнула и, повинуясь замполиту, распахнула свои объятия. Все ринулись, но голос за окошком чётко продублировал единственную дарующую здесь надежду на движение надпись. Первые поглощенные, было понятно, что сдавали паспорта и назывались как записаны в нём. Когда и я оказался на их месте, то чётко назвал свои фамилию, имя и отчество. Не могу утверждать за других, но у меня от рождения этот пункт не менялся. Услышав голоса каждого из троих, открылась вторая решётка в отстойник. Наша тройка прошла туда и снова, лишь после чёткого защёлкнутого одним сильным ударом замка, могла отвориться следующая за ней, теперь финишная. Мы снова вышли в пасмурный, но всё ещё светлый день.——
Зазвонил телефон. Приехала машина.
— Никита, привет! В боевой готовности? — улыбнулся знакомый, когда тот садился в машину.
— Привет, Виктор! Да, вроде.
— Что сегодня в репертуаре?
— Да под «минусовки» «известняк» попою. Танцевальный вариант.
В магнитоле звучала какая-то халабуда, но Никита всегда сдержан на этот счёт. Тут Витя сам предложил:
— Поройся в бардачке, выбери что-нибудь. Мне самому всё это уже надоело.
В бардачке лежало золотое кольцо с руки Вити (он же тоже ехал на корпоратив!), «Золотое кольцо» из уст Кадышевой, песни золотого Стаса Михайлова и серенький альбом «Первая любовь» какой-то группы «Fantasy».
Посмотрел названия песен и перетасовал по-своему их порядок. Кое-где добавил знаки препинания. И сразу красной ниточкой чётко проплелась фабула всего альбома.
1. Милая подружка,
2. Я много поняла:
3. Первая любовь —
4. Пополам.
5. Люди не птицы—
6. Я буду ждать тебя
7. Пару дней на десерт…
8. Ты вошёл в меня совсем случайно…
9. — Больно мне, больно!
10. — Что-то не так?
11. — Прости меня, пацан,
12. Я не девочка!!!
13. — Лолита,
14. Ты беременна?
15. — Ребёнок от тебя,
16. Когда умирает любовь!
17. — Прощаю, забуду!
Этого Никите хватило, чтобы не вынимать диск из конверта. Затылком воткнувшись в подголовник, он продолжил вспоминать ту поездку, и ему было уже всё равно, что там звучит.
——Вот она нехоженая пахота и забор, венчаный стальным терновником, которые мы недавно наблюдали сверху в окно. Сразу от крылечка отбитая аккуратным белоснежным бордюром асфальтная незатейливо извилистая дорожка через несколько шагов подвела нас к красочному плакату. На всё полотно изображено пастбище с отсутствующими коровами, справа, очень крупным планом, вместо доярки модель (как бы привлекающая сюда всех желающих) в зэковской спецовке, по небу кровавым цветом крупный текст: «Свобода — это когда никто и ничто не мешает тебе жить честно!»
— Жить, конечно, надо честно, но, думаю, это совсем не свобода, а даже большая обуза. — Сарказм не только забрезжил в тайнах моих мыслей, но он уже, посмеиваясь, наблюдал за всеми проходящими с самого́ плаката, так как афоризм этот принадлежит некоему Стасу Янковскому, российскому информатику и юмористу. (Буквально, пару ещё его афоризмов для ознакомления: «Народный юмор — это пошлость, доведённая до искусства… а эстрадный юмор — это искусство, доведённое до пошлости», «Те, кто считает на ночь рубли, засыпают в 70 раз дольше тех, кто считает ту же сумму в долларах». (такой курс на сегодня — прим. автора))
Идём дальше. Облагороженная красивыми клумбами территория, построенный храм, предавали забвению сознание и чувства. Но вот я делаю следующий шаг, и угол впереди стоящего здания как однобокий занавес отъезжает в сторону, представляя взору виртуальными мазками намалёванный на плацу тёмный квадрат людей в колонне. Устроенная судьбой этакая инсталляция, основанная на игре с зеркальными призмами. Женщина, двести раз отражённая, в серо-зелёном одеянии: штаны, пуховик и шаль. Маленький прямоугольный клочок бумаги, прилипший на стекло, пришёлся на уровне её груди справа и столько же раз повторился видеоэхом. И в этот момент что-то затвором щелкнуло у меня слева под рёбрами. Чётких овалов лиц, окантованных шалями, нет, всё слилось в одном тоне. И на фоне этой мрачной массы меркнет всё виденное ещё шаг назад. Несколько секунд, и мы заходим в клуб.——
Банкетный зал был недалеко, и они с Витей быстро оказались на месте. Публика собиралась. Пришли солидного вида управленцы, была здесь и странноватого вида молодёжь. Беседуя с двумя полными дамами, размахивала руками землячка, которая топила своих взрослых кошек и удавливала собак за мелкие их оплошности, но когда покупала настенные календари, то просила с животными, приговаривая: «Я так люблю животных!». В глубине зала суетилась тётя Света. Вошла Ольга. Раньше она всегда приветливо улыбалась. В этот раз она поздоровалась, сухо улыбнувшись, и прошла к подругам. Буквально через минуту появился и общий знакомый, а ныне её парень. Теперь стала понятна эта сдержанность. Парень поздоровался со всеми и, ссылаясь на занятость, откланялся, покинув зал. Глядя на Ольгу, Никите становилось уютнее в этом новом чужеватом для него месте.
Вечер начался и пошёл своим чередом. Вначале были тосты, потом они переросли в рассказы прямо-таки анекдотичных историй.
Дело было поздней осенью. Посылает рассказчицу-провинциалку начальница в командировку в Москву. Мама, напяливая совдеповскую шапку-ушанку дочке на брови и прикрывая всё это дело сверху капюшоном, наказывает: «Смотри, чтобы не своровали!» Приехала в Москву. Спускается в метро. Ожидая электричку, в тепле и уюте, смахивает с головы капюшон и чувствует, что нет шапки. Огляделась вокруг и под ногами — нет нигде. Вдруг видит, в толпе на мужике её шапка. Подкралась, схватила и бежать, как раз в прибывшую свою электричку. Глядя через стекло, пристыдила ещё ошарашенного мужичка. По выходе из-под земли, надела шапку и попыталась накинуть капюшон, как мама рекомендовала. Что-то мешает: в нём и оказалась её первая шапка. Легче, говорит, дома было бы без неё появиться, чем теперь с двумя.
Из всеобщего хохота произрастает следующая история.
Поехала другая дама презент отвезти, отблагодарить дружески за помощь. Подобные благодарности, говорит, заканчиваются обычно тяжеловесным поздним сабантуем. Знакомые предложили заночевать у них. Она попросила, чтобы они дверь в квартиру (а живут они на пятом этаже) пока не закрывали. Хотела прогуляться, подышать перед сном свежим воздухом. Возвращаясь с прогулки, с трудом добралась до третьего этажа, со счёту сбилась, да и дверь как раз была приоткрыта. Зашла, разделась, улеглась в кровать. Из кухни заходят муж с женой, думали, сын с дискотеки пришёл. Смотрят, а тут в их постели привлекательное недоразумение лежит. Муж отнекивается, мол, понятия не имею. Не аргумент. Отманикюренные ногти щёку ему пробороздили.
А то, девочки, вот ещё.
Мужчина с педобразованием пришёл льготу получить. Под столом руки держит, говорит: «Даю наводочку…» Она отвечает: «Я водочку не люблю!» Он опять: «Даю наводочку». — «Мужчина, я же Вам сказала, я водочку не люблю, я люблю коньячок!» Посмотрела его документы и говорит: «Хо! Вы же «педик» — Вам льготы не положено!» — «Да Вы что! Боже, избавь! Я не педик! У меня есть жена, двое детей. Честное слово!» — оправдывается. «Медики могут эту льготу иметь, а педики — нет. Есть исключительные случаи, правда, но нужна будет справка». — «Так я же Вам и пытался её показать». — «Когда говорили про водочку?!» — «Ну да, про наводочку».
Никита запустил свою шарманку, которую нынче называют ноутбуком, сорвав народ с мест, и протопил под топот каблуков и выпариваемую энергию блок танцевальных хитов. Кроме Ольги никто особо не примечался. Она была недалеко, полубоком развёрнута к нему. Он чётко видел её аппетитный стан, на скуластом лице пухленькие губки, тёмные глаза в обрамлении подкрашенных тушью ресниц. Изящно танцующая, она ни разу не обернулась в его сторону. Становилось жарко. Сняв джемпер, он остался в футболке с коротким рукавом.
В перерыве Никита запустил традиционную дискотеку. Подошла тётя Света, пригласившая его сюда, поблагодарить-поцеловать, и под убедительным предлогом жирно накрашенных губ она подсунула ему свою панированную в косметической муке щёку. Благодарила она, а вышло, будто он. Закончив торжественную сторону индивидуальной церемонии награждения, вышел освежиться в холл. Испуская дым, там уже галдела молодёжь. Каждый хвастался кто чем мог:
— Если бы «Камасутру» писали с меня, она была бы объёмнее и изощрённее.
— У меня есть дома глянцевые журналы — качество отличное! Бесспорно!
— А у меня с порно!
— Гы-гы-гы!
Потом Рыжий с мохнатым хвостом заговорил о том, что предпочитает только «Мальборо», Толстушка расписывала свои балдёжные ощущения от кальяна, всасывая через раскалённую тонкую коричневую сигаретку свежий воздух, но выпуская через нос всё-таки сизый дым костра. Тот просто жевал насвай, отказываясь от других табачных угощений. Этот бормотал про косячок, тут же наглядно ваяя минималистическое оригами. Когда все, вроде, уже высказались, они обратились к Никите:
— А ты?
— А я обожаю грибы! — просто сказал он первое, что пришло на ум, но привлёк мгновенное пристальное внимание всех. Кто смотрел на него с восхищением, кто с удивлением, мол, думали, что ты совсем не куришь, а ты эка вон какой! И не оставляя без внимания характерный синяк на вене, переглядывались: «Понятно, мол, откуда творчество черпается». Безразличных не было. Никита понял, что скорее надо разрядить неправильную обстановку:
— Обожаю жареные грибы! Вот, буквально перед приездом сюда влупил полсковородки!
И тут все отвернулись и снова, особо не замечая его, продолжили своё бормочущее курево. Прошёл мимо Витя с какой-то фифой:
— Я всё сказала!
— Факты?
— Фак — это ты!
Кто-то говорил, что во всём этом здании при ремонте установили болгарскую сантехнику «Vidima». Никита нашёл повод покинуть холл и познакомиться с этой достопримечательностью. Из туалета выходили два пятидесятилетних очкарика: «О какой эстетике может идти речь, когда он карандаш чинит тупым ножом?» Но проникнув в керамическую комнату, он увидел пока только одну раковину с этим логотипом, остальное, похоже, было куплено в какой-нибудь арендованной железной будке с заурядной вывеской типа «Аква» или «Гидро». Видимо, «Vidima» — невидима. Умывшись холодной водой, почувствовал, наконец лёгкую свежесть. Выходя, дверью нечаянно подтолкнул (ничего-ничего!) одного из только что вышедших. Они продолжали беседу:
— Чтобы сказать, что такое жизнь, скажи, как называют того, кто даровал эту самую жизнь на планете.
— Творец.
— Так вот, жизнь в моём убеждении, это и есть творчество в любом её проявлении. Не каждый создан для великих творений, но прежде чем вбить даже обыкновенный гвоздь, я прежде подумаю, как будет эстетичнее, композиционно лучше, не забывая, естественно, главного — практичности. Возможно, он в конечном итоге окажется там, где кто-нибудь влупил бы его, не задумываясь, но для меня важна смазка мыслями творческих шестерёнок. И если кто-то, не узрев во мне этой части моего «я», скажет: «Он тянет на себя одеяло», отвечу, что я никогда не выпячивался ради пустоцветия, а лишь делился выплеском своих, пусть крохотных, идей и предложений с другими с тем, чтобы побудить и их к этой радости «творить». Вот, например, молодой человек (он указал на Никиту) радует своим творчеством, и в душах жаждущих сеются ростки добра. Конечно, многое зависит от подготовленной почвы, но это уже другой…
Возвращаясь в зал, по пути ухо выхватывало обычную к этому часу болтовню:
— Крашу. Уморился. Думаю: «Хоть бы одна б…дь вышла помочь!» И сам же отвечаю: «Нет, у нас же в семье все порядочные!»
— Булайзер…
— Не булайзер, а небулайзер!
— Тебе не в чем оправдываться. Ты же поступила так в согласии со своей совестью!
Усевшись за пульт, всё же в поле внимания попали ещё две девушки на ближнем краю стола. Одна уговаривала другую худющую съесть шоколад:
— Шоколад добывают из какао бобов. Бобы — это овощи. Сахар тоже сделан из сахарной свеклы. А свекла — это что? Это овощ. Итого, шоколадка — тоже овощ, а овощи полезны для здоровья!
Зазвучала медленная музыка. Неожиданно подошла Ольга и сама пригласила Никиту на танец. В излишне публичной обстановке ему это было особенно приятно. Он шёл вслед за ней словно не по паркету, а по мелкому валежнику, стыдливо опасаясь невзначай споткнуться. Но вот уже под ногами ось, вокруг которой сейчас начнут вращаться стены, мебель и все здесь присутствующие. В полусогнутую левую руку он нежно вложил её ладошку, а правой прошёлся по спине. Так захотелось прижаться! Только это невозможно, слишком много ненужных глаз, но её налитая грудь не могла не прикасаться, мягко усиливая волнительно-приятное состояние. Надо о чём-то заговорить ради приличия, точнее, для симуляции нейтральности или даже какого-то безразличия, но не хочется… Хотя нет, это повод невзначай скользнуть по тёплому замшу ланит и пощекотать непокорной прядью и ароматом её волос себе нос. Попавшая в настроение музыка, от которой начинаешь слышать своё сердце, набирала мощь. Красивые, тревожно-щемящие ноты вязли в каких-то неизвестных сплетениях струн, обнаружившихся в глубине грудной клетки, и вынуждали клокотать бордовую жижу, ускорившую свой поток в замкнутости круга. Густо заселившиеся они, готовые сами с назревающим взрывом разлететься, подстрекали, но удерживали на поводке волкодава, кидающегося на дичь. Это напряжение размывало всё остальное вокруг в беспорядочные полосы за матовой пеленой. Музыкальный мазохизм не раз окунал его головой в озеро эйфории. И следуя заданному темпу, теперь им приходилось уже как бы его догонять. Но так от танца могут остаться лишь впечатления загнанности. И вдруг Никита твёрдо решил, что вопреки своему чувству ритма, ему хочется просто спокойно с ней танцевать. Наслаждаться её прикосновением, запахом, молодостью, каждым ощущаемым движением. Его рука, смакующая теперь её талию, превратилась в шлагбаум и на пару секунд жёстко остановила движение обоих. Ольга глянула на него и улыбнулась. Думается, она всё поняла. И под продолжавшую свою высокую магию музыку заново началось новое блаженное головокружение. Не мешающее взору и темпу остальных, но уже явно оставляющее в будущих воспоминаниях его создавших, тёплое волнующее покалывание чего-то под рёбрами.
Музыка закончилась, и наплыл туман.
Никита вышел на своей остановке, что возле магазина. Подвозил обратно его уже не Витя. Возле припаркованной машины он увидел друга:
— Игорь, привет! Рад тебя увидеть! Что это ты так поздно надумал сюда приехать? Или у вас там хлеб не такой вкусный?
— Привет, Никит! Да вот привёз бомжа одного сюда за сигаретами. Он мне помог и попросил до магазина подкинуть, сигарет купить. А там у нас ему не нравятся, пришлось сюда (за 10 км) ехать.
— Хм, бомжу сигареты там не нравятся!!!
— Не, серьёзно бомж. Он вышел…Ну всё, Никит, нам пора! Рад взаимно был тебя увидеть!
Никита развернулся и, пройдя ряд автомобилей, увидел на углу магазина сидели двое продрогших: тоже бомж, опиравшийся спиной на стену и пёс, положивший подбородок на колено своего соседа, и мирно делили крошившийся кусок батона. Вернулся в магазин и купил им пакет молока, свежий батон и куриных лапок. Игорь не мог их видеть за машинами, он бы несомненно купил им еды, Никита не раз был этому свидетелем.
Свет исчез за углом здания.
На улице лёгкий приятный морозец. В ночном небе луна явилась во всей своей полноте. Большая, с чётко выраженными пигментными пятнами, она притягивала не только где-то далеко синеву океана, но и здесь взор Никиты. Глядя на неё, он начал представлять, как она из-за кулис неспешно вышла на авансцену, освещённая точечно-направленным лучом прожектора солнца. И чем больше он думал о том, что откуда-то из-под земли на неё бьют эти лучи, тем яснее ему виделось обратное: будто она — круглый дизайнерский ночник, который светится изнутри. Изнутри! Вот над ней, дополнив композицию стоковой картинки, пару лёгких акварельных полос провели самолёты. Теперь и луна спряталась за высоким домом, но выскочила круглым фонарём за оградой, который сквозь частую решётку проплывал, как проплывало бы отражение планетного ночника в ряби воды.
Споткнулся. Это оказался очередной не посчитанный люк.
До́ма, расположившись за своим большим столом, Никита взял ручку. Ему уже хотелось записать и этот день. Но неудержимая сила на кончиках пальцев заставила пролистнуть блокнот до того места, на котором он остановился, чтобы теперь прочесть до конца. Свет настольной лампы сосредоточился на светлых страницах, отсекая тёмное окружение.
——Очень большой добротный светлый зал. Довольно просторная, нарядно одетая сцена в три яруса (вместе с авансценой). Чтобы потоки музыки и стихов, спадая вниз по полукруглым её порогам, бурля и набирая скорость, могли донести свою энергию до самых дальних рядов, не успев увязнуть и ослабеть раньше.
Нам на помощь (таскать колонки или, например, принести стулья для артистов) были приставлены две женщины из здешних. На вид обыкновенные пенсионерки, коих можно увидеть в сельском клубе или библиотеке. Приветливые. Одна круглолицая, но подсушенная, другая, напротив, с вытянутым лицом. Сети случая, в которые они попались, оставили на их лицах многочисленные глубокие и мелкие рубцы. Сказали, что все здесь нас ждут уже с самого утра, хотя точно знают, что начало концерта в 16.30. Теперь я разглядел их бейджики. На них указаны ФИО, статья Уголовного кодекса, по которой человек осуждён, и сроки пребывания в колонии. У одной было десять лет, у другой три. Рассказывали, что здесь у них хорошее питание, приезжают квалифицированные врачи, уютно отремонтированные комнаты, есть даже на два-три человека, кто удостаивается такой привилегии. Пока они были с нами, я уже к ним попривык и бессознательно воспринимал их как находящихся в пансионате.
— Стоя-ять! — взорвал шуршание подготовительного процесса к выступлению мужской командирский голос, появившийся в открытую в уличный сумрак боковую дверь.
— Спокойно проходим! Спокойно, говорю, проходим, — не падали децибелы.
Охранник, как в прокрученном обратно кино, пятками на пару шагов вошёл в помещение и посторонился в сторону. Как семечки из кулька на газету, тихо, но густо начал наполняться зал. Мрачные графические лица всё-таки рисуются здесь сепией и углём рукой приговоров и новой теперь жизнью.
Стало тихо. Настя, хозяйка сегодняшнего концерта, с первого романса заворожила необычную аудиторию. У меня была возможность на хорошо выученных произведениях отрываться от нотного листа и смотреть в зал. С некоторого времени (но такое бывает очень редко) я начал позволять себе такую смелость, отчасти даже наглость, откровенно смотреть на людей. Я вглядывался в толпу и уже не только различал, но и запоминал некоторые лица. Здесь оказалось очень много цыганок. Как объяснили потом, они берут весь грех на себя, чтобы их безоговорочные мачо не зачахли на казённых регулярных харчах в тоске по бескрайней цыганской воле-волюшке. Вот на первом ряду выделяются три соседки кряду. Всем за пятьдесят. Их лица не столько суровы, сколько точь-в-точь напоминают обременённых на воле алкоголем, нищетой и своей никчемностью. Но с каждой песней и их взгляды стали умягчаться. Слева, стоя около стены среди других, очень смуглая цыганка с большой родинкой на щеке и бледная рыженькая женщина с заметно выступающими скулами и слегка накрапанными веснушками жадно глотали концерт, как родниковую воду вольного чистого ручья. Несколько девушек поснимали свои шали. И оказались среди них блондинка со стильной стрижкой в четвёртом ряду, чуть дальше, около центрального прохода, мальчукового вида брюнетка (она сидела, почти весь концерт развернувшись полубоком к проходу, по‑пацански опираясь локтями на расставленные колени и опустив голову вниз), были и с сединой, разлагающей до конца остатки краски. У некоторых под шалями видны белые платки, плотно обтягивающие лоб. Каждый номер, а кроме песен были и стихи, и инструментальные пьесы, отчёркивался душевными аплодисментами. Пасмурные лица, напитываясь светом музыки и красивого тёплого интерьера, стали понемногу светлеть. И уже периодически то тут, то там поблёскивающие слезинки собирались в ладошки и, не омрачая теперь первоначальных впечатлений, воспринимались как приготовленные нам на память, в знак благодарности, маленькие жемчужинки. Но только на сцену вышел Николай со своими гармошками, как все разом забыли про жемчужины и растёрли их между ладоней, задорно поддерживая ритмичными хлопками всё его выступление. Зал засиял ещё ярче. В конце нашего концерта у микрофона оказалась скромная местная поэтесса и прочла пять своих трогательных стихов. И для каждой здесь сидящей (два зайца, одним словом), даже совсем далёкой от поэзии, была такая мозаика-строчка, которая находила свою ячейку душевных переживаний. Не знаю, был ли это дебют публичного выступления или подтверждение творческого авторитета, но, по-моему, никто не пожалел для неё не только похвалы, но и уже приготовленной в столовой к ужину какой-нибудь, если можно так выразиться, вкусняшки.
Концерт окончен. При выходе наш отец Пётр дарил всем иконочки. Некоторые брали ещё и для своих подружек. Мне хотелось хоть на пару минут подойти поближе, но теперь я не решился и остался на сцене демонтировать концертную обстановку.
Вещи собраны, мы одеты. На улице уже кромешная ночь. За пределами зоны освещения еле различимы силуэты. С неба прямо на нас сыпались, видимо, те самые маленькие жемчужины, а все дороги были покрыты ребристым хрусталём, словно силою неба благодарные зрители одаривали нас и не хотели, чтобы мы быстро от них уезжали. И мы перед отъездом посетили их обитель.
Коридорную лестницу в казарме ограждают кованые перила. На этаже есть небольшой зальчик с тренажёрами, прачечная с очень большим количеством стиральных машин. Непосредственно в спальных комнатах чисто, красиво. Есть телевизоры, ну и камеры наблюдения. Зоны туалетной и душевой кабинок отделаны современным кафелем. Даже дома захотелось сделать ремонт. На столе лежит практически готовая праздничная стенгазета, наполненная большим количеством каллиграфически выведенного текста и добротными иллюстрациями, исполненными гуашью. Рядом учебник анатомии восьмого класса. К спинкам кроватей прикреплены такие же (разве что чуть покрупнее) пластиковые бирки, что и на одежде. О, фото знакомой уже «пенсионерки-библиотекарши» с десятилетним сроком! Здесь указан и год рождения… Она старше меня всего на четыре года! Да ну! Рядом следующий неудачный портрет. Думаю, раз выглядит на сорок пять, значит, по факту тридцать пять. Читаю, девушке двадцать пять лет!.. Вверху на тумбочке стоит миниатюрная скульптурная композиция: учительница с указкой и рядом без парт, просто на стульчиках, сидят, слушают её два школьника — мальчик и девочка. Признаться, неожиданная тема… Цветные фигурки, оказалось, сделаны из обычного мыла.
Пора трогаться в путь. Кто-то, невзирая на погоду, перед нами копошился в темноте. Это заключённая-трудоголик. Она всегда трудится по собственному желанию, до самого допоздна. Сейчас она стелила специально для нас песочную ковровую дорожку.
Все три с половиной часа (столько времени понадобилось на обратный путь) шёл леденящий дождь. Нашему водителю позвонил коллега и сказал, что уже целый час тщетно пытается взъехать на гору, фуры у подножия скопились, застывая в ледовые скульптуры, кого-то скинуло на обочину. Но я почему-то был уверен, что всё будет хорошо. И действительно, потихоньку, «в натяжечку», без запинок мы миновали и этот скользкий путь.
Мы у себя дома.
Слава тебе, Господи!»
Последние три слова Никита повторил ещё раз, но уже вслух и перекрестился. Неизвестно, на сколько минут он замер, погрузившись то ли в раздумья, то ли в воспоминания и затем решительно перевернул лист на чистую страницу.31.12.2015