Как утверждают современники, первый фонтан был пущен мной в 1944 году прямо в лицо хорошенькой учительнице. Она опрометчиво сделала мне «гули-гули», наклонившись над ложе новорожденного. Смотрины тем и завершились.
В войну с мужиками в Приполярной Югре было скудно, и некоторое время удавалось быть в авторитете. Но вскоре не без помощи своей мамаши я подался на Юг…Западной Сибири. Там и попридержался у бабушки на молоке и баранине без хлеба, но с картошкой и деревенскими ненормативными частушками. Всё указанное производилось и содержалось без посторонней помощи. Бабушка была добрая, но глухая и безграмотная. В отличие от меня она верила в бога, совершенно игнорируя любые формы гностицизма. Грамоте, танцам в луже и мату меня выучили пришедшие с войны фронтовики. За хорошую дикцию поощряли звёздочкой от пилотки, а то и настоящими погонами.
Годам к пяти философские начала от фронтовых гуру мне пресытили и я записался в библиотеку при клубе. Это тут же отразилось на удалении помёта кур и вывозе навоза на огород зимой, а летом бабушка подолгу искала с хворостиной меня, после чего уже я искал пришедшую с пастбища, но разбредшуюся невесть где скотину. Нарастал скандал. И книжки пришлось прятать.
– Валерка, ить порублю я эту нехристь! Отышшу и порубаю! Ну, никакого сладу нету! Читат и читат… – скорее для самой себя сетовала моя благодетельница.
Сказки Пушкина, русские народные и братьев Грим, сказки Востока и прочие сказы Бажова вскоре отошли на задний план. А я отпросился в школу. Бабушка отговаривать не стала, заведомо чувствуя, что по нее не будет. Так что читал я уже легально, но у печки с лучиной. Уроки иногда делал при лампе, когда моя визави пряла пряжу «штобы карасир зря не жечь».
Учеба в нашей деревне, да и не только в нашей, была многопрофильной. Вначале с первого по пятый классы, а годом позже – со второго по шестой. Процесс шел в двух хатах-мазанках рядом с клубом. Первый, третий и пятый классы – это в первый год (для первоклашек), и они же на следующий год становились чётными, то есть вторыми, четвёртыми и шестыми. В соседней хате учились три других класса. В сумме получалась шестилетка. Деревенские ограничивались чаще пятилеткой. Шли в школу с девяти-двенадцати лет. Сидели по классам в три ряда. Уроки делали разве что с первого класса и едва до четвёртого. Дядя Петя, безногий герой-лётчик «вёл» пение со своим баяном и обязательной чекушкой в кармане. Пели мы с Мишкой Подольниковым по вольному репертуару на военные темы. Любимой у дяди Пети была песня «Подвесивши бомбы, в кабину он сел…улетел чужие громить самолёты». Тут он плакал и пил самогонку из плоской трофейной фляжки.
Немецкий, рисование и труд преподавал бывший пленный немец-баварец Шлея с академическим образованием. Этот учил не в пример даже нынешним педагогам. Случалось, что кое-кому из девчат в шестом классе справляли свадьбу. Сам гулял на такой. Не понравилось: незнакомые взрослые целуются, курят самосад и орут. И мы шли на горку кататься.
А когда в библиотеке из непрочитанных книг остались бухучёт и труды Сталина, то тётя Зина сказала: «Валерик, дуй-ка в город, там, я слышала, твоя тётка Анна живёт с мужем. Да и Татьяна где-то там. Учиться тебе надо!»
Запала мне эта мысль, и зимой, разругавшись вдрызг с бабушкой опять же на конфессионной ниве, я ушёл на лыжах в райцентр к дядьке Николаю. А с ним на санях и в тулупе я был доставлен к тётке Нюре (она же Анна). Та работала учительницей, муж тоже преподавал и попутно бил беременную в третий раз жену. Наверное, на почве антагонизма предметов или кому утром одевать тапочки. Но уже через неделю я твёрдо уверовал в необходимость изучать испанский язык и переехал к Татьяне Петровне. Та работала судьёй и к мужу и детям была лояльна.
Мне перешила портки дяди Димы и сводили в баню. А к лету успешно приняли в комсомол и купили сатиновые шаровары. А заодно юридически подкованная тётка намекнула, что я вполне уже могу трудиться по четыре часа в день. К осени моя милость стала столяром-краснодеревщиком на участке глухонемых Омского мебельного комбината. Как тут не помянуть добрым словом Шлея-тьфуй: это он научил тех, кто хотел, ладить табуреты и лыжи-самоделки. Он беспрестанно кашлял и смешно негодовал: «Тьфуй!» И любовь к рисованию, к природе, к красоте труда – тоже он привил, наш незабвенный бывший пленный «немец-перец-колбаса».
А глухонемые были как никто доки в столярном деле. Так что к окончанию вечерней школы начальник участка Козлов прочил мне карьеру инженера-деревообработчика и давал путёвку в институт за счёт фабрики. Увы, но меня теперь уже упорно тянуло в космос. А проще – в авиационный институт на факультет №2. Там преподавали ракетные двигатели, а это вам уже не Жюль Верн!
Ох уж эти книги! Всё было интересно, жизнь казалась бесконечной. Да и отказаться от космоса во имя физики твёрдого тела, либо морских путешествий казалось делом малоперспективным. Но моя незабвенная бабушка говаривала: «Планы-то наполеоновы, токмо своды Ваньки-печника!» Так что после третьего курса вечернего загудел я на четыре года с гаком на атомную субмарину. «Гак» добавился из-за неугомонного характера матроса по званию, но спеца 1 класса по дозиметрии, кем удалось стать за эти годы. Сюда же вошла кругосветка Николаев – Камчатка вокруг Африки на плавбазе для тех же субмарин.
Демобилизовавшись, я почувствовал некий зов природы к продлению рода, скорее всего – бабушкиного. Других не удалось разыскать, сколько ни пытался. Как ныне говаривают – «по жизни». Так что к окончанию уже политеха в моей семье был трёхлетний наследник. Завершить по-нормальному аспирантуру не дала Родина в лице Министра обороны. Так что банкет по случаю обмывки учёной степени пришлось перенести в Тихий океан.
Получалось, что ничего из замысленного не получалось. А уже на очередном витке поиска жизненного кредо стало доподлинно ясно: я, оказывается, уже давно в центре жизненного водоворота. И на зов Камчатки ответил взаимностью. Завлекло, увлекло и стало приносить удовлетворение! Да так, что последующие четверть века было отдано этой земле. Без малейшего сожаления, между прочим. Так же, как и автоматике, телеметрии и прочим системам боевых кораблей. В большей части – субмарин. А научные изыски завершились рождением дочки и идее посвятить доставшиеся от Бога годы журналистике. Неужто всё свершившееся мало соответствует тем, детским и юношеским замыслам? И на поверку получалось, что жизнь сама указывает рациональный путь. Если не больше. Хотя, куда уж больше!
Валерий Граждан. Югра-Камчатка-Симбирск 2009 г.