Сергей Анатольевич Ойкин
Справка:
42 года. Один из авторов книги «Симбирский контекст». Фотограф.
Родился в Ульяновске.
————————————————————
Краткая биография
– Я родился в самом центре Ульяновска, в доме, когда-то стоящем на месте нынешней
гостиницы « Венец». После школы окончил пединститут (истфак), год проработал в сельской школе в благословенном, навсегда вошедшем в мою душу сельце Аксаково, отслужил в армии (в железнодорожных войсках на БАМе), вернулся и с тех пор работаю в Ульяновском краеведческом музее – сначала научным сотрудником, а последние 14 лет фотографом.
Как мы строили БАМ
– В армию я (как сельский учитель) мог и не ходить. Но пошел – хотел на себя посмотреть. Мне тогда уже было 23 года. Взял с собой томик Лейбница и второй том «Капитала» Карла Маркса. На областной комиссии написал рапорт в Афганистан, но попал в железнодорожный батальон. Такого там насмотрелся!
Когда мы только приехали из учебки на БАМ, там, в соседнем батальоне, буквально накануне повесились несколько узбеков – совершили коллективное самоубийство.
Не выдержали издевательств. Нас построили на плацу, зачитали приказ о недопустимости нарушения воинской дисциплины, и здесь-то мы, уже взрослые, после институтов солдатики и поняли, куда мы попали.
БАМ – это 3000 с лишним километров, почти 2000 из которых построили солдаты железнодорожных войск. БАМ – это тяжелая каторжная работа, зимняя температура минус 40-60 градусов. На строительстве погибли, как мне говорили, около десяти тысяч военнослужащих. БАМ тогда представлял собой кромешный ад. Солдат убивали, солдаты вешались, замерзали, погибали из-за халатности.
– А что начальство?
– А что начальство? Даже офицеры бежали с БАМа всеми правдами и неправдами.
Потому что власти там никакой не было. Власть принадлежала силе, которую воплощали национальные группировки с Кавказа: чеченцы, грузины, дагестанцы, армяне. Офицеров (кто не мог постоять за себя) также избивали. Рядовой случай: сидят чеченцы в курилке, мимо идет офицер. Они его подзывают и посылают за сигаретами. Тот отказывается, его начинают бить. В тех первобытных условиях выживали те, кто стоял за себя до конца и те, кто объединялся. И то, и другое лучше всех делали кавказцы. В учебке, в роте из 120 человек у нас было всего 20 горцев и 100 славян, узбеков, таджиков, киргизов. Так эти двадцать делали с остальной сотней все, что хотели. По ночам строили и заставляли петь гимн Советского Союза, только в строчке: «Да здравствует созданный волей народов великий могучий Советский Союз» вместо последних слов пелось «Великий Кавказ». Уборка казармы проходила так: человек двадцать солдат становились плечом к плечу, и кавказцы выливали на каждого ведро воды, затем заставляли ложиться на пол и ползти сомкнутой шеренгой под кроватями и по проходу до противоположной стены. Там выжимали форму и ползли обратно – полы высушивали. Еще кавказцы любили тренироваться в метании штык-ножа: ставили солдатика к забору и кидали в него, стараясь попасть как можно ближе к телу. Один прибалт через это издевательство у нас сошел с ума.
– Ну а самое высокое начальство полковое, дивизионное тоже об этом знало?
– Когда эти сто человек написали командованию рапорта об издевательствах, то, не знаю, каким именно образом, но эти рапорта передали кавказцам! И они уже разобрались с каждым по-своему. Ленинскую комнату в нашей части солдаты некавказской национальности называли комнатой пыток.
О каком вмешательстве начальства могла идти речь, когда солдат в учебке, к примеру, не кормили?! То есть кто-то воровал и не хотел привлекать к части внимания. Когда мы вбегали сотенным стадом в столовую, на столах на 10 человек лежало несколько кусочков хлеба, и стоял бачок с водой, в которой плавало несколько капустных листьев. Там каждый был за себя и выживал, как умел.
– Тебе тоже доставалось?
– Мне было уже 23 года. Бывало всякое, но, в общем, я сумел себя поставить – большей частью умом, иногда кулаками. Кстати, насчет кулака: в армии в драке главное ударить, несмотря даже на явную силу противника, чтобы это было именно дракой, а не избиением. Так что среди кавказцев, с которыми я начинал службу, я был отчасти своим. А те, кто был по-настоящему своими – славяне, на меня обижались. Несмотря на то, что я некоторых из них у кавказцев отмазывал, защищал. На все обидные слова я говорил: «Вы на меня катите за то, что я вместе с вами дерьмо руками не ношу (была такая потеха), за то, что я не сломался!»
После окончания Бамовской практики наш полк вывели под Горький. Для многих это было спасением в полном смысле слова. Меня с кавказцами-сослуживцами оставили на БАМе, как слишком умного, но в ночь отхода эшелона сказали, что есть одно место в Европу, я отказался. В пользу одного парня, про которого я знал, что в этих условиях он точно не выживет. Наверное, на тот момент это был мой самый мужской поступок.
– И вот ты, молодой, попал в другую часть.
– Там все было еще круче, потому что и часть стояла в глухой тайге под Тындой (непосредственно на строительстве), и кроме национальных группировок здесь еще была и дедовщина. Как только вошел в казарму, сразу же началось: «Подай, принеси, приползи. Не хочешь? Что, борзый?! Сегодня ночью будем тебя убивать!» И ночью, когда нас послали в столовую чистить картошку, ко мне подошел дед (отслуживший полтора года). А я же был худенький, как веточка, так что видимо решили, что он и один меня завалить сможет. Отвел он меня в комнату, в которой почти по колено на полу были разлиты грязь и помои, и началась разборка! Долго мы дрались, сил завалить меня у него не было, мне тоже не резон резко двигаться – иначе потом разбираться с тобой придет все кавказское землячество, была лишь мысль не упасть в помои – потом уже никому ничего не докажешь ну и, наконец, он отступился. Пошел в откат, начал со мной разговаривать. Слово за слово, чуть не побратались. А фазаны (отслужившие год) все это видели. И вот с наряда в казарму они пошли у меня, молодого, строем и с песней!
– Сразу же попал в авторитеты?
– Не сразу. Долгое время некоторые деды еще « рыпались». Но я всегда дрался до конца, пусть даже противник был намного сильнее и в итоге меня вырубал. И никогда не «стучал». Когда замполит вызывал меня и требовал написать рапорт о том, что произошло, писал: «Упал с теплотрассы» (из-за вечных морозов там теплотрассы проходят не под землей, а над землей). Постоянно жил на нервах, постоянно был готов к драке со всеми. Однажды, когда кто-то назвал меня по имени, сначала не понял, что это ко мне, а когда понял, то чуть не расплакался. Так это было непривычно. А потом, через несколько месяцев, как-то ночью лежал в постели, а деды курили (только им было разрешено курить в кроватях). Слышу, окликают меня: «Ойкин! – Чего? – А ты чего не куришь? – Так не положено. – Теперь положено!» – и прислали мне зажженную сигарету. Это был символ того, что меня приняли, я стал для них своим.
– Ты не пытался вмешиваться?
– А там нельзя вмешиваться! Там каждый отвечает только за себя! Если ты за кого-то вступился, то ты же за него и ответишь. Я вмешивался тем, что сам, став дедом, никого никогда не бил и ни над кем не издевался. Последние полгода службы из-за нехватки командного состава меня перевели на офицерскую должность – пропагандиста части и фотографа. Если офицеры пытались заставить меня сделать то, что я не хотел, я просто поднимал молодых, и они работали вместо меня за дополнительную пайку масла или сахара на завтрак.
– Ты говоришь, что в аду верховодили кавказцы. А как вели себя другие национальности Союза?
– За кавказцами по умению приспособиться к тем условиям шли славяне-хохлы, затем среднеазиатские народы и где-то рядом с ними и русские. А самыми зачморенными были прибалты, хотя и среди них встретил в армии много хороших ребят. Может быть, это одна из составляющих их нелюбви к русским. Практически все их мужчины старше тридцати прошли через советскую армию.
Я, кстати, думал над тем, почему так получалось. Славяне стоят на грани Европы и Азии, а прибалты – это же уже Запад, индивидуализм, правовое поле, цивилизация. Они отвыкли бороться за жизнь, карабкаться, и к первобытным условиям, к тем, в которых нужно сбиваться в стаи и вести себя по-волчьи, оказались не готовы.
19 августа
– А что было 19 августа 1991 года?
– Проснулся, включил телевизор, а там «Лебединое озеро». Мама говорит: Горбачева отстранили! На работе пришел к директору нашего Языковского музея Ларисе Ершовой и сказал, что мне неприятны происходящие события, и что, мол, давай как-нибудь выразим свой протест. «Давай» – сказала мне Лариса. Не то, чтобы я такой уж ярый демократ был, просто хотелось хоть как-то обозначить противодействие. 19 августа в 9.30 пришли на площадь, Лариса и еще несколько человек поодаль встали, как наблюдатели, а я взошел на крыльцо обкома и каждому проходящему говорил: «Я протестую против захвата власти ГКЧП!..»
– И как реагировали?
– Чего только не наслушался! И побить обещали, и урну на голову одеть. Милиционер все время выбегал и по поводу меня постоянно кому-то звонил. Но его начальство, видимо, подстраховывалось, не знало, как реагировать, и говорило: – Пусть пока стоит!
– Никого из областного начальства не видел?
– Да какое там! Они еще рано утром и Горячев, и все его замы, уехали в дальние районы, чтобы в случае победы тех или других не оказаться в противниках. Постоял я так полчаса, долг свой выполнил и ушел.
Фотография
– Фотография должна цеплять, должна вызывать чувства. А для этого нужно прописывать свои собственные чувства, свое собственное отношение к объекту. Иначе не снимешь!
Каждый человек представляет собой некий генетический типаж, которых не более полусотни, плюс вариации внутри каждого типажа. Причем, каждому человеческому типу соответствует довольно жестко с ним соотносимые модели поведения, ролевые функции и, если брать в общем, – жизненные сценарии. Бывают иногда поразительные на первый взгляд совпадения схожих типажей, когда, отталкиваясь от обыденного знания жизненных реалий одного, я, например, с указующим перстом живописую грядущее другого, точнее другой, ибо, каюсь, люблю заглядывать именно в женскую душу.
При такой работе главное соблюсти тонкое, сам понимаешь, сопряжение природных типических предпосылок и неповторимой, конечно же, игры индивидуального человеческого существования. И когда люди приходят ко мне, то я некоторые типажи сразу вижу, смотрю на них и понимаю, что я их уже знаю.
Собственно, работа хорошего фотографа-портретиста в том и заключается, что ты должен выделить два исходных доставшихся от родителей состояния, сошедшихся в клиенте, охарактеризовать, идентифицировать каждое из них, экстраполировать их и, далее, просчитать возможные варианты их конкретного в данном человеке слияния. Хотя порой поражаешься, насколько противоположные потоки сходятся иногда в людях.
По сути же своей все люди делятся на восходящих и нисходящих. Восходящие – это те, кто всю жизнь стремятся к своему внутреннему усовершенствованию. Они как бы разделены на реальное и оптимальное для данного типажа свое состояние. И всю жизнь их промежуточное «я» (пусть даже они сами этого не осознают) стремится к «я» идеальному. Показательным состоянием восходящего человека является практически постоянная и немотивированная неудовлетворенность собой, выражающаяся по-разному: от утонченных горьких радостей великомученичества до откровенного страдания.
Человек этот, в принципе, может иметь все, успешно работать, но при этом постоянно ощущает некое духовное беспокойство, разлад с самим собой. Мировая нелюбовь-скорбь к самому себе и страдание проходят фоном через всю его жизнь. Это те самые люди, которые подсознательно и необходимо воссоздают в себе пространство личной трагедии.
Если разобраться, то страдание является как бы движущей силой, катализатором совершенствования. Радости от этого, конечно же, немного. Человек отторгает от себя это состояние, но убежать невозможно, да и некуда. И это состояние, это стремление «я» – реального к «я» – идеальному одной жизнью обычно не ограничивается: где-то на уровне каких-нибудь аминокислот и прочей биохимии программа передается своему ребенку. И тот продолжает этот путь, начиная его с того психофизического, духовного состояния отца, в котором произошло его зарождение. Поэтому-то поздние дети такие умные, они более развиты, более продвинуты по пути совершенствования своим предком.
Когда «я» – реальное и «я» – оптимальное человека соединяются, человек проходит точку генетического равновесия, свойственную именно данному типу. В этот момент, который по реальным временным параметрам, конечно же, вовсе и не момент, и происходит смена глубинных, психоэмоциональных ориентиров. В эмоциональном аспекте именно движение по восходящей описывается формулой многого знания и многих печалей, сейчас же умножение знания рождает радость, далее эпикурейство, еще далее – гедонизм. В этом периоде своего существования человек-типаж радостен и красив, поскольку он правдив и сущностен. Правда его состояния и есть формула его красоты.
Но постепенно, за несколько поколений типаж, как правило, разрушается под влиянием генетически чужого, либо же саморазрушается во, что называется, эллинистическом азарте и упоении. К чему это все я? А к тому, что на съемке, когда пытаешься вылепить психологический облик клиента, без четкого представления генетической траектории его типажа, без осознания, хотя бы в общих чертах, структуры взаимоотношений различных генетических потоков, протекающих сквозь него, добиться результата сложно.
– Ты женился поздно в 31 год. Как? Почему? Вписывается ли этот факт в выстроенную тобой систему?
– К концу каждого личного десятилетия у каждого взрослого человека происходит кризис, переоценка. Сформированный привычный ритм жизни вдруг спотыкается о физиологию. Ты гонишь себя по-прежнему, решаешь прежние задачи, но энергетику-то ты уже выработал. С годами мы, отнюдь, не молодеем. Ощущая внутренний дискомфорт, человек начинает осмысливать то, что с ним происходит, меняется и – либо разводится, так и не дотянувшись до выбранной когда-то женщины, либо женится с ясным умом и трезвыми глазами. Я пошел по второму варианту и женился на красавице Оле, запас пути к которой оказался неисчерпаем. И если бы обратно вдруг завращалась Земля, и предстояло пройти жизнь заново – я ни на миллиметр не уклонился бы от знакомой тропы.
О Тарковском.
Еще люблю пленительную праздность прозы Пруста и изощренный, по библейски трагичный мир фильмов Тарковского. Читаю и вижу много, но возвращаюсь только к этой книге и к этим фильмам. Во всех своих художественных съемках, во всех своих овеществленных чувствах я все пытаюсь передать сцепление именно этих двух состояний: безмятежности и трагизма. Как получается – не знаю.
– В чем же заключается смысл жизни?
– Цель жизни – жизнь духа, ускорение процесса духовного самоуглубления вне
зависимости от того, куда ты движешься.
Жизнь – это бесконечный поиск состояния утраты страдания, хотя, наверно, человек для него и создан.
2004 год