Я приоткрыла левый глаз. Взгляд устремился в небо.
— Она умерла, но мы всегда будем её помнить! – вдохновенно причитал Паша, стоя надо мной.
Кто-то из ребят, кажется, это заметил, и пристально вгляделся в моё неподвижное лицо. Я поспешно закрыла глаза. Умерла же!
— Нам будет так её не хватать! О-о-о! На кого ж ты нас оставила? — вторила «плачущим» голосом большеглазая девчонка в зелёном платье, кривя губы так, что, казалось, линия губ соскочит с лица.
Странно о ней рассказывать так. Сейчас-то я знаю, что зовут её Катей. Это большеглазое создание уведет у меня первую любовь.
— Ну, вот. Я забыл, что говорить надо! – расстроился рыжий мальчик с неправильным прикусом. Через несколько лет он меня ударит по наводке Катьки, сопровождаемый «Врежь этой дуре!».
— Её застрелили! – нахмурился Пашка. — Из ружья, понимаешь ты это? А ты не знаешь, что сказать? – он, защищая меня, разобьет этому рыжему челюсть.
— Ну… Ээээ… Аааа… Без Вероники нам будет так скучно! Она же придумывала столько интересных игр.
— Стоп! – поднялась я. – Какая еще «Вероника»? Я же олениха, забыл? Давайте по-новой!
О, как мне нравилась эта игра. Суть проста: мы с ребятами — олени. Весь день мы резвимся на поле, прыгаем, бегаем. Я – мать-олениха, они – оленята. Потом – самое интересное! – в лес вторгаются охотники, для которых убийство зверят – забава. И мать-олениха, защищая детей, подставляется под пули, да и помирает посреди двора. Ребята-оленята оплакивают её. Как это упоительно – хоть на секунду ощутить, что твоё существование заботит окружающих. Я и не знала, почему для меня это так важно.
Мне хотелось, чтобы именно плакали, а не, например, восторгались, падая ниц. Видимо, уже тогда была склонна к трагизму.
Только я открыла рот, чтобы снова закричать: «Охотники», как к нам подошла тётка. Впоследствии выяснилось, что это была мать Пашки. «Свекровушка» моя, несостоявшаяся.
— Вдруг упадёте – голову расшибёте… — начала она.
— Детям полезно бегать, — просветила я. Так говорили мои родители, когда гости сетовали на мою чрезмерную активность. – Пусть носятся, пока молодые, — снисходительно махнула рукой я, подражая своему папе.
Тётка смерила меня странным взглядом.
— Так это ты всех детей на уши поставила? – спросила она.
Я приосанилась. Мне казалось, тётка делает комплимент, хотя интонация не располагала к такой мысли, гаденькая такая.
Она достала сигарету и затянулась. Вот сейчас меня это возмущает донельзя – курить при детях «свекровушка» не постеснялась — отравляла наши неокрепшие лёгкие, зато смела смотреть на ребёнка с насмешкой!
— Раньше я тебя здесь не видела!
— Да, мы недавно переехали! В первый подъезд! – я всегда разговаривала с восклицательными интонациями.
— Ясно, — многозначительно ухмыльнулась она и отошла.
________________________________________
Вечером я вышла на улицу— в хлебный магазин, находящийся во дворе, проходя мимо лавочки, на которой сидели мамаши и бабушки. Завидев меня, родительница Паши горячо заговорила:
— Вот эта Вероника — дочка того майора, который в первый подъезд въехал.
— А-а-а! — на меня воззрились несколько пар глаз.
— Это она по двору носится.
— А я ещё видела из окна, когда никого из детей не было, она скакала с совком и сама с собой говорила!
— Правда? Неужели?
Ага, это было правдой. Только не с совком, а с лопаткой, и не скакала, что уж так, а в песочнице сидела. И не разговаривала я с собой, просто что-то напевала вполголоса.
Когда я возвращалась из магазина, они снова замолчали и вперили в меня свои взгляды, рассматривая с головы до ног.
— Странно: родители, вроде, приятные такие…
— … особливо майор! Хи-хи. Ничего так мужчинка.
— … а дочка – странненькая…
— Страх Божий вообще.
В общем-то, всё, что говорили эти незнакомые женщины, было правдой, но я не могла избавиться от ощущения, что меня оскорбляют.
________________________________________
— Ты преувеличиваешь, Вероника, — сказала мама. — Это ВЗРОСЛЫЕ ЖЕНЩИНЫ. Какой им резон говорить про тебя? Подумай сама!
Я решилась посмотреть на маму.
— Вероника, в тебе нет ничего, совершенно ничего… плохого. Ни внешне, ни внутренне. Ну, может, людям кажется странным, что ты у меня такая восторженная, постоянно носишься… Но здесь, в Nске, просто люди такие. Заторможенные немного. Их, возможно, удивляет твоя активность.
— Почему ты мне не веришь?
________________________________________
Ночью я подслушивала под дверью. Да, это нехорошо, знаю. Просто не могла уснуть.
— Да-а, тяжело придётся Веронике среди обыкновенных детей. Для этого города она уж слишком… непосредственная, — говорила мама.
— И что? Загонять её в тесные рамки, как это делают другие? – вопрошал папа. — Почему непоседливые дети так раздражают некоторых взрослых? Заграницей детей воспитывают иначе: им разрешают всё. До определённого возраста. А у нас – с самого детства приучают подавлять свои эмоции, сидеть, сложа руки.
— А, может, это не так уж плохо? – задумчиво произнесла мама.
— Что ты ей сказала? – вдруг спросил папа.
— Ээээ… что ей показалось.
— Почему? – возмутился папа.
— Я не могла дискредитировать взрослых в её глазах. Для неё старшие должны быть авторитетом… Я с детства внушала Веронике, что всё, что говорят взрослые — правда. Но это-то, вроде как, она правдой посчитать не должна… вот и сказала…
Она и впредь говорила так. «Тебе просто послышалось» и «не преувеличивай», «они правы».
Ведь взрослые правы всегда.
________________________________________
Рано утром я вылетела на улицу.
Над двором угрожающе нависала всё та же туча. Демонстративное поведение!
— Давайте в «Олеников»! – с ходу закричала я.
Дети приостановили свою деятельность – они что-то строили из песка, воззрились на меня.
— А мы не будем ни в каких «Олеников», — сказала Катя, подмигивая другим, те радостно захихикали. Кроме Паши – «оленёнка», который всегда плакал по мне правдоподобнее всех.
— Почему? – растерялась я.
— А в неё играют только дебилы! Как ты! Гы-ы-ы! – засмеялась Большеглазка, не сводя с меня глаз.
— Мы с такими не ходим.
— Мне мама запретила с тобой играть.
Во двор вышла мать Пашки:
— Пойдём отсюда, скорее!
— Нет! – это был первый и единственный раз, когда он попробовал не согласиться с матерью.
— Пойдём! – и она потащила сына за руку.
— Вероника! Я всё равно твой друг, — крикнул мне Пашка, перед тем как его спину поглотил подъезд, а дверь захлопнулась.
То же самое он скажет мне много лет спустя, перед тем, как уйти навсегда, предварив этими словами последующие: «… но мне не нужна женщина, за которую нужно оправдываться».
________________________________________
Я поднималась на свой этаж по лестнице, морально ободранная. Смотрела на стены, представляя, как на них появятся надписи: «Вероника – псих», и т.д. Если, конечно, ОНИ запомнили, как меня зовут.
Правда, пока никто из ребят не знает, где я живу, но это дело времени.
Никаких эмоций не было, плескался лишь осадок от них, сравнимый со словом «синька» — такой же иссиня-фиолетовый.
Дома я долго ходила по своей комнате из угла в угол и жалела, что у меня не разбита губа.
Тогда можно было бы смотреть на себя в зеркало, наполняясь до краев тихой ненавистью к ребятам. Странное слово – «ненависть»: звонко начинается, но буква «т» ломает его на конце, раскрываясь, как зонтик, упирающийся в спину мягкого знака.
Какая дура! «Давайте, я умру, а вы все будете плакать!..»
Я взяла чёрный маркер, вышла на лестничную площадку и начертала на стене: «Вероника – чокнутая». Лучше сделать это самой. Другие выражались бы в не столь щадящей форме.
Впоследствии, если мне доводилось спускаться пешком, я смотрела на эту надпись, и она казалась мне воплощением собственной трусости. Всё-таки, я боялась узнать, что бы ОНИ написали на самом деле.
________________________________________
О, как было упоительно, когда по мне сокрушались «оленята»! Я чувствовала себя нужной всем и сразу. Кто бы подумал, что расплачиваться за это ощущение нужности всем и сразу придётся долгими годами одиночества…
Ну и ладно. Что было – то прошло.
Даже надпись – и ту спустя пятнадцать лет закрасили.