Владислав Резников. Осень Катерины

 

В начале осени природа преображается необычайным образом, расцветает с не меньшим задором, чем весной, наряжается в платья самых разнообразных цветов. Глаза щурятся сами от света уже остывающего от летней жары, но еще отчаянно яркого солнца. Лучи его золотят деревья и улицы, на тротуары которых начинает стелиться опадающая листва. В городском парке культуры и отдыха еще работают аттракционы, открыты летние кафе-зонтики, гуляют парочки: от молодых до тех, кому за… Площадка детского городка полна задорной шумной детворы…

Маленькой девочке, играющей в песочнице вместе с другими детьми, на вид шесть-семь лет. Широкие желтые ленты завязаны роскошными бантами в ее светлых волосах. И одета она под стать погоде – немного ветреному, но все же теплому солнечному дню – лимонная ветровка с капюшоном на завязочках, желтые штанишки и бежевые туфельки. Ее настроение, как видно, тоже веселое и ярко-желтое: она весело лопочет и звонко смеется, принимая активное участие в строительстве песочного замка.

Отстроено уже несколько этажей. Главный архитектор проекта, сосредоточенный толстый мальчик лет пяти, вместе с другими строителями – детишками примерно того же возраста – приступает к производству и возведению башен. Девочка занимается облагораживанием прилегающих к замку территорий.

Она расчищает дорогу перед воротами замка, прокладывает аллею, ведущую к ним, оформляет ее желтым «кирпичом» из листьев рябины, рассаживает по газонам различные причудливые деревья и кустарники. Саженцами в этом занятии ей служат собранные по площадке разноцветные опавшие листья. Это и широкие кленовые, и продолговатые дубовые, и треугольные березовые, и веточки рябины, и похожие на пальмовые ветви листья каштана. От главной аллеи в разные стороны расходятся аллейки поменьше, от них – вовсе узенькие замысловатые тропки, и нигде девочка не забывает посадить деревце или поставить лавочку.

И так это у нее получается умело и красиво, что наблюдая со стороны за происходящим на детской площадке, можно смело предположить, что эта девочка в будущем может выучиться на дизайнера или стать художником, сделать карьеру на этом поприще.

Вот уже вся «строительная бригада» во главе с юным прорабом, нахмурившим пушистые бровки и бесшумно шевелящим губами, приостановив производство остроконечных башен и бойниц, с любопытством наблюдает за искусной работой юного садовода.

Даже родители, отдыхающие на лавочках по периметру площадки (некоторые, улучив момент, незаметно для детей спешили выкурить сигаретку или осушить бутылочку пива, а некоторые просто поболтать о насущном), отвлеклись от своих занятий и разговоров и умиленно смотрят на нее, всячески нахваливая труд сосредоточенно возившейся с песком и листьями маленькой девочки с яркими желтыми бантами.

Но где же ЕЁ родители? Есть ли они среди этих мам и пап?

…Заинтересованный столпившимся на площадке народом, проходивший через парк, напевающий что-то паренек, на вид старшеклассник, на минуту остановился, протиснулся между другими и оказался в непосредственной близости от происходящего.

Юноша был удивлен, что внимание людей привлекла всего лишь маленькая девочка, играющая в песочнице, втыкающая в песок опавшие листья, как будто саженцы маленьких деревьев.

– Нельзя ли не толкаться, молодой человек? – услышал он недовольный женский голос и пробурчал «извините» в ответ.

Услышав эту реплику, или просто так случайно получилось, но девочка посмотрела прямо в глаза этому старшекласснику. Со стороны вряд ли кто это заметил, что их взгляды встретились…

И уж тем более, никак не могло показаться, что девочка и юноша пристально всматривались друг в друга, и их взгляды сцепились крепко-накрепко, переплелись, завязались узел, который ни за что не развязать вот так вот просто. Впрочем, длилось это не более пары-тройки секунд, поэтому и не странно, что никто (конечно, кроме нас с вами) этого не заметил.

Шла первая декада сентября…

 

Первая октябрьская ночь проглотила Макара подобно глубокой черной яме и выплюнула как только серый рассвет стал пробиваться сквозь тонкие шторы и закрытые глаза.

Снов этой ночью, как ни пытался вспомнить Макар, он не видел. Сон, то есть само состояние сна, уже отпустило его, и он просто лежал, удрученно глядя в пустоту сомкнутых век и с сожалением осознавая, что лишь ее, эту пустоту, приходилось наблюдать последние семь или сколько-то еще часов.

Когда же Макару решительно надоело пребывать в этом бездеятельном, не приносящем никаких результатов состоянии, он открыл глаза и сел на кровати, встряхнул головой. Существенного дискомфорта при этом не испытал. Вот что значит после водки на ночь выпить чашку крепкого кофе, а не влить в себя бутылку пива, что, к сожалению, обычно получалось гораздо чаще. Друг Макара, Гарик, у которого вышел в свет первый авторский сборник стихов в официальном издательстве, устраивал вчера по этому случаю банкет у себя дома, на крохотной кухне однокомнатной квартирки, точь-в-точь такой же, как и у самого Макара.

Макар не помнил, что стало причиной, но он твердо решил уйти домой, пока находился при памяти и мог относительно здраво руководить своими действиями. Поэтому когда они с Серым, их общим другом-прозаиком, и еще одним парнем, с которым его познакомили только вчера у Гарика, и кажется, представили Вовкой, пошли за очередной порцией спиртного, вроде бы как раз за пивом, Макар взял там с полки супермаркета банку кофе «Якобс монарх» и двинулся на выход, к кассе.

Макар любил, но не часто позволял себе такую роскошь как кофе «Якобс», обычно довольствовался чем-нибудь подешевле, вроде «Кофе Гранд» или «Московский кофе», которые продавались по самым низким ценам. Но раз уж он пребывал в состоянии, определявшемся как умеренная степень опьянения, и был готов потратить деньги, то вовремя принял решение купить именно хороший кофе, а не плохое пиво.

– Мак-нак, ты чего? – окликнул его Серый.

– Домой надо, – бросил ему Макар и пошел домой.

Потом друзья ему еще названивали, будили, мешали спать.

Пришлось отключить телефон.

Супермаркет находился в квартале от дома. Было темно, но горели фонари. На улицах города после полуночи оставаться на виду было небезопасно. Макар пошел не по скверу, как было бы удобней и ближе, а, перейдя улицу, – по тенистому тротуару, где свет фонарей поглощался листвой деревьев. Да и ментовские патрули чаще разгуливали именно по скверу, покачивая своими дубинками и наводя ужас на случайных прохожих.

Макар не понаслышке знал о беспределе среди ПэПСов: однажды сам чуть не остался без сотового телефона.

– А откуда телефон?

– Купил.

– А где купил? – сам вертит его в своих грязных лапах с обгрызенными ногтями.

– В магазине.

– А где документы на него?

– Дома.

– А если проверить?

Макару надоел этот допрос, и пришлось ответить, что он хорошо знает Корнеева, что у них деловые и почти дружеские отношения. Корнеев – начальник двенадцатого отдела, с ним Макару приходилось пару раз встречаться по работе, а эти козлы наверняка были из двенадцатого – их район.

– Чё, сильно грамотный? – сказал тогда «мусор» дежурную фразу, но телефон вернул незамедлительно.

Поэтому вчера Макар дошел до дома, держась в тени, дабы избежать подобных встреч. Он едва не уснул, пока дождался, когда закипит чайник, но все же заставил себя выпить перед сном крепкого кофе.

Теперь, сидя на кровати почти что бодрячком и откровенно радуясь этому, Макар в очередной раз в своей жизни провозгласил: «Да здравствует кофе!» и «Все менты – козлы!», сунул ноги в шлёпки и пошлёпал умываться.

По пути зашел на кухню, включил чайник, подобрал лежащий на столе мобильник, включил его. На дисплее высветилась заставка – картинка с изображением алого мака и приветственной надписью: «Маки-Маки! Мир бездонный!», которую когда-то давно прилепила ему на телефон Катюха. Наверное, уже год назад.

Макар вдруг понял, что не помнит, оставалась ли Катюха вчера, когда он уходил, или ушла раньше. Задумчиво нахмурил брови. Времени высветилось полдевятого, значит, проспал он, как и предполагал, не более восьми часов. Тут же запищали отправленные кем-то еще вчера, точнее, минувшей ночью, но доставленные ему только сейчас сообщения. Их оказалось целых два.

– Ну-ну? – пробурчал Макар, открывая сообщения.

Первое было от Серого. Отправлено сегодня в 00:55. «Мак-нак, ну ты и нак». Серый – подающий надежды молодой прозаик, отличавшийся умом и сообразительностью по части таких вот рифмованных сообщений. Таковой, по-видимому, была его защитная реакция на вчерашнюю капитуляцию Макара.

– Ну-ну, – возразил Макар этому сообщению, открывая следующее.

От Катьки. 1:33. Вот не спится же людям! «Маки-Маки! Спишь? Я скинула тебе на ящик два своих рассказика. Целую. Ка».

Катюха, в прошлом одношкольница Макара, любила оригинальничать. Она писала небольшие лирические миниатюры и рассказы, повествование в которых вела, как правило, от лица героя мужского пола. Причем делала это довольно хорошо и порой так правдиво, что, читая ее рассказы, Макар невольно вживался в образ ее героя-мужчины настолько, что трудно верилось, что это написано женской рукой. А тут еще хвасталась, что начала работу не то над повестью, не то над романом.

На столе рядом с телефоном валялась раскрытая пачка легкого «пэлл-мэлла». Макар вынул и закурил последнюю остававшуюся в ней сигарету. Прикурил, как обычно, нагнувшись от «синего цветка» плиты, пачку скомкал, бросил в ведро. Взял с подоконника черную фарфоровую пепельницу, поставил на стол, сам сел на скрипучий деревянный стул.

Щуря глаза от дыма, Макар глубоко затянулся, вдохнул, сморщился от густого облака, наполнившего его изнутри, с удовольствием выдохнул сизую струю. Привычка курить натощак прочно укрепилась в нем еще с армии. Макар любил пить кофе с сигаретой. В почти чистой пепельнице покоились два окурка, означавшие, что вернувшись домой ночью, он выкурил две сигареты. Многовато для одной чашки кофе. С другой стороны, смотря какая чашка.

Но… что это? Не привиделось ли?!

Увидев нечто странное, Макар потер глаза и даже привстал со стула (стул, пошатнувшись, удивленно скрипнул), схватил пепельницу, поднес к окну, где было чуть светлее. Окно выходило хоть и на южную сторону, но солнца свет сегодня терялся в плотной пелене затянувших небо облаков. Нет, не привиделось.

На оранжевом фильтре одного из окурков, оставшихся после минувшей ночи, был след помады.

Бледно-красный, едва заметный, но он был!

– Что за нак, Мак? – словами Серого задал себе вопрос Макар. – Как это понимать, товарищ дорогой?

А вариантов могло быть только два: либо у него вчера была гостья, либо он с кем-то целовался.

– Только ли целовался? – спросил у себя Макар и чуть ли не бегом помчался в комнату.

Но комната и постель, вроде, не выдавали признаков постороннего присутствия. На всякий случай Макар даже встал на четвереньки, откинул край подозрительно свесившейся простыни (шапочка пепла упала прямо на простыню) и заглянул под кровать. Никого!

– Что за бред! – воскликнул Макар.

Естественно, никого… и ничего… такого.

Скомканные носки, шарики пыли. Да и не могло же настолько отшибить память! Снова вернувшись на кухню к окну, Макар провел внешней стороной ладони по губам, сильно на них надавив. Ничего. Не целовался. Второй вариант, значит, отпадает. К тому же сам «подозрительный» окурок наталкивал на первую версию. Если один «нормальный» был скурен до самого колечка на фильтре, что тоже пошло из армии, затушен и смят о пепельницу, то другой почти не имел следов помятости, аккуратно лежал в ячейке для сигареты и еще на треть не выкурен.

«Сто пудов не мой. Но чей?!» Кто был здесь, на этой кухне этой ночью? Макар имел привычку, почти такую же устоявшуюся, как курить натощак: ежедневно и перед уходом куда-либо вычищать и мыть пепельницу, и мог быть уверен, что ночью, когда пришел, она была чиста. Катька? Да нет. Да и не отпустил бы он ее ночью одну домой. Если она задержалась у пацанов, ее бы обязательно проводили. «Может, я и проводил ее? От себя», – задался мыслью Макар, но тут же отогнал ее. Катюху провожать – потратить не меньше часа туда и столько же обратно. Протрезвел бы по холоду и все бы помнил. Макар решил обязательно позвонить сегодня Катьке. Но попозже, спит еще, наверно. Пусть спит.

Пока он курил и рассматривал окурки, закипел чайник, и Макар не без сожаления отметил, что обречен пить кофе без сигареты. А из этого следовало, что придется одеваться и идти в ларек. А лучше было и вовсе дойти до супермаркета, потому что наверняка и жрать дома нечего. Хотя… Не вспомнить ли еще одну армейскую привычку: докурить бычок?

Макар заварил в кружке кипятка две с горкой чайные ложки «Якобса», наслаждаясь, как говорил известный актер в каком-то рекламном ролике, «чарующим ароматом», звонко размешал кофе с сахаром. Так и не умывшись, лишь потерев на ходу глаза и потрепав волосы, натянул джинсы и свитер, достал из-под кровати пыльные носки. Понюхал, поморщился, надел. Уже и без умывания было не до сна.

Сев на тот же приветливо скрипнувший под ним стул, Макар взял, слегка покрутил в пальцах загадочный, но вполне пригодный к употреблению бычок «пэлл-мэлл лайтс», прикурил его, на этот раз воспользовавшись извлеченной из кармана джинсов зажигалкой. Затянулся. Набрав дым в легкие, сделал глоток кофе.

Ему показалось, что кроме напитка и табака почувствовался другой, едва уловимый сладковатый привкус. Помады? Это секундное ощущение вызвало ассоциации одновременно и с чем-то сладким, и с чем-то свежим, таким влажно-осенним. Макар провел кончиком языка по губам, но больше ощущение странного вкуса не повторилось. На губах осталась только кофейная горечь.

 

На улице было пасмурно и влажно, пахло дождем и ветром. Макар больше всего любил такую погоду: когда вот-вот пойдет дождь, но ни дождя, ни ветра нет. И осень! Красота! Все желтое! Пестрая чешуя на всем, чего касается взгляд, куда ступает нога. Гулять бы весь день, загребая ботинками шуршащие сугробы листьев, брать их в охапки, бросать в небо, валяться в них, просто сидеть в парке на скамейке и курить, вдыхая одурманивающую смесь табака и осеннего воздуха. Но на самом деле было не до этого. Хотя, на пару с Катюхой, да и с Серым тоже, они могли бы учудить чего и позанятнее. Макар усмехнулся, очевидно, каким-то своим воспоминаниям.

Макар находился в отпуске первый раз почти за три года непрерывной работы и поэтому взял сразу два месяца, позволив себе отдохнуть и насладиться тем, что называют осенью, по полной программе. Осень его любимое время года, колыбель его вдохновения, как говорили друзья. Помимо прочей творческой работы, а он писал и стихи, и прозаические миниатюры, и рассказы, Макар переводил англоязычные стихи и прочие художественные тексты, чем извлекал дополнительный заработок, минуя налоговые отчисления и совмещая приятное с полезным.

В супермаркете, несмотря на субботу, народу немного, очереди у кассы не было совсем. Достав из морозильника пачку привычных пельменей, побросав в корзину несколько декоров и бутылку острого кетчупа, Макар подошел к кассе и сказал:

– И еще две пачки синего «пэлл-мэлла».

Глянув на него и неожиданно весело заулыбавшись, молоденькая кассирша принялась выкладывать из корзинки продукты и подсчитывать их стоимость. Макар несколько смутился ее поведением, на всякий случай осмотрел свою одежду и спросил:

– Что-нибудь не так?

Девушка отрицательно замотала головой, но заулыбалась еще более настораживающим образом, заморгала и вместо ответа спросила:

– Пакет нужен?

– Нужен, но…

– Девяносто шесть тридцать.

– Но скажите, чему вы так улыбаетесь? – спросил Макар, заинтригованный ее откровенным весельем, передавая сторублевую бумажку зарумянившейся кассирше. Ему казалось, что он и сам начинает краснеть.

– У вас помада, – тихо, хоть вокруг и так никого не было, ответила девушка и так же тихонько рассмеялась в ладошку.

Макару сразу стало не по себе.

– Что? Где помада?

Он снова, второй раз за сегодняшнее утро, провел ладонью по губам (наверное, после той сигареты), но ладонь осталась чистой, а движения Макара еще больше развеселили девушку. Видимо, говорить у нее уже не было сил, поэтому она достала откуда-то из-под кассового аппарата маленькое зеркальце и передала ему.

Посмотрев на себя в зеркало, Макар чертыхнулся и принялся тереть щеку.

На ней был не яркий, но вполне отчетливый и видимый отпечаток губ, оставленный помадой такого же красноватого цвета, что и на окурке. Но если на фильтре сигареты помада высохла и не оставила следа на его губах, то в этот раз она почти без труда вытиралась и размазывалась по всей щеке, словно чмокнули его этим утром, если и вовсе не перед самым выходом на улицу. Макар еще раз чертыхнулся про себя, вспомнив, что так и не дошел до ванной, чтобы умыться, и даже не посмотрел на себя в зеркало.

«Что происходит? Сходим с ума, Мак-нак?» – спрашивал себя Макар на обратном пути, продолжая тереть щеку. Хоть помады уже не было видно, щека розовела от разогревшейся в ней крови. Надо было восстановить в памяти весь вчерашний вечер и хорошенько разобраться в происходящем. Дабы спокойно упорядочить события, Макар не сразу пошел домой, а завернул в парк, где решил освежить голову, проветриться от постороннего шума, посидеть на лавке, покурить, подумать.

«Ну ладно, даже, если допустить, – размышлял он, – что вчера у меня и была некая подруга…» И тут же запнулся: «Да нет! Абсурд полный! Что я, совсем рассудок потерял? Может, все-таки Катюха заглядывала? Но сегодня… Откуда этот след губ? Спал я тоже определенно один. Ну бывают иной раз провалы в памяти, когда лишку хапну. Но не настолько же!»

Макар очнулся от собственных раздумий относительно таинственных следов чьего-то присутствия в его доме и на нем самом, так и не найдя путей к их здравому объяснению, когда его ботинки зашуршали по ржавой опавшей листве. Он шел по унылой желтой аллее осеннего парка мимо полураздетых остриженных «шариками» кленов и полуодетых в кленовые одежды неуклюжих скамеек. Время закурить. Он замедлил шаг, открыл пачку сигарет, вынул одну, сунул в рот. Во внутреннем кармане пиджака среди монет, ключей, скрепок, огрызка простого карандаша, листков для записей и других мелких вещей нащупал зажигалку.

Остановился. Глядя, как в его ладонях вспыхнуло веселое непослушное пламя, прикурил. Алые язычки от огня зажигалки спешно поползли по сигарете, проникая сквозь нее терпким ароматом в легкие. И тут совершенно неожиданно рядом с собой он услышал голос:

– Простите, могу я прикурить?

Макар был очень удивлен, когда, повернувшись на голос, увидел девушку (или молодую женщину), наверно не на много, но, должно быть, старше его самого, которая сидела на скамейке. Он же стоял посреди аллеи, напротив нее. Мгновение, которое потребовалось ему для того, чтобы зафиксировать визуально возникшую перед ним картину и отметить каждую ее деталь, длилось не более промежутка времени, который обычно бывает между вопросом: «Могу я прикурить?» и ответом: «Конечно, нет проблем».

– Конечно… Нет проблем, – ответил Макар, поднося зажигалку к сигарете незнакомки… и теперь подробно: что же он увидел?

Перед ним между двумя желтыми кленами на скамейке, выкрашенной желтой, но давно облупившейся, потемневшей и потрескавшейся краской, сидит девушка или, чтобы не отвлекаться от сказанного, молодая женщина, в общем, существо женского пола неопределенного возраста. Ей могло быть тридцать, но могло быть и семнадцать лет, нынче не отличить учительницу от ученицы. Макар не выделил бы в ее внешности ничего, что можно было бы отметить как что-то особенное, запоминающееся. Но и назвать ее абсолютно ординарной ни за что бы не решился хотя бы потому, что ее вид почти идеально гармонировал со всеми предметами окружающей картины.

Русые волосы до плеч, развевающиеся при легких дуновениях теплого ветра. Лицо как лицо: приятное, овальное, с чуть выдающимися скулами, бледная тонкая кожа; светло-карие, даже рыжевато-медные блестящие глаза, бледные губы, едва тронутые полупрозрачной помадой нежного красного цвета, придающего жизнь бледности и бесцветности ее лица. Тонкая шея куталась в бежевый шарфик, который в свою очередь скрывался под воротником желтого в крупную коричневую клетку пальто. Незнакомка сидела прямо, закинув ногу на ногу, в согнутой руке держа сигарету, зажатую между пальцами. Из-под рукавов пальто выглядывали рукава медного цвета джемпера. Под полами пальто светло-коричневые вельветовые брюки, на ногах – такие же, как и у самого Макара, круглоносые на высоком протекторе «мартинсы», только не черные, а опять же – желтые. И, вроде как, модель поновее нынешнего сезона. Рядом с ней лежало несколько крупных, аккуратно сложенных в букетик, желтых кленовых листьев.

Желтое, желтое, желтое.

Любой элемент внешности незнакомки содержал оттенки желтого, бежевого, коричневого цветов. Даже кожа лица отдавала какой-то болезненной желтизной. И вокруг: желтые деревья, желтые от опавшей листвы аллеи и газоны, скамейка, опять же, тоже желтая. Древняя урна рядом со скамейкой – и то выкрашена местами отошедшей и облупившейся, но желтой краской.

Когда Макар подносил зажигалку к сигарете девушки, с удовольствием отметил, что она не наклонилась к его руке, не попыталась взять зажигалку, чтобы зажечь самой, а сидела неподвижно, ожидая, пока рука Макара приблизится на нужное расстояние. Не то, что Катюха, которая не признавала никаких элементов ухаживания и обхождения с ней как со слабым полом, и всегда все делала сама. Незнакомка едва заметно, как показалось Макару – печально, улыбнулась и, глянув на него, сказала: «Спасибо».

Макар указал на свободное место на скамейке и поинтересовался: «Не против?» – и, не получив возражений, сел рядом. Букет кленовых листьев оказался точно между ними.

Макар курил, расслабившись, откинувшись на спинку скамейки. Помимо прочих армейских привычек он любил абсолютный комфорт при курении. А если не считать последних нелогичных и бессмысленных переживаний, ему было легко и уютно. Думать о чем-либо не хотелось. Да и не думалось. Видимо, встреча с этой незнакомкой, ее радующий взгляд образ в пейзаже осеннего парка отвел от лишних мыслей и приворожил к себе внимание. Но Макар не был уверен, стоит ли заводить с ней разговор, знакомиться, и не думал, как этот разговор начинать. И не начинал. Он просто отдыхал, вдыхая дым и выдыхая его густые струи, но все же наблюдая за этим существом женского пола неопределенного возраста.

Она сидела прямо, нисколько не сутулясь, казалось, что совсем неподвижно, глядя куда-то перед собой и не обращая на Макара никакого внимания. Двигалась только ее рука, которую она подносила к губам, чтобы сделать очередную затяжку. Выкурив полсигареты, девушка бросила окурок в урну и первый раз повернулась в его сторону. Но не для того, чтобы сделать жест внимания в его адрес, а чтобы подобрать свой странный букет.

Макару внезапно пришли в голову строки из школьной песни, которые он тут же с удовольствием озвучил:

– Я соберу букет из листьев и отнесу домой!

– Что, простите? – спросила девушка, чуть сощурив глаза, отчего в уголках ее глаз образовались тонкие робкие морщинки.

– Да так, не обращайте внимания, – сказал Макар, широко улыбаясь, внимательно вглядываясь в ее лицо.

И вдруг привиделась Катюха, вспомнилось, как она впервые, будучи для него почти еще незнакомой девочкой из 9 «Б», спела эту песню на принесенные Макаром накануне стихи, играя на расстроенном фортепиано, что стояло в актовом зале. И добавил: – Это строчки из одной песни. А Вы уже уходите?

– Ухожу? – снова спросила она, улыбнувшись. На этот раз морщинки обозначились в уголках рта, и после небольшой паузы она ответила, – не знаю. Может, пройдусь, прогуляюсь еще по городу.

Девушка пожала плечами, посмотрела по сторонам, встала со скамейки, сжимая в ладошке стебельки «цветов» своего букета. Свободной рукой одернула пальто.

Ее ответ показался Макару, мягко говоря, странноватым. Как ему до этой минуты казалось, девушки, если не хотят знакомиться или поддерживать разговор с незнакомыми молодыми людьми, говорят короче и понятней, не давая намека на возможное совместное развитие событий. В таких случаях, как правило, приходится слышать: «Ну, ладно, мне пора», «Всего хорошего» или «Я не свободна», или тебя одаряют таким взглядом, что все без слов становится яснее ясного. А сейчас… Макар даже растерялся, но, тут же собравшись, решительно предложил:

– Так прогуляемся вместе!

Но незнакомка лишь шире улыбнулась и без эмоций произнесла фразу, удивившую Макара не менее сказанного секундами раньше:

– Увидимся еще.

И зашагала прочь по аллее парка.

«Увидимся еще». Нет, вы это слышали? Что значит: «Увидимся еще»? Ни «где», ни «когда»! – недоумевал Макар.

Походка девушки была легка и неслышна. Или просто ветер засвистел в ушах, потеснив другие звуки? Ветер действительно немного усилился, погнал, подобно перекати-поле, и закружил опавшие листья. Макар смотрел вслед незнакомке. Листья будто расступались под ее шагами, расползались в стороны, поднимались в воздух, кружили, плясали на ветру. Что это – зрительная иллюзия или очередная странность сегодняшнего дня? Казалось, что клены махали ей, листья срывались с веток, пытаясь догнать, парили, качались на волнах ветра. Заморосил мелкий дождик. Ох уж эта осень. Только немного расслабишься, и на тебе – дождь! Макар оторвался от зачаровавшей его картины, подобрал брошенный рядом пакет с продуктами, поднял воротник пиджака. Самое время домой. Поднялся со скамейки, но, когда вновь посмотрел туда, где должна была быть незнакомка, уже подумав, не догнать ли ее и все же навязать некоторое время своего общества, разочарованно отметил, что та уже скрылась из виду. Макар усмехнулся:

– Увидимся еще! Ну, вы видели?

Только ветер продолжал закручивать вихрь веселой листвы, который, впрочем, тоже ослаб и осел под дождиком.

 

Дома, заняв свое рабочее место за письменным столом, включив компьютер, Макар взял в руки книжечку – подписанный ему вчера и поэтому еще не затерявшийся среди прочих бесчисленных бумаг один из авторских экземпляров первой книги Гарика. На гибком сером переплете белыми буквами напечатано имя автора и название: «Игорь Ложкин. В поисках… Стихи» «Макару от автора, с пожеланиями вечной осени – весны твоего вдохновения!!!» прочитал Макар на форзаце. «Да… Спасибо, Гарик, дружище! Только вряд ли нынче кого-то заинтересует тема осени. То ли дело у тебя…»

Макар пробежался взглядом по страничкам со знакомыми стихами, в которых Гарик старался затрагивать больше гражданские темы, нежели любовную или пейзажную лирику.

«…бьется душа о земную твердь. Жизнь хороша и черна как смерть»*, «…мир разрезан четко на четыре мира ржавою решеткой», «…Кто-то в поисках жизни отыскал лишь существованье», продекламировал вслух Макар. «Вот, что сегодня нужно читателю… – подытожил он, швырнув книжку на стол, – …а не дождь с опавшими листьями».

Тем временем загрузился компьютер, на панельке рабочего стола замигало полученное по электронной почте письмо. Это были Катькины рассказы, о которых сообщила она в своем ночном послании. Макар открыл почтовый ящик. Зазвонил сотовый, брошенный по привычке на первом предмете мебели, оказавшимся на пути. В этот раз им стал кухонный стол. Пришлось вставать и бежать на кухню. И здесь Катюха!

– Алло.

– Маки-Маки, привет! Еще спишь?

Катькин голос хриплый, как будто сама только проснулась.

– Привет, Катён! Уже не сплю, это тебе чего-то по ночам не спится.

– Извини, но знаешь ведь, как бывает: только напишешь что-нибудь и сразу хочешь кому-то показать. А ты уже спал или еще был с ребятами?

– Ни то, ни то, хотя нет. Наверно, спал, только телефон отключил.

– Еще не смотрел?

– Вот сейчас только открыл ящик, качаю.

Макар вернулся в комнату, скопировал файлы с рассказами из ящика в папку с документами.

– Посмотришь – позвонишь? – спросила Катя.

– Хорошо, – ответил Макар.

– Ну, тогда пока-пока?

– Подожди, Катён, – сказал Макар, – тут дело одно есть… в общем поговорить надо.

Как договорились, в четыре часа дня они встретились возле арки у входа в парк. Макару сразу показалось, что сегодня Катя выглядит как-то по-другому, как-то… Было трудно подобрать точное определение. Как-то более аккуратно, что ли? Более мило или даже, прости господи… Женственно!

Вроде и волосы уложены как обычно, и пальто на ней было то же… Может из-за того, что из-под брюк выглядывали строгие сапожки с острыми сверкающими носами вместо извечных агрессивных «гриндеров». Но и вообще что-то было не так.

– Хорошо выглядишь, – вырвалось у Макара как будто нечаянно.

Катя сделала вид, что не обратила внимания на этот скупой комплимент. Макар передал ей дискету с ее рассказами и его комментариями к ним. Прошлись по центральной аллее. Вдоль нее с обеих сторон были посажены дубы: старые, толстые, поросшие мхом величественные деревья. Только их осенние листья опадали не золотого, а глиняно-бронзового цвета. Поэтому вокруг преобладали соответствующие краски. Было пасмурно, но тепло и безветренно. У Макара сами собой вдруг сложились строчки: «Кроны дубов – паруса кораблей в море бездонном – застыли». Строчки тоже застыли в его мыслях и не выходили из головы по ходу всего разговора. А говорили о Катькиных рассказах. В основном, говорил Макар, а девушка слушала, кивала и что-то объясняла, активно жестикулировала, отстаивая свои авторские позиции. Когда тема исчерпалась, Катя в своем репертуаре спросила:

– Ну ладно, что у тебя за разговор? Что-то важное? Наконец решился сделать мне предложение? Или, как обычно, порвал с очередной?

– Что-то типа того, – сказал Макар, – скорее, провал очередной.

Подобрав нужные слова, понимая определенную нелепость того, о чем сейчас будет говорить, Макар все же поинтересовался, не заходила ли она к нему в гости минувшей ночью, не курила ли с ним на кухне и не целовала ли утром на прощание.

В ответ на это Катя состроила физиономию, но после душевно рассмеялась и, назвав его пьянью тропической, сказала, что вчера от Гарика уходила вместе с ними. Только они в магазин, а она домой, и что ночных визитов к Макару она не делала из элементарных этических соображений. Но, тем не менее, тут же потребовала подробного отчета обо всем случившемся.

– Да я сам не знаю, что произошло. Вернее, не помню, – с досадой начал Макар, – а очень хотелось бы знать. Но самое главное: я почти уверен, что вчера со мной дома никого кроме меня не было! Я практически полностью помню вчерашний вечер.

– Конечно, «полностью», кроме того, что касается меня, – без прочих эмоций вставила Катя.

– Как купил кофе, как дошел до дома, – продолжал Макар, – специально шел не по скверу, чтоб менты не докопались. Как включил чайник и чуть не уснул на кухне, пока он грелся. Помню, как сделал кофе, долил холодной воды, чтоб сразу выпить с сигаретой и пойти спать. Выпил, и пошел спать. И всё! Никого у меня не было, понимаешь?

– Подожди, Маки-Маки. Ничего я не понимаю, давай по порядку. С чего ты вообще взял, что у тебя кто-то был? – Катя, заинтригованная откровенным беспокойством друга, все же решила попробовать вникнуть в его рассказ.

– Погоди-ка, – сказал Макар, достал из внутреннего кармана листок бумаги и карандаш и принялся что-то выцарапывать.

– Что, словил мыслю?

Катя не первый раз наблюдала, как у Макара осуществлялся творческий процесс. Так сказать, без отрыва от производства.

– Типа того, – снова повторил паразитную фразу Макар и рассказал ей все подробности своих сегодняшних открытий, переживаний и предположений, не приводящих ни к какому выводу, но указывающих на три неоспоримых факта, которыми Макар подвел итог своему рассказу, загибая пальцы: – а). (первым пошел мизинец) Кто-то посторонний оставил окурок в моей пепельнице; б). (безымянный палец) Опять же, кто-то неизвестный оставил на моей щеке отпечаток своих губ или, попросту, поцеловал меня в щеку. Ну, и третий факт, он сам напрашивается, да и иначе быть не может, что в). Произошло это прошедшей ночью.

Макар загнул средний палец, так что ладонь превратилась в направленный в небо дулом – указательным пальцем – пистолет.

– Слушай, Маки-Маки! Да ты ходячий генератор детективных сюжетов! – восхитилась Катя.

– Детективы – детективами, а это все произошло со мной этой ночью.

Макар ткнул себя обоими ладонями в грудь.

– Может, наймем кого, чтоб последил за тобой, за твоей квартирой, – предложила Катя.

– Тогда уж лучше сразу – киллера, – одобрил Макар и, словно что-то вспомнил, воскликнул. – Слушай! Я тут сегодня одну особу встретил!

– Где тут? Я ее знаю?

– Нет, ты не знаешь. Тут, в парке, утром.

Макар поведал Кате о своей утренней встрече с «желтой» незнакомкой. Несмотря на его восторженное описание, ко всему услышанному о «существе женского пола, неопределенного возраста» Катя отнеслась достаточно сдержанно и почти критически. Вероятно, в виду того, что она также являлась какой-никакой, но особью того же вида и пола. Катя назвала эту встречу банальным примером банального знакомства.

Макар пытался возразить, что ему действительно ни разу еще не доводилось видеть такого совпадения цветов одежды и окружающей природы. Но Катя не уступала: «Точно так же ты расписывал и свою предыдущую». Макар говорил, что все не так, что он сам видел, как кружились вокруг нее кленовые листья. Но Катя продолжала: «Это голова твоя кружилась так, что, наверное, прохожие засматривались». Макар вдруг вспомнил: «А ведь прохожих-то, вроде, и не было вовсе». «Во-во!» не унималась Катя: «Да ты ничего и никого не видел кроме новой невинной жертвы».

– Дура ты, Катюха!

– Сам кобель!

Так закончился этот спор, когда Макар с Катей подошли к кассе аттракционов и купили билеты на чертово колесо, как обычно – на два круга подряд. Пока поднимались наверх, молча курили. Катя демонстративно выхватила у Макара предложенную зажигалку и прикурила самостоятельно. Поднявшись на самую верхушку, находясь уже над макушками желтых деревьев, друзья, посмотрев друг на друга и скорчив гримасы, громко рассмеялись. Макар принялся вращать руль кабинки, разворачивая ее по оси. Катя, смертельно боявшаяся высоты, зажмурилась, закрыла лицо ладонями и показательно завизжала что было сил, завопила, чтобы он немедленно прекратил эти маневры, зная, что Макар ни за что ее не послушает. Но вдруг кабинка резко перестала крутиться. Катя убрала от лица ладони, и увидела, что Макар во все глаза смотрит в ее сторону, но мимо нее. Катя повернулась по направлению его взгляда.

– Смотри, это она, – только и смог сказать Макар, крепко стиснув ее ладонь на руле кабинки.

Через три кабинки по направлению назад, точно на том уровне, на каком находились сейчас они, с той лишь разницей, что они уже опускались, а та вот-вот достигнет верхушки, сидела некая особа в желтом клетчатом пальто.

Девушка точь-в-точь подходила под описание, приведенное Макаром несколько минут назад: бледная, в одежде коричнево-желтых цветов. Катя отметила, что и кабинка ее выкрашена в желтый цвет, но наверняка это обычное совпадение, смотрит непонятно куда, вдаль. Ветер треплет ее светлые русые волосы. Нога закинута на ногу. В одной руке сигарета, другая на коленях, и в ней букет кленовых листьев! Кате вдруг почувствовался запах осенних костров, когда сжигают опавшую листву.

– Во блин! – вырвалось у нее.

Ей на самом деле показалось, что за спиной у девушки, словно бесконечное поле желтых цветов, верхушки осенних деревьев. И что деревья машут ветвями, волнуются вокруг, как волны в бушующем море. И хотя Катя понимала, что кабинка девушки сейчас на верхушке колеса, а значит, выше деревьев, и вокруг нее только серое небо, но, глядя снизу вверх, из их кабинки, казалось именно так: что вокруг незнакомки собраны только желтые краски. Эти ощущения продолжались ровно столько, сколько незнакомка оставалась на виду. Как только ее заслонила одна из кабинок, расположенных между ними, все прекратилось. И деревья стали как деревья, и ветер поутих, да и запах костров, вроде как, улетучился. Да и откуда ему взяться, этому запаху? Еще рано жечь листву.

На втором кругу Макар тоже пытался разглядеть эту девушку в какой-нибудь из соседних кабинок, но Катя, мыслящая здраво, напомнила ему, что не все люди имеют такую привычку, как брать сразу два билета на «чертово колесо». Макар не нашел незнакомку и внизу ни на одной из аллеек вблизи аттракционов, насколько можно было видеть из кабинки. После колеса Макар пробовал пару раз заговорить с Катей на тему увиденного вновь, только разговор уже как-то не клеился. Катя, которая, возможно, тоже заметила в этой девушке что-то оригинальное, а может, и необычное, больше не называла Макара кобелем, но поддерживать и развивать беседу тоже особого желания не проявляла, все как-то помалкивала, иногда кивала, говорила «Ага» или «Не-а». Зайти на кофе тоже отказалась, и Макар проводил ее до остановки.

Обиделась.

 

За несколько мгновений до того как зазвонит будильник, что стоит на книжной полке, комната Макара пребывает в предутреннем покое и тишине. Слышится разве что: тиканье будильника, урчание холодильника на кухне, мерное гудение компьютера, который Макар вчера забыл выключить или просто так устал, что был не в силах этого сделать, провалившись в сон. А не спал он до глубокой ночи – на него снизошло вдохновение, Макар писал стихи и написал почти два стихотворения! Через несколько мгновений будильник твердо намерен разрушить идиллию сна и покоя.

Но пока этого не произошло, видно, что Макар крепко спит, укутанный в одеяло с головой. Под утро присутствие осенней прохлады чувствовалось даже в постели. Рядом с ним прижатое к стене подобно бедному родственнику ютилось недовольное скомканное покрывало. Придя домой вчера после прогулки с Катей, он, как сел за компьютер, так и «выполз» из-за него только когда сон свалил его окончательно, и он рухнул прямо на не расстеленную кровать. По этой же причине Макару не удалось и убраться в квартире.

Из-под кровати, куда даже не нужно заглядывать, чтобы их увидеть, выглядывали хозяйничающие там комочки пыли. Невесомые, но разрастающиеся день ото дня от ленивого катания туда-сюда по полу при малейших движениях воздуха, они чувствовали себя весьма уютно.

У края кровати, от которого в нескольких сантиметрах находились завернутые точно в кокон ноги спящего Макара, располагалось большое, обитое черным дерматином кресло – самый старый предмет мебели в квартире, и поэтому занимающий главное место в единственной комнате – за рабочим столом хозяина. Сам же хозяин почти на пятнадцать лет был его моложе. Кресло было довольно своим положением, так как всегда было всеми любимым, кто бы в нем ни сидел.

Еще тогда, в шестьдесят третьем, когда оно было куплено в «Доме мебели» (ныне прекратившем свое существование), пережившее его кресло или, если позволите – Кресло, стало любимым. Но в то время его любили наравне с другим, точно таким же креслом и диваном, в комплекте с которым Кресло и другое кресло продавались.

Со временем диван был продан, а другое кресло получило невосполнимое повреждение при одном из переездов. И теперь, насколько помнил себя нынешний хозяин, Кресло являлось для него самым любимым и незаменимым предметом интерьера. Оно же, в свою очередь, всячески старалось как можно прочнее и дольше находиться в данном статусе и всегда пыталось угодить, подстроиться под сидящего в нем, принять его форму, ответствовать его позе, настрою и даже настроению. В нужные моменты Кресло позволяло использовать свою спинку в качестве подушки, а подлокотники – как надежную подставку для пепельницы, для кружки, да мало ли для чего! А когда к Макару приходили гости, то каждый считал необходимым хоть на несколько минут присесть на него за рабочее место хозяина. Но рано или поздно всех разгонял маленький человек по имени Катюха, который забирался в него с ногами и сидел весь вечер, свернувшись в клубок.

Кресло стояло за большим письменным столом, который также занимал не последнее по своей значимости место, хоть и был гораздо моложе Кресла, да и своего хозяина. Макар купил этот стол на мебельном рынке три года назад. Помимо компьютера, занявшего почти половину столешницы, он почти полностью и почти всегда завален различного рода бумагами, книгами, канцелярскими принадлежностями. Все это в совокупности представляет собой беспорядочную массу, поэтому сразу и не разглядеть всего, что там есть. Невооруженным глазом видно только закрытую книгу в твердом синем переплете с заглавием «English 9-10-11», утыканную множеством разноцветных закладок, и уже встречавшуюся ранее серую брошюру Гарика Ложкина. Гораздо приметнее остального на столе была большая зеленая кружка с остатками черного кофе, громоздившаяся прямо на бумагах и такая же большая круглая, только черная, фарфоровая пепельница, доверху набитая пеплом и окурками.

На секундочку придется прерваться от знакомства с комнатой Макара, потому что на кухне приглушенно, но сердито прогремев внутренностями, отключился холодильник, по электросети прошел импульс, или просто создалась едва ощутимая вибрация, но, так или иначе, на включенном мониторе пропала заставка с логотипом «Windows ХР», и стал виден документ, над которым работал и который не успел закрыть Макар. На белом листе можно прочитать строки незавершенного стихотворения:

 

Небо подкралось к вершинам холмов,

Тучи нависли над лугом.

Звон тишины льется песней без слов

Чутким, тревожным беззвуком.

 

Волны упругие диких полей

Замерли в пасмурном штиле.

Кроны дубов – паруса кораблей

в море безмолвном – застыли.

 

Ветер дыханье на миг затаил…

 

Многоточием обрывается затаившая дыхание строка, и до конца не удовлетворив свое любопытство, продолжим осмотр комнаты. Справа от стола за зашторенным выходом на балкон на черной откатной тумбе стоит телевизор, покрытый миллиметровым слоем пыли, как, впрочем, и все предметы в этой комнате. Невзрачный пыльный телевизор украшает декоративная малахитовая ваза. Ее подарили Макару друзья на какой-то из дней рождения. Какого-то мига не хватает, чтобы обратить внимание на то, что находится в этой вазе или ничего в ней нет, потому что будильник заводит свое противное монотонное пиликанье.

 

Проснувшийся и вскочивший от такого дьявольского звука Макар одним прыжком из-под одеяла преодолел расстояние до книжной полки на противоположной стене, где стоял будильник, выключил его, снова сел на кровати, потер глаза.

«Какая, к черту, пробежка? – думает он, – в воскресенье, в семь утра! Спать, только спать». Макар снова ложится, укрывается. Но сон уже не приходит к нему, и он, морщась, нехотя встает, пошатываясь, лениво натягивает спортивные штаны, зевает. Обратив внимание на гудение компьютера, Макар, не садясь за стол, перечитал открытый документ, пробежался пальцами по клавиатуре, после чего сохранил изменения и выключил компьютер.

Серый с Гариком иногда составляли ему компанию в утренних пробежках, но на сегодня они не договаривались, и Макар не думал, что найдется второй такой ненормальный, кто заставил бы себя встать чуть свет и бежать в парк. Он вышел из подъезда, натянул на голову капюшон просторной толстовки и потрусил в парк. Было ясное свежее утро, безветренное, но холодное, бодрящее. Замерзшая трава белела от покрывшего ее инея и хрустела под ногами.

По мере того как разогревались мышцы Макар просыпался и прибавлял темп, и к тому времени, когда он достиг беговой дорожки в парке, уже набрал оптимальную скорость бега и частоту дыхания, сбросил капюшон. Воздух обжигал ноздри каждые две пары шагов на вдох и вырывался горячими струями изо рта на выдох.

Сосредоточившись на беге, Макар смотрел себе под ноги на устеленную опавшими листьями дорожку. По обе стороны от нее стройными рядами на широких газонах были посажены деревья, сквозь поредевшую листву которых уже пробивался свет наступающего дня.

Макар никого не обогнал на своем маршруте, никто не обгонял и его. На это он обратил внимание, когда понял, что пробежал уже два круга по периметру парка. Его не интересовало, есть ли кто еще на дистанции или он единственный бегун в это утро. Но зачем-то ему все же понадобилось оторвать взгляд от своих выскакивающих из-под него и снова исчезающих под ним кроссовок и осмотреться.

Сперва показалось, что вокруг и вправду нет ни одного человека. Но боковое зрение все-таки уловило какое-то движение в посадке в нескольких десятках метров от него, кто-то был среди деревьев, мелькал за их стволами у большой кучи опавших желтых листьев. И задержав на несколько секунд взгляд, Макар понял, что не ошибся. Спустя мгновение из-за деревьев вышла девушка в желтом клетчатом пальто, с букетом листьев в руке, присела возле той кучи, выудила из нее очередной листок и добавила к букету.

Вчерашняя незнакомка, существо женского пола неопределенного возраста, посмотрела в его сторону, тоже увидела его, и Макар разглядел на ее лице улыбку. Девушка даже подняла руку со своим странным букетом и помахала им, приветствуя его. Макар тоже вскинул в ответ правую руку. Показалось, что девушка рассмеялась или просто заулыбалась шире. Он не заметил, как, глядя на нее, сбавил темп, сбил дыхание и почти перешел на шаг. Эта девушка второй день появлялась перед ним, не давала ему покоя. Ее бледное, но радостное лицо, ее улыбка, адресованная ему, приковали внимание, пленили все мысли. «Нет, конечно, не сердце», пытался успокоить себя Макар, но… Но что-то кольнуло и в сердце, заставив его биться быстрее. «Мак-нак, не тормози – сникерсни, – скомандовал в его голове внутренний голос словами Серого: «Вот она, перед тобой! Давай! Сейчас или никогда!» – «Сейчас», – отвечает ему мысленно Макар, собираясь уже завернуть к ней, в посадку.

– Сейчас, – произносит он вслух, и в этот момент чья-то непрошенная рука хлопает его сзади по плечу.

Макар резко оборачивается, сбрасывает эту руку и видит рядом с собой Серого собственной персоной в его красном спортивном костюме. Вот уж действительно: подумаешь о хорошем человеке, он и появится.

– Физкульт-привет, Мак-нак! – выкрикнул запыхавшийся, но, как всегда, бодрый и веселый Серый, выполняя бег на месте. Но когда заметил, что Макар не особо рад его внезапному появлению и приветствию, осторожно спросил: – Ты что, белку там увидел? А я спугнул, да?

Макар не ответил и снова повернулся туда, где еще мгновение назад стояла девушка, но теперь ее там не было.

– Ты никого не видишь там, возле той кучи листьев? – спросил Макар, кивнув в ту сторону.

– Ты чего, Мак, не выспался? – озабоченно поинтересовался Серый.

Он перестал бежать на месте, согнувшись и уперев ладони в коленки, ответил на вопрос Макара:

– Вон (он вытянул руку) мама с коляской, кстати, еще молодая; вон парочка «кому за… семьдесят пять, примерно»; вон дядя в шляпе; вон тетя в вязаной шапочке, такой, цвета детской неожиданности; а вон (Серый показал назад на беговую дорожку) трое пацанов бегут, сейчас нас обгонят. Если ты всего этого не видишь, то у меня с собой телефон есть, могу позвонить, куда следует…

– Да, ну тебя! – отмахнулся Макар.

– Да не, я серьезно, – Серый сделал вид, что полез в карман за телефоном, – алло, скорая?

Макар и вправду, словно очнувшись, только сейчас обратил внимание, что кроме него и Серого в парке в этот ранний час уже достаточно людно, и в очередной раз удивился тому, насколько же сильно незнакомка притянула его к себе.

– Серый, а ты девушку не видел? Такую, в желтом пальто, только что была там… В этой посадке…

– Точно, она была в желтом? Нет, в желтом – не видел, – серьезно ответил Серый, – но если хочешь, пойдем, посмотрим. Может, она там спряталась, замаскировалась в тех листьях?

И с криком: «Врешь! Не уйдешь!» он сорвался с места, побежал и с разбегу, как в снежный сугроб, нырнул в кучу листьев и исчез в ней секунд на пять. Но потом куча ожила, листья зашевелились, и из желтого сугроба донеслось:

– Я поймал ее, Мак! На помощь!

Вслед за этим восклицанием оттуда выпрыгнул Серый с охапкой листьев, которые держал будто человека на руках и подбросил их над головой. Красные, желтые, бурые и оранжево-золотые кленовые листья разлетелись, подобно праздничному конфетти, запестрили, медленно оседая на землю. От этой сцены Макар искренне рассмеялся и сразу перестал сердиться на друга.

– Не обращайте внимания, пацаны, – сказал он пробегавшим в этот момент мимо него троим юным спортсменам, которые с любопытством наблюдали за странной выходкой разрумяненного и безумно хохочущего крупного полноватого чудака в ярко-красном спортивном костюме, стоявшего почти по пояс в куче опавших листьев.

Они сели на лавочку возле ларька, что у входа в парк, с купленными стаканчиками горячего лимонного чая. Под Серым лавочка покорно прогнулась, на Макара же не обратила никакого внимания. Серый еще со школы был полным, не толстяком, конечно, а, как говорится, в меру упитанным. Но когда стрелка на его весах с легкостью перемахнула за центнер и стала настойчиво подбираться к ста десяти, Серый впервые подумал над тем, чтобы составить компанию Макару в его утренних пробежках, подбив на это дело и Гарика, длинного и худющего и без активных двигательных мероприятий.

Макар поморщился, когда Серый достал и прикурил сигарету. Уж насколько много курил он сам, но курить сразу после бега считал чистым издевательством над собой.

– Так как ты здесь в такую рань оказался? – спросил он у Серого.

Серый посмотрел на внешний экран своего мобильника-раскладушки.

– Девять часов, Мак, не такая уж и рань. К тому же подумал, не бросать же товарища один на один с его утренними галлюцинациями.

– Давно пришел?

– Да нет, прогуливался здесь. Думал уже: ты не появишься, но когда увидел, что ты уже на второй пошел, пристроился за тобой метрах в пятидесяти.

– И что, бежал весь круг, шпионил за мной?

– Угу, можно и так сказать. Под конец уже, когда ты почти перешел на шаг, пялясь куда-то влево, да еще потом замахал кому-то, мне стало интересно, и я начал потихоньку тебя нагонять. Все пытался разглядеть, кому ты там машешь, да только никого не высмотрел. Вот и пришлось напрячься калеке старому и догнать тебя. Теперь колись, давай. Кто такая?

– Кто? Ты о чем?

– Давай колись, – не унимался Серый, – сам сказал, девушка в желтом пальто. Что я, зря жизнью рисковал, вылавливая ее?

– Да то я так…

– Не, Мак-нак, так дело не пойдет, ты чего, меня за идиота держишь? – Серый сделал две последние затяжки, стрельнул окурком в сторону урны, повернулся к Макару для продолжения допроса с пристрастием.

– В общем, встретил я вчера здесь одну особу…

– Кто такая, я знаю? – снова перебил Серый.

–- Да погоди, ты! – рявкнул на него Макар, – что за манера перебивать! У Катюхи научился? «Кто такая?», «Я знаю?» – передразнил он друга.

– А ты ей че, уже рассказал?

– Да, вчера мы встречались.

– Друг называется! – обиделся Серый.

Макар вкратце поведал другу о его встрече с незнакомкой вчерашним утром, о том, что позже, гуляя с Катей, снова видел эту девушку в парке.

– Катюха че, тоже ее видела? – влез Серый.

– Видела.

– Взревновала?

– Да пошел ты! Короче, ничего у меня с ней не было, мы даже не познакомились. Так, парой слов обменялись. А сегодня… Сейчас, то есть… Я третий ее увидел. Так же одета, тоже с этим своим букетом из кленовых листьев. Третий раз одно и то же. Что происходит – не могу понять, – Макар развел руками, едва не расплескав остатки чая. – Вот собирался уже подойти, а тут ты, как снег на голову.

– Вот облом! Прости дружище! – запричитал Серый, – Нет! Мне нет прощения! Руби голову! – Он допил свой чай, склонился к Макару, водрузив на голову пустой перевернутый пластиковый стаканчик.

– А вообще, – сказал Серый, – зря ты так, с Катюхой-то. Девчонка-то сохнет по тебе…

– Чего?

– Любит она тебя! «Чего?»

– Да, ну тебя, Серый, – отмахнулся Макар, – с чего ты взял? Мы же друзья!

– Ты че? Слепой, Мак? Открой наконец глаза!

Макар сидел в своем кресле перед монитором включенного компьютера. В пальцах дымилась сигарета.

«Я соберу букет из листьев и отнесу домой» – строчка из песни, которую они столько репетировали, играя в школьном ансамбле, но так ни разу и не сыграли вне пределов своей каморки, вспомнилась именно сейчас, по прошествии почти десяти лет, и не выходила у него из головы второй день. Макар не знал, что ему делать, как воспринимать и как реагировать на происходящее с ним со вчерашнего дня. И если, расценивая вчерашние открытия, можно было от них отмахнуться и списать на провал памяти, какие иногда случались с ним, когда выпивал сверх нормы, то сегодня все было иначе. Что-то определенно происходило с ним или со всем миром…

Макар звонил Кате. Она была на рынке с мамой, но обещала, как освободится, сразу приехать. Заходил Гарик, и, в принципе, то, что на самом деле хотел выяснить Макар, он уже выяснил. Причем, оказалось это быстрее и проще, чем он предполагал.

Под видом того, что написал новые стихи, он попросил Гарика зайти на чашку кофе. Посидели, покурили, попили кофе, почитали стихи, поболтали. Ему не пришлось даже спрашивать: видит ли Гарик пять больших желтых кленовых листьев, которые как букет стоят в его малахитовой вазочке?

Еще разуваясь, с порога Гарик спросил:

– Чего это ты понапихал в свою вазу?

– А что это, по-твоему?

Макар хотел уклониться от ответа, чтобы полностью убедиться, что его друг тоже видит эти листья.

– По-моему, у тебя на рыхлой осенней почве крышка поехала.

Гарик, сбросив с ноги туфлю в угол прихожей, прошел в комнату, дотронулся до листьев, зачем-то понюхал.

– Листья как листья. Гербарий сушишь?

– Угу. Типа того, – ответил Макар.

– Что «Угу»? Крышка съехала или хочешь засушить их, чтобы они сморщились как попка у дедушки?

– Пойдем пить кофе.

Макар уже понял, что листья видит не только он, а значит, «крышка», как выразился Гарик, у него еще не поехала. Может быть, он и вправду сам подобрал эти листья, не заметив того? А может, это массовая галлюцинация? Может, так с ума и сходят?

– Есть курить? – спросил Гарик, Макар кивнул. – Ну, давай курить, давай свои стихи. Посмотрим, посмотрим…

Гарик сидел у него не больше часа. Потом, сославшись на дела, умчался восвояси. Теперь Макар ждал Катю. Понятно, что если она увидит листья, а она, несомненно, их увидит, ни за что не поверит, что они появились дома у Макара без его помощи. Но так или иначе, ему надо было, чтобы она тоже их увидела. Потрогала, понюхала… как вот Гарик.

Когда Макар пришел домой после утренней пробежки, сбросил кроссовки, надел шлёпки и сразу закрылся в ванной, являвшейся по совместительству и туалетом. Просидев почти полчаса на унитазе с дежурной книжкой и пробыв около часа в душе, Макар, румяный и распаренный, пошел на кухню, включил чайник, поставил варить пельмени, сел на скрипучий стул и, расслабившись, закурил. Ничего на свете нет приятней, чем сигарета после душа!

Позавтракав, он вернулся в комнату, заправил постель, сел за стол, включил компьютер. Уже как только он вошел в комнату, то ли боковым зрением, то ли каким-то другим чутьем обратил внимание на едва уловимое изменение общего плана комнаты. Какая-то деталь, незначительный элемент интерьера выбивалась из привычной картинки. Может быть, что-то просто лежало не на своем месте. Но что именно было не так, как обычно, Макар сразу не сообразил. И только спустя несколько минут, когда понимание того, что что-то в его квартире кажется ему не таким, как он привык, окончательно лишило его покоя, он поднялся с кресла и повернулся к комнате.

Долго искать не пришлось. Как только он встал, его прошиб пот, сделалось жарко и, мягко говоря, не по себе. Желтые листья клена, при зашторенных окнах казавшиеся бронзово-медными, приветливо смотрели на него, погруженные своими тонкими ножками в малахитовую вазочку, что стояла на телевизоре в каких-то полутора метрах от Макара.

Примерно через час после ухода Гарика явилась Катя.

Задремавший к тому времени прямо в кресле с кружкой недопитого кофе в руке и с пепельницей на коленях, разве что не с зажженной сигаретой, Макар мгновенно очнулся, открыл глаза и вскочил сразу, как раздался стук в дверь.

Тук! Тук-тук! Тук-тук-тук! Раз! Раз-два! Раз-два-три! Катюха.

Этот условный сигнал появился еще в то время, когда они музицировали в школьной группе. Перейдя в десятый класс, Макар, Катя и еще несколько ребят, игравших в то время в группе, получили ключи от репетиционной комнаты, а в простонародье – каморки. Тем самым им стал открыт доступ не только к студии звукозаписи, пусть совсем примитивной, но с настоящими усилителями, колонками и барабанной установкой, но и, как оказалось, к идеальному месту для времяпровождения: покурить, выпить пива, или просто прогулять урок, другой. Необходимость условного сигнала возникла тогда, когда они поняли, что очень много народу желает в этой каморке присутствовать: как во время самих репетиций, так и, собственно, в любое другое время, отведенное на посещение школы. Тогда и придумали этот стук: раз, раз-два, раз-два-три, который остался с ними и по сегодняшний день. Макар не помнил, кто из ребят его предложил, но с тех пор этот сигнал использовался им и Катей при общении друг с другом.

– Ну, ты и накурил, – бросила она, едва открылась дверь, скинув остроносые полусапожки, как и Гарик, в угол прихожей, и сразу понеслась на кухню, – даже чаю бедной замерзшей женщине не предложит! Хам.

Катюха. Ничто ее не изменит. Макар бережно поднял ее сапожки, аккуратно поставил их у двери.

Одним движением чиркнув спичкой, Катя зажгла две конфорки, поставила чайник, закурила, выудив из раскрытой пачки на столе сигарету, повернулась с застывшему в дверном проеме со скрещенными на груди руками наблюдающему за ней Макару и сказала:

– Ну, рассказывай, что случилось, что стряслось?

Макар пожал плечами, предложил Кате стул, сам сел рядом.

– Купили что-нибудь?

– Купили. Только вы мне, молодой человек, зубы не заговаривайте.

– Пойдем в комнату.

– Что, вот так сразу – и в комнату? Даже чаю не дашь попить?

Они прошли в комнату. Макар остановился на входе, пропуская Катю вперед. Катя без промедления с ногами залезла на его небрежно заправленную кровать.

– Ничего не замечаешь? – спросил он, войдя следом за ней.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, чего-нибудь необычного, чего ты прежде не видела?

– Что, кровать застелил? Подмел? Протер пыль? – Катя провела пальцем по спинке кресла, – да нет, вроде. Пыль на своем месте.

Наконец она подняла голову и сказала то, чего от нее ждали:

– Ага, вот оно что! Листьев принес охапку. Или это тебе твоя незнакомка в желтом пальто подарила? «…последний кленовый лист на память в мои ладони», – Катя процитировала строчки из стихотворения Макара. – Ах, я сейчас расплачусь! За этим ты меня вызванивал? Ну, прими мои поздравления!

– Погоди ты с поздравлениями! А если я тебе скажу, что мне не дарили эти листья, и что сам я их сюда не приносил, что ты на это скажешь?

Катя без раздумий ответила:

– Скажу, что ты свихнулся, вот и всё!

Макар сел на кровать рядом с ней и взял ее за плечи.

– Катён, они тут появились сами по себе. Или кто-то приходил сюда, пока меня не было, не знаю, как или… я не знаю, что происходит!

– Я знаю, что происходит, Маки-Маки! – Катя сердито сбросила его руки, вскочила с кровати и побежала на кухню. – Ты, видно, привык постоянно кому-нибудь мозги пудрить. А теперь и до меня дошла очередь, решил и из меня сделать дурочку! Спасибо огромное, Маки-Маки, за оказанное доверие, но только я пас. Я в эти игры играть не собираюсь!

Она стала нервно наливать себе чай, громко стуча ложечкой, размешивать сахар, продолжая закатывать истерику:

– Ну почему каждый раз, когда у тебя появляется очередная подруга, я должна выслушивать твои новые бредни?! Чай тебе наливать?

– Угу.

– Я что, нанялась быть бесплатным телефоном доверия?! Или, по-твоему, мне заняться больше нечем, как бросать все и, сломя голову, нестись к тебе?! Сахара как обычно?

– Да. Кать, погоди.

– «Срочное дело»! Это листья твои – срочное дело?! Или тебе просто нравится развешивать лапшу мне на уши?!

Макар был вынужден отступить:

– Катён, ну перестань, ну прости, я не хотел тебя обидеть. Забудь ты про эти листья. Да, это я их принес. Прости, была глупая шутка. На самом деле… – Макар вдруг осекся и понял, что то, что он сейчас собрался сказать Кате, чтобы успокоить ее, есть чистая правда. – Я просто… Я хотел тебя увидеть. Попить с тобой чаю, покурить, поболтать.

Макар подошел к ней, аккуратно обнял, чтобы не разлить чай.

– Отвали! – сказала Катя, но не в обиду, а просто, чтобы сказать что-нибудь вредное.

Больше они про листья не вспоминали. Макар понимал, что совершенно не нарочно, но обидел Катю.

Но с другой стороны, что он сделал? Он всего лишь сказал ей правду. Как делал всегда, поделился своими переживаниями. Вот только правда на этот раз прозвучала, по меньшей мере, странно. Такую правду не принял бы и любой другой человек. Макар неспроста не стал заводить об этом речь с Гариком – тот бы просто не стал его слушать – а сказал Кате, полагаясь на ее понимание всего, решил раскрыть всё полностью. А она… А что, он думал, она? Она всего лишь адекватно отреагировала на услышанное.

Но Макар насторожился не оттого, что невольно ее обидел. Он впервые на своей памяти обнаружил, что Катя (Катька, Катюха, Катёнок), этот маленький человечек, единственная девушка в их компании, которую Макар до сегодняшнего дня считал таким же другом, как и Серого, и Гарика, сейчас предстала перед ним совершенно другой – такой ранимой, нежной…

«Нет, нет!» – боролся со своим внутренним голосом Макар.

Но «Да!» – тот оказался сильнее и произнес-таки это страшное слово: «Любимой!»

«Нет, не может быть», – сопротивлялся Макар.

«Почему нет, Мак? – не отставал внутренний голос. – Посмотри правде в глаза…»

Поговорили на разные темы, попили чай. Катюха – уникальный собеседник, при всей ее непосредственности с ней можно говорить обо всем. Макар, хоть и всячески старался отвергнуть свои внутренние противоречия, но уже смотрел на Катю иначе, говорил как-то осторожней, подбирая более мягкие, гладкие, что ли, слова. Катя пару раз даже поинтересовалась, все ли с ним в порядке, не заболел ли он?

Макар проводил ее до прихожей, дальше она не разрешила, сказала: «Желтую свою иди, провожай!», подал ей пальто. Катя позволила себя обнять и поцеловать в щечку. Макар впервые сделал это излишне напряженно и даже почувствовал себя неловко. Не заметила ли она? И услышал:

– Успел уже выбросить?

– Что?

– Я про листья.

Макар обернулся и заглянул в комнату. Если бы Катя в этот момент не отпирала замок и не открывала дверь, она, возможно, увидела бы мелкие капли пота, мгновенно выступившие у Макара на лице. Второй раз за сегодняшний еще не закончившийся день.

– Ну, пока-пока, Маки-маки? – услышал он голос из-за порога, но показалось, что из другой галактики.

Провел ладонью по лбу и волосам, ладонь оказалась мокрой.

– Пока, Катён, – услышал он собственный, такой же далекий голос, не в силах оторвать взгляд от малахитовой вазочки на своем пыльном телевизоре.

Листьев в ней не было.

 

Макар решил, что если он вдруг совершенно случайно встретит её в парке, а он был практически уверен в том, что встретит, то обязательно, как бы просто, проходя мимо, поздоровается, увидев знакомое лицо, заговорит с ней и в этот раз обязательно познакомится. Не смотря на то, что совершенно неожиданно для него произошло с ним сегодня по отношению к Кате, он почему-то решил, что ему просто необходимо познакомиться с этой девушкой. Возможно, для того, чтобы проверить свои чувства, если они все же существовали, а не причудились, как многое за эти дни, свалились на него в довесок ко всему творящемуся вокруг. Возможно для того, чтобы решить, наконец, вопрос «с незнакомкой», разобраться, стоит ли она его переживаний.

Во второй половине дня заметно потеплело, на улице стало гораздо уютней и спокойней, нежели утром. План Макара насчет «как бы случайно» провалился на месте, едва он оказался в парке, на той аллее, где встретил незнакомку впервые. Как только стала видна сама аллея и скамейки на ней, Макар увидел её. А она уже приветственно взмахнула ему своим кленовым букетом, сидя на той же скамейке, что и прошлым утром. Макар для храбрости, да и просто чтобы чем-то занять вмиг вспотевшие руки, закурил на ходу и подошел к ней.

– Ну, добрый день, – поздоровался он и сел рядом.

– Добрый, – ответила она.

– Как Вам погода? Здорово, не правда ли?

– Правда.

– Вы каждый день здесь? В парке?

– Можно и так сказать. А Вы? – девушка смотрела на него, не отводя взгляда, отчего Макару делалось неловко.

– Да нет, я сейчас просто в отпуске и иногда гуляю здесь.

– Один?

– Ну, когда как. Когда и один, а когда нет. А Вы… Тоже в отпуске?

– Я? Нет. Я, к сожалению, всегда на работе.

– Даже сейчас?

– Даже сейчас.

– И в чем же, если не секрет, Ваша работа?

– А собственно, ни в чем. Если Вы имеете в виду, что мне надо делать, то ничего. Просто я нахожусь там, где мне нужно находиться.

– Вы имеете в виду, в этом парке?

– И в парке, в том числе, – сказала девушка, и после этого стала перечислять, – и в скверах, на улицах и переулках, и в лесах, и в полях…

– И долго Вам нужно находиться во всех этих местах? – Макар, совершенно не понимая, о чем, о какой работе говорила девушка, старательно, но и не без интереса ей подыгрывал.

– Ни много, ни мало: ровно столько времени, сколько положено, – спокойным тоном рассказчика отвечала девушка.

– Все время на улице? Можно и простудиться.

– Ну, почему? Не только на улице. Бывает, что я и в дом чей-нибудь загляну, …А бывает – и в сердце.

Тонкие брови, длинные ресницы вразлет, выразительные умные глаза… Девушка также пристально смотрела на него, и у Макара возникло чувство, что ее взгляд глубоко проникает в его глаза, а сам он погружается в омут ее кофейно-молочных ореховых глаз. Какой-то желтый отблеск промелькнул в них, и девушка выставила перед собой ладонью вверх протянутую руку. Спустя мгновение в ладонь плавно опустился большой кленовый лист, который она нежно взяла двумя пальцами за тоненькую ножку, загадочно глядя на Макара, повертела перед лицом и протянула ему.

Макар вспомнил, как несколько часов назад у него дома Катя произнесла строчки из его стихотворения: «…последний кленовый лист на память в мои ладони». Он готов был поклясться, что в этот момент видел, как за спиной у девушки разыгрался настоящий танец листопада: листья кружились, парили, как на ветру, хоть ветра и не было.

– А насчет простудиться, – тихо, почти шепотом, сказала девушка, – так я постоянно простужена. Это хроническое, знаете ли? Закурить не найдется?

Он поморгал, протер глаза, обнаружил, что уже достал пачку сигарет, открыл ее, а незнакомка доставала из нее сигарету. Макар последовал ее примеру. Пару минут курили молча. Макар так и не понял, что же произошло, как ему могло привидеться неистовство осенней погоды в этот тихий безветренный день. Он смотрел по сторонам, на небо, все же не прояснившееся вопреки его утреннему настрою. Но чему удивляться? Осень! Пасмурная, грустная, дождливая. Макар снова посмотрел на девушку. То же бледное лицо. То же желтое в клетку пальто, те же желтые ботинки.

– Знаете, а я обожаю такую погоду, – внезапно заговорил он. – Вообще, я осень люблю. Мое любимое время года. Как у Пушкина. Все говорят: слякоть, грязь, дожди, а я люблю. Этот листопад, это пасмурное небо. Природа будто сбрасывает свои одежды и кажется такой печальной, незащищенной, промокшей, продрогшей. Всё замирает. Хочется обнять каждое дерево, прижаться к его морщинистой коже… А Вы… Любите осень?

Девушка повернулась к нему, выдохнув в сторону струю дыма. Она улыбалась. То ли от неожиданной многословности Макара, то ли каким-то своим мыслям. Макар улыбнулся в ответ. Совершенно неожиданно для него девушка протянула к нему руку, запустила свои тонкие пальцы в его шевелюру, положила ладонь ему на шею, нежно погладила. Ее глаза блестели, а рука была прохладной, как осенний воздух, как осенний вечер. Не холодной, именно – прохладной. Но от этого прикосновения по коже побежали мурашки, стало тепло, приятно. Макар даже прикрыл глаза от удовольствия. В сомкнутых веках он снова видел, как порхали, кружили кленовые листья. Он чувствовал, как будто сильные невидимые волны качают его, поднимая над скамейкой. Ему вдруг захотелось сочинять стихи прямо сейчас, здесь. Он видел, как сплетаются строки, как размашисто выводит перо черными чернилами на разлинованной бумаге: «…скоро устанет кружить разноцветный вальс; позвольте, девушка, вас сейчас пригласить на танец…»

– А Вы любите себя?

Услышав это, Макар открыл глаза.

– Что вы сказали?

Девушка убрала руку и спешно встала со скамейки:

– Нет, ничего. Вам, наверное, послышалось.

– А Вы уже уходите? – как и вчера спросил Макар.

– Уходить мне еще рано, а вот пройтись под зонтиком – самое время.

Макар только сейчас заметил у нее в руках длинный зонт-трость. Желтого, естественно, цвета.

– А зонтик-то для чего? – удивленно спросил он.

Но девушка, не обращая внимания на его слова, раскрыла зонт. И только она это сделала, Макару на лицо упала капля. Еще одна разбилась о его коленку и торопливо, как напуганный тушканчик заскакивает в норку, впиталась в штанину. Одна за другой тяжелые капли падали ему на волосы, на плечи.

– Как Вы… Откуда Вы узнали про дождь?

– Ну, Вы со мной? Или так и будете здесь сидеть, пока совсем не промокнете? – Девушка подала ему руку, приглашая к себе под зонт.

Макар не заставил повторять дважды. Девушка передала ему зонт, сама взяла его под руку.

– Куда же мы пойдем? – поинтересовался Макар.

– Странный вопрос. Вас домой провожать, конечно же. Или не домой, а… Куда Вы там еще собирались? Еще простудитесь. Кто тогда отвечать будет? Осень Ваша любимая во всем виновата останется?

Макар был не в силах что-либо возразить. Раз женщина говорит, значит, знает, о чем. Дождь монотонно барабанил по тугому желтому нейлону. Струйки воды стекали с длинных спиц зонта. Через пару сотен молчаливых шагов Макар не выдержал и выплеснул скопившиеся в нем эмоции:

– Вы не поверите, со мной это в первый раз!

– Что именно?

– Мы уже второй день общаемся с Вами! Я признаюсь, только о Вас и думаю, но мы так и не познакомились. Меня, например, зовут Макар.

– Очень приятно, Макар. Но Ваша девушка разве не будет ревновать, если узнает, что Вы знакомитесь в парке с другими девушками?

– Моя девушка? Вы решили, что у меня есть девушка?

– А разве нет? Вы разве не собирались сегодня к ней зайти?

Макар понял, что она тоже видела его вчера в парке вместе с Катей, хоть и не подала вида. Но почему она решила, что Катя моя девушка?!

– Вы, наверно, говорите про Катю, – сказал он, – Вчера Вы могли видеть меня с ней в парке на «чертовом колесе». Но… Она мне не… Мы просто друзья… Да и я, вроде, не собирался к ней.

Но слова его прозвучали так, будто он сам в них сомневался.

– Да? А мне показалось, что она расстроилась, когда Вы заговорили обо мне. Она была такой грустной.

– Откуда Вы знаете? Вы были рядом? Я Вас искал! Но…

– Макар, Вы уже давно нашли, кого искали! Посмотрите внимательно, прислушайтесь к себе!

– Откуда Вам все обо мне известно?

– Ну, во-первых, далеко не все. Все меня не касается. А во-вторых, разве я не говорила, что это моя работа – просто находиться в определенных местах. Вот, может быть, и в сердце твоем, например, тоже я, хоть и принадлежит оно не мне.

– Кому же, по-вашему, принадлежит мое сердце? – не выдержал Макар.

– Что я тебе, учительница? Объяснять все, как первокласснику нужно?

Девушка остановилась, решительно развернув Макара к себе лицом. Только в этот момент он обратил внимание на цвет ее губ. На них была помада такого же цвета, что и вчера, когда он стирал ее со своей щеки.

– Кто Вы? – почти шепотом повторил Макар, – как Вас зовут?

– Какую роль играет имя?

– Но оно у Вас есть? И… И это… Домой ко мне тоже Вы заходили?

– Я никогда не прихожу без приглашения. Ты впустил меня к себе много лет назад, как в распахнутую дверь своей квартиры. Да, я была там.

Девушка приблизилась к нему так, что уперлась кончиком холодного носа в щеку.

– Я и сейчас там, Макар. Я в тебе самом, – она положила ладонь ему на грудь и прошептала на самое ухо. – Я в твоем сердце. Выпусти меня. В тебе застыл листопад, в тебе стихия, замершая на миг, которая тянется годы и может тянуться бесконечно. И ты сам меня удерживаешь! Выпусти меня, Макар!

Ладонь девушки легла на его кисть, которой он держал зонт. И тут Макар, хоть и был уверен, что его глаза открыты, и он видит все вокруг, он словно заново открыл глаза и обрел способность видеть.

В его сознании все еще проносились ее слова: «…в тебе застыл листопад…», и Макар, несмотря на то, что идет дождь, увидел парящие в воздухе листья. Листья вдруг замерли и теперь висели вокруг них, дерзко игнорируя стучащие по ним и разбивающиеся вдребезги капли. В мыслях пронеслось: «…в тебе стихия, замершая на миг, который тянется…» …Макар увидел, как замер дождь. Он не прекратился, а по-настоящему замер. Капли перестали стучаться в зонт, биться о висевшие листья, их продолговатые дрожащие шарики зависли по примеру опадавших листьев. «Миг, который тянется…», слышал Макар. Он протянул свободную руку, дотронулся пальцем до одной из висевших в воздухе капель. Капля немедленно стекла по нему, но, сорвавшись с пальца, снова замерла в воздухе. Макар схватил в кулак горсть капель, и они потекли по руке (от холодной струйки по спине побежали мурашки, Макар поежился), но, капая с нее, застывали в воздухе, отражая в себе цвета осеннего парка, подобно множеству маленьких жидких зеркал. Макар опустил зонт за спину и поднял голову к небу. В полуметре над ним так же, как и вокруг, блестели частички застывшего дождя.

– Что происходит? – Макар снова посмотрел на девушку.

– Ничего не происходит. Это все в тебе, Макар. В твоем сердце замер дождь, замер листопад. Ты впустил осень в свое сердце и запер ее там, как в клетке, и теперь она не отпускает тебя, пока ты не отпустишь его.

– Как же я отпущу ее? Я не держу ее, я никого не держу…

– Это тебе так кажется. Ты даже не подозреваешь, что все это – она подняла голову и посмотрела вверх – этот дождь, этот листопад, эти тучи, только и ждут, когда ты их отпустишь, позволишь враз пролиться и навсегда уйти прочь!

Макар закрыл глаза и поднял лицо к небу…

 

Оказавшись сейчас в парке на одной из его кленовых аллей, мы встретили бы там лишь редких прохожих, спешащих под раскрытыми зонтами с явным намерением скорей оказаться в сухости и тепле. Непременно обратил бы внимание на себя интересный, но странноватый молодой мужчина в мокром пиджаке и потертых джинсах, собственно говоря – Макар, комично застывший посреди этой аллеи с распростертыми руками, обращенными к небу и лицом, поднятым навстречу дождю.

Крупные капли с нарастающей силой били и бились о его лицо, плечи, руки. Но он, казалось бы, не замечал дождя, холодных ручейков дождевой воды, стекающих по лицу, по волосам, по шее, под одеждой. Девушка в желтом пальто, еще пару минут назад шедшая с ним под руку и стоявшая к нему лицом, что-то шептавшая на ухо, уже оставила его и скрылась где-то впереди. А он все стоял, как бы и не замечая ее отсутствия, как будто продолжая слушать ее слова, как будто она была рядом.

Почти сразу как девушка скрылась из виду, на аллее появился другой молодой человек. Весьма непривлекательной внешности, невысокого роста, с длинными, завязанными на затылке в конский хвост волосами, в черной кожаной куртке-косухе, бесформенных армейских ботинках с давно стертыми каблуками.

Он быстрым шагом направлялся в сторону Макара, который переживал самый пик осеннего ливня. Но дождь вдруг стал быстро ослабевать, и как только этот молодой человек подошел к Макару, зачем-то остановился рядом с ним и дотронулся до его руки, вовсе перестал.

 

Макар открыл глаза и посмотрел на подошедшего молодого человека. Последняя капля дождя разбилась о кончик его носа, и дождь закончился.

– Мак? Ты, что ль? – спросил незнакомец.

Макар удивился, что незнакомый человек обратился к нему, как называли его близкие друзья: «Мак», а не «Макар». Незнакомец сильно щурился, словно у него было плохое зрение. Макар вдруг понял, что где-то этого человека уже видел раньше. Причем, совсем недавно. Этот мерзкий конский хвост, да и голос знакомый.

– Мы знакомы?

– Во, блин, Мак, ты даешь!

Незнакомец сипло рассмеялся, полез в нагрудный карман своей куртки и что-то из него достал. Это оказались большие очки в толстой черной оправе, которые он тут же нацепил на нос. Глаза сразу раскрылись, сделавшись в три раза больше:

– А так, узнал?

– Вовка? – спросил Макар.

Ну, конечно, Гарик познакомил их два дня назад. И где он его только такого откопал?

– Ну, наконец-то, узнал! – пробурчал Вовка, протягивая Макару свою маленькую короткопалую ладонь, – Ну, здорово! Как жизнь?

– Да так… – Макар неохотно ответил на рукопожатие, одновременно посмотрев поверх Вовкиной головы вдаль аллеи, вглубь парка, куда, должно быть, ушла его спутница.

– Как зовут? – спросил вдруг Вовка.

– Ты о чем?

– Интересная дама с томным печальным взглядом, в желтом пальто и с веером кленовых листьев… – нараспев протянул Вовка, – Разве она была не с тобой?

– С веером, говоришь?… – Макар снова посмотрел на Вовку.

– Да я, значит, еще издалека увидел, как вы стояли друг напротив друга под зонтом. Думал, что сейчас ты меня с ней познакомишь, это ведь твоя девчонка? Или она у тебя не одна?

Вовка снова издал мерзкий полу-смех, полу-свист, наверняка довольный своей догадкой.

– А потом смотрю, значит, она пошла, а ты так и остался на месте, смотрел куда-то вверх, еще и руки растопырил. А она еще, значит, вся мокрая, прямо, как я сейчас, идет так, медленно, не спеша, как будто дождя и нет вовсе. Я ей, значит: «Здрасьте», а она даже не посмотрела на меня, вся такая крутая! Че, поссорились, да? Я так и знал. Я сразу вижу, когда девчонка расстроенная. Ну а как там Катерина? Не знаешь?

– Кто?

– Катерина.

– Катюха, что ли?

– Ну тебе, может, и «Катюха», а мне она представилась Катериной.

И тут Макар мгновенно вспомнил события двухдневной давности у Гарика на кухне, как они пришли втроем, с Катькой и Серым, а этот, очкатый, уже был там, сели за стол. Катька как раз по неосторожности оказалась рядом с Вовкой, который непрерывно курил какие-то вонючие болгарские сигареты. Макар пробовал такие в школе, когда только начинал втихую покуривать, но уже тогда счел их редкой гадостью. Вовке же, видимо, они нравились.

«Катерина», – представилась Катя. Она называла себя так только незнакомым или неприятным ей людям, и тот весь вечер о чем-то ей рассказывал, что-то втирал, подмазывался и, вроде бы, даже пытался ее приобнять.

– Я ей второй день звоню на мобильный, – продолжал Вовка, – а она чего-то не доступна. Наверно, номер заблокировали…

– Наверно… – перебил его Макар, а про себя подумал: «На хрен ты ей нужен такой?»

Но неужели он мог ей понравиться? Не может быть! У Катюхи, конечно, оригинальный вкус и порой очень своеобразные взгляды на жизнь, но Макар никак не хотел верить, что этот неприятный человек мог ее заинтересовать. С другой стороны, откуда у него ее телефонный номер? Может, Гарик дал? В любом случае, что-то надо было с этим делать. Макара вдруг охватило желание решить этот вопрос самым простым способом: прямо сейчас дать ему в зубы. Но вместо этого он (кулаки все же сжались сами собой) сказал:

– В общем, мне пора! – и быстро зашагал по аллее.

Макар никак не желал даже допускать мысль, что какой-то сомнительный недомерок флиртует с Катюхой, с его (!) Катюхой, и ежедневно названивает ей. А уж чего она недоступна, то тут уж и думать нечего: не отвечает на его звонки, да и все. Надо проверить. Макар полез в карман за телефоном. На фоне красного мака все так же красовались переделанные слова из песни: «Маки-Маки! Мир бездонный!».

– Алло, – ответила ему Катя.

– Привет! Ты где?

– Дома, а че? Ты где-то на улице?

– Да, я тут… в парке…

– А, с этой, своей… опять гуляешь? Ну ладно, гуляй тогда.

– Да… То есть, нет… Я тут…

– Слышишь, Маки-Маки, если ты опять мне голову собрался морочить, тогда пока!

– Нет, Катен, я… ты… ты, в общем, дома?

– …

– Я сейчас зайду…

Макар был совершенно сбит с толку, обескуражен своим внезапным открытием и нахлынувшим пониманием того, что он вдруг полностью в себе разобрался, понял, чего действительно хочет.

Наконец-то он знал, что ему нужно и что на самом деле было нужно ему уже много лет, с того далекого, самого первого дня, как он, десятиклассник, в самом начале учебного года, чуть-чуть опоздав на свою первую репетицию в школьном ансамбле, на несколько секунд остановился перед закрытой дверью актового зала, прежде чем в него войти, услышал голос еще не знакомой ему девочки, напевавшей знакомые строчки – строчки его стихов, которые он на одной из прошлых репетиций показывал руководителю группы: «Я соберу букет из листьев и отнесу домой, – пела девочка, – чтобы зимою холодной я помнил осенний листопад».

Наконец-то он понял, что оно рядом, и что оно всегда было рядом, стоило лишь это увидеть! То, что он так искал, что пытался найти в каждой своей новой знакомой.

Катя!

Катя! Катенок! Ну конечно, это ты! Милая, родная!

Катька! Единственная!.. Любимая!

Макар рассмеялся:

– Какой же я дурак!

«Спасибо тебе, осень! – кричали мысли Макара. – Спасибо, что открыла мне глаза». Макар остановился, посмотрел по сторонам, обернулся. Девушки в желтом пальто не было нигде. Зато сзади на аллее на том же месте, как вкопанный, стоял Вовка и смотрел на Макара. А когда Макар обернулся, тот взмахнул рукой и крикнул:

– Ты не Катерине звонил?!

Но Макар не собирался ему отвечать. Только от слова «Катерина» по спине пробежал холодок, и от этого он только ускорил шаг. «Где ты, осень? – мысленно вопросил Макар, но тут же сам себе ответил. – Да вот же! Вот она, везде! Она повсюду, вокруг меня, но только не во мне, только не в моем сердце! Только не в моем!»

Он снова выхватил из кармана телефон и набрал Катю.

– Ну чего еще? – наигранно недовольно изобразила она.

«Я люблю тебя!» – выкрикнул внутренний голос Макара, но вслух он этого не сказал. Пока не сказал.

– …ничего, Катен! Я просто…

– Что просто?

– Я просто… ничего, я сейчас приеду.

– Э-эй! С тобой все в порядке, Маки-Маки? Ты часом не болен?

– Я? Болен? – Макар рассмеялся. – Я здоров, как никогда, Катен!

– Рассудком, часом, не тронулся? Смотри, чтоб не пришлось сдавать тебя в психушку.

– Не бойся, не придется.

Макар почти перешел на бег. Он спешил к Кате. За десять лет знакомства с ней он впервые шел к ней не как соратнику по литературному ремеслу, коллеге или просто подруге. Сегодня он спешил к ней с трепетом в сердце, с жаром от одних только мыслей о том, что сегодня с ним произошло, и что еще произойдет. Возможно, не только с ним. Если ему повезет, то же произойдет и с Катей.

Под ногами блестела и весело шелестела мокрая листва. А высоко над головой, в серых тучах, появился первый просвет ясного голубого неба.

– Странный все-таки человек, этот Макар, – произнес сам себе Вовка, который так и стоял посреди аллеи, разминая в пальцах болгарскую сигарету, глядя вслед уже пропавшему из вида Макару.

 

В комнате выключен свет, но видно аккуратно заправленную широкую кровать с сидящим на ней большим плюшевым медведем и несколькими мягкими игрушками поменьше. На полу ковер с рисунком различных геометрических фигур. В углу у окна выключенный телевизор, в другом углу на маленьком компьютерном столике компьютер. Тоже выключенный.

Комната погружена в опустившиеся на город сумерки, и только над письменным столом, устало свесившись с книжной полки, горит лампа. Ее свет выхватывает из полумрака часть письменного стола, множество всяких бумаг, брошюр, книг. Но они не разбросаны так, как это было дома у Макара, а аккуратно разложены в стопочки. Среди прочих книжек виден все тот же сборник стихов Гарика Ложкина «В поисках…»

За столом на мягком офисном стуле сидит девушка в теплом вязаном свитере, занятая написанием, может, письма, может, сочинения, а может, и романа, кто знает… Но в этом же круге света видна стопка таких же исписанных листов формата А4. Их там несколько десятков. Видно уже долго и всерьез эта девушка занята своей работой.

Если немного приблизиться к этой девушке, то без труда можно узнать в ней Катерину. Того самого маленького человека по имени Катюха.

Она занята ничем иным как написанием своего нового произведения. И, судя по количеству написанных листов, это будет не миниатюра, а, как минимум, объемный рассказ, если не повесть.

Катерина смахнула слезу, подкатившую к уголку глаза, и тяжелая капля упала прямо на очередной исписанный лист бумаги. Она откинулась на высокую спинку своего стула, взяла откуда-то из темноты, что за пределами освещенной территории пачку сигарет с зажигалкой (курит она такие же, что и главный герой ее истории, синий «пэлл-мэлл»), другой рукой, тоже из темноты, вызволила на свет и поставила перед собой пепельницу. Круглую, точь-в-точь как у Макара. Катя закурила, и мгновенно облачко серого дыма обволокло все видимое пространство.

Катя отдыхает и курит, глядя в темноту перед собой. Видно, что на ее лице блестят дорожки от только что скатившихся по щекам слезинок. Неизвестно, что так расстроило Катю, но может, удастся что-нибудь выяснить, подсмотрев, что написано на том листе, который только что она закончила, но еще не убрала в общую стопку за пределы света лампы.

На наше счастье Катя взяла этот листок и поднесла к лицу на удобное для чтения расстояние, так что, не теряя времени, читаем вместе с ней.

 

…дверь ее подъезда, хоть и имела кодовый замок, была по обыкновению распахнута.

Макар взбежал в подъезд, споткнулся на крыльце и едва не растянулся, но чудом устоял и побежал вверх по широкой лестнице, перемахивая через одну-две ступеньки. На четвертый этаж.

Старый четырехэтажный дом постройки пятидесятых годов с высокими потолками и, естественно, без лифта. Молодой человек без устали преодолел все шесть длинных пролетов и остановился у нужной двери, переводя дыхание и борясь с оглушающим стуком сердца. Три белые гвоздики, купленные по пути, нежно благоухали и путали без того не желавшие успокаиваться мысли.

Наконец, он решился.

Проговорив про себя давным-давно заученную комбинацию: раз, раз-два, раз-два-три, Макар постучал костяшками пальцев в деревянную дверь.

– Тук! Тук-тук! Тук-тук-тук! – раздалось звонким эхом в Катькином подъезде…

 

 

 

КОММЕНТАРИИ:

Людмила (Friday, 24 March 2017 15:07)

Прекрасная повесть. Очень часто перечитываю её.
Спасибо, Владислав! Вы один из самых любимых для меня авторов на этом сайте.