Посвящаю Е.
Всё будет хорошо.
Вокруг были одни подонки. Честное слово, не вру.
(Джером Дэвид Сэлинджер, «Над пропастью во ржи»)
22.06.12.
21 год от рождества главного героя
Ваши дни
Главный герой
В легких осела смола,
Взгляд холодный, как дуло ствола,
Как скала тверды слова.
Стержень царапает пока поверхность бумаги,
Мы качаем маятник как качели, будто маленькие.
Не стали праведными, постарайся быть правильным
Ааах…черт возьми. Долбаный будильник. Еще десять минут, у меня есть еще десять минут. Ух, долбаное утро. Где эта кнопка, чтоб её. Еще десять минут…
В легких осела смола,
Взгляд холодный, как дуло ствола,
Как скала тверды слова.
Еще десять минут, у меня есть еще десять минут…
В легких осела смола,
Взгляд холодный, как дуло ствола,
Как скала тверды слова.
Стержень царапает пока поверхность бумаги,
Мы качаем маятник как качели, будто маленькие.
Не стали праведными, постарайся быть правильным
Всё. Хватит. Надо взять себя в руки. Ноги в руки. На работу опаздывать никак нельзя. Как же я ненавижу собираться с утра в спешке. Я вообще ненавижу вставать рано утром. Всё, хватит, сейчас лицо сполосну ледяной водой, зубы почищу и буду как огурчик. Я верю в это каждое утро. Люди не верят так во Христа и Аллаха, как я верю в то, что плескание в ледяной воде по утрам сделает меня свежим и бодрым.
Не люблю с утра умываться противной теплой водой с привкусом ржавчины и хлорки. Стою, бездумно глазею на свою рожу в зеркале и жду, пока пробежит эта муть и польется ледяная, прозрачная, как слеза ребенка (или как водка) водичка. Брр, так, все свежеем. Долго копаться нельзя, и так уже проспал лишних двадцать минут. Ненавижу вставать рано утром.
Во рту дикий сушняк. Будто кошки… Ну и так понятно, что там эти кошки натворили. Да, вчера опять бухал. Было воскресенье, конец выходных, в этот день нормальные и здравомыслящие люди уже не пьют, чтобы в понедельник-день тяжелый выспаться и быть бодрыми и активными с самого начала недели. Но к нормальным и здравомыслящим меня и Двойча можно отнести с большой натяжкой. Особенно Двойча, мда. Вот уж кто настоящий отморозок. Это он предложил мне прогуляться вчера вечером, когда нудная дневная жара уже спала, посидеть на лавочке в парке с пятью литрами пива в компании. Ну кто же будет отказываться провести последний вечер выходных в такой приятной умиротворенной обстановке? Вот и я не стал отказываться. И теперь я имею неистребимый сушняк и жуткие красные прожилки на глазах, которые я сейчас рассматриваю в грязном зеркале напротив себя. А вода, кажется, так и не сделала меня огурчиком. Но я в это не верю. Быть такого не может. Всё, бодрячком.
Если бы Кристинке сегодня тоже надо было бы вставать рано утром, она бы уже встала и умылась до меня, и сейчас вовсю готовила завтрак, и к моему явлению на кухню чайник уже начинал бы закипать. Но Кристинка спит, отвернувшись лицом к стенке, и поэтому чайник мало того что не разогрет, он вообще пустой, как пусты мои слипающиеся глаза. Если бы Кристинке тоже надо было вставать рано утром, на завтрак бы у нас была хорошо прожаренная яичница или овсянка с сухофруктами. Но Кристинка спит, отвернувшись лицом к…черт, башка кружится и, видимо, поэтому мои мысли тоже ходят по кругу. К стенке она отвернулась, к стенке. Я укрыл её потеплее одеялом, когда еле вставал с кровати, чтобы она не мерзла, малышка моя любимая. Пускай спит. Хотя, кажется, она говорила, что ей в понедельник надо ехать к первой паре в шарагу. Черт его знает, не помню я, выходные в компании с Двойчем всегда проходят, пожалуй, даже слишком бурно. Пускай спит, маленькая моя.
Время уже без двадцати семь, надо шевелиться, до родимого завода еще добираться, а по понедельникам на остановках почему-то всегда народу тьма-тьмущая. Будто бы в понедельник весь город выходит на работу, а в остальные дни так, половина, а остальные спят себе спокойно. Два бутерброда с мерзлым маслом и паштетом, стакан крепкого сладкого чая и всё, в бой. Потрепанные джинсы, футболка, прощальный поцелуй в спящие еще губки:
— Ммм, Саш, ты уже на работу?
— Да сладкая моя, я помчался, а ты спи, спи еще, девочка моя любимая.
— Ммм…
И всё, кроссовки (подделка — закос под Lacoste), ключ в дверь (один поворот сверху, два снизу, верхний замок слегка заедает), жвачка (Orbit мультифрукт), подъезд (заплеванный), сигарета (Bond легкие), затяжка, головокружение, затяжка, и на ватных ногах на остановку.
На остановке толпа, как и ожидалось. Время поджимает, но пока еще не критично. Во рту лютый сушняк. Кажется, это строчка из какой-то песни. Из Краснодеревщика, что ли. Отвожу взгляд мутных глаз, как только кто-то из товарищей по несчастью и по остановке смотрит на меня. Понедельник, восьмой час утра. Кожа на лице как будто из паршивого дерматина, стягивается и скукоживается (боже, слово-то какое, скукоживается) прямо к центру — то ли к сигарете, то ли к носу, не поймешь. Во рту болтается лепешка жвачки, до того омерзительно сладкая, что немного хочется блевать. Сейчас бы бутылку холодной «Волжанки», маленькую такую, запотевшую, с пузырьками, не отрываясь, глоток за глотком… Так, все, хватит, надо взять себя в руки.
В глазах откуда-то засыпано по лопате песка с лучших пляжей Кипра и Фиджи, жвачка во рту пытается убить меня через мои же вкусовые рецепторы. Милое ласковое солнышко уже потихоньку начинает свою адскую работу по изжариванию безумного стада людей на залитой асфальтом площадке рядом с синей глистой дороги, протянувшей свое извилистое растрескавшееся тело по всему городу и с немым покорством позволяющей тысячам людей с утра и до ночи носиться по себе на своих вонючих железных коробках, покрытых сверху краской и лаком, а изнутри — дешевым ломким пластиком и серой скучной тканью или бездушной черной кожей. Как странно, люди покрыты снаружи кожей, а внутри у них содержится железо, а машины — наоборот, сверху железо, а кожа — внутри. Боже, что за бред лезет в мой раскалывающийся поперек себя череп.
Не надо больше пить. Нельзя вечно вести себя как кретин, надо оправиться, взбодриться, проводить вечера после работы дома, с Кристинкой, ложиться спать в 11, вставать каждое утро в 6, выспавшимся и веселым, полным сил, здоровья, запала, быть всегда в тонусе, конусе, шмонусе (ненавижу выражение «быть в тонусе», сам не знаю почему). Короче, жить, как полагается, и быть неимоверно счастливым от всего этого. Надо, надо, надо. Стоял бы сейчас тут на полчаса раньше, улыбающийся и спокойный, довольный от всего, что происходит вокруг, а может быть, даже и не стоял бы. Получил бы права, взял бы в кредит какой-нибудь почти не ржавый и чуть-чуть не битый «тазик», ехал бы сейчас мимо этого обезумевшего стада по этой безмолвной синей асфальтной глисте, насвистывал бы в ритм какому-нибудь Джастину Биберу, который каждое утро по радио из колонок моего тарантаса вносил бы дополнительный тонус в анус, ой, то есть в мою правильную и идеальную жизнь, и всё было бы очень даже неплохо. Если из языков всех народов мира разом навсегда выкинуть одно-единственное слово «бы», человечество вымрет или сойдет с ума или вообще ни черта не заметит?
Мне не хватает места уже во второй маршрутке, ситуация начинает меня раздражать, но сил нету даже на раздражение, и поэтому я просто тупо стою и механически двигаю челюстью, катая по пустыне рта комок жвачки-убийцы. Закрываю на секунду глаза, и сразу же перед ними — бутылка холодного Тана, бутылка ледяной Волжанки, запотевшая бутылка Клинского. Всё-таки человек — существо водное, раз все мои мысли сейчас только о ней, о влаге. Так, хватит. Вон вдали плывет какое-то желтое пятно на колесах, видимо, маршрутка, раз народ на остановке задергался и стал жаться поближе к обочине. Ее мне пропускать никак нельзя. Не время помирать. Бой продолжается.
22.06.12.
Двойч
Жизнь меня ничему не учит. Как же я завидую тем людям, которые живут в ладу с миром. Которые не чувствуют себя чужаками и гостями в этой жизни. Которые просто так улыбаются по утрам и по вечерам, способны годами ограничивать себя во всем ради какой-то там материальной мечты, которые нормально питаются, могут смотреть фильмы без алкоголя, могут жить скучно и радоваться этому, которые и любят так же, как едят — постоянно, размеренно, один и тот же набор блюд, ритмично двигая частями тела и получая от этого удовольствие год за годом. Хотя вряд ли я сам чем-то отличаюсь от всех прочих. Своей ненавистью к обществу? Да тут почти все друг друга ненавидят, тайно или явно. Своей неспособностью жить нормально? Бомжей, неудачников, всяческих люмпенов и маргиналов тоже хоть отбавляй. Смутным осознанием того, что человек создан для более лучшей участи, чем 60 лет вдыхать выхлопной газ на улицах и горбатиться в офисах или на заводах? Да от этой фразы уже тошнит и тянет зевать одновременно, так сильно она набила оскомину. Все надоело. Мне самому надоели мои размышления, тупые и скучные. Я сам себе скучен. А это плохо, это край. Дальше или запой, или нервный срыв, или просто баба нужна. Баба, хм.
Бабы бывают разные. Томные (вялые) красотки с роскошными темными волосами, идеальной талию, идеальной грудью, идеальным воспитанием, идеальным поведением, не пьют вне стен ночных клубов, не курят. Родители — очень обеспеченные, но папа, по слухам, то ли пил когда-то, то ли и сейчас изредка, нет-нет, да и уходит в запой. Дружат со страшными подругами. Выкладывают ежедневно по десятку одинаковых фото ВКонтакте, на которые дружно пускают слюни (преимущественно, слюни) все знакомые и незнакомые парни, а страшные подружки, скрипя зубами от злости и зависти, печатают под этими фотографиями комментарии в духе «Ути, моя симпатяжечка, чмяки-чмяки». Облеваться можно. Такие девушки в двадцать лет выходят замуж за каких-то мутных типов неопределенного возраста где то под тридцать, катающихся на немного помятых Маздах и Шеви, и что там дальше с ними происходит — черт его знает, подозреваю, что счастливые мужья их убивают и съедают, чтобы другим никогда не досталось. Или усыпляют и помещают в криогенные камеры — чтобы на старость лет сохранить красоту такую…
Неврастенички с рыжими (крашеными) волосами, с небольшим животиком, из-за которого они комплексуют и прячут его, как только могут. Курят, пьют, но только с подругами. Быстро пьянеют, и пьяные превращаются в свиней каких-то. Имеют кучу друзей-парней, больше половины из которых поддерживают эту дружбу только потому, что надеются как-нибудь по пьяни переспать с ними. Слушают рок, преимущественно русский, все как одна обожают Агату Кристи. Ненавидят глупые американские комедии, поэтому смотрят или мультики или вообще чушь какую-то. Хорошо готовят и плохо флиртуют, не ходят по клубам, странно танцуют. Имеют несчастную безответную любовь в какого-то хмыря постарше их, на битой девятке или четырке, с плохими от курения зубами и еще более плохими манерами, отдаленно напоминающими что-то неуловимо пидаристическое и одновременно быдляцкое.
Блондинки с детскими голубыми глазами, детскими глупыми мыслями и детским поведением, озорные, как котята, безумно хорошие в постели и бездумно скучные до и после нее. Бесцветные моли, правильные во всем до тошноты и зубного скрипа, отличницы в учебе, не имеющие друзей из-за скверного характера, мечтающие о принце на белом коне и по ночам рыдающие в подушку.
Пафосные напористые девицы с волосами до плеч и немного кривоватыми и полноватыми ногами, постоянные активистки во всяких тупых молодежных движениях и организациях, как-то умудряющиеся одновременно учиться, работать и еще и участвовать в какой-то белиберде, имеющие проблемы с лишним весом и лишними мыслями, пьют и курят, но в меру, легко находят общий язык со всеми за счет псевдорадушия и псевдопсихологизма в общении, имеют кучу знакомых и всего одну подругу, такую же активистку, с которой всю жизнь тайно за спинами друг у друга соперничают и говорят друг про друга всякие гадости.
Прелестные милые девушки со скромной и чистой душой, скромным и спокойным поведением, тонкими губами и русыми волосами, с занудливым характером, имеющие какие-то очень замудренные (для мужчин) болезни по женской части, которые, как кажется, сводятся к одному — в постели они обычно бревна-бревнами, а вне постели — надоедливы.
Сплетницы, из которых получаются лучшие друзья для парней и худшие подруги для девушек.
Толстухи с прекрасным характером, весьма интересные в общении, но толстухи.
Стервы, которых я вообще никогда в жизни ни одну не видел в глаза, только лишь во всяких цитатках на личных страницах ВКонтакте у всяких дур. Малолетки, которые не виноваты в том, что у них пока выросла только грудь и ничего более.
Бляди, про которых мало кто знает, что они бляди.
Где здесь искать ту самую любовь, где?
Только не надо обвинять меня в женоненавистничестве и беззубом скучном цинизме. Я романтик и обожаю девушек. Самых разных. Всех. Я обожаю запах их волос, длинные ресницы, тонкие пальцы, ухоженные ногти, мягкие губы, маленькие ушки, милые коленки, смешные, как у младенцев, мизинчики на ногах. Я обожаю их ласковые голоса в телефонной трубке, их сладкие стоны во время секса, их спокойное дыхание во сне. Я обожаю их волнующие (возбуждающие) очертания плеч, груди, талии, попки, ножек. Я обожаю их в платьях, джинсах, шортиках, купальниках, без одежды. Я обожаю девушек. И да, кстати, мои бывшие девушки, даже и не пытайтесь отыскать себя среди тех, кого я описал выше. Вас там нет. Ни одной. Не скажу, почему.
Женщины — это одна из лучших и, уж точно, одна из самых забавных проделок Бога. Достаточно просто представить на секунду, что будет с этим миром, если с него разом исчезнет весь женский пол. Получилась бы тюрьма, зона, колония строгого режима, пидаристический рай на земле. Интересный вывод — женщины в этом мире нужны для того, чтобы он не превратился в тюрьму для мужчин. Женщины освобождают мужчин. Звучит немного поэтично, но как-то глуповато и бездарно, да, сам вижу.
Определенно надо отдохнуть, одна депрессия и чернуха лезет в голову. Вернее, наоборот, лезет из головы. Это все работа, график, режим, однообразие. Однообразие душит меня. Всю свою жизнь я бегаю от скуки, и все мои бесконечные проблемы и беды — только лишь из-за этого бесконечного бега. Он выматывает меня, но скука выматывает меня в сотни раз быстрее и сильнее.
В людях живет много демонов, в темных пыльных комнатках своих душ они прячут жутких черных пауков с длинными мохнатыми лапками и бесчисленными глазами-фасетками, от которых человеку не спрятаться, не убежать, потому что они всегда с ним, его демоны. От борделя и до монастыря, от школы и до богадельни, человек нигде никогда не сможет остаться в абсолютном одиночестве — его пауки всегда с ним, но это не паразиты людских душ, о нет, наоборот — люди паразитируют на них, на существах, что живут внутри каждого из нас, и эти твари и есть настоящие хозяева этого мира, подлинная вершина эволюции, потому что они неуязвимы — их нет в материальном мире, но практически все в материальном мире делается только им в угоду, по их желаниям, по их незримой воле. Бррр, вот это я брежу. Лютая чернуха. С чего я начал?
В людях живет много демонов. Много их и во мне. Побольше, чем в некоторых. Самого моего главного демона, самого упитанного и хитрого паука зовут «Не Терплю Скуки». Ему тоже приятно с вами познакомиться. Но только до тех пор, пока вы ему не наскучите. Эта небожья тварь — мой хозяин, которому я служу и которого люблю и ненавижу. Он убьет меня в итоге, загонит насмерть, пытаясь насытить свое ненасытное брюхо проявлениями моих слабостей. Но я знаю, что в итоге победа будет за мной. Потому что моему властелину не выжить без меня. Он умрет вместе со мной, мы испустим дыхание в один и тот же миг. Мы сдохнем с ним вместе. И я утащу эту тварь за собой в Ад. Поэтому я спокоен. Даже улыбаюсь.
Знает об этом и Его величество Не Терплю Скуки. Поэтому и гонит меня к концу с каждым годом все сильнее и быстрее — все равно ведь помирать. Он тоже улыбается, Чеширский Паук. Потому что он хочет побывать со мной в Аду. Но если эта тварь и там не оставит меня в покое — уговорили, я буду пытаться сделать подкоп в Рай. Пускай лучше нас ангелы пристрелят при попытке проникнуть на их территории добра и всепрощения, запрещенные для таких как я и мой демон. Смерть от рук ангела. Звучит как название криминального детектива Чейза в мягком переплете.
22.06.12.
Главный герой
Я люблю свою работу по одной простой причине — я работаю с железом и бетоном, а не с людьми. Я бы и месяца не выдержал, если бы вкалывал каким-нибудь промоутером, барменом, консультантом, распространителем или еще кем-нибудь, кому надо целый день знакомиться с людьми, улыбаться им и навязывать или впаривать какую-нибудь невероятную ерунду. Нет, это не по мне. Поэтому я и работаю на заводе по изготовлению железобетонных изделий и испытываю от этого удовлетворение. Я формовщик третьего разряда, через месяц меня должны перевести на конвейер, а через год, глядишь, и сдам на бригадира. Бригаду не дадут и начальником не сделают, но зарплату повысят и отпуск дадут, а это уже неслабые плюсы, стоит того, чтобы к этому стремиться.
За моей спиной аттестат почти без троек и почти без пятерок, диплом о среднем специальном образовании (не красный), военный билет (а вот этот красный) и личная медицинская книжка (синяя, купил за 1500 рублей). Впереди — светлое безоблачное будущее, трехкомнатная квартира в центре города, с евроремонтом и парковкой в подвале, жена в мехах, дети в гимназиях, машина в спортивном обвесе и я в костюме от какого-нибудь итальянского пидорка-модельера (я просто не знаю ни одного модельера, так бы написал, от кого). В настоящее же время — съемная однушка, любимая Кристинка, зарплата в 12 тысяч, завод. И я на заводе. В руках лопата, под ногами — железная плита, облитая отработанным машинным маслом, чтобы к ней не прикипал бетон, над головой — эта самая плита, подвешенная на железных ободранных тросах и плавно опускающаяся прямо на меня. Стоять там, где сейчас стою я, между поддоном и плитой — строго настрого запрещено всеми возможными циркулярами по технике безопасности. Но мне, конечно же, на это плевать. По сути, в этом и состоит моя работа, за это мне и платят 12 тысяч рублей в месяц — делать то, что не очень-то и безопасно для моего молодого организма. Если пойти дальше — в этом состоит любая работа на свете — делать то, что твоим работодателям делать не хочется в силу своей опасности, тяжести, нудности, глупости. Нам всем платят за лень тех, кто стоит выше.
Плита надвигается на меня неумолимо, как поезд на Аньку Каренину (книгу не читал, а вот фильм смотрел), и я ловко спрыгиваю на землю, отточенным движением кидаю лопату к следующему поддону и закуриваю. Курить в цехе тоже нельзя, но, по сути, держать нас в этой гигантской ангарообразной консервной банке, раскаленной солнцем, по восемь часов подряд — это вообще преступление против человечества, поэтому мне плевать на все запреты, и я курю. Бригадир, свой человек, увидев с утра мои припухшие красные глаза и помятое лицо, мигом сообразил, что к чему, поманил меня пальцем к своему шкафчику, всунул в мои слегка подрагивающие пальцы грязный пластиковый стаканчик, наполовину наполненный мутновато-прозрачной жидкостью, и кивнул: «Пей», мол. Спрашивать, что это за яд там налит — водка, спирт, самогон, бензин, кислота — не принято, нюхать — тем более, и я просто обреченно выдохнул и влил лекарство прямо в свой сушняк, скривился, как в детстве от лимонной кислоты и, подавляя рвотные позывы, жадно захрустел пожухлым огрызком огурца, услужливо протянутым мне добрым Дедом Морозом-бригадиром. Он похлопал меня по плечу своей лопатоладонью и весело спросил «Еще грамульку?». Я отрицательно помотал головой, показал ему большой палец в знак одобрения качества лекарства и, икая, побрел дальше работать. Вот такая вот рабочая солидарность, товарищеская взаимовыручка и сплоченность трудового коллектива. Повезло мне с бригадиром, короче.
А вот начальник цеха — мудак редкостный, рубашка голубая, в полосочку, каска белая, джинсы синие, ни пятнышка, жена толстая, а сынок работает тут же, на заводе, папаша пристроил после университета. Естественно, не в цех, а в маркетинговый отдел, здание возле проходной, обшитое дешевой вагонкой, с цветочками на окнах и молодыми секретаршами, которые на обеде в столовой смотрят на нас, работяг, гораздо хуже, чем люди смотрят на собачьи фекалии. Мужикам — руководителям отделов, менеджерам, замам, короче, всяким буржуям и холуям просто-напросто плевать на нас, работяги — мы и есть работяги, а вот стайки девиц в черных блузках-карандашах с наращенными ноготками и ресницами — эти нет, эти смотрят на нас брезгливо и с отвращением, мы портим их позитивно-бодрое рабочее настроение одним видом своих чумазых небритых рож, замасленных спецовок и комьев мазутной грязи на неподъемных раздолбаных сапогах.
Я понимаю, почему так происходит. Эти секретутки, все как одна, мечтают о блестящей и головокружительно быстрой карьере и даже на работе хотят жить красиво и непринужденно — вокруг должны быть белые стены офисов, компьютеры Apple, черный кофе в кружках с крышечками, молодые холостые красавцы-сотрудники, начальница-мегера, которой положено перемывать все косточки в беседах между собой, и личное авто красного цвета под окнами. Все как в «Дьявол носит Прада», «Сексе в большом городе» и еще доброй сотне других американских фильмов и сериалов, на которых они выросли. Их работа здесь, с огромными натяжками и условностями, в принципе, может считаться чем-то отдаленно похожим на их мечты, ну хотя бы как временный этап их карьеры. Если бы не одно, «но» — стада этих немытых работяг, которые в обед вламываются кучками по пять-шесть человек (животных), пачкая кафель своей обувью, пачкая кружки своими лапами, матерясь и гогоча, воняя потом и табаком. Это стадо рушит их и без того хрупкую видимость мечты в одну секунду — в американских фильмах такого никогда не было, это немыслимо, эти грязные невоспитанные животные сидят тут и жрут, они, получается, и работают где-то тут рядом, на одной территории с нашим раем, и, судя по всему, у них, у каждого, там нет своего отдельного стола с ноутбуком, кондиционером и комнатным растением. Какой ужас! Какие уж тут сплетни за столиком во время обеда о сотрудницах и обсуждение сотрудников, какое уж тут «Дьявол носит Прада»! Вот отсюда и берутся эти брезгливые взгляды и недовольное поджимание губок.
Я не злюсь на них, никто не злится — их вины тут нет, такими уж нас сделала жизнь, развела по разные стороны одной мечты — быть счастливыми в этом мире. Мне было бы комфортно работать с этими нимфами в одном офисе, но мне, черт возьми, неплохо и здесь, среди мужиков, пьяниц и зеков, весельчаков и молчунов, молодых безусых парнишек и древних сухих стариков, сила которых — в жилах, и которых знают и уважают все цехи на заводе. Мы приходим на работу еле живыми от похмелья и уходим мертвыми от усталости, мы занимаем друг другу до зарплаты 500 рублей, делимся сигаретами и едой, режемся в карты, смеемся от собственных грубых и неприхотливых шуток до боли в животе, ненавидим стукачей и хитрых начальников, которые думают только о своей заднице, постоянно подкалываем друг друга по поводу и без, просто от желания немного развеяться и разрядить нудную атмосферу тяжелой работы. Здесь я чувствую себя на своем месте, в своей тарелке. Здесь я свой, а окружающие меня люди — свои для меня.
22.06.12.
Двойч
Горбатого могила исправит. У пьяницы Хантера Томпсона в его «Ромовом дневнике» есть такие слова: «Я делил с другими оптимизм скитальца на тот счет, что кое-кто из нас действительно прогрессирует, что мы избрали честную дорогу и что лучшие неизбежно доберутся до вершины. В то же самое время я разделял и мрачное подозрение, что жизнь, которую мы ведем, безнадежное предприятие, а мы — всего лишь актеры, дурачащие сами себя в процессе бессмысленной одиссеи. Именно напряжение между двумя этими полюсами — неугомонным идеализмом с одной стороны и ощущением неминуемого рока с другой — и держало меня на ногах».
Если бы старина Томпсон не продырявил себе башню из пистолета в 2006 году, только за эти его слова я бы с огромной радостью выкурил бы с ним у меня на хате по три водника хороших абхазских шишек и отшлифовал бы это дело тремя литрами «Трех богатырей» с большой упаковкой чипсов Lays со вкусом краба. Но Хантер Томпсон написал все то, что должен был написать и, исполнив эту Божью волю (а для меня любое проявление искусства — это Божья воля, иначе как объяснить, что из строго ограниченного набора букв, цветов, звуков в головах у таких ограниченных существ, как люди, рождается то, что способно потрясать и успокаивать, двигать и останавливать, страдать и делать счастливыми?), ушел в лучший мир гораздо раньше, чем тот мир, с которым он воевал. А я вот пока делать себе аккуратное отверстие в черепе не хочу, по мне это слишком быстрый и сильный кайф, примерно как передоз маковой ханкой у любителей пускать себе счастье по вене. Я знаю кучу других способов гораздо более медленной и от этого совсем не менее приятной смерти. Например, алкоголь, травка, женщины, безделье. Так что нет, самоубийство — это не по мне, это убьет меня слишком быстро. Вот если до того как земля устанет меня терпеть на себе и сама затянет меня в себя, на ней умрет последняя женщина, будет выпита последняя капля алкоголя и скурена последняя затяжка травы — вот тогда да, я пущу себе в висок девятиграммовый кусок свинца и обрету, наконец, покой. Но не раньше. Не дождетесь.
Я понимаю, что все эти мысли — не более чем плод смешного и инфантильного юношеского максимализма, который я давно уже должен был перерасти, но почему-то застрял в нем. Но вряд ли я когда-то смогу, а главное, захочу, жить по-другому. В мире, где Чичиков давным давно победил Раскольникова, а Фрэнк Каупервуд — Холдена Колфилда, мне уже нечего сказать, нечего выяснять в том, что уже и так ясно, нет смысла протестовать против чего-то и уж тем более бороться с кем-то. Все, что я хочу — найти в этом мире свое место, место, где я, наконец, обрету душевный покой. И желательно, чтобы это место хоть немного отличалось от могилы. Нельзя всю жизнь играть в жизнь, особенно если уж ты родился мужчиной и просто обязан с годами становиться серьезнее, солиднее, сдержаннее, практичнее. Когда-нибудь, скорее всего, стану таким и я, выхода у меня нет. Но пока я все еще здесь, и огонь внутри меня продолжает сжигать мой мозг и накаливать мои нервы добела. Пока у меня еще есть силы не обращать внимания на тот мир, который раскинулся за моим давно не мытым окном с вечно задернутыми наглухо шторами.
Но и жизнь на самом дне, откуда уже нет выхода и нет надежды на перемены, меня тоже не интересует. Я видел это самое дно — там так же грязно и скучно, как и на самом верху. Умные люди всегда выбирают золотую середину. Меня не сломаешь этой глупой жизнью, мой стержень — в моем спокойствии и безмятежности.
Я принимал важнейшие решения, подбрасывая на удачу монетку, я сидел и пил пиво, когда надо было идти и делать дело, я пускал на ветер целые недели и ни разу никогда не пожалел ни о единственном дне в моей жизни. По мне, человек становится жалок и слаб, когда начинает жалеть о своем прошлом. Наделал там ошибок? Так возьми и исправь их в будущем. Ошибки были непоправимыми? Попробуй начать жизнь с нового листа, это легче, чем кажется, главное — сделать первый шаг. Не учи никого никогда жить так, как это делаю я сейчас — это глупо выглядит и давно всем надоело. Лучше учись у других сам.
С возрастом я становлюсь все банальнее и скучнее — детское чистое восприятие мира ушло, и на смену ему приходят штампы и избитые идиомы — продукт века информации, которой стало слишком много повсюду. Когда свинья валяется в грязи, комья мокрой земли липнут к ее розовой коже, окрашивая ее в коричневый цвет. Когда человек всю свою жизнь окружен самой разной информацией, ее осевшие в мозгах комья липнут к нему изнутри, окрашивая его душу в серый цвет всезнания.
Однажды я сидел дома у своего знакомого, мы накурились и, глядя на его кошку, которая безмятежно спала вот уже несколько часов подряд, начали болтать о кошачьих повадках и в итоге пришли к сумасшедшим выводам. Кошки проводят во сне, как минимум, половину жизни. Что же им снится такое интересное, раз они столько спят? Как они проводят эти полжизни? А что, если во сне они — люди, рождаются там, живут, любят, ненавидят, учатся, работают, женятся, разводятся? А что, если мы вообще не живем, если каждый из нас — всего лишь спящая кошка, и после смерти нас ожидает не рай, а пробуждение в шкуре ленивого котея, миска с Китикэтом и лоток с обрывками газет? Бред, конечно, полный, но мою теорию о том, что к жизни нельзя относиться слишком серьезно, потому что и она с нами несерьезна, подтверждает полностью.
22.06.12.
Главный герой
После обеда рабочее время всегда пролетает быстрее, чем с утра. Главное — не смотреть каждые две минуты на часы и не думать только о том, когда же наступит пять вечера. Оглянуться не успеешь (да и зачем оглядываться-то?), как на весь цех протрещит металлический звонок, который оповещает всех работяг о том, что им хватит на сегодня гнуть спину ради пропитания своей семьи — добрые жирные начальники разрешают всем отправиться по домам, пожрать и поспать, ведь даже рабов в Древней Греции кормили и давали время на сон, иначе они слишком быстро отходили на вечный отдых, а набирать новых выходило дороже, чем просто не позволять передохнуть старым. Но это скучно, потому что и так всем давно ясно.
Каждый день после работы мы идем с работягами в общий заводской душ, где пытаемся смыть с себя грязь и усталость. Ну, а после душа — шабаш, до завтра, родной завод, если ночью ты сгоришь ко всем чертям до самого фундамента — я буду только счастлив. Остановка, опять набитая битком, последняя замусоленная сигаретка из мятой пачки, которую приходилось беречь пару последних часов, желтая маршрутка с раздолбанной дверью и раздолбанным водителем, салон, пропахший потом и человеческим безразличием и все, дорога домой. Люблю куда-нибудь ехать, перемещаться, двигаться. Желательно с музыкой, желательно, чтобы за окнами было темно. Желательно, чтобы рядом были близкие. Но, к сожалению, не всегда бывает так, как любишь.
Сегодня мне небывало повезло, подъемный кран, который обслуживает мою линию, сломался ко всем чертям от старости, план выработки на неделю еще не готов, начальник цеха уехал куда-то на весь день, и поэтому мой бригадир, дай бог ему водки непаленой и закуски засоленной, отпустил меня с обеда домой. А ведь мог бы и просто на другую линию поставить, помощником. Одним словом, неожиданно удача мне улыбнулась, и я, наскоро сполоснувшись в душе, прошмыгнул мимо будки охранника на проходной завода и поспешил на остановку, улыбаясь как придурок и даже напевая себе что-то под нос — такое у меня было хорошее настроение.
Интересно, Кристинка, моя любимая девочка, уже дома? Классно, если дома. Я тихонько открою дверь своим ключом, а потом начну громко снимать туфли, шаркая и топая, чтобы она услышала меня и в припрыжку поскакала ко мне из комнаты, радостная оттого, что я пришел, что я пришел так неожиданно и что я пришел так рано. Я сразу же притяну ее к себе за талию, и мы полминуты будем просто стоять в темной маленькой прихожей, крепко прижимая друг друга к себе, положив головы друг другу на плечи, как делают лошади, отдыхая после тяжелого дня. В этот момент я буду спокоен и счастлив. Потом мы оторвемся друг от друга, еще пару секунд посмотрим друг другу в улыбающиеся глаза, я скажу ей «А вот и я!», три-четыре-пять раз чмокну ее в носик-щеку-шею, и мы пойдем на кухню. Она будет подогревать мне на плите сковородку с едой и чайник, а я буду сидеть на шаткой табуретке, улыбаться лениво и поглядывать по-хозяйски на ее попку, суетливо крутящуюся напротив меня. Да, здорово будет, если Кристинка, моя любимая девочка, уже приехала с учебы или не ездила туда сегодня вовсе и сейчас сидит дома, а тут я нагряну.
По дороге от остановки до дома я стрельнул возле «Магнита» у паренька сигаретку, и мое настроение еще больше улучшилось. Дымя, я шел размашистыми шагами вперед, радуясь облачку, которое прикрыло нудное палящее солнце, и легкому ветерку, который в секунду высушил на моей спине пот, который остался от долгого сиденья в трясучей душной маршрутке. Какой-то урод поставил свой здоровенный черный джип прямо у моего подъезда, наполовину перегородив тротуар, по которому я ежедневно шарахаюсь туда сюда. Ну да, думает, ему все можно в этой жизни. Я оглянулся проверить, пуст ли двор, и плюнул ему прямо на дверь, чтобы неповадно было ставить свой тарантас где попало. Мелочь, а приятно.
У меня есть совершенно не вредная, но и не полезная привычка — всегда разглядывать номера машин. Через две секунды он навсегда вылетает у меня из головы, толку от этой привычки совершенно никакого — но я все равно постоянно так делаю. Я вообще много чего делаю, что не приносит мне пользы. Взглянул я на номер и в тот раз, и тут вдруг понял, что я знаю, чей это джип. В090РО, черный Лэнд Ровер на нереально красивом литье. Ну конечно же, в мой дом, и даже, видимо, в мой подъезд, зачем-то пожаловал этот упырь, сын начальника цеха. Я каждое утро вижу это чудо американской технической мысли, ценой в квартиру в новостройке, припаркованным у проходной завода, этот номер мне вбился в мозг наглухо. Что он здесь забыл, интересно? И какого черта он не работе? Ну да, что за глупый вопрос, уж кому, а ему-то слинять из своего офиса — раз плюнуть, папашка сильно не поругает, а больше на заводе он и слушать никого не станет. Да ему и говорить никто не будет. Хорошо в этой стране в это время, когда у тебя есть прочные связи, которые, как канаты на лебедках, тянут тебя наверх, а тебе остается только покрепче держаться за эти канаты и дрыгать ножками от удовольствия. Его батя, начальник цеха, конченая тварь, сам-то, кстати, ездит на работу на видавшей виды Волге старой модели, да и получает не сказать, чтобы уж очень много. Но сынку будущее прокладывает крепко, изо всех сил старается, вот даже и на Лэнд Ровер деньги нашел. Наверное, влез в кредиты, сейчас все так делают.
Погруженный в эти постыдные, в общем-то, мысли, так как вызваны они обычной завистью, я вошел в прохладный подъезд и легко, через ступеньку, вбежал к себе на второй этаж. Тихо, не издав ни единого громкого звука, открыл оба замка своим ключом — я так умею делать, тихо открывать эти замки, это ведь мой дом — моя крепость (правда, съемная, но не в этом суть), чужим здесь не место, это наше с Кристинкой гнездышко. Я открыл дверь одним рывком, чтобы не скрипнула, и уже собирался с громким топотом перевалиться через порог, как вдруг мои ноги перестали меня слушаться, и я замер на месте как вкопанный.
Сердце в долю секунды с такой скоростью и силой погнало кровь по моим артериям, что в ушах зашумело, и их начало закладывать быстрыми толчками. Колени тряслись так, что мои ноги начали непроизвольно подгибаться и подрагивать, легкие выпустили воздух и сжались, отказываясь наполняться вновь. Язык прилип к гортани, а веки совершенно непроизвольно широко открылись и перестали моргать. Мысли в голове запрыгали, мячиками ударяясь об стенки черепной коробки и сменяя одна другую быстрее, чем в фильме меняются кадры. Мозг отказывался сфокусироваться на чем-то одном, а на лбу и спине в долю секунды выступила жгуче холодная испарина.
Стоны. Громкие протяжные женские стоны. Даже шум в ушах не мог заглушить их. Ритмичный скрип кровати, звук, который я отлично знал и который, как я всегда был уверен, принадлежал только мне и Кристинке. В полнейшей тишине, которая свалилась на меня и раздавила меня, превратив в безвольный кусок мяса, из нашей однушки доносились стоны Кристинки, моей любимой девочки. Мой мозг разрывал мою голову, сердце — грудную коробку, ни один мой орган чувств был не способен проанализировать происходящее и попытаться ответить хоть какой-то реакцией. Работал только слух. И он явственно начал различать вплетающиеся в эти бесстыдные вскрики и всхлипывания, в прерывающееся женские вздохи звуки иного характера — вкрадчивый и вялый мужской голос, который, как заведенный, сипяще повторял одно и тоже слово каждую секунду: «Да…да…да…да…»
Именно этот звук, хуже и гаже которого я никогда ничего в жизни не слышал, не видел, не чувствовал, каким-то образом встряхнул мой впавший в кому мозг. Он послал импульс в парализованные мышцы тела, сердце забилось так, что стало нестерпимо больно в груди, и тут внезапно, в одно мгновение, я понял, что происходит. Я понял, к кому приехал сын начальника цеха. Перед глазами возник черный Лэнд Ровер, В091РО, а слух в этот момент продолжал помимо моей воли улавливать грязные звуки грязного действия, которое происходило сейчас там, где каждую ночь я ложился с ней под одно одеяло, обнимая ее и целуя ее волосы.
В такие моменты, оказывается, руки могут действовать сами, без всякого на то приказа из мозга. Я, совершенно на автопилоте, таким же резким движением прикрыл входную дверь и закрыл ее на нижний замок, который запирался всего на один оборот — повернул ключ, и все, щеколда задвинулась. Я прислонился пылающим мокрым от пота лбом к прохладной фанерной обшивке двери и замер, закрыв глаза и сжав кулаки. Сомнений не было.
В декабре прошлого года на заводе устраивали предновогодний корпоратив, куда мог попасть любой рабочий — вход стоил пятьсот рублей, еда и выпивка бесплатные, в программе конкурсы и дискотека. Тот Новый год мы отмечали с Кристинкой вдвоем, я получил хорошую премию, деньги были, и я решил, почему бы не сходить на этот корпоратив с ней? Можно было, конечно, оставить ее дома и как следует напороться там, но в тот период, предновогодний сезон, мы с Двойчем постоянно жестили, напиваясь просто до одури, Кристинка постоянно устраивала мне скандалы и дулась на меня по полдня и даже угрожала один раз, что уйдет от меня, а это было уже слишком. Надо было как-то заглаживать свою вину, сделать ей приятно, проявить свою заботу, и вот поэтому я решил взять ее с собой и хорошо отдохнуть вдвоем.
Идея была хорошей, но в итоге, как обычно, все пошло немного не так, как задумывалось. Мы быстро накачались с ней вдвоем синькой, Кристинка у меня пьет редко и мало, и поэтому кола с коньяком, которую я усиленно подливал ей, думая, что так нам будет веселее, сыграла с нами злую шутку. Кристинка быстро захмелела, целовала меня без конца так, что вскоре мои губы просто лоснились от ее блеска и слюны, много смеялась и смотрела на меня блестящими от алкоголя глазами. Ее язык быстро стал заплетаться, мы ржали слишком громко и бесцеремонно, вызывая удивленно-насмешливые взгляды тех, кто сидел рядом.
Я и сам был хорош — усиленно налегая на конину и водку, запивая это прямо из здоровенного бокала с кислым дешевым вином, непонятно как оказавшегося рядом, я быстро довел себя до той кондиции, когда все происходящее вокруг отделяется от тебя стеной твоего же собственного хмеля, и ты начинаешь не жить, а смотреть фильм про себя самого. Кожа теряет свою чувствительность, в голове стоит легкий гул, становится просто невозможно усидеть на одном месте, каждые две секунды бешено хочется курить, а алкоголь начинает заливаться как вода. При этом хочется говорить о чем-нибудь важном и серьезном, но язык еле ворочается во рту, а многочисленные ремешки и цепочки внутри тебя с тихими щелчками расстегиваются, выпуская на волю то, что не всегда стоит показывать другим.
Кристинка потащила меня танцевать в середину зала, где находился импровизированный танцпол. На нем под режущую уши отвратительным звуком древнюю попсу усиленно извивались толстые женщины лет под сорок, бухгалтера и обеспеченцы с покрасневшими от водки щеками и локтями, торчащими из черных, обтягивающих их могучие телеса платьев. От них не отставали и всевозможные начальницы разных отделов, длинные и тощие мегеры, с пьяными глазами, ярко накрашенными губами и полусогнутыми в коленях кривыми ногами. В сторонке крутились стайки молоденьких секретарш, танцующих так, что на них украдкой и не очень пялились все до единого почтенные и солидные дяди с большими пузами и лысинами, некоторые из которых годились этим девицам не в отцы даже — в дедушки. Короче, обычный блядушник, тщательно скрываемый под пьяными похотливыми улыбками, расползающимися между мерзкими оплывшими жиром щеками под излишне яркой косметикой, от духоты и пота постепенно стекающей с глаз и щек противными жирными пятнами, под расстегнутыми воротами рубашек с грязными полосами у шеи и на манжетах, под молниями тесных платьев, готовыми вот-вот разойтись на спине, выпустив на волю свою хозяйку, подобно тому, как кокон выпускает из себя личинку. Короче, обычный праздник, веселый и классный.
Танцевать долго в такой умопомрачительной обстановке я не смог и поэтому быстро покинул Кристинку под предлогом того, что я хочу курить. В курилке я встретил своего старого кореша, формовщика, который до перевода в арматурный цех два месяца работал со мною в связке. По пьяни мы душевно проговорили три сигареты подряд и после этого отправились, пошатываясь и порыгивая, за его стол, где расположились металлюги — прокатчики арматуры. Там я и засел, опрокидывая рюмку за рюмкой, знакомясь с какими-то людьми, закусывая какими-то вялыми несолеными огурчиками и полагая, что раз Кристинка не ищет меня — значит, с ней все в порядке, пляшет себе, а я могу побыть в покое и как следует бухануть по поводу этого.
Минут через двадцать-сорок я понял, что, скорее всего, Кристинка вряд ли будет так долго веселиться одна на танцполе, и что я опять облажался, и сейчас меня будут ждать молчание, поджатые губы, хмурые брови, скорый уход домой и затяжная обида завтра с утра. Я побрел искать свою любовь на этом беззаботном празднике жизни. Пока я выбирался из-за стола, уже напоминавшего хорошую помойку, толкая стулья и хлопая по плечу упившихся как следует металлюг, на танцполе заиграл медляк, и я заторопился, питая слабую надежду, что танец вдвоем немного загладит мою вину — романтично же, мы сто лет с ней не танцевали медляков.
И я был очень неприятно удивлен, можно даже сказать, ошарашен, когда, выбравшись, наконец, из-за стола и добредя на непослушных ногах до танцпола, увидел, что мою Кристинку, мою девочку, мою сладкую конфетку, прижимает к себе и кружит в танце этот урод, сынок гниды-начальника цеха. Хмель не придавал мне ума и сообразительности, и я демонстративно стоял и ждал конца песни, сложив руки на груди и состроив угрожающе-хмурую, как мне казалось, а на самом деле — глупо-пьяную рожу. Короче, палил сам себя и унижал сам себя. После окончания танца Кристинка, понимая, что со мной пьяным лучше не связываться, все-таки пошла ко мне. Я схватил ее за руку и грубо потащил к нашему столику, чувствуя себя настоящим брутальным самцом-собственником, волочащим в свою берлогу свою же женщину.
И вот тогда-то мне и врезалось в память, как это бывает, когда синяя муть застилает мозги и глаза, один миг, один момент, вспоминая который, я всегда потом чувствовал какую-то нехорошую ноющую пустоту где-то в груди. Это был спокойный и оценивающий взгляд этого гребаного урода, когда он стоял посреди танцпола и, не отрываясь, смотрел нам вслед. Так смотрят чемпионы, уверенные в своей победе. Это был холодный взгляд победителя. Тогда, перехватив его случайно, я не придал этому большое значение. Сейчас, стоя в своем подъезде, прислонившись лбом к двери в свое жилище, за которой сейчас, в эти секунды, мне изменяла моя Кристинка, я осознавал, что мой мир рухнул, и моя жизнь уже никогда не будет прежней. И в этот момент я понял, что мне делать дальше. Один я сейчас не справлюсь, слишком тяжело и горько. А значит, мне нужен Двойч.
22.06.12.
Двойч
Человеку очень легко сделать очень больно. Прижать палец дверью, наступить каблуком на ногу, ошпарить кипятком. Или предать его, разрушив в одну секунду чувства человека, который верил в тебя, поломав эту веру, порезав чью-то душу и сердце на кровоточащие лоскуты. Предательство — это второй худший человеческий грех после трусости, ему нет прощения и нет оправдания. Ты убиваешь человека изнутри, выжигая в нем добро, выжигая в нем способность любить и чувствовать, доверять и доверяться. Удар ножом бывает гораздо милосерднее предательства. Рана от ножа прерывает жизнь за секунды или лечится за месяцы. Предательство убивает человека месяцами и лечится годами. Самое страшное в предательстве то, что предают всегда из-за ерунды, из-за слабости и глупости, мимолетных удовольствий и увлечений. Это особенно больно.
Я всегда больше говорил, чем делал. Я всегда больше раздумывал, чем принимал решения. Я всегда больше парил, чем летел. Но жизнь суровая штука, и рано или поздно любой человек неожиданно находит себя зажатым в угол, припертым к стенке. И тогда он вынужден начать принимать сложные решения. В такие моменты вряд ли помогут советы экспертов или друзей, бесполезен Google и телефонный справочник, не получится медлить и спускать все на тормозах. Есть время разбрасывать, и есть время собирать камни.
Настало это время и для меня. Я не случайно заговорил о ножах. Я часто запоминаю кучу всяких ненужных мне, казалось бы, мелочей вокруг себя. Например, зачем-то запомнил, что в хозмаге неподалеку от моего дома целая полка выделена под продажу самых разных кухонных ножей — от стилетиков для нарезания масла и до тесаков для разделывания мясных туш. И самое главное — продают не только наборами, но и в розницу. И стоят они там совсем недорого.
То, что я собираюсь сделать — бессмысленно и глупо, но по-другому я поступить не могу. Я должен отомстить, должен как-то выместить свое отчаяние и злобу, выплеснуть хоть немного той острой и сжимающей боли внутри меня. Эта обида и злость жжет меня нестерпимой яростью, такой, что в руках появляется ноющая противная слабость, а мышцы лица сами начинают подергиваться. Я не смогу жить так, как жил раньше, я не хочу жить так, как мне это предстоит, откажись я сейчас от затеи, что засела в моей голове тяжелым тупым камнем уверенности, что другого выхода у меня просто нет. Плевать на себя, плевать на то, что будет дальше, потому что я не хочу, чтобы дальше что-то было. С этого момента я навсегда останусь в своем прошлом. Это точка невозврата, это конец моей истории. Я исповедуюсь на ходу, я рву свои мысли на клочки, мне некогда, меня ждет важное и неотложное дело. Кусок нержавеющей стали в моей ладони нагревается за две секунды от того пожара, что полыхает внутри меня. У этого огня много пищи. Поруганная любовь — отличное топливо для мести.
Моя слабость — это моя привычка пороть пафосную пустую чушь вместо того, чтобы просто заняться делом. Я обожаю оправдывать себя перед собой, я обожаю выдавать свои слабости за свои изюминки. Моя душа слаба, но, черт возьми, мне она и не нужна больше, сейчас мне нужны лишь мышцы рук и ног, да и то на небольшое время. Надеюсь, я не подведу себя. Надеюсь, у меня хватит глупости и мужества выполнить то, что позволит мне сразу сгореть в огне внутри меня, а не тлеть и давиться от золы долгими годами. Я должен выполнить то, что хочу я…
***
Выписка из Акта исследования состояния здоровья № 29152109 и Эпикриза ШИФР-F18.3 Областной психиатрической больницы имени Д. Ф. Харакзина для предоставления в судебную коллегию по уголовным делам.
Проведено на основании ч. 1,2 ст.23 Закона РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», по обращению судебной коллегии, в котором содержится просьба оценить психическое состояние подсудимого, подозреваемого в совершении преступления предусмотренного ч. 2 ст. 107 УК РФ (убийство двух или более лиц, совершенное в состоянии аффекта).
При проведении освидетельствования использован клинико-психопатологический метод (анамнез, клиническое наблюдение, клиническая беседа, описание психического состояния, анализ имеющихся симптомов психических расстройств).
«… Таким образом, на основании вышеизложенного, на момент проведения освидетельствования у освидетельствуемого выявлены четко выраженные признаки раздвоения личности — редко встречающегося в общей психиатрической лечебной практике подвида запущенной приобретенной шизофрении…
…Пояснения к эпикризу… Обследуемый явно и в острой форме страдает раздвоением личности… В четко неустановленное сроки, но не менее года, у обследуемого, по результатам исследований, личностное психосоматическое состояние делилось на две разных подличности — так называемые «я» и «мой друг Двойч»…Случай абсолютно исключительный, ранее не встречавшийся в практике ни у одного из специалистов лечебного заведения… Данное заключение не подлежит никакому сомнению, диагноз подтвержден и имеет юридическую силу…
…Рекомендации… Целесообразным является поместить обследуемого на принудительное лечение до выявления признаков выздоровления в отделение тяжелых психических заболеваний психиатрической больницы, с целью лечения и проведения процедур для более детального и длительного осмотра и дальнейшего диагнозирования степени поражения болезнью психики обследуемого… По результатам наблюдений обследуемый признан не представляющим явной опасности для социума, но при этом полностью аутически исключенным из него…
27 марта 2013 г.