Студеное чувство разочарования объяло меня.
Я вбежала в пустой класс, закрыла дверь, села на пол и разрыдалась. Он, человек, который казался мне в тринадцать лет любовью всей жизни, пригласил на медленный танец Оксанку. Еще и кепку мне свою в руку сунул: «А то буду как дурак».
К тому-то и привыкнуть можно – меня никто никогда не приглашал, но то, что он дал кепку, как… вешалке, а Оксана во время танца мне рукой издевательски помахала, казалось невыносимым унижением.
От досады на собственную жизнь, которая, как мне казалось, не задалась, хотелось завыть так, чтобы стены школы рухнули на меня, тогда не придется доживать остаток дней чудовищем, которого никто не приглашает.
Мой взгляд упал на швабру, стоящую в углу. Все мальчики в нашей параллели, как на подбор, были ниже меня ростом. Швабра – выше. Повинуясь какой-то звериной энергии, перемещающейся внутри меня, я вскочила, надела на нее кепку и стала вальсировать между парт.
Мне мечталось, что сейчас откроется дверь и войдет Он. Не тот тип, что предпочел Оксану, пусть дальше ей ноги оттаптывает, а другой. ТОТ, который САМЫЙ. Увидев девицу, танцующую со шваброй в кепке, Он сразу все поймет про меня. Даже представляла, что подумает: «Она сторонилась сверстников, но жажда любви распаляла, какая одинокая, неприкаянная душа». Испытав внутреннюю нежность, от которой хочет совершить что-то великолепное, Он пригласит меня на первый танец у всех на глазах.
Мифический Тот, который Самый, не являлся.
Тогда, из чувства едкого злорадства над собой же, неудачницей, мне уже представилось, как ворвется кто-нибудь из учителей или одноклассничков, не любивших меня, увидит «медляк» со шваброй, и скажет всем, что я-де странная. Может, в будущем стану известной, и кто-нибудь припомнит, что предпосылки были еще в юности – «эксцентричная была девочка».
Дверь в класс не открывалась.
В общем, никто не хотел случайно заметить, какая я необычная и сказать мне об этом.
Постояв еще минуту, поставила швабру на место, положила кепку на парту, и пошла домой. Одна.
Тем не менее, почему-то внутри разгоралась нерассуждающая юношеская надежда.