Осень гуляла по главной площади города S., тёплым ветром разгоняя оставшиеся ноябрьские листья. Время её правления уже подходило к концу, но она всё ещё выпрашивала у зимы последние денёчки полноправной власти. Зима во всём ей потворствовала и не делала ни шага на территорию, пока не принадлежащую ей.
«Ну, подожди, подожди-и», – канючила осень, встряхивая своими огненными кудрями.
«Да жду я, жду, не беспокойся», – отечески вздыхала зима, выпуская изо рта морозный пар, превращающийся в ледяную плёнку на лужах.
Два неважно одетых мужчины сидели на скамейке, стоящей неподалёку от городской администрации, и что-то бурно обсуждали.
– Нет, не могу я здесь больше. Проклинаю тот день, когда приехал в этот город, – говорил один из них, с тоской поглядывая вокруг.
– Ты приехал, а я здесь всю жизнь живу, всю жизнь чувствую себя инородным телом. Ужасный у нас городишко… Хорошо, хоть осень нынче задержалась, – поддакивал ему второй.
Так за разговором никто из них (а на площади в этот поздний час, кроме сидящих на скамейке, никого больше не было) не заметил кое-что необыкновенное: с крыши администрации, встряхнув огромными крылами, слетела белая птица. То есть не совсем белая. Крылья её были перепачканы в чём-то сером. Но всё же белый цвет преобладал. Конечно, необыкновенность произошедшего составляло не это, то есть не только это. Необыкновенным являлось то, что эта, относительно белая, птица всего несколько минут назад была лишь причудливым каменным изваянием, прихотью проектировщика здания администрации.
Впрочем, в состоянии изваяния её так же абсолютно никто не замечал. Не замечали её и на других зданиях, которые порой становились для неё временным приютом. Жители городка, о котором так негативно отзывались мужчины, были в большинстве своём поразительно невнимательны. А на внимательных птице, имя которой было Симбэр, почему-то не везло.
И вот, вновь никем не замеченная, птица взмахнула своими крыльями и взмыла ввысь. С неё посыпалось множество каменных крошек, но, не долетев до земли, они растворились в воздухе.
Птица слышала разговор мужчин, впрочем, как и все разговоры в этом городе. На её левом крыле появилась новая серая чёрточка. С каждым разом крылья болели всё сильней.
Птица, с которой имел счастье познакомиться читатель, была не просто птицей. Она была маленькой, забитой душой города, который так мало любили и так много ненавидели.
Город, еле дышащий, мало любимый, сохранил в себе лишь часть светлой энергии, которая была равна белой птице с большими больными крылами.
Симбэр постоянно летала над ним, успокаивая, убаюкивая. Иногда, смотря на него сверху, она на целые мгновения забывала, что является главным средоточием его энергии, неотделимой его частью, и в такие моменты ей было очень страшно.
Больше всего птица Симбэр любила летать. Она никогда не взмывала слишком высоко, на это ей не хватало сил, но она кружила, кружила, кружила над городом: над трамвайными рельсами, над побитой кое-где дорогой, над когда-то красивыми зданиями, над высокими деревьями, ветки которых она задевала. Деревья добродушно смотрели на неё – даже им, изредка переговаривающимся между собой спокойным гигантам, было очень её жаль.
Птица летела своим обычным маршрутом, набирая скорость, как всегда стараясь захватить своим присутствием каждый уголок города. Однако, ощущения её в этот раз были необычны, её всё более охватывало беспокойство. Всем своим существом птица чувствовала, что должно что-то произойти или уже происходит.
И она не ошиблась.
Пролетая над одним из самых красивых мест города, над набережной, с которой открывался вид на реку и горящий оранжевыми огоньками мост, она увидела, что на одной из скамеек, стоящих возле железной ограды, лежит юноша. Птица чувствовала его состояние. К сердцу юноши медленно, огромным, извивающимся чёрным червем, подступал яд.
Мысли его сбивались, – она не столько слышала их, сколько чувствовала, о чём он думает. А думал он том, какой же всё-таки красивый вид открывается с этой жёсткой, деревянной скамейки.
Птица не могла не откликнуться на зов, коим были его сбивающиеся мысли. Решение пришло к ней мгновенно, медлить было нельзя. Она спикировала вниз и села на его плечо, быстро с ним сливаясь. Она исчезала в нём, в его светлых волосах, в его тёмной коротенькой куртке…
Она фактически обрезала себе крылья…
Но кто сказал, что они были нужны ей для полёта?
Юноша очнулся в больнице от пришедшей откуда-то необыкновенной ясности мыслей.
Над ним грозной фигурой в белом халате нависал врач.
– Ага, значит, очнулись. Ну, здравствуйте, для начала, – начал мужчина, нахмурившись.
– Здравствуйте, – тихо ответил юноша, присев на кровати. У него закружилась голова, но он не подал виду.
– Снотворное? Сколько таблеток приняли, молодой человек? – вопрошал врач всё так же грозно.
– Да, – юноша нахмурил лоб, вспоминая, – кажется, тридцать три. Ну да, точно, тридцать три.
Врач удивлённо посмотрел на него, вмиг забыв о своей грозности.
– Хорошо. То есть плохо, конечно. Пишите название таблеток и номер телефона родителей. Ручка и листок на тумбочке. Паспорт свой не ищите, мы на время забрали его из вашего кармана. Основательно же вы приготовились, нечего сказать, – врач хмыкнул и стремительно вышел из палаты.
И только тогда юноша заметил своего соседа, который всё это время внимательно за ним наблюдал. Вместо того, чтобы браться за ручку и листок, он вопросительно посмотрел на сидящего на соседней кровати парня.
– Не вышло? Сочувствую. Хотя, с тридцатью тремя это ты загнул, – наконец, обратился к нему сосед до странности раздражённым тоном.
– Я ошибся, – всё так же тихо ответил ему юноша.
– В чём? В выборе таблеток? Как только найдёшь подходящие, мне тоже отсыпь, – продолжал сосед уже язвительно.
Юноша встал с кровати и подошёл к окну, отвернувшись.
– Тоже, значит, не видишь во всём этом смысла? – тон черноволосого соседа резко изменился, стал каким-то тоскливым.
– У каждого свой смысл, но у всех он, в конце концов, упирается в любовь. А я теперь тоже вижу. Я ошибся, – юноша резко развернулся к своему соседу по палате.
– Где?! Где ты его видишь? В окне, может быть? То-то, какая красивая там за окном стена! Боже, как же я ненавижу эту больницу и этот город! – руки черноволосого сжались в кулаки.
Юноша, между тем, смотрел на него и спокойно улыбался.
– Город, значит? Видит Бог, он старается быть хорошим. Но ведь и ему нужна помощь, как всем нам. Ведь и ему нужно, чтобы его кто-то любил.
Неожиданно руки соседа расслабились, и он задумался над чем-то, нахмурив брови. А потом, ничего не говоря, лёг на постель и отвернулся к стенке.
Он долго думал. И мы бы узнали, о чём были его мысли, которые постепенно становились всё легче, мы бы узнали это в тот момент, когда он захотел сказать их странному белокурому юноше. Но, как только он был готов это сделать и вновь к нему повернулся, он не увидел в комнате ничего, кроме белого пера, лежащего на незастеленной постели.