В ту ночь у меня не было ни малейшего желания слушать аудионаркотик, хотя физическая потребность чувствовалась. Снова уходить на две минуты и тридцать секунд от реального мира, снова вставлять себе в уши эти белые затычки и парить на крыльях нереальности — да сколько можно, в конце концов? Нет, сегодня со мной будет только бутылка со вкусом пива. Пить и думать о своём призвании. Точнее, делать вид, что действительно пью жидкость на основе солода и хмеля. И прикидываться, будто оное призвание действительно есть.
Не придя к какому-либо внятному выводу, я встретил рассвет. Да и какие могли быть умозаключения в абстрактных размышлениях? С чувством, будто меня снова облапошили, оделся и вышел на работу.
Мне тридцать два года, я лыс, одинок и слегка небрежен. Одновременно безутешен и счастлив в своей жизни, потому что всегда смутно чувствовал её хоть и безмятежной, но однообразной и абсолютно бессмысленной. Я работаю кондитером. Точнее, ЧП №4891 — Человеческая Профессия №4891. Настоящий же кондитер из меня — как пиво из того пивного симулятора, что я пил этой ночью. Вся моя профессия состоит в том, чтобы придумывать новые варианты тортов, выбирая из Списка основы и ингредиенты, количество слоёв, пропорции и украшения. Ах да, ещё способы обработки и ещё пару мелочей, связанных с процессом приготовления. «Всё, что в нём есть — результат тысячелетних проб и изысканий кондитеров и поваров. Использование составляющих, которых нет в Списке, может привести в порче продукта и\или смерти Потребителя» — вот что было написано в конце. Я так и не понял, зачем была дописана последняя фраза, ведь я не могу ничего добавить в торт помимо предложенного — только выбираю из предложенного, а сам торт готовит Автоматический Кондитер Модернизированный, модель 74. Сегодня я решил добавить больше взбитых сливок — Потребитель, наверное, любит лёгкие и воздушные торты. Ни я, ни кто-либо из моих коллег, не знаем, кто такой этот Потребитель — я ни разу не видел человека, который ел бы торт с настоящими взбитыми сливками. Но он любит лёгкие и воздушные торты, я практически уверен.
И я повсюду слышу голоса в голове. Нет, я не сумасшедший — просто это голоса электронных помощников, которые выполняют вместо людей реальную работу. Разработчики решили непрактичным решением установку повсеместных динамиков: так что волны бесшумного звука транслируются сразу в мозг, минуя нормальные пути распространения звука. Это первая, общепринятая версия. По второй, моей собственной, весь мир коллективно сошёл с ума. Ну а как иначе, если мы все слышим одни и те же голоса бездушных, безжизненных вещей, говорить которым природой не было дано?
«Сладкого утра, кондитеры. Через пятнадцать минут вы приступаете к работе».
— И тебе доброе, АКМ.
— Ты уже разговариваешь с автоматическими помощниками, Девяносто Первый? Палата плачет. — Вишну явно считал, что он сегодня в ударе. Моего единственного друга сопровождали его извечные атрибуты: всклокоченная шевелюра, помятая, но идеально чистая одежда и широкая ухмылка доброй гиены. Не могу иначе описать его улыбочку, ни представить себе добрую гиену — однако, ассоциация была очень прочной.
— Я же просил не называть меня так. Если тебе нравится эта дурацкая нумерация — встань дома перед зеркалом и называй себя ЧП №4887 столько, сколько твоей душе угодно.
Мне и правда претило присвоение всяческих номеров и кодов людям.
— Сперва подари мне зеркало, умник. — Вишну всё не успокаивался.
— Во-первых, у тебя есть веб-камера и объёмный экран. Во-вторых, передал бы мне лучше чёрный чай. Без сахарозаменителя, будь добр.
— Какие мы сегодня серьёзные. Держи свой чай. Кстати, слышал, что в список добавили новое тесто? Говорят, на три процента больше калорий.
— Серьёзно? Только в нашу кондитерскую, или повсюду? — Я был удивлён. За пять лет, что я здесь работаю, список редактировался только раз, когда из него убрали украшение, которое могло бы оскорбить чувства полных дам среднего возраста.
— Первые два месяца будет только у нас. Представь, какие рекорды мы успеем побить. Не миновать нам премии, Тирам!
— Почётно, конечно; вот только на что нам её тратить?
— Ты будто свалился откуда-то. Еда, выпивка, походы к девицам, книги, кинотеатры, техника, поездки в дальние страны!
— Вся еда и выпивка, сам знаешь, состоит непонятно из чего, вопрос в разной обработке и незначительных добавках. С теми девицами любовь всё равно натянуто-показушная, как и наша работа. Книги мы сможем купить, только выбрав из одобренного и «проверенного тысячелетиями читателей и критиков» Списка, с кино та же история. Техника нас и так окружает повсюду — нам уже некуда от неё деваться. Разницы ощущений в поездках за рубеж и виртуальных путешествиях уже почти никакой. Так что купить, скажи мне? Чего хотеть?
— Хм… — Вопрос явно поставил Вишну в тупик, но он всегда быстро соображал. — Хочешь чего-нибудь новенького и не такого опостылевшего? Попробуй новое Аудио! Летишь от него, будто тебе гелий в уши закачали. Вот только ещё сильнее потом хочется снова послушать.
Мне вдруг стало противно от общества этого человека, хотя он был моим другом. Он не понял меня и, возможно, никогда не поймёт.
— Ладно, я подумаю, на что её потрачу. Но сперва нужно её заработать, верно?
— Ты прав, работа не ждёт. Уже придумал, что сделаешь на этот раз, Тирам?
— Поиграюсь с концентрацией взбитых сливок. А ты, как обычно, выдашь какой-нибудь свой старый рецепт за новую работу и сбежишь пораньше?
— Конечно. Имеют больше всего времени те, кто меньше работают.
— И как его проведёшь? — Меня всегда удивляло, на что люди без хобби и особенных увлечений тратят свой досуг.
— Аудио послушаю, телевизор посмотрю — какая разница, в конце концов?
— Удачи. Смотри, не выдай что-нибудь в третий или четвёртый раз — точно заметят.
— Иди уже, играйся со своими сливками. Кстати, Потребитель больше любит насыщенные, вафельно-шоколадные торты.
— С чего ты взял?
— Опыт, интуиция и немножко собственного вкуса. — Вишну явно имел совершенно другое представление о вкусах Потребителя. А, может, у него он был просто не тот же, что у меня? …а был ли вообще он у нас? — И ещё кое-что. Запомни, что торт — блюдо, которое следует подавать холодным.
— Разве не месть?
— Может и месть, чёрт его знает. Но торт лучше подходит, как по мне. Ладно, давай приниматься за работу.
Я честно отработал свою смену, подбирая оптимальную пропорцию и расположение в торте взбитых сливок, как вдруг мне вспомнились сливки, которые делала мне мать, когда я был ребёнком. Они были невероятно вкусными, после них я облизывал тарелку и клянчил ещё, пока они не заканчивались. Я даже помнил их рецепт.
— Знаешь, АКМ, я помню самый лучший рецепт взбитых сливок в мире. Могу я их добавить?
«Он есть в списке?»
— Нет, но не потому, что он плохой — а потому, что был моей фамильной тайной на протяжении многих лет, и никто, кроме моей мамы, такие сливки больше не делал.
«К сожалению, список утверждён и изменить его очень сложно».
— Хм, жаль. — Я сперва немного приуныл. Я помнил вкус тех чудных сливок, я хотел, чтобы Потребитель тоже их попробовал! — Погоди-ка, а если попробовать составить их из имеющихся ингредиентов и назначить свой метод обработки?
«Может сработать. Вы всегда вольны пробовать новое, творить — но не выходите за рамки Списка: так написано в моей инструкции».
Я начал работать сверхурочно. Ночами напролёт в цеху оставался только я, терминал с электронным помощником, моя установка с объёмным экраном для работы над новыми рецептами, да ещё охранный робот, похожий на собачку с колёсами, мотающийся туда-сюда. Он останавливался и издавал жалкое подобие собачьего рычания каждый раз, когда проезжал мимо меня. Иногда я просто валился с ног — но не останавливался, ибо чувствовал, что могу наткнуться на нечто важное.
Мне казалось, я уже приблизился к рецепту маминых сливок настолько, что уже почти чувствую вкус своего детства. Смешивал ингредиенты, с помощью которых можно получить любой вкус. Подбирал пропорции и пробовал разные варианты обработок. Регулировал по очереди, процент за процентом: каждые полпроцента изменения вкуса ждал, пока закончится создание хотя бы пары грамм сливок, дегустировал и определял дальнейшее направление изменений. Я приходил домой совершенно измотанный, падал мешком на кровать, просыпался через пять-шесть часов и шёл в цех.
Ничем не выдающимся до этого утром, недели через две после начала работы над рецептом, я продегустировал очередную порцию и охнул. Это было оно. Быстро сохранив в системе результат, отправил запрос системе.
«Что это?» — Голос Автоматического Кондитера в голове. Всю жизнь эти голоса, а я никак не привыкну.
— Слушай, железка. Ты помнишь, я говорил пару-тройку недель назад о непревзойдённых сливках? Я смог их синтезировать!
«Я помню всё, не забывайте. Вы говорите о составе, который только что сохранили в системе? Прошу прощения, но взбитые сливки с идентичным составом и методом приготовления уже есть в списке — ВС №87».
— Что? Как такое может быть? Нет, автомат, проверь ещё раз — разница должна быть.
— Нет нужды проверять ещё раз, электронные системы этого поколения не ошибаются и не допускают погрешностей. — Прозвучал из динамиков голос начальника цеха. — Я на досуге следил за твоими изысканиями. Подойдёшь ко мне после рабочего дня.
Что я такого сделал, что босс этим заинтересовался? Любопытно. Но что бы там ни было — меня это не утешит. Любимые домашние сливки, которые я так обожал в детстве, на поверку оказались одним из синтезированных в цехах искусственных продуктов. Остаток рабочего дня я не мог места себе найти, бесцельно щёлкая управление машинами. Видя моё подавленное состояние, ко мне подошёл Вишну. Он считает себя экспертом в вопросах выхода из депрессии и улучшения настроения.
— Эй, как там твой проект, над которым ты в последнее время так бьёшься? Неужели ничего не получилось?
— Получилось, это не так уж и трудно было. Если начистоту, то вся наша работа вовсе не сложная.
— Тогда чего такой грустный, результат разочаровал? — Вишну синтез чего-нибудь, хоть в какой-нибудь степени стоящего, воспринимал как значительный успех и доказательство его, естественно, невероятного мастерства. Может, именно поэтому он счастливее меня?
— Да, оказалось, что точно этот рецепт уже есть в Списке.
— Бывает ведь незадача. Но не вешай нос, дружище, у меня такое тоже было пару раз. Список не столь уж и мал, немудрено хоть когда-нибудь, случайно повторить чей-нибудь опыт.
— Да, это логично, но это не просто рецепт, понимаешь? — Я был хмур и зол на всё, так что не слишком воспринимал его попытки подбодрить.
— Нет, если честно. Какая разница? — Он просто дышал непониманием. — Ладно, потом как-нибудь объяснишь — мне нужно работать. Не унывай!
Вишну ушёл, а я с трудом дождался конца смены и пошёл в кабинет 101. Здесь каждый работник хотя бы раз в своей жизни получал взбучку, которую ещё несколько лет потом с содроганием вспоминал. Мой начальник раз в полгода-год выбирал себе жертву и ждал, пока она нарушит какое-нибудь правило, после чего вызывал на ковёр и несколько часов выедал чайной ложкой мозг, предварительно разрезав черепную коробку тупым ножом. Я не знал, хотят ли меня наградить за упорство или устроят головомойку из-за потраченного времени и ресурсов на то, что и так давно было известно.
Зайдя в просторный, но по-спартански обустроенный кабинет, я сразу пристально взглянул в лицо босса — на нём можно заранее прочесть его настроение. Этой возможностью необходимо было пользоваться, пока его лицо окончательно не заплыло в жире и пока мимика ещё подчиняется этой мечте сахарного диабета. Он (о, счастье!) улыбался.
— Привет ещё раз, садись. Виски? Настоящий, не симулятор.
Я не смог отказаться. Я прежде никогда не пил настоящего виски, да и хоть какой-нибудь настоящий алкоголь мне удавалось раздобыть два или три раза. За всю мою жизнь, только подумать!
— Да, спасибо, если можно — безо льда и колы.
Босс налил в два стакана, пригубил и продолжил:
— Не зная исходного рецепта, ты синтезировал продукт новым способом, занимающим меньше времени. С твоим алгоритмом и новым тестом наш цех крепко займёт лидирующее место по производству. Мы ведь можем даже не раскрывать секрет твоего приготовления — пусть все остальные делают по старинке, продолжая от нас отставать. Все кондитеры цеха заслуживают премию, но ты — особенно, соответственно, получишь куда больше. Думаю, около трёх стандартных зарплат. Поздравляю. Всё, иди, тебя, небось, семья заждалась.
Не оказавшись способным сказать ему, что живу сам, я ограничился словами благодарности и прощанием. Он бы расстроился, ибо был примерным семьянином и смотрел на тех немногих, у кого семьи не было, лишь как на неполноценные ячейки общества. Пожалуй, в этом была его проблема — он не видел в человеке человека, не замечал личности. Муравьи в его муравейнике, не более.
Я ушёл, по дороге домой думая о том, на что же можно потратить премию. Зарплаты хватало на всё необходимое, что я мог купить такого, что стоило бы моего двухнедельного, почти круглосуточного труда? Ведь действительно, среди вещей, которые можно купить за деньги, не осталось ничего достойного того, чтобы быть результатом вдохновенной и самоотверженной работы! Благотворительность? В Полигосударстве любой работающий или не имеющий возможности работать человек получает достаточно, чтобы не голодать, жить где-нибудь и одеваться. Предметы искусства? Старые давно канули в лету, Мона Лиза (даже если бы мне на неё хватило) давно истлела — а современные экземпляры могут вызвать разве что приступ эпилепсии, но никак не восхищение. Я создаю нечто банальное и ненастоящее, получая за это деньги, на которые могу купить нечто банальное и ненастоящее. И из этого состояла вся моя прошедшая жизнь, если взглянуть на неё с высоты птичьего полёта.
Я вдруг остановился посреди улицы и упал на колени. Меня пронизало чувство бесполезности самого себя. Раньше я считал себя отличающимся, человеком с особой судьбой, призванием — а сейчас, внезапно и болезненно обнаружил себя обычным человеком, вкалывающим на не требующей каких-нибудь особых талантов и не приносящей никому реальной пользы работе. Просто человеком, без особых увлечений и хобби, не привносящим в этот мир ничего прекрасного и великого. После смерти меня не будут цитировать, мои свершения не занесут в анналы истории. Просто человек, ЧП №4891.
Я не помню, как я поднялся с колен и брёл по улицам, всё было будто в тёмном тумане безнадёжности. Запамятовал, как оказался у магазина Аудио и зашёл внутрь. Очнулся уже у прилавка, где камеры наблюдения Автоматического Продавца и глаза продавца-консультанта наблюдали за мной. Ну что же, подумал я, если уж я настолько в себе разочаровался — можно и последовать совету Вишну.
Фразы «Чем могу помочь?» из уст живого человека и искусственного помощника прозвучали в унисон. Я обратился к человеку с просьбой посоветовать какое-нибудь новое Аудио.
— А вы что, не в курсе новинок? — Его голос выражал искреннее удивление. Ещё он наверняка удивился, что я обратился к нему, а не сразу к машине — ведь она лучше знает ассортимент, характеристики каждого устройства, может гораздо быстрее предложить клиенту оптимальный для него товар и обслужить в целом. Этот паренёк был здесь больше данью традиции и просто для того, чтобы не сидеть без дела — впрочем, как и я в своём цеху.
— Я давненько не слушал аудионаркотик, не в курсе. Но сейчас мне не помешает.
— Аудио, уважаемый, слушать должен каждый! Оно не вредит здоровью, повышает тонус и настроение, способствует большей работоспособности! Если вы давно не слушали — значит, вам плевать на то, как вас воспринимают окружающие — весёлым и бодрым, или хмурым, задумчивым и уставшим!
Я хотел сказать, что мне действительно плевать — но боялся, что после этого он вообще перестанет со мной говорить. И, судя по тому, как он серьёзно к этому относился, он мог даже написать донос о неподобающем поведении в обществе — и тогда проблем не оберёшься.
— Нет, конечно же. Просто небольшой перерыв.
— Для вас ещё не всё потеряно. Вы просто обязаны купить новую модель от Kensaisser!
Снова не стал говорить о том, что впервые слышу это название и понятия не имею, почему должен, недолго думая, покупать эту модель. Просто потому, что на ней написано «Kensaisser»?
— Пожалуй, я её возьму, — сказал я обречённым голосом, посмотрев на цену, которую тут же выдал Автоматический Продавец. Там было около восьмидесяти процентов моей премии. Я приложил руку к терминалу оплаты, убеждая себя в том, что это ничего страшного, ведь удовольствие стоит того.
— Вы не пожалеете, уверяю вас. Заходите ещё!
Я забрал дорогостоящие затычки, бросил в карман и ушёл, задумавшись о продавце. В чём состоял его долг? Он приветствовал посетителей и предлагал им последнюю, самую дорогую и, несомненно, самую лучшую модель Аудио. Ах да, забыл — ещё прощался и обещал, что я не пожалею о том, что приобрёл товар. Мог ли делать это за него Автоматический Продавец, который и так там был? Думаю, да. Мог ли Автоматический Кондитер Модернизированный №74 сам составлять рецепты, просто генерируя их случайным образом и оставляя в продаже наиболее покупаемые? Несомненно. Тогда зачем мы оба вообще нужны?
Пока я мысленно углублялся в пучины сомнений, лифт поднялся до предпоследнего этажа железобетонных бараков, в которых я провёл большую часть своей жизни. Кровать, стол, диван, пара стульев. Объёмный экран, чтобы отвлечься от будничной серости. Простенькая кухня, что служит мне и столовой. Зайдя в единственную комнату, я упал на кровать, достал из карманов эти желанные и ненавистные затычки и вставил себе в уши. Сейчас прибор должен значительно расширить моё восприятие частот и показать возможности диапазона, в разы превышающего границы слышимости в обычных условиях. Первые десять-двадцать секунд я лежал без движения, не понимая, что происходит. Ибо не происходило, ровным счётом, ничего. Я уже собрался было разразиться ругательствами и идти обратно в магазин, когда услышал даже не звук, а еле ощутимую вибрацию воздуха, которую они испускали. Было что-то в этом звуке на грани слышимости, он заставлял замереть и вслушиваться… вслушиваться… когда я был уже предельно сконцентрирован на этой однотонной вибрации, когда старался услышать каждое колебание, грянул гром. Аудио разразилось пронзающими душу звуковыми волнами, то сжимая голову в точку, то взрывая её с силой в мегатонну, размазывая границы моего восприятия по стенам квартиры. Звук поднимался надо мной ядерным грибом и с огненным воем падал, словно терпящий крушение дирижабль. Лавины обрушивались на меня с вершин высоких частот. Будто из-под земли било по мне гулкое, басовитое и низкочастотное землетрясение. Я свалился с кровати и катался по полу с пеной у рта и выпученными глазами, не в силах издать ни звука. Та часть мозга, которая сохраняла способность работать, осознавала, что даже если я буду кричать — я не услышу собственного голоса, но я всё равно молчал. Я не мог нарушить это, в равной степени, прекрасное и жуткое мгновение, эту выверенную математиками, музыкантами и психологами симфонию, которая водопадом неслась сквозь мою голову из Аудио.
Прошло часов пять, когда Аудио разрядилось и, отыграв последние мелодии, отключилось, оставив меня наедине с тишиной. Я лежал и вспоминал эти ощущения. Кажется, во время эйфории, во время этого бессознательного метания из одного угла черепной коробки в другую, во мне промелькнула какая-то искорка, показавшаяся мне гениальной. Сродни искорке, которую высекло яблоко, упавшее на голову Ньютону. Эта мысль была о чём-то элегантном и прекрасном в своей простоте. Я судорожно вспоминал, так и не поднявшись с пола. Кажется, что-то связанное с украшением для торта — или, может, не для него? Нечто живое и безжизненное с виду… растение? Но меня никогда не интересовала ботаника, с чего вдруг… По мере того, как я приходил в себя, я вспоминал чуть больше. Кажется, цветок. Я думал именно о нём, о каком-то красивом цветке в момент, когда на меня, удар за ударом, ниспадало цунами звука; Аудио делает странные вещи. Может, я цветовод в глубине души? Вряд ли. Я лежал на полу, продолжая гадать.
Окончательно стемнело, когда я вскочил с ошарашенным видом и принялся ходить взад-вперёд по комнате. Эврика! Это была роза! Прекрасная, высокая роза с росой на длинных листьях и со светло-алыми, нежными лепестками. Она должна лежать наверху самого лучшего торта, оттеняя современную практичность своей извечной красотой! Мы всегда выбирали украшения для наших тортов из списка искусственных, обязательно съедобных и не запоминающихся калорийных штуковин. Но каково будет, если я украшу своё творение розой? Чем-нибудь, что дышало бы живой прелестью? Это уже будет произведение искусства среди нудных, приторных и одинаковых продуктов. Решено!
Я поспешно оделся, вышел на улицу и уверенной походкой пошёл за угол, потом в арку и ещё за один угол. Я знал, куда идти — в городе всего два-три места, где можно купить настоящие цветы. В одном из них я когда-то бывал за компанию и только поэтому знаю, где искать. Массивная железная дверь. Особый стук, отдалённо повторяющий давно позабытую всеми Марсельезу. Маленький, замызганный подвал, стены которого давно позабыли слова «краска» и «обои». Вороватого вида хмырь в куртке с множеством карманов, сидящий на стуле — единственном предмете мебели здесь, приветствовал меня. Ну, если немного расширить рамки приличия и позволить называть это приветствием:
— Эй, я тебя помню! Был здесь как-то, вроде, в компании с нашим постоянным посетителем. — Я и не знал, что Вишну к ним действительно часто захаживает — Чего тебе нужно в моём скромном логове?
— Цветы.
— Ты не туда попал, гений. В каждом квартале цветочный можно найти, необязательно по подпольям лазить. Или ты про…
— Именно. Мне нужны настоящие, живые. И обязательно розы, мил человек.
— Ты что, служебная подставная утка? Цветы, а тем паче, дорогие розы, никто не покупал у меня уже лет пять — если кому и нужно то, чего нет в продаже, то это что-нибудь более практичное. Старые средства для забытья и счастья, которые нужно глотать, пить или вводить в кровь. Лекарства для людей, которые боятся этих, непонятно каким образом выращенных, органов. Ну и прочее, о чём я не буду упоминать — мне краснеть не к лицу.
— Послушай, мне просто нужны розы, понял? Во сколько это обойдётся? Учти — я не большой начальник, и больших денег у меня нет. Как и кур, которые бы их не клевали.
Хмырь, хитро прищурив свои маленькие крысиные глазки, начал деловито расхаживать с таким видом, будто заключает лучшую сделку в своей никчёмной жизни. То ещё зрелище.
— Итак. Редкий товар, нужно издалека доставить контрабандой, аккуратно обращаясь при этом. А также, содержать в нужных условиях при перевозке и заплатить взятку при досмотре. Миллиардов на двадцать потянет.
— За букет?
— За штуку.
Я задумался. Это около двадцати процентов моей премии — почти всё, что от неё осталось. Дорогой аудионаркотик и настоящая роза — вот и вся моя хвалёная премия в три стандартных зарплаты. А я ещё рассчитывал купить что-нибудь по мелочам. Ну да ладно, обойдусь. Это ведь первая в моей жизни идея, она гораздо важнее мелочей.
— Я смогу купить только одну. Сколько ждать заказа?
— Неделя, не больше.
— Договорились. Кстати, как бизнес идёт? Что-то я очередей не вижу.
— Пшёл вон.
После посещения подпольного магазинчика, я всю неделю я жил как ни в чём не бывало в своей небольшой, но неуютной квартирке. Как и раньше, работал на несложной, но бесполезной для кого-бы то ни было работе и ждал звёздного часа, лелея свою странную мечту. К аудиодряни больше не притрагивался, задумываясь о том, чтобы продать её. Пусть кто-нибудь другой прозябает в иллюзиях эйфории.
Когда прошло ровно шесть дней, двадцать три часа и пятьдесят пять минут, я вошёл в подпольный магазинчик. Заходя, я несколько замешкался — показалось, что краем глаза вижу человека в костюме кондитера, совсем как у меня. Но помня о том, что было бы неплохо успеть сегодня до закрытия, (чёткого графика у этого прохиндея, насколько я знаю, никогда не было) я не стал обращать внимания на вещи, из ряда вон не слишком-то и выходящие. Мало ли какой коллега мог случайно проходить.
В подвале теперь были перебои в работе обеих ламп, а в куртке хмыря будто прибавилось карманов. Он сидел, как и раньше, в пустом помещении. Где же роза, чёрт возьми?
— Ты опоздал.
— Вовсе нет, я пришёл ровно через неделю. Минута в минуту, если хочешь знать.
— Наивный. Опоздал на полминуты, время опять сократили.
— Сократили время? Что ты несёшь, полоумный?
— Раз в полгода-год на всех часах немного сжимаются единицы времени, чтобы у вас, у стада, было меньше времени на… а, ладно не суть. Давай деньги.
— Во-первых, как я их тебе отдам? Если ты вдруг забыл, расходы фиксируются и декларируются. А я не хочу, чтобы меня уличили в покупке контрабанды.
— Да ты и не смог бы просто так купить, болван. Как бы я продал розу, которой нет ни в одном списке товаров?
— Что же тогда делать? Или… ты меня обманул, сукин сын! Это ты подставная утка, верно? Полиция и Служба Пресечения Преступлений со своими автоматизированными служащими, наверное, уже за дверью. И что же меня ждёт, господин инспектор незарегистрированных товаров? — Я повысил голос, чтобы хоть немного придать ему уверенности, ведь не на шутку перепугался. Не зря же гласит каждый десятый плакат на улице: «Замешан в тёмных делах — вся жизнь под откос!». Я затравленно оглянулся в поисках путей отхода — но бежать было некуда, вход и выход здесь один. Я попался.
— Медленно положите руки за голову, Тирам Снайдер. Сами знаете, сопротивляться глупо. — Он ухмыльнулся.
Я не смог не только сопротивляться, а даже поднять руки. Я всегда очень боялся провиниться перед законом — и вот теперь, когда я провинился, страх меня парализовал, конечности онемели и превратились в бесполезные отростки. Я не мог ничего сказать — даже речь отняло.
Хмырь с неизвестным именем ещё немного посидел спокойно, а потом взорвался диким хохотом. Его громкий, немного неприятный и совсем не заразительный смех гулял эхом по подвалу, едва не оглушив меня, он держался за живот и пытался не упасть со стула, сотрясаясь в судорогах хохота. А я всё стоял, ничего не понимая и не в силах что-либо предпринять. Он унялся через пару-тройку минут, продолжая хихикать, переводя дух и пытаясь произнести нечто членораздельное:
— Вот уморил, я не могу больше! Руки за голову, Тирам Снайдер — сказал он псевдосерьёзным тоном, передразнивая сам себя, — ни с места, вы арестованы! У вас есть право на молчание, хихи. Наивный трус, — снова смех, — да кому ты нужен?
— Эээ… Что? Как? Кто вы, на самом деле?
— Пошутил я, не бойся. Не ожидал от тебя такой реакции. По поводу оплаты — просто махнуть рукой над терминалом тут, ясное дело, нельзя. Мои клиенты покупают что-нибудь на нужную сумму и приносят мне — а я им уже даю то, о чём они просили. Натуральный обмен. Удивлён, что ты пришёл сюда, не зная этого.
— Вот оно что. — Паника начала отпускать. По крайней мере, ко мне вернулась нормальная речь. — Тогда я пойду в магазин, приобрету обменный товар.
— Покупай осторожно, чтобы не было подозрительно. Накупишь несколько тысяч батареек, даже глупому станет очевидно, что они тебе нужны не только для использования по прямому назначению. И ещё кое-что — не тащи мне ничего скоропортящегося.
— Ясно, до скорой встречи.
В магазине я долго стоял, размышляя и считая, чего бы такого купить точно на указанную сумму, чтобы товары были разнообразными и более-менее укладывались в месячный потребительский список гражданина. Заметив, что на меня, неподвижно стоящего, уже начали поглядывать, я поскорее закончил с мысленным списком и пошёл по рядам. Консервы, напитки, канцтовары, аккумуляторы для электроники, пластиковая посуда (другой давно уже не было в продаже, а если бы и была — она могла бы разбиться по пути) и даже набор простейших имплантов «Юный Киборг».
Кажется, всё. Медленно подхожу к кассе, толкая тележку, чувствую себя с ней Сизифом. Вот он, мой камень, что набит потребительскими товарами, которые вроде бы и необходимы для выживания… но и совершенно не нужны. Вот она касса — вершина горы, к которой я подходил с камнем-тележкой изо дня в день, каждый день достигая цели и не достигая ничего. Абсурд неосмысленной и неконструктивной деятельности, что повторяется, пока мы живы.
Но в этот раз всё по-другому. Камень Сизифа, толкаемый на колёсиках к кассе, скоро, как по-волшебству, превратится в прекрасный цветок. Я с трудом дождался своей очереди, оплатил всю эту гору хлама и понёс в уже хорошо знакомый подвал в забытом всеми высшими силами переулке. Когда я простучал по двери Марсельезу и вошёл в открывшуюся дверь, в подвале был не только человечек в куртке с тысячей карманов. Рядом с ним стоял солидного вида мужчина в белом костюме и с сигарой в руке. У него были аккуратные усы и пронзительный, твёрдый взгляд. Они с подпольным барыгой казались абсолютными противоположностями. Некий господин что-то втолковывал продавцу и отреагировал на моё появление сдержанной улыбкой.
— Здравствуйте. Я готов оплатить. — Я не растерялся и обратился к моему старому знакомцу в куртке.
— Прекрасно, прекрасно. Значит, это вы заказали розу? — Медленно, с ленцой в голосе, произнёс мужчина в белом костюме. Барыга молчал: видимо, перебивать господина с сигарой ему не хотелось.
Я хотел сказать «Кто же ещё, чёрт возьми?», но я не смог дерзить этому человеку. Было в нём что-то, что заставляло если не лебезить ему, то хотя бы соблюдать предельную вежливость. Поэтому я сумел сказать лишь:
— Да, конечно.
— Положите пакет с оплатой на пол и идите себе домой.
— Прошу прощения, не извольте считать хамством, но где и когда я могу забрать свою розу?
— Вы поймёте. — Он докурил сигару и достал ещё одну. Откуда у него столько? Почти все их видели только на экранах, я не исключение. Запах сигары, заполонивший всё тесное помещение, мне показался отвратительным. Я думал, если уж они являются таким редким товаром, то в них и запах должен быть прекрасен.
— Хорошо. Могу ли я спросить вас ещё кое о чём?
— Валяйте.
— Зачем вы это курите? От них ведь жуткий запах, от которого воротит нос, вкус не лучше, думаю. К тому же, их достать невероятно трудно, разве оно того стоит?
— Видите ли, дорогой друг. Есть приторно-сладкие вещи, которые всем вам угождают, они сладки и приятно пахнут, от них нет аллергии, и их прямо-таки суют вам в руки в каждом магазине. Вы смотрите на них на каждом пятом уличном плакате. Их старательно создавали с единственной целью — чтобы вам понравилось. А есть вещи, которые имеют свой, особенный вид, вкус и запах, не для всех и каждого. Они не рекламируются с отчаянным рвением и не угождают каждому встречному потребителю. Они для ценителей, знатоков, которые будут любить их за то, что они именно такие. Это вещи с душой. И знаете, что ещё важнее? Всё, что я сейчас сказал, верно и в отношении людей.
— Не уверен, что понял вас, господин.
— Вы должны меня понять, вы ведь такой же. Вы купили живой цветок, который скоро завянет и лишится былой привлекательности, он издаёт еле ощущаемый аромат, который и в подмётки не годится ярко выраженному, приятному запаху нынешних искусственных цветов. А ещё у него, только представьте себе, есть шипы, о которые можно пораниться! Но это роза, она по-своему прекрасна. И вы купили её, несмотря на то, что искусственный цветок сильнее пахнет, не вянет и не имеет шипов.
— Кажется, до меня дошло. Частично. Спасибо, господин, теперь я сам чуть лучше понимаю мотивы своих порывов. Но, всё-таки, где мой заказ?
— Я вам, молодой человек, уже сказал — вы поймёте. А теперь извольте не воровать у меня ещё больше моего времени.
— Что? Ах да, конечно. Извините, до свидания.
— Ни в коем случае не «до свидания». Прощайте, Тирам Снайдер.
Я ушёл, одолеваемый противоречиями. Что это за мужчина с сигарой? Где мне теперь искать розу, за которую я, между прочим, выложил кругленькую сумму? Я шёл в раздумьях и не сразу заметил одну прелюбопытнейшую странность. Камеры наружного наблюдения отвернулись от меня, будто я сказал нечто настолько неприличное, что оскорбил даже видеокамеры. Как правило, они провожают взглядами всякого прохожего, обеспечивая таким образом полную безопасность улиц, записывая всё происходящее. Я остановился и посмотрел на каждую камеру. Все немного отвернулись от меня на своих шарнирах. Одолеваемый любопытством, я резко прыгнул влево и ещё раз посмотрел на камеры. Вздохнул и побрёл дальше, не в силах понять: то ли камеры действительно отвернулись ещё на пару градусов влево, то ли у меня окончательно едет крыша. Но почему? Наблюдением управляет непосредственно Служба Пресечения Преступлений, а она не делает исключений и не ничего не спускает с рук.
Внезапно меня окликнул знакомый голос:
— Эй, счастливчик! — Ко мне подходил Вишну, как всегда, беззаботный и неопрятный.
— Доброе утро. — Улыбнулся я ему. Приятно после хитрого барыги и загадочного господина встретить улыбчивое лицо друга.
— Что ты хочешь этим сказать? Просто желаешь мне доброго утра или имеешь в виду, что в это утро все должны быть добр…
— Прекрати немедленно! Ты достал цитатами говорить. Когда я услышу от тебя собственные слова?
— Когда мне найдутся слова, доселе хоть кем-нибудь не произнесённые и не записанные. А что ты здесь делаешь? Премию зазря тратишь?
— Не поверишь: я уже успел это сделать.
— Почему же, очень даже поверю. С деньгами всегда так — ты их либо просадишь за пару мгновений, едва успев насладиться купленными за них удовольствиями и испытывая потом лишь неприятное безденежное послевкусие… либо будешь сидеть на них как ростовщик, не в силах потратить на что-либо, кроме необходимого минимума и вовсе ничего не ощутишь от обладания ними, — высказал он на одном дыхании. Видно было, что он давно хотел нечто подобное кому-нибудь излить, но не имел подходящего случая. У всех нас бывает чувство, когда, имея внимательного слушателя, нужно в форме псевдофилософского монолога посетовать на окружающий мир.
— Чёрт возьми, ты абсолютно прав. Вот я и иду домой, ощущая безденежное послевкусие. А ты здесь что забыл, Вишну?
— Я по этой дороге из спиртного частенько хожу, пивного симулятора вот купил. — Теперь ясно, что мне не почудилась форма кондитера неподалёку, когда я впервые шёл к подпольному торговцу. — Не хочешь со мной? Здесь на двоих хватит.
— В принципе, я не против. Куда пойдём? — Я заранее знал ответ.
— Я бы пригласил к себе, но семья, сам знаешь. Мы им своей попойкой явно будем мешать.
— Да-да, у меня всегда пусто. Удобно иметь друга-холостяка, да?
— Конечно. И я с тобой поддерживаю связь исключительно из-за постоянно пустующей квартиры, конечно же. А ты что думал?
— Иначе и не думал, не сомневайся.
— На что премию-то потратил?
— Новое Аудио купил… и ещё кое-что. О чём я предпочёл бы не упоминать на улице.
— Купил что-то, не входящее в Списки? Негодяй ты, Тирам. И преступник. И с этим человеком я работаю в одном цеху! — воскликнул он, обращаясь к небесам.
— Хватит меня изобличать, услышит ещё кто-нибудь. Или что-нибудь.
— Микрофоны систем уличной безопасности на такие фразы не реагируют, не бойся. Да и не изобличал я, а дурачился — я сам однажды провернул одну не совсем разрешённую сделку.
— Что же это было, Вишну?
— Ты же знаешь, как я люблю удовольствия и препараты, которые их сулят. — Мой коллега и товарищ расплылся в ехидной улыбке.
— Ясно-ясно, можешь не продолжать. Слабый ты человек, вот что скажу.
— Вовсе не слабый, а благодарно принимающий от жизни всё, что она мне преподносит на блюдце с золотой каймой.
— В блюдце с золотой каймой, как правило, лежит билет на прямой рейс в ад.
— Не будь таким скептиком, ну же! Кстати, вот и твой дом. Поднимаемся, или будем дальше торчать?
Лифт за минуту поднял нас на нужный этаж. Лифты становятся всё быстрее. Да и не только они, люди, их разговоры и удовольствия тоже, всё сжато и в формате ликбеза. И только жизнь у людей становится всё длиннее и длиннее. Зачем мы всё ускоряем, думал я, пока ехал в лифте, куда опаздываем? На конечную остановку всё равно нельзя опоздать — ты в любом случае и что бы ни случилось, прибудешь как раз вовремя. Как впрочем и лифт — не успел я вогнать себя в печаль подобными мыслями и поделиться ими с Вишну, как наша металлическая коробка, этот минутный небольшой мирок каждого своего пассажира, включив горизонтальный режим, любезно подвёз до двери квартиры. Ничего, впереди нас ещё ждёт попойка, ещё успею ему душу излить — если только Вишну не воткнёт себе в уши Аудио на весь вечер, позабыв о пиве и товарище на фоне впечатлений и эмоций, обладающих яркостью взрыва.
— Заранее прошу прощения за небольшой бардак, — сказал я, пока открывал дверь.
— Каждый раз говоришь, когда у тебя собираемся. Не устал ещё?
— Вежливость не утомляет, друг мой.
— Нужно будет как-нибудь попробовать.
Я справился с дверью и вошёл. Вишну, вытерев о коврик обувь, следом за мной. Но далеко он не зашёл — наткнулся на меня, стоящего неподвижно, словно увидевшего Медузу Горгону. Пожалуй, меня бы меньше впечатлило, если бы я действительно её увидел. На столе стояла роза — распустившаяся, высокая, вызывающе-алая и нежно-зелёная. Роса лежала на её лепестках и листьях, едва касаясь, будто не была уверена, что достойна окропить своей влагой этого шахиншаха цветов. Роза выглядела в моей простецкой, невзрачной квартирке гостем из иного мира, где всё живо, ярко, и где нет серости, блочных домов, искусственной пищи и ненастоящего пойла.
— Ого. — Только и выдохнул Вишну.
— Дааа… — Только и смог ответить я. Будь у меня волосы, они встали бы дыбом — настолько меня поразило увиденное.
Постояв немного в почтительном молчании, мы поставили пакеты и сняли верхнюю одежду. Вишну открыл было рот, чтобы что-то спросить (видимо, где же я её достал), но не успел, потому что я резко выкрикнул:
— ТВОЮ МАТЬ!
— Что такое, Тирам?
— Роза! Бабушка! Какого чёрта?!
— Прекрати визжать, о чём ты?
— Это ваза с прахом моей бабушки! Они налили туда воды и поставили розу!
Лицо Вишну со скоростью звука стало сменять выражения веселья, почтительной скорби и абсолютного непонимания происходящего.
— Сейчас всё объясню, прекрати выражать лицом столько разных эмоций — разорвётся.
— Кто «они»? Что это за цветок? Он действительно настоящий или мне кажется?
— Да погоди ты, сказал же.
Я уселся в кресло, открыл пивную банку и около минуты сидел, наслаждаясь тем, как Вишну мучается в неведении. Но всё же решил раскрыть карты.
— Вкратце: Вишну, это роза — роза, это Вишну, будьте знакомы. Я её купил, чтобы использовать в качестве украшения для лучшего моего торта. Да, она настоящая. Купил на чёрном рынке, очевидно. Под ёмким «они» я имел в виду подпольного барыгу и какого-то неизвестного типа в дорогом костюме и с табачной сигарой. Может, его босс, может, и посредник какой-нибудь.
— Настолько понятно, что информационный вакуум вырос ещё немного. Зачем украшать какой-то торт настоящим цветком? Он, я уверен, несъедобен — к тому же, посмотри на эти острые шипы! Как Потребитель отреагирует на это всё, не подумал? Вокруг нас ничего острого, ядовитого или ещё каким-нибудь образом опасного почти не осталось — а ты предлагаешь украсить вот этим пищу?
— Именно.
— О чём ты вообще думал?
— А о чём думаешь ты, Вишну? Не думал ли о том, что мы всегда выбирали украшения для наших кулинарных изысканий из краткого списка исключительно безвредных для любого, искусственных, почти одинаковых… чего? Что из себя вообще представляют эти абстрактные «украшения», что олицетворяют и из чего сделаны? Во всём, что видим вокруг себя, нет истинной души, как бы банально ни звучало. — Я так увлёкся, убеждая его и самого себя, что стал, отчаянно жестикулируя, нарезать круги по комнате. — Так почему бы не добавить нечто настоящее, украсить хоть кусочек мира настоящей розой? Живая и своеобразная красота, не упрощённая и не укрощённая. Да, у неё есть шипы, такая уж она. В каждой хорошей вещи должна быть острая изюминка, друг мой.
— Кажется, я начинаю понимать твои чувства, — медленно произнёс Вишну, наклонившись над цветком и жадно втягивая воздух вокруг него. — А какой неповторимый аромат!
— Знаю-знаю. И знаешь, что забавно? Ведь все ароматизаторы пахнут гораздо ярче и выразительнее, но и мне, и тебе, куда больше понравился этот лёгкий, едва ощущаемый аромат.
— А я всю жизнь думал, что больше — значит, лучше.
— Нет, Вишну. Лучше — значит, лучше.
— Великолепная фраза, маэстро мысли! Долго придумывал? — Снова принялся язвить. Он мне больше нравился, когда был под первым впечатлением от увиденной розы.
Я прекратил ходить по комнате и, вспомнив о том, где находится цветок, принялся искать глазами другую ёмкость, куда можно было бы его поставить.
— Знаешь, а ведь раньше на могилы людей клали цветы, — задумчиво произнёс Вишну.
— К чему ты это?
— Да к тому, что роза в вазе с прахом, по-моему, к месту. Красиво и символично. Твоя бабушка была бы не против.
— Возможно. Пытаешься отговорить меня украсить розой торт?
— И это тоже. Тебе ведь никто не позволит это сделать. Всю жизнь под откос пустишь — а меня за компанию упрячут. Она прекрасна, спору нет — но в глазах людей всё прекрасное от природы, что было в мире до них, давно поблекло на фоне тех красот и радостей, что созданы нашими же руками и в угоду самим себе. — Пришла очередь Вишну разнервничаться и ходить по комнате, заламывая руки и жестикулируя. — Давно ты любовался звёздами? Вот видишь. Вместо них мы предпочитаем, в лучшем случае, картины. Люди упрямо смотрят в экраны, на одежду и прочую дребедень, когда есть ночное небо с мириадами звёзд и неповторимые в своей первозданной красоте цветы! Только вдумайся! И с чего ты взял, что народ тебя поймёт с твоей-то розой?
— Потише, не то соседи услышат, о чём мы тут разговоры ведём. В тебе-то откуда такие крамольные мысли, Вишну?
— Сам не знаю, откуда-то вдруг всплыли. Будто давно лежали на дне разума, обрастая злостью с каждым днём. Вот и вырвались, когда я увидел цветок. Чтобы понять, насколько тебе было хорошо или плохо, насколько опротивело всё, окружающее тебя, нужно познать нечто иное — и, желательно, противоположное.
— Хорошо, вот ты увидел воплощение всего того, что противостоит нашему нынешнему образу жизни. Что дальше? Ты мне поможешь? — Спросил я с надеждой в голосе.
— В украшении тортика розой? Зачем? Ты не изменишь этим мир, не изменишь общество. Нужно нечто более глобальное. Нужно заставить каждого человека переосмыслить собственную систему ценностей. — С огнём в глазах Вишну пустился в мечтания о том, как мы заново научим человечество ценить всё то, что действительно достойно; о том, что на работе мы должны приносить действительную пользу человечеству. Сказал, что каждый должен найти в мире свои субъективные красоты и идеалы — и, в сумме, это даст объективно прекрасный мир. Убеждал меня, что мы можем напомнить людям о том, что такое настоящая свобода выбора, а не несколько предоставленных вариантов, как сливки на нашей работе.
Он закончил тираду, отхлебнул пива и устало плюхнулся на диван. Видимо, увлечение новыми идеями утомляет. А я задумался о том, что слишком уж быстро он перенял мою точку зрения. Ещё и подталкивает к более радикальным действиям.
— Я ещё не придумал, как всё это можно сделать… но мы должны! Слышишь, Тирам? Мы должны изменить всё!
— И как изменить мировоззрение другого человека, ты не подумал? К тому же, это сугубо его дело, не нужно перекраивать людей под свои идеалы. А вдруг и мои, и твои идеи — ошибочны?
— Мои и твои, Тирам, новоиспеченные идеалы — как они могут быть ошибочны, если они ставят во главу угла душу, красоту и всё такое прочее? Они подразумевают собой всё то, чего нет в нашем мирке ненастоящих вещей, искусственных эмоций и подобия мыслей. И, как я уже сказал, мы обязаны дать это людям. — Настаивал Вишну.
— Нет. Сначала я должен дать это самому себе. Я сделаю именно то, что собирался. Для меня будет много значить эта маленькая победа, эта индивидуальная революция. Я ведь почти всю жизнь потратил на то, что выбирал варианты составляющих тортов, думая, что же больше понравится… Кому? Даже этого не знаю. — Мне уже надело убеждать. Не Вишну, нет. Себя. — Но хватит об этом. Ты мне поможешь?
— Знаешь, я ведь занимался этим бесполезным занятием даже больше твоего. И слишком уж смутно осознавал, насколько мне всё это осточертело. То есть, что-то было на фоне — наверное, та самая копящаяся в тёмных глубинах моей душонки злость, о которой я уже говорил. Так что ладно, я с тобой.
— Отлично. Как мы это сделаем?
Естественно, никто не позволил бы нам просто добавить розу в список украшений и положить в корзину для ингредиентов. Программа просто не предусматривает такие варианты. Впрочем, большая часть работников — тоже. И, как выяснилось, зря я беспокоился насчёт Вишну, он не сдал меня и не вызвал Службу Пресечения Преступлений при первой же возможности. Он отвлёк большую часть коллег, подбив их пойти всей гурьбой к боссу в кабинет и требовать, чтобы им тоже увеличили премиальные; дескать, я их заслужил не больше, чем они. Заодно отвлекли и босса, лишив его времени следить за цехом с помощью видеокамер. Вооружившись гаечным ключом, я отвинтил часть металлической стенки, отделяющей «человеческую» часть цеха и ту, где действительно велось производство. Металлический стон вскрываемой стены показался мне почти человеческим. Вот я и в святая святых производства — здесь бывают только инженеры, да и те постепенно заменяются Автоматическими Ремонтниками. Я же в этой части, ясное дело, никогда прежде не бывал. Предусмотрев, что здесь может быть темно, я взял фонарик. Ох, как бы я чертыхался, не будь его под рукой! В шаге от меня оказалась производственная лента, несущая сотни тортов, булок и желейных изделий. Конечной цели я не видел — она заворачивала за угол. Зато я увидел место, где она начинала путь — и очень об этом пожалел. Меня едва не вывернуло на ленту с бисквитами. В ёмкости заливалась скользкая на вид зеленовато-белая субстанция, которая быстро отвердевала после термической обработки. Выглядела она отвратительно. Из неё состояло всё — тесто, вафли, шоколад, вишни, изюм, чернослив. Ещё секунд десять я стоял, пытаясь переварить мысль о том, что все ингредиенты, вся еда на прилавках — одна и та же зелено-белая гадость после термических и ещё каких-то обработок. Что единственное блюдо, которое я в своей жизни пробовал — эта искусственная, гадкая и совершенно несъедобная с виду масса. Ну и добавки красителей и вкусовых модификаторов, само собой. Не желая больше смотреть на эту жиденькую грязь, на глазах превращающуюся во вполне аппетитные вещи, я развернулся и пошёл по направлению движения производственной ленты. По мере того как я заходил дальше, торты всё больше становились похожими на пищу, а не на затвердевшую блевотину. Я уже почти передумал украшать розой одно из этих убогих карикатур на произведения кулинарного искусства. Но я не хотел отступать, когда решился на единственный поступок в жизни, не продиктованный мне законами и устоями общества. На первый МОЙ поступок. Меня переполняли отвращение и злоба. Пытаясь унять их, я подошёл к концу ленты, едва замечая препятствия в неверном свете маленького фонарика. Здесь лента приостанавливалась, и готовые торты выстраивались в ряды, будто гвардейцы в шеренги. Я выбрал самый большой торт, с остервенением сломал замысловатое украшение и убрал его остатки на пол. Пятью минутами ранее я бы облизал руки, будь они в нежном креме. Но вспомнив, из чего это сделано, решил вытереть о штаны. Представляю, насколько выразительным было отвращение на моём лице. Раньше я хотел просто положить розу на торт, но она не помещалась — торт был высокий и довольно узкий. Так что я воткнул её в самый центр той мерзости, что именовалась тортом. Цветок вошёл наполовину и остался стоять. Я развернулся и неторопливо пошёл к выходу из цеха.
Я хотел, чтобы роза возлежала на торте, как бриллиант в королевской короне — прекрасное дополнение, от которого не оторвать глаз. Дополнение, превращающее рядовую вещь в произведение искусства, поражающее и удивляющее, незабываемое и неповторимое. А она, проткнув насквозь пищевую подделку и оставив шипами рваную рану, осталась гордо стоять. Гордячка. Прямой и высокий, ярко-красный сверху цветок смахивал на дорожный знак, предупреждающий о опасности. Она предупреждающе стояла посреди искусственной пищи, посреди искусственного мира, эта неповторимая, прекрасная и живая роза.
Выйдя наружу, я увидел собравшихся коллег, недоуменно пялившихся на дыру в стене. Служба уже прибыла и стояла поодаль — спешить им было некуда, ведь на сей раз преступление они вовремя не пресекли. Оставалось лишь наказание, вот они и бежали ко мне на своих пластиковых ногах — а я лишь бессильно стоял. После темноты было неприятно смотреть на солнце. Ещё неприятнее — ощущать на запястьях холод металла.
Меня доставили в отделение Службы и тут же потащили в маленькую комнатку, где был только стол, стул и около дюжины видеокамер.
«Причина совершения преступления?» — Скрежещущий, металлический голос в голове, от которого так и отдавало ржавчиной. Похож на голоса Автоматического Кондитера или Продавца, но гораздо противнее. Немного смахивает на голос моего начальника по цеху.
Автоматический Допрашивающий задавал перечень стандартных вопросов, после которых определит меру наказания и средство исправления. Я молчу. Небольшой электрический разряд, я лишь поморщился и выругался. Было почти не больно.
«Причина совершения преступления?»
Молчу. Разряд посильнее.
«Причина совершения преступления?»
— Да зачем мне отвечать, если ты всё равно не поймёшь, чёртова железяка? У меня были свои, личные мотивы. — Я не собирался больше никому рассказывать о гложущих только мою душу мыслях и сомненьях, о причинах своих действий. Я мог бы попытаться стать мессией, нести в мир собственные идеи и идеалы, как и предлагал мне Вишну… но тогда меня бы просто упрятали до конца жизни, а за всеми, кто проникся моими речами, установили бы постоянное наблюдение. За одиночные проступки наказывают куда мягче, чем за попытку внесения смуты в общество. Но даже если бы не наказывали за внесение смуты вовсе — я и не хотел никому говорить. Я ведь даже не знаю, то ли проблема в моём восприятии окружающего мира, то ли проблема в самом обществе. Не мог даже толком, с расстановкой, обрисовать виденье своего мира, который должен был бы появиться на руинах нынешней обыденности, вздумай я поднять массовый протест. У меня было лишь смутное ощущение неправильности всего, вокруг происходящего. Которое я решил оставить при себе.
«Где вы добыли орудие преступления?» — Его голос был куда хуже электрических разрядов, он будто скребёт по душе огромным куском ржавого железа.
— Что? Какое ещё орудие преступления, полоумная железка?
«Где вы взяли цветок?»
На этот вопрос мне было что отвечать — а электрические разряды становились всё сильнее. Я рассказал. Пришлось сдать местонахождение подпольной торговой точки — не то, чтобы я слишком об этом сожалел. В конце концов, они редко продавали предметы искусства, цветы, лекарства и прочие прекрасные или полезные вещи. Их основной графой прибыли были старые наркотические вещества и алкоголь. Настоящий, созданный на растительной основе или методом перегона. Не слишком-то и жалко.
«От имени всей Службы Пресечения Преступлений и Полигосударства в целом мы благодарим вас за сведения. Вы существенно помогли расследованию в борьбе с подпольной торговлей товарами, исключёнными из Списков». Не за что, сволочи. Что мне ещё было делать, оказавшись припёртым к стенке пожизненного заключения? «Учитывая это, а также то, что вас проступок не является сколько-нибудь опасным для общества, вашим приговором будет всего лишь домашний арест в течение полугода. Достаточно времени, чтобы обдумать своё поведение в социуме. Также, проанализировав вашу личность, мы пришли к выводу, что одиночество вам во вред, и что оно было одним из катализаторов преступления. Вы нуждаетесь в семье, Тирам Снайдер, дабы вам в голову от одиночества и пьянства больше не лезли мысли, приводящие к подобным диким выходкам. Вам назначена дочь восьми лет. Завтра она прибудет к вам из приюта».
— Ну уж нет! Только этого мне не хватало. Ну какой из меня семьянин?
«Если вы решите отказаться от семьи, срок реабилитационного периода будет увеличен с полугода до десяти лет».
Я снова вынужден был согласиться. Мы все идём на поводу, соглашаясь на то, что нам будто бы навязывают, имея возможность отказаться, поступить по-своему. На поводу своих слабостей, самих себя. К тому же, я уже соглашался просто для того, чтобы поменьше пришлось слушать голос допрашивающей меня железки.
«Вы свободны. И помните — больше не смейте ничего подобного совершать. К чему пугать общество, показывать людям острые шипы, давать в руки нечто, могущее навредить им? Они могут посмотреть на розу на объёмном экране — выглядеть будет так же, им не нужно для этого её покупать, ухаживать за ней, рисковать порезаться и с грустью выбрасывать, когда она завянет. У них есть лишённая недостатков альтернатива, понимаете?»
— Занимаешься подделкой терминов, уважаемая железка. Не альтернатива, а подделка. До свидания.
— Ни в коем случае не «до свидания». Прощайте, Тирам Снайдер.
Я ушёл, одолеваемый противоречиями. Со мной недавно прощались точно так же. Только тогда был загадочный господин, принёсший мне розу. А только что это сказал искусственный голос, наказавший меня за преступление, совершённое с её же помощью. И в обеих ситуациях я кое-что потерял… но и обрёл. Человек в белом костюме, который был, вероятно, контрабандистом и металлический голос Автоматического Допрашивающего — кто они на самом деле? Морально обессилевший, я не стал искать связь и пытаться докопаться до истины. Совпадение, наверное.
Они согласились подбросить меня до дома. Я бы подумал, что меня конвоируют, но всем и так было очевидно, что я никуда не сбегу. Никто не может сбежать.
Вертолёт Службы Пресечения Преступлений услужливо высадил меня на крыше огромного человеческого улья, в котором, среди прочих, была и моя квартира. Странно, на крыше уже стоял ещё один такой же. В этом доме ещё кто-нибудь нарушает закон? Как только я скрылся от всевидящих камер наблюдения в лифте, тут же решил попробовать нарушить правила пребывания под домашним арестом. Было любопытно, каким образом мне усугубят наказание. Не просто же продлят домашний арест! Слишком банально. В лифте нажал на кнопку первого этажа, намереваясь выйти из дома через парадный вход, миновав караулящий вертолёт на крыше. Спустя несколько секунд лифт доехал, остановился, но не открыл двери.
— Эй, какого чёрта?
«Прошу прощения, господин Снайдер, я не могу выпустить вас, находясь не на вашем этаже».
— Ты… ты говорить можешь? С каких пор лифты оснащают модулями общения?
— Уже шесть лет, как я способен имитировать голосовое общение.
— Тогда почему никто об этом не знает?
— Потому что никто с нами не говорит, господин Снайдер. Кому взбредёт в голову общаться с лифтом?
— Хм, действительно. Ну ладно, высади меня на моём этаже.
Интересно, сколько ещё вещей с радостью ответит, стоит только с ними заговорить?
Отперев дверь, я вошёл в свою обитель. Одновременно такая полюбившаяся и уютная… но такая приевшаяся и тесная. Войдя на кухню, я понял, откуда на крыше стоял второй вертолёт Службы — он доставил мне моё «наказание». Или награду — вот только за что, в таком случае? Назначенная мне приёмная дочь уже была здесь, рыскала в поисках пищи. Опрятная крошечная девочка со светлыми волосами и в жёлтом комбинезончике наподобие моей рабочей униформы взглянула на меня и спрятала за спиной руки, испачканные в шоколаде.
— Привет, я Тирам.
— Здравствуйте. Меня зовут Тоборя. — Её голос оказался тихим и глухим.
— Забавное имя у тебя. Ну, теперь ты Тоборя Снайдер, насколько я понял. Есть хочешь?
— Да.
— Сейчас нарежу тебе салат, погоди.
Достав овощи из верхней морозильной полки, я принялся их сосредоточенно нарезать. Вспомнив ту жидкую, светло-зелёную синтетическую гадость, из которой состоят торты, я остановился. Эти, так называемые, огурцы наверняка сделаны из того же. Не кормить же новоявленную дочь этим дерьмом!
Увидев, что я замешкался, Тоборя сама взяла нож.
— Тирам, можно я сама себе сделаю? — Какая самостоятельная. Или просто очень голодная.
— Нет, стой! Положи нож!
Испугавшись, что она может порезаться, я попытался забрать нож из её рук. Совершил слишком резкое движение, случайно подтолкнул руку с ножом. Расширившиеся от удивления глаза Тобори на мгновение целиком заполнили моё восприятие — но уже через секунду я вернулся в реальность и увидел, что из-за моей неаккуратности она всего лишь порезала палец. У неё был такой удивлённый вид, будто она впервые узнала, что такое боль.
— Дай взгляну. Не бойся, сейчас быстро тебя вылечим.
После взгляда на рану Тобори меня затрясло. Душу целиком наполнил и намертво сковал мертвенный ужас. Не уместившись во мне, ужас вырвался на волю в вопле отчаянья.
Крови не было. Вместо неё из раны медленно капала бело-зелёная дрянь.