Как Иван дом строил
Ходил Иван, ходил, искал, где бы дом себе построить. Ему много места не надо, так, чуть под фундамент и под огород чуток, лишь бы солнышко светило и дождик каплями поил.
Пришёл Иван к золотодобытчикам. Раскопали золотодобытчики землю, кусок золотой заприметили. Кирками-ломами теперь его долбят, наверх поднимают. Понравилось Ивану место. Светло, думает себе, здесь, да и при деле буду: там помогу, тут подтащу. Но не спешит Иван, решил сначала рядом шалашик на пробу поставить.
День проходит, другой проходит, сидит Иван в шалаше, невмоготу больше ни тут сидеть, ни им помогать, нет сил стуки да тарахтение слушать. А золотодобытчики делом любимым занимаются, им звук этот как музыка.
Пошёл Иван дальше, у писателей побывал, у тех, что перьями скрипят, у метеорологов, у исследователей шапок ледяных, у альпинистов. Никак не найдёт, где дом построить. Всё вроде хорошо, а как поживёшь немного, так скучно становится, неуютно, не Иваново это всё дело, неискренен он в нём.
А потом как-то шёл Иван, чего это, думает, у чужих людей места для дома ищу, зачем мне чужое-то. Построю-ка я своё, пусть ко мне теперича заходят место своё искать. Смотрит – поле, лес рядом, речка журчит. Хорошо мне тут, думает, построю здесь себе дом, зачем к другим ходить.
Там, думает, дом построю, где мне хорошо. С тех пор и живёт, припеваючи.
Как Иван Андрей Андреича искал
А раз, давно это было, ещё до того как старуху свою встретил, ходил Иван Андрей Андреича искать.
Сказали ему: «Найдёшь ты штуку такую, какую прежде не видывал, она тебя к Андрей Андреичу и приведёт».
Собрался Иван в дорогу, пошёл местами знакомыми, всё вокруг смотрит. Вот мужик на балалайке играет, баба бельё полощет, дорога, цветы, нет ничего нового. Пришёл Иван в город, бродил, бродил, да и на базар.
– Гей! – кричат ему, – Иван! Иди сюда, у меня тут есть то, что тебе надо.
Обрадовался Иван, раскошелился. Купил себе доску на колёсах да с рулём впереди. Езжай, куда хочешь.
Радуется Иван, штуку свою пробует.
– Верно, это она, – думает, – она-то меня к Андрей Андреичу и приведёт.
Оттолкнулся, поехал, а тут телега некстати, ну Иван через неё кубарем и перелетел.
– Нет, – говорит, – хорошая это штука, самокат, но не для меня, я-то на своих двоих крепче стою, да и не спешу я. Андрей Андреича не для кого-то, а для себя ищу. Некуда мне спешить.
Пошёл Иван дальше, смотрит, через сито муку сеют. Залюбовался Иван на работу такую.
– Хорошая, – думает, – штука, в хозяйстве сгодится. Может, Андрей Андреич в сетке останется, а, может, выйдет весь. Всё одно хорошо, добрый хлеб из него получится.
Взял Иван сито, домой понёс, стал муку сеять, а сито на беду и порвалось.
С крошками, с песчинками мука идёт, а Ивану всё нипочём.
– Порвалось, значит, неча сеять, – говорит, – в организме оно всё переварится, всё для какой-нибудь пользы будет.
Так и жил бы Иван без Андрей Андреича, не случись одна оказия. Не то, чтобы Иван искать перестал, а просто вот как выйдет он утром из дома, так до заката и гуляет, воздух вдыхает. А как соберётся телегу закладывать, чтобы в город ехать, так сенокос или пора грибная приходят.
Так вот, пришла тут пора Ивану за лесок съездить, яблок своих приятелям отвезти.
И на обратной дороге солнце, вроде как, к закату уже собиралось. Смотрит Иван, блестит что-то в траве. Разгрёб Иван ветви да кусточки мелкие руками, глядь, диво дивное: лежит на земле солнца кусочек. Взял его Иван в руки, чуднАя штуковина. Сама по себе ничто, осколок осколком, да краской серебряной ещё намазан, а какие виды в нём видишь – и солнце, и сосны. И небо, всё точь-в-точь настоящее. Не хуже и не лучше, в этом-то вся радость для Ивана. Решил тут Иван на себя посмотреть.
– А каков я, – думает, – так, чтоб не хуже, и не лучше, а таков, какой есть.
Глянул, а на него Андрей Андреич смотрит, а рядом Елена Еленовна его улыбается.
Тут и поженились. Стали вместе жить и добра наживать.
Как сосед к Ивану приходил
А давеча так повадился к Ивану сосед ходить. Придёт, сидит да на Ивана молча смотрит.
Ну, Иван мужик простой, особо стесняться не научился, живёт себе как обычно, дела свои делает, знает, придёт тому охота поговорить, так сам первый и начнёт.
Вот раз сосед и говорит:
– Пришёл я к тебе, Иван, уму разуму поучиться. Думал, знаешь ты, как жизнь эту жить, а ты всё неправильно делаешь, всё через пень-колоду. И печь ты неправильно обмазываешь, и самовар не на том месте держишь.
Иван усмехается себе, молчит. А сосед продолжает:
– Думал я, Иван, счастье у тебя тут найти, а нету его у тебя. Ты утром встаёшь, вечером ложишься, как все на скамье сидишь и по воду ходишь. Скучно у тебя, Иван. Так же, как у других.
Усмехается Иван.
– Скажу, – говорит, – коли спрашиваешь, может, полегчает тебе. Эх, соседушка, мил человек, не там ты счастье ищешь. Не в чужих домах, а в сердце своём ищи его. Там счастье-то. И на печку мою не смотри. Может, и не правильно она обмазана, да тепло от неё и мне, и старухе моей. Да и дорога она мне. Сам сложил я её, сам и обмазывать учился. Не смотри по наружности, в сердце своё смотри, оно верное, всё правильно скажет.
Задумался сосед.
– Может, ты и прав, – говорит, – только не понять мне этого счастья твоего. Счастье, оно яркое должно быть, огненное.
– Что ж, – Иван говорит. – Хочешь огненного, найдёшь огненное. У каждого оно своё, неповторимое. Тебе вот самовар мой не понравился, не там, говоришь, стоит. А для меня, так именно на том месте он мне глянулся. Что ж, что не по науке. На то она и наука, чтобы пользу из неё извлекать, чтоб она нам, а не мы ей служили. Впрочем, зря я, наверное, сказал сие, обидеть мог тебя крепко. Но не обессудь, соседушка, всякой вещи своё место может быть найдено, и место это там, где сердцу твоему приглянется. Так посмотришь, посмотришь потом, а ведь нисколько с наукой-то это не разнится. Сердце – оно науку чует. Само науку изобретает, всё в соответствие приводит. Так-то, соседушка.
– Умничаешь ты, Иван, – говорит ему сосед, – и говоришь странно. Сказал бы ты мне лучше: «Дурак ты, мол, сосед». Я бы пошёл и повесился. А то завидую я тебе. Завидую, а понять не могу, где он, корень радости твоей. Знаю, что теперь мне скажешь, что не хотел ты так говорить, а само всё получилось, а раз так получилось, значит, так и нужно было, и по-другому бы не было. Знаю, Иванушка, что не можешь ты сказать мне секрет счастья своего, не высказывается он, не выскажешь его. Знаю, Иван, что всё самому искать надо, да трудно мне, боязно, оттого и плачусь тебе, оттого и злюсь на тебя. Спасибо тебе, Иван, знаю, редко ты говоришь, да уж видно именно мне, и именно сейчас сказать ты должен был это. Не кори себя, видно, так и должно быть. Спасибо тебе, пойду я домой. Спасибо.
Ушёл сосед, а Иван улыбается, только глаза грустные.
Взялась тут старуха за гармонику и давай плясовую играть. Тряхнул Иван головой, улыбка до ушей, пошёл по хате плясать. А немного погодя и из соседнего дома плясовая полилась. Видать, и сосед старуху свою нашёл.
Как на Ивана вещи обиделись
А один раз на Ивана вещи обиделись. Пробудился он утром, стал рубаху одевать,
а в рукава не попадает, за штаны схватился, ни в какую. Сел на кровати, задумался.
Тут старуха его за водой погнала.
– Погоди, – говорит Иван, – видишь, одеться не могу.
А той хоть бы голым, хоть вприпрыжку, иди за водой, думать после будешь.
Встал Иван, знает, коли думать не дают, значит, не время, значит, само всё разрешится. Поймал кое-как валенки, надел, да и на косяк лбом налетел. Вышел на улицу. Смотрит, лес всё тот же, трава та же, солнце ничуть не тусклее светит, да и дорожка до колодца такая же, как всегда, прямая.
Пошёл Иван с опаской, каждый камешек ногой проверяет, никак не поймет, отчего же вещи на него так крепко обиделись. Дошёл, стал ведро опускать, верёвка быстро-быстро раскручивается, ведро черп о воду и назад. Прилетело, запыхалось, а воды-то на донышке. Охнул Иван, валенки скинул и в дом. Вбежал, под кровать нырнул, смотрит, так и есть, торопыжник зашкалило.
Лег, полежал. Вылез, не спеша, пыль стряхнул, старухе улыбнулся и за вёдрами пошёл.
Как Иван в сад холодный захаживал
Жил-был Иван. На голове стоял, по воду ходил. Жил, не тужил. И вот, пришёл раз к нему Некто. Пришёл и говорит:
– Растёт тут у нас царевич, хорошим человеком будет. Пошёл бы ты его проведать.
Ну, делать нечего. Сказано – сделано. Для Ивана это дело простое, вмиг собрался и в дорогу. А идти-то лесом надо было. Но вперёд все дороги светлые и прямые, так что путь ему трудным не показался. Идёт себе Иван. На солнце сквозь листву смотрит, улыбается, а навстречу Волк.
– Здравствуй, – говорит, – Иван. Сейчас я тебя есть буду.
– Здравствуй, – говорит Иван.
А сам на ус мотает, откуда это на светлой дороге волки объявились. Значит, неспроста это.
– Кушай, милый друг, – говорит. – Моё мясо особое, целебное. Скушаешь, я тобой стану, силой твоей и разумением.
На том и порешили. Дальше вместе идут. Волк ногами по дороге топает, а Иван в нём сидит, на солнце улыбается. Дошли так до дворцового сада, через забор перелезли. Затаились. Темно в саду, холодно. Но солнышко светлыми искорками в капельках влаги уже играет, дорожки себе прокладывает.
«Не мой это лес, не мой, – думает Иван, – но ничего, обогреет его солнышко, теплотой насытит, зацветёт он краше красного».
Тут видят они, по дорожке царевич идёт. Идёт, в думу погружён, в книгу Белую. Понял всё Иван, выскочил на дорогу, зубами защёлкал, а вокруг птицы, травы да деревья. Благоухание царское.
Растерялся сначала царевич, дрожит, а потом опомнился, просиял весь, бухнулся на колени и сердце своё из груди вынимает, подаёт Волку. А Волк улыбается, знай себе зубами щёлкает. Принял сердце царевича, к груди прижал. А оно тёплое, живым светом светится. Вынул своё из груди, да и держит оба в руках.
Тут как солнце ярче светить стало, каждую травинку холодного сада обогрело, радостной жизнью наполнило. Где-то фейверки стреляют, люди смеются. Праздник начинается.
Понял Иван, что лишний он теперь, вышел тихонечко из Волка, оглянулся, а те так и стоят, сердца в руках держат, замерли, и трава вокруг ликует. И пошёл домой Иван, дивясь сим явлением. А дома старуха его, калачи да вода из колодца.
Там-то и песня его.
Про Игната
Жил-был Игнат. Под землёй сидел, все тайны знал. И знал он наипервейшую тайну – ни во что не вмешиваться. Жил себе спокойно, конца своего дожидался. Знал, что после исчезнет он вовсе и больше нигде не родится. Глаза у него были светлые и улыбка загадочная. И сидел он часто под большой сосной, к корню прислонясь, совсем рядом со светом белым.
Сидит так он раз, слышит, плачет кто-то наверху голосом человечьим. Ну, Игнату дела нет до того, любопытства тоже не имеет. А слёзы горькие землю прожигают, на плечи ему капают. Удивился Игнат силе слёз этих, но наружу не выглядывает.
Выплакался неведомый человек наверху, ушёл, а на следующий день снова слёзы «кап-кап» – землю буравят. И на третий день также, и на четвёртый. Земля вокруг Игната раскисла, в грязь превратилась.
Поднялся Игнат из-под земли, смотрит – девушка плачет. Расспросил он её о печалях, помочь обещал, и только собрался обещания свои выполнять, бревно сверху упало и убило его наповал.
Вот я и думаю, то ли оттого он умер, что от пути истинного отказался, то ли наоборот, оттого, что познал он в этой жизни такую последнюю штуку, которую Иван давно знает, да ей любуется.
Ну, а если честно, не было того, что рассказал я сейчас. Придумал я это. Не было, и быть не могло.
Не падают брёвна сверху в такие моменты, хотя им-то, брёвнам, видней, кто их, берёзовых, знает.
А было-то вот что на самом деле.
Сидел Игнат под землёй, сомневался. А потом как поднимется. Схватил ту дивчину в охапку, расцеловал, слёзы её высушил, за руки взял, и в пляс они пустились. Больше Игнат под землю и не залазил никогда.
Так повстречал Игнат свою Ирину Ириновну..
Иван да Игнат
Давно ещё это было, ходил Игнат тоже счастье себе искать. Лес исходил, поля. Болота излазил, в городе в каждую дверь заглянул, каждую вывеску прочитал.
Нет счастья, не нашёл.
Пришёл домой, сел на завалинку, задумался. Вдруг посмотрел вокруг: небо синее, солнышко яркое, облака по небу, да лес зелёный стоит. Обрадовался, вот оно, счастье. Как раньше-то его не видел. Другими глазами что ли смотрел.
А как-то сидел во поле Игнат и сомневался, какой ему дорогой идти. Иван мимо него проходил, тоже сел рядом на жнивьё, колосок подобрал, в ладонях растёр, губами зёрна выбирает. Неосторожно дунул, шелуха полетела, на усы ему залезла, запуталась. Иван улыбнулся, зёрна с ладони снял, руки отряхнул, и с улыбкой на Игната посмотрел.
Тот косился, косился на него, неудобно всё же, когда рядом кто-то на твои сомнения смотрит, рукой махнул: «Эх, была, не была, этой пойду».
А Иван голову на сторону склонил, щурится на солнце, потом на Игната улыбается,
и лукаво так говорит:
– ТЕБЕ, да и бояться?
– А, – снова Игнат рукой машет, но стоит, не уходит, тоже на солнце щурится.
Помолчали так, а чего ещё друзьям между собой иметь, обнялись, к лесу пошли.
Друзей таких, как Игнат с Иваном, больше и не сыщешь, наверное.
Как Иван делегатом к царю ходил
Жил-был царь в городе, рядом с лесом Ивановым. Издал он раз указ, что, мол, кто вещицу ему такую принесёт, чтоб чище и светлее всего была, тот другом ему станет и сможет в любое время ночи и дня в царские покои входить и с царём разговаривать.
Подумали тут Игнат с Ираклием, да сосед с Игольщиком, да Ипполит с Чудищем лесным, выбрали Ивана делегатом. Делать нечего, пошёл Иван в город, сам не несёт ничего, там, думает, видно будет. Пришёл он в царские покои, вокруг слуги, бояре, дружинники, народу – тьма. Каждый на что горазд царю показывает, один – платок вышитый, другой – шапку меха белого. Смотрит на всё царь, слово своё говорит:
«Нет, – говорит, – это платок, хоть отутюженный да напомаженный, но платок. Сам ты его изготовил, труд приложил». «Нет, – говорит, – а это шапка из меха белого. Знаю, что не убивал ты никого, что лисица белая мех сбросила и в подарок тебе принесла, но только шапка это».
И камни природные царю приносили, и мрамор, и мел. «Нет, – говорил царь, – это мел и мрамор, это вы у дороги нашли, на поиски время тратили. Достоин уважения труд ваш, но это не то».
И хлопок, и рис царю приносили. Радовался царь, благодарил, в речах хвалу воздавал, на поиски новые до крыльца провожал.
Смотрел Иван на это, лоб чесал, а потом вспомнил, как Андрей Андреича искать ходил. Достал он осколок зеркала заветного, к окну подошёл и зайчик солнечный царю в глаза и навёл.
Встрепенулся тут царь. «Ивана мне, – кричит, – Ивана!». Слуги Ивана подтащили, царь схватил у него зеркало из рук и бегом к окошку. На солнце из зеркала посмотрел, а потом наружу высунулся, на солнышко улыбающееся смотрит. Расплакался, расцеловал Ивана, обнял крепко. «Быть тебе, – говорит, – Иван…» А нем, не может сказать, слова подходящего не подберёт.
Устроили тут танцы во дворе. Иван кадрили всех научил. Ели-пили до утра, больше не расставались. Соседи, всё же. Царь говорит: «Захаживай, Иван, мёдом угощу». А Иван говорит: «Захаживай, царь, со старухой моей чаю с плюшками попьём».
На том и закончилась сказка, свершилась, значит.
Как Иван сказку разъяснял
А раз взялся Иван сказки разъяснять.
Слышали, говорит, есть сказка такая, «Снежная королева» называется. Добрый мужик её придумал, да как ловко всё закрутил. Чуете, говорит, что есть сама Снежная Королева?
Сие есть разум наш. Когда знание ищем, слово «вечность» из льдинок складываем. А почему из льдинок? Так ведь холодное оно, знание, потому как абсолютное.
Оно не ведает ни добра, ни зла, оно созерцающее, да нерушимое.
А что, говорит, такое есть – Герда?
Сие есть сердце наше, что нас, познавших, от холода уводит. Сие – любовь наша. Знает любовь, что разум без неё – ничто, ледышка, а с любовью – сила великая.
Да и Королева-то Снежная, отпустила ведь она Кая, а могла задержать. Значит, знала, что не всё есть в королевстве её. Что и больше её есть. И сильнее.
Поди разбери, кто тут прав, и что лучше для Кая. И то, вроде, хорошо, и это.
А что Кай беситься-то вначале стал, так это ж не простой осколок был, то осколок знания был.
А кто лишь чуточку знания изведает, а большего-то и не ищет, или не дано ему до времени, так тот превозносится, и людей за людей не считает. Всё ему фальшивым да глупым кажется. То знание его зовёт, и не вернётся он, пока полноту его не познает. Сидеть будет в ледяном дворце да льдинки складывать. До поры.
Потом время его придёт, и Герда за ним явится. Не узнает он её сначала, оттолкнёт.
А потом поцелует она его, и познает он, что любовь есть штука добрая.
Тогда и успокоится. Познавая любовь, всё как есть примет.
Дорожка такая. По иному – не знаю, как.
Про дерево волшебное
А раз проснулся Иван, солнце яркое, за грибами пошёл, ведро мухоморов принёс. Печь затопил, сварил суп мухоморный, по плошкам разлил, друзей позвал.
Пришли гости, расселись, едят, Ивана хвалят.
Съели. Камаринского отплясали, по домам разошлись, а Иван остатки собрал, в чугунок слил, вышел за околицу, ямку вырыл и вылил всё туда, песочком присыпал, слово волшебное прошептал.
А утром на месте том дерево поднялось, цвета, вроде как, белого, красоты сказочной.
Кто мимо идёт, плоды с него срывает, от тяготы всякой избавляется.
Поработал Иван, радостно руки потирает, получилось, что и не задумывал.
Славно получилось.
Ещё про Ивана
Была у Ивана привычка резину жечь. Как много её у него накопится, девать некуда, так он её и запаливает. Так и в тот раз. Костёр развёл до небес. Горит резина, дым чёрный небо занавешивает. Испугался Иван, тускнеет Красно Солнышко, запричитал: «Не уходи, Солнышко! Не уходи!»
А дым всё гуще, неба не видно.
Заплакал Иван, глаза закрыл. «Покинуло, – говорит, – меня Солнышко, ушло от меня».
Сидел так на земле, плакал. А выплакался, глаза открыл, смотрит, догорел костёр, небо чистое, и Солнышко смеётся, не уходило никуда.
А раз все они в прятки играли. Иван в чащобу лесную убежал да ветками закидался, сосед в избу свою со старухой про любовь гутарить, чай с малиной пить. Ираклий тут рядом на табурет сел и замер весь. Игнат в печку залез и с дымом вышел. Ипполит в прорубь нырнул. А Игольщику водить вышло. Ходил он, всех увидел, да никого не нашёл.
А раз к ним Чудо Лесное пожаловало.
Они как раз компанией чай пили. Ну, девицы сразу обрадовались, мужики ногами затопали, пошли плясать. Такое веселье началось! Ложки расписные, гармоники да балалайки достали, славный денёк выдался. Чудо Лесное больше всех радовалось, а уж как они радовались, то неописуемо.
Стали они тут ремонт делать.
Игнат печку поправил, он мастер до этого. Ираклий скамьи заново сбил. Сосед окошки вымыл. Игольщик инструмент готовил, а Ипполит песни пел. Пришёл Иннокентий, табуретки новые принёс. Чудище шишек натаскало. Царевич Волчище на баяне играл.
Потом новоселье справили. Весело у них!
Царь приходил, поздравил, старухе руку пожал, камаринского вместе отплясали. Здорово!
Новый сосед
А раз шёл Некто по лесу, сел и задумался. Что, думает, делать. И тут слышит, будто говорит кто ему.
– Не думай, – говорит, – а делай. Оно ведь, Родимое, не думает никогда. Знай, делает себе. Знает Оно, что всё правильно получится. Даже не то, что знает, а просто всё правильно получается. А как же иначе-то? Как в своём-то ошибиться?
Улыбнулся тут Некто, смотрит – из-за дерева Иван, Ираклий и Игнат выходят, за руки держатся. Стали вокруг него хороводы водить весёлые, пританцовывают от радости.
Говорят: «Новый сосед у нас появился. Праздник у нас. Поздравляем тебя, и себя поздравляем. Не придёт к тебе больше Серый Волчище. Ушёл навсегда. Был ты сиянием, а стал солнцем. Был отсутствующим, а стал играющим. Теперь навеки это».
Трио
А раз налетел ветер на Иванову избушку. Все калачи из печки повыкидывал, стулья опрокинул и самовар остудил. Обиделся Иван, на порог выскочил, пальцем погрозил. Ветер и утих. Только Иван в дом, ветер шасть в трубу, пыль поднял, сажу, занавески с окон посрывал. Тут всерьёз осерчал Иван, на порог выбежал, смотрит – и ветер из трубы выдуло. Только Иван в избу, а ветер уж там проказничает.
Задумался Иван. Тихо в избу зашёл, сапоги надел, узелок взял, нету ветра, не зорует. За изгородь вышел, смотрит – ветер на трубе сидит, улыбается. Тут и Иван заулыбался. Знает, нет в мире ничего против человека, всё в мире с ним, всё подсказать ему пытается.
Пошёл Иван, смотрит – заяц перед ним бежит. Иван ходу прибавляет, и заяц прибавляет, Иван останавливается, и заяц тоже. Так до чащобы дошли, тут заяц и исчез.
Смотрит Иван – места чужие, нехоженые, но не унывает, дальше идёт, только себя поругивает. Засиделся, говорит, ты, Иван, раз ветер тебя из дому выгоняет, и заяц дорогу тебе указывает, но, значит, и нужно так было. Чего ж рассуждать да копаться. То, что в мире с тобой, никогда в обиду тебя не даст, всегда добрым словом поможет.
Идёт Иван, места глухие, ветки лицо царапают, одёжку уж всю изорвали, бороду спутали, в волосы коры да иголок накидали.
Смотрит Иван, сидят на поляне два бородача в лохмотьях, иссохшие, изнурённые, а глаза счастливые.
– Здорово, интергактер, – говорят.
– Здравствуйте, – Иван говорит, – только никакой я не интергактер, я Иван, у леса живу в избушке со старухой своей. Видите дымок, отовсюду видно, это старуха моя калачи печёт. Выгнал меня ветер из дома, а заяц к вам привёл. Рассказывайте, какие такие дела.
Бородачи смеются, а ему и говорят:
– Сидим мы тут тридцать лет и три года в счастье и достатке. Жизни радуемся и ни в чём не нуждаемся. Пришла нам тут идея трио собрать и концерт устроить.
Пока думали, как раз ты пришёл.
– Согласен, – Иван говорит, – вроде, есть, про что мне спеть.
– И нам, – говорят бородачи, – есть, про что. Про лес, про солнышко, про ветер-проказник, про птиц и про ёлки.
Встали бородачи, с Иваном вместе из леса вышли и запели. Славно поют.
Птицы слетаются про себя послушать, рыбы головы из воды высовывают, про себя послушать. Деревья замолкают, листьями не двигают, слушают, солнышко улыбается, ветер вокруг летает, от радости проказничает. Люди ходят, ничего не понимают, тоже послушать пришли. Дивная песня, говорят.
Ходят Иван да бородачи, песни поют. Кто их слушает, тот на ус мотает, каждый на свой.
А в природе тут такое поднялось! И благоухание, и благозвучие, и покой неземной! Каждый каждому радуется, за руку здоровается.
А Иван да бородачи ходят, ветер им остановиться не даёт, и не то, что бы принуждает, не то, что бы просит, а просто легко так Ивану да бородачам. Надоест – бросят, другим делом или бездельем займутся. Значит, ветер переменился.
А пока легко, значит, так и нужно. Значит, так на полную катушку. От всего сердца и во весь опор.
Про волка
Серый Волчище-Зубами-Щёлк-Щёлк-Глазами-Хлоп-Хлоп зашёл к Ивану на огонёк погреться, и состоялся у них такой разговор:
– Чё-то ты, Иван, – говорит Серый Волчище-Зубами-Щёлк-Щёлк-Глазами-Хлоп-Хлоп, – не захаживал к нам давненько.
– Да я, – Иван говорит, – на печи сижу, калачи ем, некогда мне.
– А между первым и вторым калачом разве некогда?
– Между первым и вторым я по воду хожу и старуху спать укладываю.
– А между вторым и третьим?
– А между вторым и третьим я сам спать ложусь и сны смотрю.
– Неужели между третьим и четвёртым времени не остаётся?
– Ни капельки. Я по воду хожу и за орешками-ягодками в лесок.
– Зачем же воды тебе столько, Иван?
– Так я пока калачи жую, и помоюсь, и пол подотру, и в хозяйство какое, старухе моей на готовку.
– Ну а что же ты между четвёртым и пятым калачами не заходишь?
– Так говорю тебе, Волк-Волчище, нет у меня времени по гостям разгуливать. Хозяйство, оно знаешь, какое большое, то Игната встречу, в шашки поиграю, то Игольщику иголок наточу, то на печи лежу, то по лесу гуляю, воздух вдыхаю, птах малых слушаю. Никакого нет времени к тебе наведываться, делом я занят.
Пощёлкал зубами Серый Волк Волчище-Зубами-Щёлк-Щёлк-Глазами-Хлоп-Хлоп и ушёл, а с ним – тоска и скука всякая, навсегда. А расстались они друзьями.
Как на Змеря охотились
А раз Иван, Ираклий, Игнат и Игольщик ходили на Змеря охотиться. Залезли на корабль и выплыли в Тихий Океан.
Тут чудеса начались.
Смотрят они вокруг, на море, на небо, на солнце, на корабль свой и каждый по-своему всё это видит.
У Ивана облака синие, у Ираклия – серые, влагой налитые, у Игната – вообще ничего не поймёшь, и слова-то такого подобрать нельзя, только он один объяснить может, а у Игольщика – вроде, как бы их нету.
То есть знает он, что, в принципе, они существуют, и все говорят ему об этом. Он соглашается, а на небо смотрит – ну нет, не видит, ничего не поделаешь.
Так и плывут они по Тихому Океану. Змеря ищут.
Для Ивана, вроде бы как, корабль их с парусами белыми, для Ираклия-то – лодка вёсельная, для Игната – то ли раковина, то ли тумана островок, но с движением, а для Игольщика – вовсе ничего нет, а как будто лежат они в Гольфстриме тёплом, и тот несёт их, несёт.
Друг на друга смотрят – та же история.
Сначала даже бывало не замечали друг друга, сквозь глядели, потом приноровились, но всё равно, то чудищ доброглазых, то чего другое видят. Так плывут они.
А Змерь рядом плещется. И то ли салат он очень любит. То ли с салатом его едят.
Про рыбку
Шёл раз весёлый Иван по берегу синего моря. Смотрит, Рыбка Золотая на волне сидит. На него глядит.
– Здравствуй, Иван, – говорит.
– Здравствуй, – Иван отвечает, – Рыбка Золотая. Что к берегу нашему тебя привело? Какая кручина, али веселье какое?
– Не кручина и не веселье, – Рыбка отвечает, – на тебя, Иван, посмотреть захотелось, да спросить, какое желание у тебя есть. Говори, всё исполню.
Задумался тут Иван. Может, думает, мне жизни серьёзной попросить, чтобы всякие штуки умные понимать, а может, ум такой, чтобы видеть всё на свете. Думал Иван, думал.
– Ничего, – говорит, – мне Рыбка не надо. Хочу я быть Иваном, избу у леса иметь, старуху на печи, да воду в колодце. Всё есть у меня, всё, что и просить можно.
– А не хочешь ли, – говорит Рыбка, – весь лес обойти, да ягодки во всех местах потаённых попробовать.
Обиделся, было, Иван сначала, а потом вспомнил, что не искушает Рыбка, нет у неё такого – людей искушать. Понял, что она дело говорит.
– Давай, – говорит, – коли вынырнула ты из глубин морских, да предложила мне такое, значит, судьба моя подошла – места потаённые исходить, да всех ягод попробовать. Не стремился я к этому никогда, но признаю, было у меня любопытство такое. Без этого проще, но коли пришла пора, значит, и время сейчас сие изведать. Не наука, а дар это теперь. Спасибо тебе, Рыбка Золотая.
Рассмеялась Золотая Рыбка, хвостиком махнула и ушла в синее море. А Иван домой воротился. Смотрит – в лукошках нескончаемым числом ягоды со всех мест потаённых лежат. Хочешь, пробуй, хочешь, вдоволь ешь.
Как Иван книжку читал
Раз Иван книжку одну умную нашёл. Стал читать с середины, в ладоши захлопал, запрыгал, так обрадовался. Заулыбался весь, лукаво так просиял. Ходит, электричество смущает. «Сорок второе правило, сорок второе правило», – поёт. Только начнёт утихать, а тут как вспомнит, снова разойдётся, по избе бегает вприпрыжку, ликует. «Те, кто более версты ростом, удаляются из зала суда, – поёт, – Йо-хо-хо! Йо-хо-хо!»
Потом, вроде как, буйство наружное его поутихло, а внутри – нет, аж искрится весь. Попробовал дальше читать. Страничку глазами пробежал, да как вскочит, не выдержал, лезет его радость наружу. Старуху с печи стащил. «Смотри, – говорит, – какая чудесная вещица, смотри, как чудесно говорится, прямо про меня, да и про нас. Смотри, – говорит, – какой дивный стишок»
«Слышал я, что вчера заходили вы к ней
И сказали ему про себя.
«Не умеет он плавать, хоть всем и хорош», –
Говорила она про меня»
Прочитал это Иван и в пляс по избе пустился. «Читай, читай дальше, – кричит, – старая»
«Он послал им сказать, что меня не видал,
Что жалеет он очень о том…
Если дальше пойдёт так же дело у ней,
Что же с вами-то будет потом»
«Что же с вами-то будет потом», – поёт Иван. Колесом ходит, устал, на пол на спину бухнулся. Лежит, на старухины слова стоном отзывается. Такой балдёж на него нашёл, такая радость небесная, что и не придумаешь. Светится весь, за голову держится, не выдерживает голова такого балдежа, распирает её изнутри радостью. В изнеможении Иван, в экстазе. А старуха последние строчки читает:
«Но того, что она им желает помочь,
Он не должен узнать никогда.
Эту тайну нельзя открывать никому,
Мы её сохраним навсегда»
Задёргался Иван, чуть по полу кататься не стал. Руками-ногами шевелит, глаза закрыты, на солнце смотрят. А солнце такое яркое, что будто рядом, да какое там рядом, в голове оно у Ивана. Потом буйство своё Иван прекратил. Вмиг серьёзным стал, да только искры с него сыпятся, да и светится весь. На губах улыбка, то ли лукавая, то ли таинственная. И старуха его, как Джоконда, сидит. Вышел Иван на крылечко. «С Алисы четвертак», – серьёзно так говорит, сел на ступеньку, на лес смотрит.Дивное это диво. Успокоился Иван, уж не пышет электричеством. Лёгкий-лёгкий, чистый-чистый стал. От земли оторвался и полетел между сосен.
Про старуху и светлую братию
Иван, Игнат и Ираклий резвятся, как дети, бегают друг за другом по двору, а старуха на них с крыльца смотрит, умиляется. Каждый к ней подходит, низко кланяется. Звери за версту ей улыбаются. У всех она одна, и у каждого – своя. К кому строгая, к кому ласковая, но ко всем справедливая, к каждому тропку знает. Затоскует кто, она уже рядом, то принесёт, что милее всего. Заплачет кто, утешит тем единственным утешением, что к душе примется. Ко всем она по-разному, но в себе одинаковая, неизменная, цельная. Всё есть у светлой братии, и Облако Розовое, и Чудище Лесное, и старуха на печи. Кто от дома далеко отойдёт, для того звезда яркая над домом вспыхнет, кто в море идёт, того и волны сберегут, а если уж пропал кто, значит, судьба такая. Тем, кто побывал здесь – везде мир и покой.
Сказка о добром ученике Никитке
Спрашивает раз мама у Никитки, любит она его очень, всё бы для него сделала:
– Тебе что сготовить поесть, сынок, то или это?
А Никитка тоже маму очень любит.
– Как хочешь, – говорит, – что тебе легче будет.
А мама говорит:
– А что ты хочешь, Никитка?
А Никитка правду говорит, не любит врать он:
– Что хочешь, мама, мне всё равно.
Так и получается, когда с любовью дары предлагаешь, то спрашиваешь: «Что милее тебе будет? Что лучше для тебя?». А ему всё равно, ЧТО. Ему главное – любовь твоя. Не лжёт он. Как можно ответить: «Вот это мне по сердцу»? Всё ему по сердцу, что с любовью соделано.
А ещё у Никитки цветок был. Цветок вверх рос, а Никитка в раму оконную иголочки перед ним втыкал, чтоб цеплялся тот усиками и тело своё подтягивал. Так вот, хотел раз Никитка, чтобы быстрее цветок подрастал, и воткнул для него иголочку высоко-высоко. Цветок усиками тянулся, тело своё хрупкое напрягал, не достал до иголочки, сильно притяжение земное, и сломался.
Опечалился Никитка, но дело поправимо, пустил цветок новый стебель. Никитка больше иголочки высоко не втыкает, а так, чтоб в самый раз было. Цветок над старой вырастает, ищет, усиками шевелит, уж нагибается от тяжести своей, а Никитка тут новую опору ему и подставляет.
А ещё кошка у Никитки была, так та на руки не шла, а Никитка и не настаивал, он её и так любил.
Разные кошки бывают, каждой своё нужно. Той кошке, так ей достаточно было знать, что есть у неё Никитка, и счастлива была от этой своей мысли (от кончика уха до последних волосков на хвосте).
Так и учился этой науке Никитка, здесь приглядится, там увидит. Наука эта – наука любви, чудесная наука, во всём она, всё на ней стоит.
Как Иван Никитку повстречал
А раз Иван Никитку повстречал.
Шёл Никитка по лесу, устал, проголодался, силы сел подкрепить, достал узелок, развязал, а в узелке конфетки разноцветные да сухарики хлебные. Конфетку съешь, во рту горько, да ещё хочется, а сухарик пососёшь, водички попьёшь родниковой, да дальше весело шагаешь. Конфетки тоже вещь полезная. Их друзьям да встречным хорошо дарить, зверям, по ласке соскучившимся, да и самому с голодухи можно перекусить, да и с досады одну, другую съесть. А в дороге с усталости сухарики вкуснее. Рассудили так Иван с Никиткой, съели по одному, воды попили. Дальше пошли.
Вот росинка по листку ползёт.
Вот паучок по соломинке спускается.
Вот солнце в чистом небе.
Вот кроны деревьев.
Вот поле с чистой травой.
Вот на спину, закинув руки за голову.
Вот трава.
Вот мох у корней да пней сказочный, везде разный, везде по-своему.
Вот воздух полной грудью.
Вот ветер чуть слышно.
Вот радость моя, не выскажешь.
Как Игнат с Ираклием в бездне исчезли
А Игнат раз на Ултиму Тхуле забрёл. Смотрит, дальше ни дорог, ни полей, вообще ничего нет. Сел он на край, ноги в бездну свесил. Что, думает, за земля такая. Раньше, вроде, шёл, всё понятно было: гору обходить или через неё карабкаться, реку переплывать, по воздуху лететь, по земле шагать. А здесь ничего нет вообще, и что дальше делать, непонятно.
Думал, думал, сидеть, вроде, хорошо, да непривычно как-то, он к движению привык. Даже загрустил сначала, да грусть его на мысль навела. Чего это я, думает, Серого Волчища к себе подпускать буду. Развеселился, да и реку придумал. Смотрит, река перед ним. Эге, думает, а коли река мне не по нраву. Смотрит, а вместо реки горы теперь перед ним. Да, думает Игнат, видно нашёл я то место, о котором Иван мне рассказывал. Стёр он горы перед собой, сидит, снова на бездну любуется. Ну, если честно, думает, так для такого места ни горы, ни реки, ничего другое не годятся. Горы ведь – они только горы, и реки – они только реки, а здесь такое место, никакому описанию не поддаётся. Ведь главное его свойство – исполнять желания чужие, зачем же я буду вмешиваться и свойство это во что-то другое переделывать. Понял Игнат, чего б он ни пожелал, недостойно это будет места сего, нету сил таких в голове, чтобы чего-нибудь сравнимое придумать. Эх, думает Игнат, человек я только. И тут понял Игнат, что не человек он больше, а Игнат. Обрадовался, собой стал – Игнатом. «Игнат я теперь, Игнат», – говорит.
Сказал и исчез в бездне.
А потом и Ираклий на место то пришёл.
Поупражнялся, было, сначала, дорог разных себе повыдумывал. А потом смотрит, везде одно и то же, что по этой дороге иди, что по той, что на месте оставайся. Ничего нет такого, места сего достойного. Вспомнил, как Иван говаривал: «А придёшь в место то, так всё там можно, всё понимаешь, даже как судьбу себе в новой жизни выбрать, да только не прельстит тебя это, ничего нет с той бездной сравнимого. Тут и откажешься от всего: и от жизни самой, и от жизни бесконечной, и выберешь смерть в бездне сей. Только Смерть та есть не смерть физическая, потому как от смерти физической снова родишься в раю ли, в аду, или ещё где, а от смерти той не родишься больше, навсегда исчезнешь».
Вспомнил Ираклий, подивился, да и понял, что так и выходит, что не нужно ничего, и нет для него ничего желанней, как в бездне исчезнуть, прекратиться. Подумал так, и в бездне сгинул.
Присказка
Сидит Иван на берегу, ноги в речке мочит, мимо курица идёт, золотые яйца несёт, из яиц богатыри поднимаются, новые хоромы королеве строят, королева приходит, всё осматривает, серого котёнка приносит, серый котёнок в лес бежит, а лес стоит, листвой шевелит. Богатыри хоромы достраивают, мастеровые приходят. Камни берут, в ступе толкут, кисель подливают, мебель справляют. Серый котёнок в лесу резвится, курица в реке ноги полощет. Мимо идёт Иван, золотые россыпи за собой оставляет. Из золота молодцы под небеса встают. Ворона мимо летела. Крылом махнула, упали молодцы, рассыпались, из них шуты да скоморохи с гуслями да бубенцами вышли, петь-плясать стали. И Иван с ними.
Как Иван табуретку тренировал
А раз устал Иван. Просто так, без причины. И захотел он от табуретки своей, чтоб она через стол прыгала. Тренировал, тренировал её, та уж почти до верха допрыгивает, и тут – «бух» по голове.
Понял Иван, что устал смертельно, и жизнь не мила ему. Хоть кричи просто, руки опускаются, настроение – как сажей потолок вымазали, хоть в петлю лезь.
Сел Иван, задуматься хотел, да не может, мысли всё на табуретку и сворачивают, никак не может от неё отделаться. И забыть она не забывается, всё одно о прыжках её думается. Отвлечься пытался Иван, со старухой поговорить, да только не слышит её, всё табуретка в глазах стоит. Уж и пошевелиться Иван не может. Сидит на стуле, глаза несчастные. Чуть птица пролетит, а Иван уж раздражается. И спать ему не спится, он привык умиротворённым засыпать, а тут… какое тут!
Траву Иван послушал, погулял малость, потом лёг-таки, уснул. А утром проснулся, голова светлая. Прошло всё, о табуретке больше и не вспомнил.
Как у него прошлое украли
Очнулся Иван как-то раз утром. Всё вроде в порядке, а что-то не так. Вроде он и прежний, вроде и вчерашний день помнит, а каким он вчера был – никакого понятия. Может, он вороном над лесом кружил, может, берёзой у воды стоял, никакого понятия не осталось. И что интересно, и будущее вроде как сразу исчезло, день один остался, даже не день – миг один, в котором сейчас живёшь.
И как всё это произошло? Тоже непонятно. Вроде спать ложился, опору под ногами имел, за перила держался, чтобы не упасть, а тут раз, и не перил, и не опоры, а уж не упадёшь. В такое место попал, что и жизнь уж не жизнь, и смерть уж не смерть, а так, река вольная и безбрежная. И вроде и нет тебя, и вроде ты сам – река, кроме которой на всем белом свете ничего нет.
Так это и свершилось. А как назвать это, и слова-то такого не подберёшь.
Всё к свету
А раз Иван с волшебником познакомился, с тем, что здоровых лечит. Здорового ведь труднее вылечить. Руки, ноги у него есть, органы всяческие не болеют, да и не злодей он, мухи не обидит, слова лишнего напрасно не скажет, а несчастный весь.
Знает, что бы ни делал он – всё можно, да проку никакого, прок-то весь внутри. Сидеть бы спокойно, да радоваться, ан нет, не сидится. Сердце беспокойное всё любит, любовью поделиться просит. Не может успокоиться да любить всё со смирением, так и мучается. Научил бы кто его смирению, да видно в крови это беспокойство. Так и не знает, что делать, не догадается.
Один волшебник знает это, да помалкивает. Знает, что коли сам умом своим не дойдёшь до этого, так никто тебе и не поможет. В этом и волшебство его – так сделать, чтобы человек сам до всего додумался.
Всё к лучшему, думает теперь Иван. Всё от Света. Всё к Свету. И всё – Свет.
Как Иван итог себе определил
А раз Иван итог себе определил. Чего ради, думает, живу я ещё. Всё равно уходить, может, заждались меня там, может, только одного моего желания и не хватает.
Сказано – сделано. Со всем миром Иван простился, помолился и лёг вечером в постель – умирать. «Всё, не проснусь больше», – думает.
Полежал, уснул. И снится ему сон. Идёт он по одной стороне реки, а по другой – девица-краса, платочком ему машет и улыбается. Хотел, было, Иван речку переплыть, да течение в ней быстрое, того и гляди прочь утащит. Делать нечего, дальше Иван идёт, на девицу смотрит. Так шли они, шли, речка и кончилась, ручейком из-под камня выбивается. Тут и пожали они друг другу руки.
Утром проснулся Иван, смотрит – живой. Ухмыльнулся лукаво, потянулся счастливо, дальше жить стал, по воду ходить, да всему радоваться.
Пропал Иван
Ой, пропал Иван, ой, пропал!
Шёл как-то по лесу, смотрит, Маруська идёт. Ему бы мимо пройти, не заметить, а он в разговор влез и лукошко с грибами донести помог. Проснулся на другое утро, а оно тут как тут, неотвязное. Чего уж он ни делал, и на голове стоял, и вокруг избы бегал, всё не выходит Маруська из башки его. Главное, знает Иван, что не следует делать сего, ярмину такую на себя надевать, да куда подеваться-то. А тут сон ещё в эту ночь приснился – туз пиковый, дама пиковая, валет пиковый да шестёрка крестей.
Пропал Иван миленький, пропал с потрохами!
Решил он недостатки в Маруське такие обнаружить, чтоб само всё его отвратило. И то перебрал, и это, ничего не нашёл. Да и мысль всё дурацкая в голову идёт, мол, хорошая жена будет.
Пропал Иван, пропал миленький!
И свет ему не мил стал. С Маруськой гуляет – так хорошо ему, дома сидит, о Маруське думает – хорошо ему. Жизнь светлой и радостной кажется. А стоит забыть о Маруське, не то, чтобы забыть, а хотя бы попытаться о ней не думать, так скучно и грустно становится.
Пропал Иван!
Сам того не хочет, а вдоль ручья, где Маруська ходит, прогуливается. Скажете, чтобы, мол, пересилил это, так не получается, а получится, так грустно снова становится. Вроде и грусть эту пересилить можно.
Всё, выбросил из головы Маруську, так за шишками пойдёт – вот она, Маруська, навстречу. Как взглянет на неё Иван, какие там рассуждения здравые, взгляда оторвать не может, всё бы для неё сделал.
Вот так-то. Пропал Иван.
Но по совести рассудить должно. Знает Иван, что если б не суждено ему было Маруську встретить, так всё шиворот навыворот бы перевернулось, и никакой такой Маруськи в этом лесу б не объявилось. А раз объявилось, значит, судьба такая – с Иваном ей и Ивану с ней повстречаться. А там уж что дальше, так это видно будет, куда уж она, родимая, вынесет. Нужно будет, так и свадьбу сыграет, нужно будет, так и детей миру явит.
Может, указ такой по лесу вышел, мол, не должно больше Ивану холостым ходить? Поживём, там видно будет. А может, и не было такого указа вовсе, может, просто Ивану наука: нечего чужим бабам лукошко подносить да в разговоры с ними пускаться.
Колодец
А раз проснулся Иван, тихо ему, спокойно, будто в колодец опустили, и вылезать не хочется. Ни браться за дело какое, ни идти никуда не хочет, ни говорить с кем либо, сидит на крыльце и не двигается. Вроде как усталость, да приятная, вроде как в голове пусто, да на сердце, как всегда, хорошо. И вроде и не весело, и вроде и ноги в пляс не идут, и вроде и двигаться-то вовсе неохота, а хорошо. Даже не то, что хорошо, а просто как будто и нет тебя.
Сидел так Иван, а потом в колодец залез, лёг на воду и лежит.
Вроде как и раздражаться надо, что, мол, за усталость такая накатила, а не раздражается, вроде как пугаться надо, а не пугается. Нет Ивана, исчез он в сии минуты в Солнечном свете. «Я» его по воду пошло, а сам он растворился. И не хорошо ему, а просто никак. Как камню, как реке – никак. В потоке растворился, потоком стал. Не стал препятствовать. Было у него такое прежде.
«Я» не зря ушло, оно просто так не ходит. Значит, принесёт что-нибудь, да тело изменит, поток в другом месте его заново сложит, очистит, освежит. Посмотрим, какое оно, место новое.
Странное дело
А раз странное дело приключилось.
Пошёл Иван в лес погулять, а лес-то его не пускает. Пауками в лицо прыгает, шишками по лбу кидает, да ветками путь загораживает. Подумал Иван, ничего не понял, «спасибо» сказал да и вышел прочь. В другой раз хотел в лес зайти, та же история, не пускают его. По дорожкам ходить – ничего, а через чащобу, так ни в какую. Но Ивану ничего, поудивлялся немного, по дорожкам гуляет.
А потом и луга пропускать его через себя перестали. Ходи, говорят, там, где все ходят, а через нас – трудно тебе будет.
А потом и лодка возить его через реку отказалась. Сел в неё Иван, хотел на берег другой переправиться, а она потекла вся. Вылез из неё Иван, смотрит – снова сухая. Переправляйся, говорит, Иван, со всеми, на пароме. Он тут недалече, труда дойти не составит.
Осторожничал сначала Иван, оглядывался, что да как, может, Солнышко за тучи зашло. Нет, всё как всегда, легко, как прежде. Стал понимать Иван мудрость сию потихоньку, не прячется больше, со всеми общается. Перевидал Иван людей через это дело множество. Знакомств завёл – не счесть. Ходит, за руку со всеми здоровается.
Легко и хорошо ему.
Как Иван половинку свою потерял
А раз Иван половинку свою потерял. Жили вроде вместе, а тут раз, и нет её. Растерялся Иван поначалу. Унесла половинка с собой все тревоги и сомненья. Думает, как жить-то дальше. Неужели, значит, теперь одному? Пусто как-то, непонятно. А потом пригляделся, видит, свет вроде как вокруг. Неяркий такой, словно из-за матового стекла, но добрый и спокойный, а посреди вроде как свеча горит. Улыбнулся Иван.
– Эх, – говорит, – было нас двое, а теперь я один, был разорванный, а теперь – целый.
Было и плохо, и хорошо, а теперь и не хорошо, и не плохо, но в то же время спокойно как-то и улыбаться хочется. Словно плясала свеча на ветру, то разгоралась до небес, то затухала почти, а теперь ровно так горит, ласково. Ветра-то словно нет теперь. Будто вокруг он лютует, в двери да в ставни рвётся, а внутри – покой и тишина. И что делать теперь Иван-то и не знает.
Раньше вроде как за свечой этой следил. Было хорошо, так стремился «хорошо» это удержать подольше, а становилось плохо, так гнал это от себя. А сейчас вроде и не хорошо, и не плохо, и поддерживать нечего. Осаду внутри себя держать вроде как не нужно. Оно само теперь всё получается.
Раньше Иван по злату воду к речке ходил, а теперь кувшин-то позолотился, и злата вода в нём не переводится. Раньше Иван вперёд глядел, а теперь и забыл, как делать-то это. Знай себе живёт, а оно всё само собой получается.
Раньше-то половинка Иванова всё думала да размышляла, так поступить или эдак, а теперь сгинула, и думать-то и некому. Иван знай себе дела свои делает. Знает, что плохо не получится.
Что уж выйдет, то выйдет. На то Божья воля.
И пошёл с тех пор Иван странствовать.
Сидит ли на лавке, воду ли пьёт, а сам шагает. На старуху ли свою смотрит, или что другое делает, а сам в дороге всегда, не останавливается, не присядет.
Так и ходит весь день, а ночью отдыхает.
Посмотреть бы вокруг, может, заприметим его.
Дело у него такое появилось – ни в чём не останавливаться.
Про счастье
Взгрустнулось раз Ивану. Тоска какая-то беспросветная. Вышел, на крылечке посидел и забыл всё. Летит вольной птицей над полями и лесами, жизнь любит.
Всего-то нам чуть не хватает. Того, что Бог один дать может. Радости, чтоб всегда её чувствовать. Но по большому-то счёту, есть всегда у нас она, эта радость. Внутри живёт и улыбается.Ты просто не знаешь, говорит, что счастлив по условию задачи, изначально. Мечешься. Ищешь. А счастье-то вот оно, остановись и увидишь его.
Не ищи счастья, и будешь счастлив. Не ищи счастья в еде, сне, работе, острых ощущениях, вине, любви.
Не ищи его, и оно придёт к тебе в самом тебе.
Когда ты будешь счастлив в самом себе, самодостаточен, что тебе ещё нужно?
Где предел? Где конец?
– Там, где счастье твое.
Кто сказал это?..
– Ночь. Шум дождя. Шёпот волн.
Всё безумное просто.
Всё простое – твое.
Не гони. Не гонись.
Обретешь тишину
Навсегда…
Не ломай,
Не беги и не «от», и не «за».
Замерев – обретёшь,
запирая – теряешь.
Всё отдай, если жмёт
изнутри буйный страх
Потерять, не сдержаться.
Замри, и ты сможешь
Не бежать от себя,
не бежать за собой,
Не стрелять,
в тишине обретая покой.
Все сойдут.
Чей-то смех их очистит водой.
Всё сойдет.
В руки их вложат знак
Тишины.
КОММЕНТАРИИ:
Гость (Friday, 20 May 2022 17:24)
Добрая душа у Андрея. Оттого и сказки светлые.