Лев Нецветаев. Так загадка или обман?

Эта статья два года назад была послана в «Литературную газету» с желанием расширить палитру отношений к герою большой публикации в «ЛГ» (№ 29, 2010), тем паче, что автор, Сергей Луконин, предстаёт неким Эдипом перед ликом Сфинкса-Сафронова, загадку которого он (к 2010 году) безуспешно решал семь лет. Вот и хотелось поделиться отношением давно определившимся, в значительной степени сочувственным (не зря ж параллель с гоголевским Чартковым) и уж точно лишённым зависти, в коей поклонники Никаса подозревают всю художническую братию. К сожалению, тогда редакция не пустила на свои страницы мнение профессиональное и менее восторженное.

А поделиться им уже два года как очень хочется.

Лев Нецветаев.

03 июня 2014 г.

Великолепно высмеял Гоголь в «Ревизоре» безмерную доверчивость россиян. Но урок по прежнему не впрок. Товарищи дорогие, ну нет уже сил читать обсуждения кружев на платье голого короля – тем паче, что и не король он вовсе, а самозванец плюс старательный портной своего на простаков рассчитанного платья. Я говорю о Никасе Сафронове, и поводом к этому разговору стала статья Сергея Луконина «Ожидание» («ЛГ» №29).

Подзаголовок обещал «портрет художника на фоне живописи». Но что скажет о живописи человек от неё далёкий? Поэтому фон остался традиционный: интерьер с фотографиями, от которых «захватывает дух» (беспроигрышное оружие Никаса) плюс просторные рассуждения о времени и посильная защита наивного, доверчивого, застенчивого (все слова из статьи) творца от беспощадных завистников. Но сводить отношение коллег к зависти – более чем неточно. Не всё измеряется деньгами. Виктор Попков рано стал знаменит, а не было вокруг него шипения ровесников. Все понимали: достоин. И с интересом ждали каждую новую его работу.

Право оценивать музыку журналисты легко отдают музыкантам; о литературе же пишут охотно: ведь и их оружие – перо. Но почему люди, не отличающие перерисовку от авторской работы и раскрашивания от подлинной живописи, так свободно расставляют оценки художникам? Давайте начнём с пары аксиом: перерисовать с фото неизмеримо легче, чем нарисовать с натуры; сделать коллаж из готовых атрибутов (одежда – с картины, лицо – с фотографии) – детская игра по сравнению с обычным портретом с натуры; живопись (поиск бесчисленных оттенков цвета в их взаимосвязи) не имеет ничего общего с раскрашиванием, и подлинных живописцев, сравнимых с Суриковым и Пластовым, не так-то много. Ну и в-третьих, печать с компьютера прямо на холст может любого компиляторщика вознести в глазах простаков на уровень чуть ли не гения.

В своей статье Луконин замыкает горизонт современного русского искусства трёмя сияющими вершинами (Зураб Церетели, Илья Глазунов, Александр Шилов) и готовит нас к возможному расширению трио до квартета: вот-вот в их орбиту войдёт ещё одно всенародно известное светило со звучным именем (не Николаем же оставаться, как какой-нибудь Ге или Рерих). Выбор вершин по-журналистски традиционен – по их популярности в СМИ; а как быть с великанами, чурающимися шума – такими, как Гелий Коржев или Виктор Иванов? Что рядом с любым из их полотен гламурная дребедень героя луконинской статьи? А кто, кроме художников, знает их фамилии? Но и названные трое – при всех возможных претензиях к каждому из них – безусловные мастера, и вряд ли они обрадуются обещанному соседству. Они, слава богу, не подкошены той манией величия, которая позволяет Сафронову примерять себе местечко на Олимпе рядом с великими. «Чтобы войти в историю, достаточно одной работы: «Давида» Микельанджело или «Джоконды» Леонардо, – говорил он на пресс-конференции в Ульяновске, – надеюсь, что у меня найдётся две картины, с которыми мы войдём в историю мира». Вот так, не больше и не меньше, с имперским «Мы». Добавим, что Микельанджело славен не одним «Давидом», как и Леонардо не одной «Джокондой»…

Но вернёмся к статье Луконина. Он, оказывается, уже семь лет решает вопрос о загадочности Никаса Сафронова. Меж тем, как ни загадки, ни загадочности никакой тут нет, и все художники-профессионалы это прекрасно знают, но брезгливо молчат, дабы их не причислили к завидующим злопыхателям, а их мнение к «злобной, яростной атаке» (все три слова на «з» – из статьи Луконина). Но ведь «кто-то должен»? Я божьей милостью вроде бы лишён этого пакостного состояния – зависти – и скорее сострадательно наблюдаю затаскивание на постамент этого более чем среднего художника. Нет, сам он, конечно, не упирается – это и его вожделенная цель, и сколько уже трудов было положено: от унизительного отлавливания знаменитостей, дабы всучить им свой холстик (и потом звонить во все колокола: мои работы у того-то и того-то!) до эпатажных фотографий нагишом и их публикаций. А сколько приходилось насочинять, включая счастливое избавление от поедания людоедами (где он и не был). Что угодно – лишь бы мелькало его имя и собственный незабвенный облик!

Настоящий художник – это нечто другое. Это «оголтелый труд», как говорил мой друг, прекрасный живописец Анатолий Дягилев. Великого Брюллова друзья порой выносили из мастерской на руках (россиянин понимающе осклабится; нет, по другой причине: от изнеможения в работе над «Последним днём Помпеи»). Да ни один серьёзный мастер не тратил драгоценное время на сафроновскую мельтешню. Своё отношение к этому явлению я высказал двенадцать лет назад в интервью газете «Град Симбирск» (тогда местным руководством активно внедрялись пиво «Никас» и водка «Сафронов» с его портретом на этикетках и золотой короной над головой). Говоря о художественных выставках советского периода, я сказал, что «при всех минусах идеологического отбора – там всегда блистало несколько настоящих «звёзд», – и представляю, как бледно выглядели бы рядом с ними немудрёные по сути своей коллажи нашего «великого» земляка Никаса. Именно отсутствие крупного таланта (и таких же замыслов) толкает на печатную шумиху и бесконечные фотографии «рядом с…» – а большим художникам эта суета никогда не требовалась, ибо за них говорили их полотна. Попытайтесь представить того же Пластова, раздающего в газеты свои фотографии, озабоченного пивом «Пластов» или врисовывающего в копию с аргуновской крестьянки лицо современного актёра… Может, это и неплохо для «капустника», но для искусства явно мелковато. И вообще, настоящее творчество зреет подальше от рыночного шума». А что такое Никас без рыночной шумихи, без самохвальства, без назойливых упоминаний о знакомствах с великими мира сего («с Пушкиным на дружеской ноге» – помните?), без мелькания на голубом экране? Его физиономию узнают уже, наверное, и детишки ясельного возраста, но кто помнит его творения? И, собственно, что они собой представляют?

Весной 1999 года в ульяновском издательстве «Дом печати» мне довелось увидеть распечатку ранних, ещё самостоятельных (подчеркиваю это слово, ибо всё сделанное после – по сути, коллажи) работ с натуры. Это были поразительно слабые работы. Я буквально умолял работницу сделать распечатку и мне, но им это было категорически запрещено директором издательства, бывшим с художником в приятельских отношениях. Да, работа с натуры – безошибочный оселок, показывающий, чего стоит художник. Несколько лет назад, когда Сафронов посетил Ульяновский государственный университет, и прошёл слух о его мастер-классе будущим дизайнерам, я удивился: неужели прилюдно рисовал? Нет, конечно, рассказывал о дружбе со знаменитостями. Никуда без этих подпорок. Кстати, где «его крепкий рисунок» (С.Луконин) в уродливой кисти руки нашего премьера (тогда президента) на фоне Кремля? Между прочим, умение рисовать руки – один из серьёзнейших «тестов» для художника. Этот «ЕГЭ» Сафронов явно провалил. Лицо Путина, как и пейзаж за окном – безошибочное творение компьютера, а вот руку и колом стоящий галстук пришлось изображать вручную.

Все вошедшие в историю искусства (куда так жаждет попасть Сафронов) портреты сделаны с натуры. Нарисовать-то живую голову – очень непростая задача, а написать красками – тут нужен ещё и талант живописца – привести в гармонию бесчисленное количество оттенков. Вот почему великий Серов заранее оговаривал у модели сорок сеансов. А имея цветное фото и простейший проектор – раззудись рука, размахнись плечо! А уж компьютер (по словам бывшего сафроновского помощника Александра Гайсина; газета «Симбирский курьер» от 14.12.02) позволяет уместить процесс «творчества» в три часа. И «абсолютная похожесть», умиляющая наивного Луконина – дело техники (но не художественной, а цифровой). Вы, кстати, не задумывались: что это за исключительно ночное, без свидетелей творчество? Настоящая живопись требует именно дневного света, да и немалого времени, а сколько сделаешь ночью после бомондских хлопот? Да и не боялись мастера рисовать прилюдно.

На прошедшей в апреле 2009 г. в Ульяновске выставке Сафронова я внимательно вгляделся в портреты, затмеваемые великолепными рамами; фактура холста на лице и фоне резко различается: очень гладкая, почти прозрачная на лице (дабы не съехать с компьютерного изображения) и весьма вольная, даже порой пастозная там, где можно повольничать – т.е. на фоне. У мастеров же (Никас называет Веласкеса и Тёрнера, которых он якобы копировал) всё как раз наоборот: долгая работа над головой с соответственным слоем краски – и тонко, легко написанный фон.

Но ещё больше, чем портреты, беспомощность художника выдали его собственные композиции – то самое чистое творчество, где художник раскрывает тайники творческой души, всю свою глубинную суть. Ей богу, я от души повеселился редчайшему контрасту велеречивых названий с примитивностью исполнения. Робость композиций видна уже в их маленьком формате; согласитесь: «Бабушкин садик» и «Последний день Помпеи» требуют разных размеров. Но вот сафроновский «Ноев ковчег. В поисках истины». Вроде бы библейский замах с философской подоплёкой взывают к холсту не меньшему, чем «Над вечным покоем» Левитана. Но мы видим картиночку почти альбомного формата, где на фоне очень слабого по живописи пейзажа (чего стоит хотя бы ядовитая зелень кустов второго плана) изображён нос вроде бы металлического катера среднего размера. В пределах этого носа плещется некая «буря в стакане воды». Всё совершенно бессвязно, и этот «приклеенный» к пейзажу серый нос явно ему чужероден. Любой более-менее грамотный живописец постыдился бы выставлять столь слабую работу.