Иван Рыбкин. Три корзинки с разными ягодами

Посвящаю городу У.

Потому что было.

О каких чувствах ты можешь писать,

если только бухаешь и трахаешься?

Из личных переписок.

Обрывки #1.

Праздники на чужой улице

И х..ли мне там твой Porsche Design?

Ты лучше посмотри, как Маша в салон залезает…

Вадим Мотылёв , Slim

         Город встретил меня загорелыми девичьими коленками.

Я шёл вверх по улице, вдоль сплошной линии многоэтажных домов еще советской застройки, и вдоль проезжей части, битком набитой фырчащими разгоряченными машинами. Шел, весь изнывая от липкой жары, но при этом не сгибая спины и даже зачем-то высоко задрав голову. Что-то типа Иисуса, только со своим крестом, или вовсе без креста.

Очаровательные коленки эти, под краем цветастого короткого сарафана, не спеша промелькали мимо меня и исчезли в мареве городской будничной суеты. Жарко. Лето.

Я неспешно припылил к месту своего назначения, и с приветливых коленок нехотя переключил своё внимание на не очень-то приветливые ступеньки крыльца. Ступеньки были обшарпанные, с многочисленными сколами и кое-где торчащей арматурной поржавевшой сеткой. Я зачем-то тоскливо вздохнул и, чуть склонив свои колени перед (алтарем) перед урной, прижавшейся к массивному крыльцу, с силой затушил недокуренную сигарету об её крашенный железный край.

Сейчас бы на пляж, с прохладными коктейлями в запотевших бокалах, да в ненавязчивую приятную компанию с этими самыми коленками – и, конечно, с их симпатичной владелицей, одетой лишь в раздельный купальник черного цвета, а не вот это вот всё. Жарко. Лето.

Одно радует – сегодня пятница. А еще – в эти выходные, на редкость в горячую летнюю пору, я, скорее всего, не буду работать. А еще –от аванса осталось целых две тысячи рублей.А еще, судя по трепу накануне в рабочем чате, мой рабочий день сегодня, по заданию Большого Бо, будет командировочно-разъездным. Это значит – пройдет он сравнительно быстро и вдали от надоевшей душной коробки конторы, и вдали от надоевших рож внутри неё.

Вполне должно хватать этих весомых плюсов для беззаботного настроения, когда тебе 25 лет, и ты жив.

Что же ты тогда так невесел, братец?

Есть причина.

С того дня, как от тебя в слезах ушла Си, в тебе поменялось многое. Хоть ты и виду не подаешь – ни себе, ни, тем более, окружающим. Улыбаться вроде меньше не стал. Всё также общаешься с людьми, шутишь невпопад, с легкостью раздаешь и получаешь лицемерные вежливые комплименты. Жмешь руки, делаешь умный вид на совещаниях, обсуждаешь последние слухи и досужие сплетни в курилке, старательно тупишь за компом на рабочем месте. Научился вот сам худо-бедно гладить рубашки – ничего вроде получается, только воротнички пока не очень даются.

Вот только в глазах – одичалая тоска и равнодушная серая хварь. Но вот этого уже, как раз, никто вроде не замечает.

Да и кому они нужны, мои глаза?

Наверное, именно так, с осознания этой простой и правильной истины – по сути, ты никому тут особо не интересен и не нужен – заканчивается детство и бредная юность, сменяясь на пресловутую взрослую бьютифул-жизнь. По сути, ты никому здесь не нужен. Незаменимых – нет.

Погруженный на три четверти мозга в этот увлекательный диалог с самим собой, я, тем временем, с привычным усилием отворил массивную двухстворчатую дверь размером с нарнийский шкаф и зашел в цитадель моей трудоустроенной жизни. Пересек узкий душный предбанник главного входа в мэрию. Отточенным коротким движением шлепнул пропуском по мигающей кнопке постовой вертушки, поздоровался кивком головы со знакомым охранником по прозвищу Носгвардия, с сонным видом заседающем на своём боевом ЧОПовском посту, и двинул дальше по коридору и вверх по лестнице.

Сейчас завалюсь в кабинет, поздороваюсь с такими любимыми, милыми, ненаглядными и родными коллегами, испью после жаркой улицы охлажденной «Волжанки» из пресловутого офисного кулера, загружу свой компьютер. Наверное, даже успею пролистать первые страницы наших местных новостных порталов, да и пойду к своему боссу – старине Большому Бо, сверять инструктаж на сегодняшние предстоящие дела и разъезды. День как день. Хрень как хрень.

***

Кто я такой?

Я – протокольщик. Мне даже в какой-то мере нравится, как это звучит. Ну немного ведь как название голливудского экшн-фильма с кем-то вроде Джейсона Стейтема или Дензела Вашингтона в главной роли, не так ли? Типа там «Перевозчик», «Механик», «Утилизатор», «Уравнитель», всё такое.Протокольщик! Таинственно и романтично. На самом деле, конечно, – ну вообще ни разу ничего интересного.

Специалист-консультант службы протокола администрации нашего, свет-солнце, градоначальника. Так записано в моей трудовой книжке, и это первая официальная запись в ней. Да, кажется, я только начинаю свой путь прямиком через жизненные тернии к полыхающим звездам, а уже что-то зае…ся и вообще.

В основном, моя работа – быть передаточным звеном, посредником и вечно крайним между двумя мирами-антагонистами. С одной стороны – чиновники и бюрократы, пресловутый мир расчета и порядка. С другой стороны – разнообразная и разношерстная творческая братия, мир хаоса и безответственности. Только конченный дебил может в трезвом уме и твердой памяти пытаться увязать эти противоположности в одну упряжку. И, устроившись поверху в раскоряку, с блаженной улыбкой пытаться на ней куда-то тронуться.

Ну, в оправдание сказать, я занимаюсь этим не по своей воле. Мне за это платят. Если бы не зарплата – я бы не работал. Я покупаю на неё всякое, чтобы ничего не чувствовать, потом – чтобы чувствовать, а затем – чтобы вновь побыть бесчувственным. Ну и шмотки, естественно, чтобы было что надеть и вновь ходить на работу.

Служба протокола нашего светлоликого мэра Убера (все знают, что он очень хотел когда-то стать губернатором всея нашего Края у Реки, да не вышло, не задалось, а прозвище вот, за глаза, так и прилипло) постоянно нуждается в услугах каких-либо внештатных творческих деятелей и прочих бестолковых креативщиков. В основном это всяческие дизайнеры, журналисты, оформители, звукари, видеорежиссёры, ведущие, постановщики, музыканты, и прочая, и прочая. С недавних пор всё чаще привлекаются в нашу работу еще какие-то придурковатые блогеры и SММ-щики, да простит их Всемилостивый, ибо не ведают, что творят. Бывали даже пару раз бизнес-тренеры и, как их там, лайф-коучи, что ли. В общем, мрачный мрак и полный тимбилдинг.

Ну любит вот наш мэр всякую такую шушеру. Любит, и ничего с этим не может поделать. Да не очень-то и пытается. Очень уж нравится ему это – вот так смело и по-красивому безрассудно седлать высокую волну пиара, прогресса, диджитал-моушна, и с их головокружительных высот пронзительно осматривать вверенную его власти префектуру. К тому же еще и перфекционист неумеренный. Каждый шарик у него должен быть обязательно подсвечен своим собственным фонариком и находиться на строго определенном ему месте, согласно утвержденному сценарию, структурно выверенной дорожной карте и, конечно же, согласованной общей концепции социально-экономического развития и потенциала.

***

Я греб от конторы до вокзала по самой полуденной жаре, вспоминая недобрым словом своего начальника Большого Бо и нашего свет-солнца Убера, а также их дебильные хотелки, приказалки и желалки, загнавшие меня в такое пекло на самый край Города. А ведь Гисметео обещал и на сегодня приятные +24 и освежающий бриз с Реки.

Позади остались две пересадки из одной раздолбанной маршрутки в другую. За всё время этой утомительной дороги мой телефон тренькнул ровно пять раз.

Первый треньк – уведомление в Инстаграм. На мой аккаунт с тремя с половиной хромыми фотками с городских мероприятий, на которых я засветился случайно, подписалась очередная фитнес – лайфстайл – сэлфмэйд – тренер, публикующая под фотами своих (ничего таких, кстати) накаченных ягодиц и плоского животика, а также сисек и всего такого прочего, дивные жизненные рецепты о пользе раздельного питания и правильного отношения к миру вокруг себя через мир внутри себя. Еб…ся можно.

Второй треньк – новое сообщение группового рабочего чата в Viber. Овцы из орготдела с нескрываемым ехидством уведомляют всех «уважаемых коллег» о сроках сдачи очередного квартального отчета – не позднее конца следующий недели. Естественно «по распоряжению руководства», «строго к исполнению» и «с дисциплинарной ответственностью», не иначе.

Третий треньк – новостная подборка из нашего застойного, отдающего не совсем приятными запахами, форменно, болотного, регионального Телеграма. ДТП на транспортном кольце, криминальная пьяная бытовуха на окраине. Пара банальных рассуждений ни о чем, именуемых как «эксклюзивные инсайды анонимных экспертов-политологов». Натужная и, типа, независимая аналитика по прошедшему вчера заседанию депутатов горсовета. Интересная сплетня о сынке одного из наших доморощенных олигархов. Ну на то она и сплетня, чтобы быть интересной. Несмешные шутки местных смешных клоунов и клоунесс от мира нашей псевдожурналистики. В общем, скука смертная. Но я-то ведь, например, и так не умею, поэтому – довольствуемся тем, что есть.

Четвертый треньк – напоминание о чьем-то дне рождения, то ли из Фэйсбука, то ли из Вконтакте, даже всматриваться не стал. Вообще не знаю таких рож, сразу смахнул с экрана.

Пятый треньк – сообщение от Ленивого Ло. Вот это уже то что надо. ЛЛ – водитель в нашем отделе, и он свой в доску мужик. Знает вот, например, что я – убежденный и конченный социопат, ненавижу трепаться по телефону, и поэтому не звонит мне, а сразу вот скинул весточку в WhatsApp.

Пишет, что он уже на вокзале, уже встретил этого именитого event-менеджера (организатора мероприятий, если по-простому), и теперь испрашивает, что ему делать дальше – везти гостя в контору, в гостиницу, на саммит, или дождаться всё-таки меня.

Ждите уж теперь, я на подходе, ответил я ему и убрал телефон в карман. Вон уже и плоская крыша вокзала виднеется среди лиан трамвайных проводов, столбов электропередач и тополей, щедро рассаженных по всему Городу какими-то советскими умниками для мучительной и медленной смерти современных поколений.

***

Есть люди, которым Богом дано одеваться красиво – в любой ситуации они умудряются выглядеть стильно. А есть я. Я перевел взгляд с Ти на себя и незаметно горько вздохнул. Поставь на огород – все вороны будут мои.

Ти – это тот самый event-менеджер, которого нам с Ленивым Ло было поручено встретить сегодня и доставить на Всемирный Саммит по Развитию Взаимодействий между Енотовидными Собаками и Луноподобными Опоссумами под коротким названием «Соединяем! Разъединяя! Вместе!». Других в нашем Городе не проводится, понятное дело.

Я уже был знаком с ним заочно – по рабочему емэльному общению и нескольким телефонным разговорам. Вот уже пару месяцев как мы, вместе, в составе большой команды, готовим этот дивный вертеп «В.С.Р.В.М.Е.С. и Л.О.». Но вживую увидели друг друга впервые.

Он прямо с дороги, с поезда, был одет в черную, с иголочки, футболку-поло, летние голубые джинсы с модными узкими спусками и широкими резинками на щиколотках. На ногах у него красовались бессмертные для хипстоты всех времен и народов низкие красные конверсы. Конечно же без всякого намека на носки. За спиной – спортивный рюкзак, поверх наголо выбритых висков – коричневые солнечные очки необычной прямоугольной формы. Высокий, плечистый, и, естественно, бородатый.

Если, когда я подходил ближе к нему впервые, увидел бы так ожидаемо торчащие из его ушей Air Podsы – я плюнул бы ему под ноги, развернулся бы и ушел, честное слово. Но Air Pods в его ушах не было, а сам он, вроде как, оказался не таким уж и придурком. Легок на подъем и на общение, в этом он схож с Ленивым Ло. До моего прибытия они уже успели найти общий язык друг с другом и теперь задорно трепались, разглядывая вокзальную суетную площадь перед кассами и платформой.

А я осмотрел себя.

Псевдозамшевые бежевые туфли со множеством типа вентилирующих маленьких отверстий по всему мыску явно видали лучшие времена. Брюки сильно замяты под коленями и запылены после долгой дороги до вокзала. Слишком широковатые, неудобно сшитые, держатся кое-как на дешевом ремне из кожзама. Застиранная голубая рубашка с короткими рукавами, с затертым почти до дыр темным сгибом воротника, топорщится китайскими нитками из всех швов и вечно пузырится на спине, как только её ни заправляй. Выгоревшие на солнце и беспорядочно отросшие патлы ни раз в жизни не знали мужественной твердой руки заботливого бородатого барбершопера. Куда уж нам!

Типичная провинциальная городская вошь, мелкий офисный планктон, как он есть. Никакой волнующей романтики и притягательного маскулинного духа бунтарства, лишь обыденность и скука. Да и против чего тут бунтовать-то, Че Гевара недоделанный? Пройдет еще лет пять-десять – женюсь на шустренькой верткой Бу из нашей бухгалтерии, полысею, куплю себе полосатые подтяжки и коричневый шерстяной пиджак, возьму Солярис в кредит и двушку в ипотеку, начну по выходным ездить с соседом на рыбалкуда глушить там беленькую, чтобы хоть иногда забываться от такой восхитительной и будоражащей воображение ежедневной реальности. Так и заживем.

От таких мыслей я сплюнул с досады прямо под заднее колесо нашей служебной Октавии – машины Ленивого Ло, потер ладонью воспаленные от плохого сна глаза и начал торопить этих не в меру заболтавшихся голубков. Пора уже на саммит двигать, а по дороге еще хорошо бы успеть где-нибудь на лету пообедать.

Сил нет, как же достала эта гребанная жара, сил нет. Адово пекло.

***

             Торгово-развлекательные центры. Сосредоточие жизни в нашем Городе на Реке, кульминация её смысла. Не ратуши, не площади, не парки и улицы, не рынки и ярмарки, не храмы и мечети. Торговые комплексы. Там – всё. Бутики с любыми шмотками – от китайской народной солянки до итальянской и норвежской элитной пали. Продуктовые супермаркеты, турагентства и ювелирки, аптеки и зоомагазины, кинотеатры и кафешки, шубы и парфюмерки, бытовая техника и сувенирные павильоны. Тут запросто можно родиться, прожить долгую и счастливую жизнь, как у манекена в витрине Zolla, а затем благополучно и тихо сдохнуть. Наверняка, если поискать, есть тут где-то уголок, арендованный ритуальными услугами, с возможностью расчётов в кредит и в рассрочку. «Мы принимаем карты Виза, Мастеркард, а также бесконтактную оплату! Только сегодня, специально для вас, – скидка 13% по промокодуSDOHNI».

Ленивый Ло укатил дальше по своим рабочим вызовам, возить всякие важные и не очень чиновничьи задницы, и мы с Ти теперь двигались пешком – прямиком по второму этажу Самого Здоровенного ТРК в этом Городе. Шли мы уверенно, ибо нас манил и вел вперёд всё более усиливающийся запах – запах сытного большого фудкорта, кой просто обязан присутствовать в любом приличном развлекательно-барыжьем бедламе подобного масштаба. Ароматы шипящего раскаленного фритюра, китайской лапши в картонных коробочках, суши и роллов, кофе и колы, пиццы, разогревающейся в тандыре, и, конечно же, куриных наггетсов и говяжьих котлеток из Макдака, Бургера и KFC.

Наш Саммит будет проходить в левом крыле этого бетонно-стеклянного чуда инженерной и капиталистической мысли, мы уже прибыли на место дислокации, и поэтому вполне успеваем съесть по бургеру. По дороге мы окончательно сдружились, блаженно растаяв под автомобильным кондиционером расщедрившегося Ленивого Ло, и теперь вот приехали, вместе топали за едой и увлеченно болтали. Разговор зашел о перспективах жизни молодежи в городах, подобных нашему. Ти и сам был примерно из такого же, только в три раза крупнее и в два раза перспективнее. Но, по сути – те же яйца, только в профиль, как сказал бы мой любимый начальничек Большой Бо, будь он сейчас с нами.

Чтобы наглядно представить себе, в каком стиле общаются всегда и при любых обстоятельствах донельзя самоуверенные люди, подобные Ти, приведу лишь один из примеров его воодушевленных и даже в чем-то возмущенных, из-за моего ленивого и скептического брюзжания, эмоциональных монологов:

– Ты ничего не понимаешь. (Мой легкий саркастический «хмык» в ответ). Послушай – ты, именно ты, здесь и сейчас – молод и ох..нен. Просто прекрасен. Беден, как вошь, но при этом свободен, как ветер над Рекой. (Мой слегка заинтересованный такими неожиданными поворотами мысли «хмык» в ответ). Вот даже пусть одет ты в дешевые синтетические тряпки из китайской «Галактики одежды и обуви», но всё равно лучше всех них, одетых с иголочки в Канцлере и Баленсиаге. Ну и пускай давно не стрижен, не сбрызнут дорогущим парфюмом от Hermes, не обут в туфли от Tommy Hilfiger. Не пробовал сегодня на обед капрезе в шоте с грисини. Мы вообще еще сегодня не обедали. Не видал лазурный берег Доминиканы, да и в Турции даже, наверняка, не бывал? (Мой утвердительный «хмык» в ответ). Нет в кармане айфона последней модели, мягкого портмоне из простроченной вручную телячьей кожи и брелка от нового двухсотого Крузака. Нет ведь? (Мой соглашающийся и сожалеющий «хмык» в ответ).

 Зато ты молод и ох..нен.

 Всегда помни о том, какое удовольствие доставит тебе любоваться, как свежий ветерок будет слегка колыхать тряпичные лепестки искусственных цветов на их могилах. Ведь жизнь складывается именно так, что ты, скорее всего, побываешь на их могилах. А они на твоей – нет. Молодость – всегда главное и неоспоримое преимущество.

Как вы понимаете, общаться с такими людьми практически бессмысленно. Если, конечно, под общением иметь в виду диалог. Неет, тут можно только слушать, в нужных местах – поддакивать, в ненужных – невпопад хихикать, восторженно крякать или озадаченно ухать, как филин на ветке – да неважно ему, в общем-то. В идеале такие люди вообще ждут от тебя, что ты сейчас же бросишься записывать их слова, запоминать, заучивать, а затем отливать в бронзе и выбивать на мраморе.

От таких глубоких и пространных философских рассуждений меня, как правило, тянуло либо в сон, либо выпить. Но спать сейчас, на голодный желудок, не хотелось. Соответственно – хорошо бы надраться. Да и пятница располагала. Перед глазами настолько явственно нарисовался образ датского светлого, двойной фильтрации, с легкой ноткой цедры, в запотевшем прохладном бокале, да в такую жару, что я почти физически ощутил в своей глотке вкус глотка этой прелести. Я судорожно облизнулся, отгоняя от себя соблазнительные миражи отдыха. Пока еще не время. Тут-то мы как раз и добрались до вожделенных бургеров.

С тех пор, как от тебя в слезах ушла Си, ты перестал есть нормальную, человеческую, домашнюю еду. Ни тебе супов, ни горячего, ни фруктов и салатов, ни даже твоих любимых макарон с тушеной печенью. Пельмени, полуфабрикаты, вареники, вечная лапша быстрого приготовления, выпечка из супермаркета по вечерней уцененной скидке, готовая пицца – только разогрей в микроволновке – и готово. И, конечно же, много фастфуда.

Таков будет у тебя и сегодня обед. Живи быстро – умри молодым.

***

Я стоял на самом верху, на открытом парапете второго этажа торгово-развлекательного базара, возле шуршащих своими лентами эскалаторов, и смотрел на весь этот кипучий муравейник, а он смотрел на меня. Кажется, мы не очень-то друг другу нравились. Так бывает. Это у меня также и с водкой, например.

Я не люблю водку, да и она в ответ не очень-то любит меня.

Я не люблю людей, да и они в ответ не очень-то любят меня.

Я не люблю понедельники, да и они в ответ не очень-то любят меня. Если я когда-нибудь буду выбирать день, чтобы выпилиться – это наверняка будет один из этих гребанных понедельников.

Но сегодня ведь пятница?

Что же ты тогда так невесел, братец?

Мимо меня, мимо-мимо, сквозь, не задевая и не трогая – передвигалась, перемешивалась, бурлила и гудела жизнь. Жизнь во всем её многообразии и великолепии. Светил и мигал свет от многочисленных витрин, неоновых лент и светодиодных ламп, от светильников, экранов смартфонов и от счастливо улыбающихся влюбленных парочек. Играла музыка, стрекотала реклама, бубнил очередной диктор на саммите, переливами шума накатывали на меня волны и отголоски людских разговоров, окриков, смеха.

Люди шли в Ашан, в Ситилинк и в Леруа, люди толпились возле ровных шеренг касс, а затем выныривали обратно с полными корзинками, тележками, пакетами и коробками. Люди зарабатывали и тратили – бок о бок одно с другим, люди продавали и покупали, люди молчали и болтали обо всем на свете, люди ссорились, ругались, мирились, целовались, смеялись. Кто-то со скучающим видом сидел на редких скамейках у стен, уткнувшись в смартфоны и демонстративно натянув наушники, отгородившись от всех. Было много детей, много подростков шумными стайками и бандами, много приехавших сюда целыми семействами и кланами. Было много одиночек и всяческого рода городских сумасшедших, попрошаек, воришек, бандитов, проституток. Наверняка, если поискать, были тут и несколько каких-нибудь поэтов, пара художников, куча музыкантов и даже, может быть, один знаменитый, но пока совсем непризнанный и гонимый, несчастный философ и знатный мизантроп.

Я вздохнул и оперся локтями на парапет. Повернув голову налево, отыскал глазами Ти. Он усиленно трудился на саммите, и, надо сказать, свой кулуарный гонорар отрабатывал по полной. Как только мы отобедали и, наскоро вытирая руки бесплатными влажными салфетками из одноразовых упаковок, так похожих на презервативные, добрались до площадок проведения саммита, Ти будто подменили. От расшатанного и слегка расслабленного, с ленцой и болтовней ни о чем, верзилы, не осталось и следа. Он весь как-то подобрался, как гепард в прериях, почуявший добычу, посерьезнел, погрузился в себя, что-то там сделал, щелкнул тумблерами – и вынырнул обратно уже другим человеком. Профессионалом.

Р-раз – и он уже что-то живо обсуждает с незнакомой мне дамой важного вида, одетой в черную строгую юбку-карандаш, блузку-карандаш, прическу-карандаш, ну и в руке у неё, понятное дело, – он самый, карандаш.

Два – и в руках у него уже оказались сценарий, тайминг, схемы звука и света, меню кейтеринга, протокол, регламент круглых столов, повестка заседаний, и еще бог знает что. Он, совершенно не стесняясь, тыкал во все эти листы бумаги пальцем и вносил туда правки, помарки и дополнения отнятым у строгой женщины карандашом. Затем кому-то давал распоряжения принести еще стульев, достать из-под земли этого олуха-оформителя и немедленно, немедленно, немедленно организовать на вэлком-зону работающий микрофон и двух длинноногих хостес, обеих – строго брюнеток, и чтобы у одной в руках был серебристый поднос, а у другой, зачем-то, – хлопушка с разноцветным конфетти.

Три – и он уже стоит у микшерского пульта за столом, опутанным проводами, какими-то антеннами и изолентой строго синего цвета. Он окружен со всех сторон бородачами в черных футболках и тяжелых ботинках, тыкает рукой в верхний уровень массивных аудиоколонок и прожекторов, подвешенных на металлическом хребте над сценой. С уверенностью в голосе, перемежая каждое слово коротким рубленным матом, спорит с самым грузным на вид бородачом в очках с толстенными стеклами, увлеченно втолковывая ему прямо в ухо что-то типа того: «Сам же видишь, мидл-бас через эти хайеры вообще не потянет, так вы и протяните их, ёп, мини-джэками напрямую через микшер, а с этих пищалок частоту убери на низ, на х..й вам эти убитые моноблоки, давай растащим звук по всем линиям, так и микро не будет забивать помехами!»

Ну и всё в таком вот роде.

Я немного полюбовался его работой, потупил, а потом вспомнил, что нахожусь на работе, да к тому же еще и сам тоже – протокольщик. Через запасный выход двинул на улицу, закурил. С сигаретой в зубах заставил себя всё-таки отзвониться Большому Бо, отчитался по нашей встрече с Ти и его успешной работе, терпеливо выслушал начальничье, оконечнонедельное, раздраженное от всего на свете ворчание, с грехом пополам согласовал свои дальнейшие инструкции действий и телодвижений, положил трубку.

Вернулся обратно, поработал.

Подошел к кучке знакомых «наших» журналистов и прочих пресс-секретарей, привычно отирающихся возле столов с халявным кофе из пластиковых стаканчиков, вприкуску с крекерами Lifely и понторезными маленькими шоколадками Rioba. Прикинул вместе с ними, где будет лучше разместить пресс-центр, а где – пресс-воли пресс-подход. Послушал свежие смешные байки о наших министершах и о прочих чинушах. Выслушал их вечно возмущенные сетования о всё новых и новых бредовых идеях начальников, этих несомненных гениев от мира медиаполитики. Теперь вот двигаем СМИ в соцсети, соцсети двигаем в некие «открытые смарт-приёмные», повальную цифровизацию интегрируем с прогрессивной диджитализацией, эдворды – юзаем, ноунеймов – чекаем, KPI, конечно же, оцениваем. Ладно хоть начали постепенно отходить от того, как поначалу и лайки подсчитывали, и многостраничные еженедельные отчеты по ним предоставляли, и «медиапланы по привлечению новых фолловеров и ретвитов» разрабатывали.

Чем бы дитя не тешилось, как говорится…

Наскучило мне с ними, ушел проветриться на зону ресепшена и чудным образом попал, поучаствовал, и даже действительно пару раз помог в сложно выстроенных церемониях встреч – сначала делегации вьетнамцев, неведомо как занесенных в наши края и на этот саммит конкретно. А затем и мэра со свитой. С его прибытием журналисты сразу начали тыкать во все стороны своими камерами, штативами и диктофонами, министры судорожно забегали, кейтеринг загремел тарелками, Ти, стояв стороне, спокойно и очень сосредоточенно заматерился, а музыканты в лаунже вздохнули, как-то напряглись, собрались и вдруг залабали какую-то совсем уж несусветную оглушительную чушь.

Мэр неспешно покружил по разным площадкам саммита, пожал около сотни рук, похлопал по нескольким десяткам плеч, приобнял исключительно приветственно пару-тройку талий. Затем пофоткался с улыбающимися и кивающими каждые две секунды вьетнамцами, подхватил их главного гука под ручку и поднялся с ним на сцену. Там сольно зарядил десятиминутную бойкую речь о целях и задачах, о планах и перспективах, о направлениях развития, поблагодарил всех и каждого за то, что мы у него самые лучшие, только сиротки совсем без него и юродивые слегка, и отбыл себе благополучно восвояси, забрав с собой куда-то всех вьетнамцев и даже, кажется, парочку случайно затесавшихся в эту развеселую компанию монголов и киргизов.

Мэр уехал, саммит подходил к концу, круглые столы плавно закруглялись, ну и я работать перестал. Пяятница, хватит. Стоял в стороне, наверху, у экскаваторов, опираясь на парапет, и смотрел вниз, задумавшись. Ждал Ти, чтобы с уже прибывшим к нам Ленивым Ло отвезти его в гостиницу, ждал конца этого дня, и этой, еще одной, больной на всю голову, недельки.

Сколько их там впереди еще будет нарисовано мне?

***

В моей пещере есть старый платяной шкаф, а в нём – моя старая спортивная сумка. В сумке – картонная коробка из-под кроссовок, а в ней – моя небольшая коллекция. Яркий ворох разноцветных бантиков из лоскутов атласной ткани. Бантики, сорванные мною с трусиков Си. Не так уж и много, но зато все разные. Я на ощупь по каждому бантику могу определить, какие это были трусики, и вспомнить каждую из ночей, которые мы с ней провели вместе, и она была одета только в них, и мы любили друг друга – близко или чуть на расстоянии.

Нам было хорошо вместе – за долгими разговорами, ласками, просмотром сериалов и мультфильмов, с шаурмой и курицей из KFC, когда бывали деньжата, или с дешевыми сосисками из «Победы», когда (часто) с деньгами было туговато. В соцсетях, на eBay или Aliexpress, листая и выбирая всякую чепуху, которую мы никогда не купим. Мечтая о совместных путешествиях, читая заметки о дальних странах и засматриваясь обзорами разных курортов на Youtube. Планируя переезды в другие города – столицы, миры и планеты. Нам было хорошо, где нас нет, и нам было хорошо, где мы были – лишь бы вдвоем. Весь мир был её именем на моих губах, а больше ничего не было.

По утрам мы не хотели вставать и очень часто не делали этого, просыпая всё на свете, прогуливая учебу, не являясь на первые, ранние пары. Мы так не хотели отрываться друг от друга и вываливаться в мир за пределами нашей пещеры – он был нам чужд и чужой, если в нем не было наших рук, сплетенных вместе. Полунищие студенты, наивные дети, не боящиеся ни ада, ни рая, ни черта на этом свете – мы еще не умели тогда бояться. Весь мир был у наших ног.

И, как это часто бывает, мы тогда не умели еще беречь и ценить этот дар, этот самый хрупкий хрустальный шар, данный нам небом. Играя им, играя самым дорогим, мы разбили всё, и всё закончилось.

С того дня, как от тебя в слезах ушла Си, поменялось многое, хоть ты и виду не подаешь – ни себе, ни, тем более, окружающим. Ты стал более равнодушным и циничным снаружи, и еще более закрытым, опасающимся душевных ран, изнутри. Такие противоречия наводят тот еще фейерверк в твоей бедной голове. И по утрам, двигая на работу, ты буквально физически чувствуешь, как плавно съезжает твоя кукуха, и мир вокруг задергивается пеленой меланхолии и отчаяния.

Но здесь не принято ходить к психологам. 

***

С тех пор как из этой пещеры в слезах уехала Си, здесь во множестве поселились пустые бутылки, пустые мысли и пустые вечера. Я равнодушно посмотрел через пыльное окно на пыльный город, зевнул и отошел к кровати. Наша комнатная фиалка на подоконнике засохла и, кажется, сдохла, зараза такая. Мумия.

Все оставленные и позабытые ею вещи я еще неделю назад бережно собрал и сложил на старый прикроватный пуфик. В былые времена он служил нам и местом отдыха, и гардеробом, и местом перекусов, и, даже, как-то раз, местом секса. Я поднял с его вельветовой поверхности её пижамные шортики, удивленно и беспомощно повертел их в руках и положил обратно.

Затем выпрямился и рывком, одним движением, выдрал из сердца хищно загнутую и завитую сверлом толстую иглу. Внимательно осмотрел её, потрогал пальцем тупой, с заусеницами, наконечник, прикоснулся к окровавленным воспаленным краям раны, из которой игла была извлечена. Поцокал языком, а затем бережно, аккуратно, вдумчиво ввернул иглу обратно в сердце. До самого края.

Надо сходить в душ. Надо поесть, а затем устало выпить перед равнодушно мерцающим экраном телевизора две свои законные банки пятничного пива. Надо ложиться спать.

Интерлюдия раз

И спал я, и снился мне сон. Комната, в которой я живу, а в комнате я один. За окнами – мир или серая пустота, не видно, потому что шторы на окнах. Лампочка горит, свисает на проводе с потолка, смотрит на меня. Я один здесь.

И звонок в дверь. Надо идти, открывать. Пришли. Подхожу к двери, а всё вокруг скручивается и визжит шипяще-звенящим пронзительным шепотом – «Не открывай!». Но дверной звонок заглушает шепоты, и тревожно становится, будто в темную холодную воду опускают. Можно посмотреть в глазок, что там, кто там.

Через глазок весь мир – круглый, как будто глупый. Подъездную клетку видно, дверь соседскую напротив видно, обитую потрескавшимся коричневым дерматином. Нет никого. Но как же нет никого? Вот же, пёс стоит, он и до этого здесь был, прямо у моей двери. Почему-то я его не видел. Не просто пёс, теперь видно – это же Черный Пёс. Морда длинная, и уши черные, и глаза черные. Ростом странный, голова Пса – на уровне глазка прям, высоченный. Лапы длинные. Или стоит на задних лапах. Или Пёс такой, как человек совсем, только вместо головы человечьей – Пёсья. Не человек. Не животное. С той стороны пришло, не отсюда. Стоит, молчит, смотрит на меня. Знает, что я его вижу, и смотрит на меня. Быстро отдернул голову от глазка, поздно – он видел меня, но всё равно отпрянул от двери. Это же Смерть пришла.

Отвернулся – и обратно в комнату, по коридору. А с потолка – вдруг рыбы начали падать, прямо на пол. Сначала мало, по одной, а потом уже как дождь пошел, только не вода, а рыбы падают. Крупные, в два локтя, с блестящей чешуей. Дохлые. Много их, падают и падают.

Весь пол быстро завалило дохлой рыбой, тяжело по ней идти, скользко, путаются тела под ступнями. А за спиной, за дверью, рядом, затылком чувствую, – Черный Пёс стоит, смотрит, видит меня, ждёт. Если захочет – пройдет через дверь, и засовы ему не помеха, зайдет и двинется ко мне. Холодный липкий страх захлестнул дыхание. Безысходность.

И время загустело вокруг, как кисель, медленное стало, тягучее, размазалось и застывать начало – не двинешься, только если очень медленно. Странно, что совсем не воняет дохлой рыбой – запахов совсем нет. И ничего нет. Всё золотистое…

***

После дурного и тревожного, неправильного сна я проснулся весь в поту, с тяжелым дыханием. Резко сел на кровати, в темноте, ногой зацепил и с шумом снес с пола пустые алюминиевые банки из-под пива. Пошел на кухню закурить, пока дымил – проснулся окончательно. Си ни за что не разрешила бы мне курить на кухне и разбрасывать по полу пивные банки. Но её здесь больше не было. Или всё еще была?

Когда после длительных отношений ты остаешься один – ты обретаешь невиданную и ошеломляющую тебя свободу. Пей, кури, трахай. Не ночуй дома сколько хочешь и где хочешь. Ночуй дома с кем угодно. Кидай носки на люстру. Играй в компьютерные игры хоть все выходные подряд. Смотри по три серии подряд свои, мужские, дикие сериалы. Врубай порнушку со звуком. Уйди в запой на три дня. Гоняй свой непонятный музон на полную громкость, хоть сутками напролет. Ни с кем не надо советоваться. Не у кого просить разрешения и прощения. Никто на тебя не обидится и не надуется на весь вечер и ночь не пойми из-за чего. Не с кем ругаться. Не услышишь теперь, что вам надо сесть и спокойно поговорить. Не ходи больше по больницам, врачам, стоматологам, не проводи волшебные часы выходных в отделе женской обуви, и даже наносить регулярные нудные и натянутые визиты вежливости её родителям больше не надо. Ты теперь свободен. Ты теперь один. Оторвись теперь на всю катушку. Наверстай упущенное.

Что же ты тогда так невесел, братец?

Я докурил, попил невкусной шипящей воды прямо из-под крана кухонной мойки, и хотел уже снова возвращаться в кровать. По привычке так и ложился, и спал – лишь на одной половине нашего все время разложенного дивана.На той его половине, что ближе к выходу, не раскидывая ноги и руки, чтобы не задеть её, не потревожить ненароком её сон, не придавить ей больно эти вечные вездесущие волосы на подушке. Волос уже не было – а я всё еще так боялся их придавить.

Дойти до комнаты не успел – резко затявкал телефон, замигал требовательно, завибрировал беспокойно, и это в половине второго ночи-то. Звонил Ти. Этого отчаянного персонажа прямо в лобби гостиницы перехватили какие-то ушлые типы, предложив снять комнатенку в богом забытой общажке, но, зато, конечно же, «квартирного типа». А, главное, по привлекательной цене – почти втрое меньше заявленной за сутки в отеле. На его объяснения, что он, видите ли, официально командированный, и поэтому обязан официально заселиться в официальную гостиницу, чтобы получить все нужные печати и подписи на бланки командировки и подтвердить таким образом свои затраты, типы лишь насмешливо хмыкнули, сообщили ему, что всё схвачено, и в две минуты все эти печати и подписи ловко намутили. Таким образом, Ти сэкономил приличную сумму денег, но при этом комната в общаге ожидаемо оказалась до невозможности паршивой. Из развлечений в ней предлагалась лишь монотонная беседа в форме монолога с двумя тараканами, вусмерть накуренными своей любимой дустовой отравой. Ти резонно заскучал и пошел на улицу, проветриться и заодно немного облегчить свои карманы, поменяв случайно образовавшуюся лишнюю наличность на нелишние скромные радости нашего ночного Города.

Он звал меня к нему немедленно присоединяться, ведь пьянствовать в одиночку – удел горьких алкоголиков и совсем уж утонченных личностей. Этот хитрец умело и ловко применял при этом базовые методы НЛП, давя сразу на три заманчивых предложения – такси он мне вызовет, выпивкой угостит, а взять и отказать вообще недопустимо – хотя бы из соображений безопасности. Ведь в этом Городе он никого не знает. Одному в такой ситуации, ночью, в чужой и незнакомой местности лучше, конечно, не надираться, и отказать обратившемуся за помощью, нуждающемуся, уповающему – было бы форменным свинством.

Я вздохнул, невольно восхищаясь такой завидной непосредственностью и лёгкостью, с какой некоторые люди умеют относиться к этой чертовой жизни, продиктовал ему, беззаботно что-то уже дальше гогочущему в трубку, свой адрес для такси, и начал собираться.

Не каждая пятница, как и не каждая женщина, согласится вот так просто выпустить тебя из своих цепких рук, даже если ты уже сделал вроде бы успешную попытку улизнуть от неё.

Не отпустила и эта…

***

И была ночь пятницы. Было пьяно, шумно, цветасто, как в цыганском таборе. Шлюх было больше, чем китайцев. Этот бар был настоящим адовым местечком. Но, впрочем, этой ночью и в этом мире места лучше было уже не придумать. В нашем провинциальном городке в наше дивное время любые подобные заведения – мрачный мрак.

Раньше, конечно, тоже была лютая жесть, но она была совсем иного рода, и в ней всё-таки были, стоит признать, свой стиль и своя, передаваемая, атмосфера. Кучин и Шатунов надрываются, вперемешку, из хриплых колонок музыкального центра, выкрученных на полную. Адики и кожанки, гондонки на затылках, печатки на пальцах, темно-фиолетовые и пестро черно-белые рубашки с длинными отложными воротниками, «вострые» туфли. Смурые взгляды исподлобья, плевки под ноги, громко матерящиеся девахи, «дым сигаре-е-ет с ментолом», невнятные рамсы по пьяни, массовые драки на крыльце, ментовские бобики, дешевое пойло рекой, вот это вот всё. Я не ностальгирую, боже упаси, но разве сейчас, меняясь, стало много лучше?

Теперь каждый второй бар и прочее уподобляющееся ему заведение в Городе – это безвкусная и беззубая попытка передрать увиденные кем-то где-то интерьеры общепита Первопрестольной. Все пытаются быть такими разными, и при этом все такие уныло одинаковые. Гольный, доведенный до абсурдного абсолюта лофт на лофте и лофтом погоняет. Все эти хреновы металлические бочки-канистры вместо всего, чего только можно – вместо барной стойки, вместо столов, вместо стульев, вместо унитаза. Все эти здоровенные лампочки без абажуров, свисающие с потолка на проводах, будто висельники. Все эти орнаменты голой кирпичной кладки, впихиваемые повсюду, к месту и без. Обилие хрома и бездушных зеркальных поверхностей. Музон унылый – преимущественно пресный синт, мяукающий чил, медидативный транс или бренькающий олдскульный американский рок. Щепотки безвкусного китча – какие-то картинки в рамочках на стенах, резные деревянные рамы, диковинные туалетные комнаты. Закуску подают на каких-то небывалых тарелках, на дощечках, на крафтовой бумажечке, того и гляди, скоро начнут просто вываливать тебе еду на стол. Зато каждая вилочка и сраная ложечка обязательно при этом будут упакованы в отдельный кожаный саквояжик и обернуты в салфеточку, ведь это так важно и так «дорого-бохато» для местной клиентуры. Ценники везде, конечно, под стать этим роскошным ложечкам – конские. Поэтому и посетители, все как один, кроме совсем уж счастливчиков, которым уже на всё по фиг, так как они пережрали паленой текилы вперемешку с энергетиками, все косят под элитную элитку, томную богему, развязную золотую молодежь, изящных тусовщиков, бывалых завсегдатаев ресторанов, снобов и ценителей звезд Мишлен.

Я не любитель подобных мест. По мне – так лучше нажраться с добрыми корешами по старинке у подъездной лавочки, хотя и это, конечно, моветон и людям спать мешаешь. Но эти рассадники небрежных владельцев айфонов позапрошлых моделей, любителей поселфиться и блевотно, с важным видом, тянуть по часу микроскопическими глотками маленький бокал давным-давно выдохшегося крафтового пива с карамельно-сливово-имбирным вкусом по цене в три сотни за 0,3 литра – неет, это точно не по мне, и никогда моим не будет.

Но я же сейчас здесь?

Это потому что я уже преизрядно пьяненькый, и при этом продолжаю нагружать себя всё больше, зачем-то мешая пиво с водкой по бессмертным заветам старого дядюшки Ёрша.

Тут и Ти меня подзуживает со своими любимыми философскими сентенциями, глубокомысленно так, под руку с бокалом:

 – Запомни, мой юный захмелевший друг! Все твои радости не будут столь прекрасны, как они же, произошедшие впервые – все, кроме алкоголя. 

Ну охр…ть…

С каждым новым глотком я становлюсь всё более спокойным и умиротворённым. Мы вроде недавно пришли сюда, а мне уже всё нравится. И девочки тут ничего такие, красивые, правда – редкие, и все, конечно, по компашкам. И бармен совсем не такой уж и бородатый пидор, каким он показался мне вначале. А Ти вообще, оказывается, норм. Сейчас вот еще зарядим по шоту-другому, говорит он мне, а затем двинем в сауну. Посреди лета – да в сауну, ну-ну. Он точно напрочь отбитый.

Выпьем еще, нам и тут пока неплохо. Здесь совсем не ярмарка тщеславия, как может показаться на первый взгляд. Нет, это – банальный супермаркет фальши с красными ценниками и просрочкой фасованной радости на полках.

А каково было бы моё идеальное место для подобного отдыха?

Интерлюдия два

И спал я, и снился мне сон. Средневековая таверна. Да, именно так. С закопченным медным очагом в углу и вертелом на жарких углях. Сложенная из крепких бревен, с высокой скатной крышей, может быть даже – с соломенной. Просторная, но при этом, за счет слабого освещения, множества столов, утвари, посетителей – очень уютная. Уютная – это прям определяющее, это в основе. Пусть за подслеповатыми оконцами с мутными цветастыми стеклами – воет метель, или хлещет ручьями постылый осенний ливень. А в моей таверне – тепло, сытно, пьяно, покойно. Усталые путники, одиночки и компании, местные подгулявшие цеховые трудяги, несколько засидевшихся деревенских с дневной ярмарки. Споро снуют с подносами и посудой пара хорошеньких улыбчивых девиц, одаривая неожиданно крепким и соленым словцом зарывающихся нахалов, пытающихся ущипнуть их за что помягче. Столы заставлены тарелками и крынками, кувшинами и кружками.  За широкой стойкой суетится толстый хозяин-трактирщик, раздает распоряжения кухонным работникам, беззлобно прикрикивает на поварят, готовящих, судя по запаху, знатное жаркое из цельного поросенка в сливах в тесной кухне позади основного зала. Все знают – если обратиться к трактирщику с беседой, да сунуть ему в нужный момент одну-другую монету – он охотно поделится с вами свежей порцией сплетен и информацией о здешних порядках и обитателях.

Ближе к середине таверны за большим круглым столом шумит компания гномов-краснолюдов. Хватают ручищами в массивных кожаных наручах здоровенные кружки, плескают на пол и на стол пеной от темного эля. Аппетитно и смачно поедают из общей тарелины размером с добрую ладью, стоящей посреди стола, квашенную капусту. Хохочут и галдят наперебой, громко стучат об доски столешницы пятками кружек, а об доски крепкого пола, присыпанного опилками – пятками своих окованных железом башмаков. Среди них сидит один высокий, худощавый, с прямой спиной и рукоятью меча за плечом, беловолосый. Белый Волк заглянул к нам сегодня на огонек!

В углу, подальше от света очага, за маленьким столом устроились четыре низенькие фигуры в капюшонах – едят, попивают, шушукаются еле слышно о чем-то своем. А из самого темного угла таверны, вольно развалившись на плетеном стуле со спинкой, за наивными хоббитцами уже давно и очень пристально наблюдает высокий следопыт в сером дорожном плаще, вытянув устало ноги в заляпанных свежей грязью сапогах с высокими ботфортами. Приветствую тебя, Арагорн, сын Араторна! Помахал бы тебе рукой, но, вижу, ты сегодня здесь инкогнито. Жаль Гэндальфа не видно – он всегда душа любой компании в подобных вечерних посиделках.

В другом углу, за круглым маленьким столиком – сидят двое, одетые как-то слишком уж нелепо даже для этих вольных мест. Тусклый, моргающий подгорающим фитилем фонарь, закрепленный на столбе прямо над их головами, нечетко и тенями освещает небывалый балахон того, что повыше ростом. Он, кажется, слегка задремал, утомленный, слегка тревожно всхлипывая во сне, прямо за столом, уперев в него худые локти. А тот, что пониже, вполне себе бодрствует- безмятежно и спокойно поедает самую обычную, жареную на решетке, рыбу с таким видом, будто впервые пробует невиданный заморский деликатес. При этом он успевает с явным любопытством осматривать посетителей и обстановку зала живыми озорными глазами. В полутьме этого почти не видно, но под их столом еле уместился внушительных размеров сундучище. И, конечно, всего лишь кажется, что сундук этот будто живой, слегка шевелится и пощелкивает крышкой, будто пёс, ждущий команды или угощения от подкрепляющегося рыбиной хозяина. Двацветок, Ринсвинд, ба, как же далеко вас занесло на этот раз от самого Края Мира – прямо в наши обетованные земли!

Хорошо мне в такой таверне. Тепло, сытно, хмельно, весело и, одновременно, – очень спокойно. Здесь все свои.

***

Будто бы задремал даже на пару минут за неудобной барной стойкой. От приятных расслабленных полумыслей-полумечтаний меня бесцеремонно вытряхнула рука Ти, хлопнувшего меня по моему плечу. Не люблю, когда так делают. Но вряд ли это его сильно волнует.

Гремела музыка. Что-то новомодное, как сейчас любит молодежь – не очень внятное и понятное, но на своем стиле. То ли просто дурачатся, то ли слишком умные, то ли наркоманы какие-то. Хорошо хоть, не про пчёл, и то ладно.

Нам далеко-далеко

До перемен

Нам далеко-далеко

До лучших измен

Это не из-за тебя

Это не из-за тебя

Я просто ухожу в отрыв

Когда наступит закат

Малиновый свет упал на окна

Танцует во тьме пара влюблённых

Малиновый свет

Малиновый свет

Малиновый свет искал нас долго.

Впрочем, гипнотический ритм был очень даже приятным, а тягучие, обволакивающие сознание слова-рефрены органично в него вписывались, не перегружая мозг лишними смыслами – здесь это было во все ни к чему. Песня, видимо нравилась девочкам, и они со всех сторон стайками потянулись на танцпол, освещенный фиолетовыми диодными лентами и мигающими разноцветными плитками пола – киберпанк какой-то, да и только.

Для этого-то Ти меня и хлопнул по плечу, решительно отвлекая от медитативных волхований над бокалом светлого нефильтрованного. Как он и показал сразу жестами – ты только посмотри, какие красавицы, да как они двигаются.

Я посмотрел. Тут-то я и увидел её. Пчела…

Её звали Ли, и я знал её. Она работала у нас в конторе, еще до того как туда взяли меня. Отдел общественных коммуникаций, журналюги и пресс-секретари, короче, если без наших бюрократических косноязыких заворотов. Она была филолог по образованию, мне как-то раз попадалась на глаза скан-копия её диплома, когда мы прошлой осенью отправляли делегацию на слет каких-то придурков типа «Энергия синергии бессмысленных смыслов форум семинар конференция 2.0»

Не люблю я этих филологов и прочую пишущую братию. Сплошь неумехи, слишком чувствительные для рутинной работы, зато вечно с задранным самомнением и неимоверными амбициями. Парни – так вообще все странные типы или придурошные педики, через одного, сколько я их ни встречал. Как еще в такую область может занести мужской пол – других объяснений у меня нет. В жизни не встречал (а мне уже 25 лет, напомню, и я кое-что повидал) ни одного адекватного и толкового филолога или, как их там, филологиню.

Поэтому, наверное, и на Ли никогда особо не обращал внимания. Да и типаж был не совсем мой – пожалуй, слишком шумновата поведением и слишком широковатые бедра. Хотя сейчас это очень модно и ценится парнями. Выдающаяся попа – выдающиеся достижения, привет, Кардашьян!

Ли, как и многие до и после неё, уволилась из конторы приблизительно полгода назад, подалась куда-то в коммерцию. Слышал, сейчас она работает маркетологом, что ли, в какой-то компании по производству высококачественного прокисшего говна медведей, очень нужного всем-всем-всем.

Многим хорошо там, где их нет, а мне сегодня хорошо там, где наливают.

Но, однако ж, что она выделывает сейчас в танце этими своими бедрами, и не только ими…О её святые Кирилл и Мефодий, вы бы видели сейчас вашу дщерь! Красивая кошка. Такую вряд ли я забуду.

***

Ти оставил меня, отправив напрямик к ней, чуть ли не за плечи подтолкнул. При этом, конечно, он не удержался, чтобы с важным менторским видом не изречь снова своё, замысловатое, но на этот раз достаточно короткое:

– Сегодня ночью ни о чем не думай и просто отдыхай. Ты это заслужил. И не парься – ты всё равно не поймёшь значимость любого момента в жизни, пока он не станет воспоминанием.

Как же это здорово – быть самоуверенным и развязным.

Жаль, что я не такой. Но пьяному и маскарад не в тягость. Я протянул свою руку к ней – без слов прося и требуя вложить её ладонь в свою. Сжал покрепче, начал подчёркнуто внимательно рассматривать. Аккуратный маникюр. На безымянном пальце уже успела чуть надломить ноготь. А на указательном – слегка зацарапать лак. Белеет галочка тоненького шрама между большим и указательным пальцами. Кожа слегка суховатая по прикосновениям и чуть теплее, чем принято в подобных случаях. Но всё равно – приятная и приятно. На запястье – часики с черным ремешком, циферблат усеян какими-то маленькими глупенькими самоцветками.

Чуть ниже часов и ближе ко мне – браслетик, какие они носят зачем-то, то ли волосы, если что, в хвост закрепить, то ли просто форсят, модно – такой, знаете ли, как будто от провода телефонного, спиралью завивается. О, вот это уже интересно. Добрался до него, подсунул пальцы под завитки спирали, чуть потянул – да и начал снимать. Отдай мне, значит. Это игра такая, флирт. Забери у неё какую-нибудь безделушку. Их, женскую, штучку. Заберешь – будет тебе талисман. В нём будет частичка её самой. Они на такое чутко реагируют, хоть и прикидываются иногда непонятливыми дурочками – ерунда, всё они понимают. Тут важно тоже дурачком немножко прикинуться – только вовремя и в меру. Типа, просто шутка такая – отдай браслетик. А глаза и без слов всё скажут и расскажут, даже смотреть в них друг другу не надо. Всё и так понятно. Ну, а нет- так нет. Будет у тебя тогда просто браслетик. Тоже дело.

***

Вы когда-нибудь занимались сексом лишь рука с рукой, ладонь с ладонью, очень нежно, страстно, бесконечно, целомудренно, развратно, каждый палец – с пальцем, кожа к коже, на расстоянии и нераздельно, едва касаясь и до исступления, сталкиваясь и тая? И при этом знали, оба, прекрасно знали – большего вам никогда не будет дано в этом мире? Больше – нельзя?

В моём сердце так и кровит ржавая игла, разъедая изнутри, убивая всё на своем пути, делая меня мертвецки спокойным, призрачно безразличным, могильно холодным беззаботным весельчаком с озорными глазами живого трупа.

И, насколько я знал, она вроде была замужем, когда работала у нас. Но кого сегодня этим удивишь?

***

Комната была захламленной и пустой одновременно. Так не бывает? Еще и не так бывает, когда тебе нет до этого дела. Посреди комнаты небрежно лежал широкий и с виду совсем новенький надувной матрас синего цвета, а на нём небрежно лежали мы, тоже немного синие. Не, я – прилично прям, она – вроде совсем немного. Лежали как пришлось – буквой Т, я уютно устроил свою буйную голову у её живота, почти положившись на неё, а она чуть рассеянно гладила мою голову и трепала мои отросшие запущенные волосы своими пальчиками – и это было прекрасно. Приятнее, чем десять сексов. Черт возьми, кажется, это было даже не менее приятно, чем первый глоток пива из второго бокала перед футбольным матчем в прекрасный пятничный вечер после тяжелой трудовой недели. В общем – мне было очень хорошо здесь и сейчас, с ней, да и она вроде не жаловалась.

Мы лежали и говорили не о любви, а о чём угодно. Хотя и о ней – говорили, чего уж тут. Я много болтал, она задумчиво слушала. Потом – наоборот. Нежно было и понятно – аж воздух звенел.

За окном взрывался радужными и иссиня черно-белыми брызгами весь этот серый мир. Там строили, разрушали, возводили, развивали, относились ответственно, критиковали и ставили резолюции. Люди работали, спали, ели, и выходили на митинги, и было много провокаций, необыкновенно много лжи и лицемерия. Старые правители строили новые страны. Молодежь плевалась на стариков, и те отвечали им тем же. Откуда-то наносило тревожным горько-кислым запахом войны, и стало необычайно много патриотов, убийц, пацифистов, общественников, экспертов, оппозиционеров, лидеров, мух и рэперов. Много воровали – всё и у всех.Еще больше врали. Было тщеславно и тщетно. Весело было и скучно. И весь этот бред выстраивался красивыми, ровными колоннами – загляденье – и очень дружно, слаженно, под какой-то бравурный марш, дружно маршировал в рассвет и заодно – прямиком на х.й.

Подальше от нас, пожалуйста.

Интерлюдия три

И спал я, и снился мне сон. Меня почти не было, и мира вокруг было мало. А было крыльцо, деревянное, с высокими ступеньками и какими-то непонятными резными перилами. И я был на этом крыльце. Зима была – снежная, утренняя, искрящаяся морозом и солнцем. Хорошая такая зима, не городская грязная промозглая хмарь, а настоящая, деревенская, ясная и нужная. Укутайся получше, не забудь про вязаный свитер с высоким горлом и про теплые носки – и можно жить, чего не жить-то? Но мне не было холодно. Да и меня, вроде как, тоже особо не было – один лишь взгляд остался. Зато был перед крыльцом двор просторный, по краям – деревья. Забор какой-то, наполовину занесенный сугробами. Ни тропинок, ни людей – тишина. И тут из-за угла вышел он, хотя и не было за секунду до этого и угла-то никакого, а тут вдруг – возник угол. И появился он. Зимний Кот.

Точно, это был именно он. Рыжий, как сволочь. Глазища голубые, будто он тут не при чем и не виноват вовсе. Виду самого что ни на есть невозмутимого, преисполненного достоинства и непередаваемой кошачьей грации. Появился из-за угла, встал на мгновение, внимательно и неспешно осмотрел двор, деревья, крыльцо. Меня, как пустое место на этом крыльце, пропустил. Качнул усищами и двинулся всё-таки в мою сторону. По сугробам, лапы проваливаются, то ли идёт, то ли прыгает, то ли переливается рыжими боками по белой волнистой глади. Но фасон не теряет, важный двигается, уважаемый, как Владимир Владимирович.

Пара метров всего оставалась ему до чистого, чищенного крыльца. Но тут – ветрище налетел, и с ближайшего дощатого забора сдул наметенный за ночь сугроб. И прямо на Зимнего Кота этот снег и свалился, большей частью – на пушистую бедовую голову, да на морду. Тот аж зажмурился. Было бы лето – успел бы отпрыгнуть, а тут – сугробы, лапы завязли по самый подбородок. Зимаа, брат. Фыркнул чего-то недовольно на своем, на кошачьем и, мотая головой, в полтора прыжка добрался-таки до крыльца. Тут у меня и ноги появились, и руки даже. Кот трется, муркнул, голову и ухо чешет об меня. Хороший знак. Наклонился, почесываю его, бродягу снежного. На шерстке блестит звездочками подтаивающий снег, красиво. Морду прячет от меня, только топорщатся. Взял его на руки, домой занести. Зимой коту место в тепле, а место человека – рядом с теплым котом. Хорошо нам будет.

Кого взял? Нет Зимнего Кота, вместо него – сидит на руках черная птица, может быть, даже, – ворона. Небольшая, черная-черная, встрепанная вся, недовольная, перья во все стороны торчат. Голову вбок повернула и смотрит на меня пристально черным непроницаемым глазом-бусинкой, неподвижным, как и всё здесь вокруг. Только снег тихо падает, снежинки в воздухе кружатся. А ворона клюв открыла, да как каркнет на меня оглушительно: «Врёшь!». Крутанулось всё вокруг неё, один глаз-бусинка остался, да и тот пропал. И всё пропало.

Снова я, только теперь я – Зимний Кот. Рыжий, хорошо мне. В тепле сижу, в уютной вечерней комнате. Зима за окном, белая исступленная злая старуха, скребется метелью в окно, воет ветром. Но дальше в дом ей нет прохода, и тут она бессильна. Не видно её, но и так понятно, что она – там, а мы – здесь, и это хорошо.                        Только зимой бывает так спокойно и уютно в вечерней комнате, в тепле.

Ба, да я и не просто сижу, и не один здесь. Развалился на её коленях. Устроился, то ли клубочком, то ли еще как, но прям заправским котом, отдыхаем. Пальчики её, смешные, приятные, с короткими ноготками и с прохладной кожей – то погладят меня по голове, то за ухом почешут, муррр-чательно, замурчательно. Поднял глаза – а она на меня смотрит, глазища её – близко-близко ко мне, ласковые, внимательные, пытливые, чудные. Цвета непонятного, то ли серые, то ли карие, то ли зеленые, может и голубые. Не видно цвета, но видно, что за ним – бездонье, а в нём плещутся её мысли, как рыбки в пруду. То ли любит меня, то ли просто задумалась. Хорошо нам, сидим, молчим, я – Зимний Кот, а она – всё-всё понимает. Так бы и сидеть. Но это – счастье, а разве счастье может быть вечным? В этот раз не завертелось всё, но взяло и начало проваливаться вдруг, и потянуло вниз, в пропасть, в падение, быстрее-быстрее – нет ничего. Только вспомнишь, бывает, грустно. А потом снова забудешь.

Обрывки #2.

Похмелья не будет – если ты не будешь трезветь.

За пять секунд в человека не влюбишься,

но предчувствие любви может заронить в душу и пятисекундная встреча.

Джон Фаулз «Волхв»

Я проснулся и сразу понял, что она уже собирается. Насмотрятся этих своих мелодрам, и потом пытаются по красоте всё сделать, эмоционально, как там показывали. Впрочем, у парней тоже самое бывает – только с порнухой. У всех свои вожделенные мечты, а затем – свои обыденные глупые обломы.

Вот и она туда же. Я значит, буду тут спать, весь такой мужчина, оголив свой мужественный торс, а она проснется раньше меня, выскользнет из-под одеяла, соберется тихонько, да и ускользнет в утренний дивный и распрекрасный мир. Может, даже записку оставит – типа, спасибо за ночь, я твоя, но ты мне больше не пиши – так будет лучше для всех. И подпись: незнакомка для тебя и навсегда, вот это вот всё.

Только уже сразу несколько нестыковок намечалось во всей этой идиллии. Во-первых – по сценарию нам положено было в таком случае иметь интимную близость этой ночью. А её у нас не было, если я всё правильно помню. Хотя я неправильно выразился – интимная близость у нас была. Секса не было.

Нет, я хотел, и даже немного приставал. Но она всякий раз, мягко и терпеливо, словами и руками, отводила мои ладони и губы от своего тела. Так повторялось бесчисленное количество раз, в итоге мне это поднадоело, и я просто уснул.

Ну а вторая нестыковка – всё дело ведь происходило сейчас в её квартире. Куда она ускользнет и как оставит меня здесь? Нет, в наивных фильмах о любви и такое бывало – ключ мне оставит, завтрак на кухонном столе, всё такое. Записку, опять же. Но в реальной жизни я пока такое точно не встречал.

Значит – хватит делать вид, что я сплю. Да и запястье затекло, неудобно повернутое под жесткой подушкой. Или это не подушка вовсе, а наша одежда комом?

Я открыл один глаз и увидел её спину. Знатоки утверждают: в женщине главное – её обнаженная спина. Ножки – отлично. Грудь – здорово. Многим удаются животики. Ну и все там эти изгибы плеч, бедер, ягодиц и всё такое. Превосходно. Но превыше всего – ахх, именно эта спина, обнаженная, с тонкой стройной линией позвоночника, с подвижными очертаниями беззащитно острых лопаток под нежной кожей, с этими, прости нас  Бог, грешных, чудесными ямочками на пояснице.

Кстати, почему она голая, спрашивается, если мы так и не трахались этой ночью?

Она завела руки за спину и неуловимо ловким женским движением застегнула на себе лифчик. Натянутая плотная ткань образовала небольшие складки возле её шеи и подмышек. Тут уж только два варианта, и другого не дано: или этот лифчик её маловат. Или это она великовата для этого лифчика.

Не скажу, чтобы эта случайно увиденная мною деталь была как-то неприятна или отталкивала. Вовсе нет. Лифчик – это хорошо. Чудная деталь женского гардероба. Но хрупкое очарование женской спины было невозвратно утеряно.

***

Мы сидели на кухоньке размером чуть шире надувного матраса, оставшегося в её комнате, и чинно пили кофе. С каждым годом всяческие задаваки всё громче фыркают пренебрежительно, услышав это словосочетание – «растворимый кофе», а мне ничего, мне нравится. К тому же к кофе прилагалось вкусное печенье со слоем шоколада сверху. Я и предложенный бутерброд с удовольствием съел – батон, сыр, масло. Люблю завтракать бутербродами с кофе. Есть в этом что-то, что дает тебе надежду– ты еще не совсем пропал, ты не на самом дне, ты не конченый. Есть утро, есть кофе, есть бутерброды.

Кружки, из которых мы пили этот самый кофе, были явно куплены вместе, одним комплектом. Они были одинаковые, только разных цветов: мне досталась зеленая, а у неё в руках была оранжевая. Дизайн такой, современенький, с претензией на хай-тэк. Такие обычно выставлены в Фикспрайсах и Икее.

Они, эти кружки, меня немного настораживали. Такие покупают себе пары, счастливо влюбленные голубки, когда только начинают вить своё гнездышко, как раз в таких вот однушках. Но голубя этого или его следов я тут не замечал, равно как и каких-либо других примет парного проживания, пусть уже и законченного, судя по всему. Это ничего, что я так просто сижу и пью – из его кружки? Почему у неё нет даже кровати, зачем она так пристально на меня посматривает, о чем серьезном думает, судя по напряженным морщинкам на красивом лобике, и как мне теперь выбраться отсюда, а главное – когда?

Мы пили кофе и говорили о наших возможных и невозможных отношениях – зря, конечно. Я с самого начала этой беседы понимал, что ничегошеньки хорошего из этого не выйдет.

Не могут два человека противоположного пола вот так вот сесть с утра за один стол, напротив друг друга, и спокойно в диалоге всё разрешить. Тем более – если речь заходит про отношения. Словами тут обычно мало чем поможешь. Не такими нас создал Бог. А как же мозги поебать?

Тем временем веё голосе зазвучало даже больше металла и обиды, чем она сама этого хотела:

  – И что же нам теперь? Пожениться?

Пожениться, ага…

В мире есть мало вещей, которые я не люблю еще больше, чем общаться с людьми по телефону. Сползший носок в кроссовке; надевать зимой двое штанов; работающий телевизор во время секса; совещания по понедельникам; трезвых людей на пьянке; глупых громких женщин; когда нечем запить водку; делать вид, что тебе интересно слушать кого-то, и…и свадьбы.

Я ненавижу эти бл….ие свадьбы.

Там вечно негде удобно встать, вечно душно в этих пиджаках и рубашках, отовсюду пахнет косметикой и дурными манерами, музыка и люди фальшивят, смеяться не смешно, шампанское неприятно теплое, а шоколад пачкает пальцы и пристает липкими комками к зубам и языку.

О чем я ей немедленно и рассказал.

А она в ответ зажмурилась, как кошка на солнце, а затем, как кошка при луне, открыла свои зелено – карие глазища, уткнула их в меня и сосредоточено проговорила, будто заранее заучила:

– Сегодня мне приснился сон:

 …у вас была свадьба с вашей девушкой. Она была изящна и красива, но вы были грустны. Это всё происходило на сцене, гости были в зале. И я в том числе. В конце торжества я осталась одна и сидела в огромном зале. Я знала, что вы придёте. Не знаю почему, но я подарила три корзинки с разными ягодами. Мы просто молча сидели, вы кушали черную смородину. Вскоре пришла ваша жена. Я поздравила вас и ушла.

Вот откуда она это взяла? Вычитала, что ли, где-то. И на «вы», главное. Я ничего не сообразил, и поэтому просто молчал, глупо улыбаясь. Пристально и с умным видом смотрел на неё, будто что-то понимал. Ни черта я не понимал.

Но уже было ясно – пятница неминуемо закончилась. Началась суббота, закончится и она. Всё заканчивается. До еще одного пустого понедельника в запасе оставались еще одни пустые выходные. И провести их здесь я, кажется, пока не готов. Позже с этим разберемся. Чуть позже.

***

Пожалуй, я слишком уж поспешно скатился вниз по скошенным ступенькам невысокого подъездного крыльца, и неприятно громкий удар захлопнувшейся стальной подъездной двери возвестил всему миру о моём очередном фиаско.

Я замер на секунду, покрутил головой, осматривая заставленный машинами незнакомый мне двор незнакомого района, почесал затылок, недоумевая, почему я совершенно не помню, как, во сколько, и, главное, в каком состоянии попал сюда накануне. Затем бросил об этом думать, закурил и побрел куда глаза глядят, имея конечной точкой маршрута свою холостяцкую берлогу, а промежуточной – любой супермаркет или пивнушку-разливушку. Субботка.

***

Я встретил их, а они, в свою очередь, встретили меня, по классике, у гаражей. Двое, стереотипные аж до легкой оторопи. Бритые головы, похмельная щетина, недобрые колючие взгляды, насупленные брови, незамысловатые узоры татуировок-портаков, спортивная одежда, черные кроссовки, всё – в три полоски.

За глаза таких любят прозывать гопниками, но в Городе это название не сильно расхоже. В народе, просто и ясно, – пацаны.

Они стояли ко мне вполоборота, и, вроде бы, внимания на меня особо не обращали. Вяло гутарили между собой, поржакивая короткими наркоманскими смешками и ежесекундно сплевывая себе под ноги виртуозно отточенными плевками сквозь зубы.

А я чего? Двигаю себе мимо, слишком пристально не палю, давно не широкий, никогда в жизни не бычил, дерзить желания нет, особенно сейчас – трезвым. Не черт, не терпила, не красный. Или как там они теперь общаются – даже уже и не знаю толком.

Как только я приблизился к ним вплотную, хлопцы одновременно смолкли, повернулись, пристально осмотрели меня с ног до головы. Офисный да офисный, чего с меня взять – мятая рубашка, мешковатые брюки, запыленные туфли, серо-безразличная, так еще и не отдохнувшая ни разу морда лица. Но, видимо, скучно было пацанам, в дневное-то время, не в вечерне-ночное, желанное время кутежей, бухар-ламбад, кипишей и делюг, поэтому решили всё-таки немного доеб…ся.

Первый, низкого роста, щекастый, в черной синтетической футболке Adidas F50, узких спортивных штанах, с нелепо белоснежными краями носков, выглядывающих из-под кроссовок, прищурился какими-то нездоровыми, воспаленными глазами водянисто-голубого цвета и просипел:

  – Дружище, будь любезен, угости сижками.

Любезен так любезен, сунул руку в карман, вытянул помятую пачку синего Winston, протянул, открыв на ходу. Вот, блин, а там одна сигаретка всего осталась.

Второй, ростом выше и меня, и первого, здоровый как шкаф, одетый чуть более с претензией на «модность» – в белую футболку с логотипом Nike на всю грудь, шорты до колен и черно-белые кожаные сланцы – нахмурился еще сильнее, чем ранее, взглянул на меня пристально, тяжело, с нарастающей угрозой. Не издеваюсь ли, или, чего доброго, не вздумал ли я тут проверять честных пацанов, подсовывая им одну сигаретку в пачке?

Первый раздраженно отдернул уже протянутую руку и тоже смерил меня недобрым взглядом:

 – Последнюю не берем.

Да мне не жалко, но спорить в таких случаях было бесполезно, а иногда даже и опасно – не поймут.                        Общество сильно традициями и устоями. Пожав плечами, я от греха спрятал в карман злосчастную пачку и, заметив в их глазах уже застывшие вопросы – кто такой будешь, да откуда, да сам чей, да с кем работаешь, кого из коллективов знаешь – поспешил пойти ва-банк и заговорить первым.

Я не боялся. Бояться тут было особо нечего. Я человек честный, иногда даже, особенно ранее – четкий. Но время и нервы они потратить могут преизрядно этим своим дотошно-пытливым «общением», особенно если их карманы и головы пусты, движух нет, а в горле уже пересыхает от жажды.

Сощурившись в тон им, я протяжно сплюнул в сторону остатками сушняковой слюны и нарочито хрипловато протянул:

 – Пацаны, не в службу, подскажите, где тут ближайшая разливуха обитает? Мне б такую, которая уже открылась. Вчера че то пиз…ц перебухал, теперь трубы горят. Залить бы…

Сработало. Моя житейская проблема, с которой я обратился к этим честным бродягам за советом, была тут близка и знакома каждому. Пацаны немного отмякли.

Первый, тот, который поздоровее, протянул руку в сторону торчащей слева от гаражей пятнадцатиэтажной узкой свечки и пробурчал, уже спокойно разгрызая семечки из кулака второй руки:

– Там вон кэбэшка во дворе, увидишь.

Ну вот и ладненько. Желая закрепить успех, я решил схитрить еще немного, и широким жестом протянул ему раскрытую ладонь. Рукопожатие здесь, на улицах, значит намного больше, чем ежедневные равнодушно-дежурные обоюдно-вялые сжимания пальцев в офисах. Здесь же пожавшие друг другу руки как бы подписывают этим безмолвный, но нерушимый договор – «друга взаимно поняли, претензий не имеем, все вопросы убиты на месте окончательно».

Начинать рамсить сразу после рукопожатия – плохой тон.

Второй, низенький, кажется начал соображать, что я их обскакал, судя по его совсем уж недовольному взгляду, пристально и оценивающе направленному мне прямо в подбородок – в то место, куда здесь часто наносят первый, самый сильный и ошеломительный, чтобы дестабилизировать противника сразу, удар. Но вначале я быстро перехватил инициативу разговора, а теперь еще и спровоцировал мировое рукопожатие, и было уже поздно, да и с формальной точки зрения – не придерешься, сыграно чисто. Я ведь, по сути, просто задал им насущный вопрос, а теперь вот искренне благодарю за помощь в виде дельного совета, протягивая руку.

 – От души, пацаны. – присовокупил я на прощание с максимально искренней и радушной улыбкой, на которую только был спокоен в это дурное утро. Пожали руки и разошлись.

Я пошел дальше, в направлении указанной свечки, когда в спину меня догнал все еще презрительный голос низенького:

 – Смотри там трубы себе не перелей, а то соседей затопишь, ха-ха. – И визгливо загоготал, довольный своей шуткой, собой, и тем, что последнее слово всё-таки осталось за ним.

Я чуть ухмыльнулся, не оборачиваясь, и потопал своей дорогой дальше, загребая гаражный песок и городскую пыль подошвами. Отдаляясь, я еще слышал обрывки их разговора, по всей видимости, уже переключившегося с моей мутной, но всё-таки не очень интересной персоны на темы, более для них актуальные:

– Карась, заеб..л мозги еб..ть, набери Мордвина, ху..и он там кипит? Х..й кого соберешь, когда надо… 

          – Ху..и, айда, Бабайзер-эквалайзер, гы. Нет у меня бабок на счету, ху..и ты доеб…ся? Сам его набери. 

***

Город нельзя понять, если ты ни разу не был в его разливухах. Они – не его лицо. Но они – его содержимое. Плоть от плоти.

Я люблю бывать в них поздними вечерами, когда кабачно, дымно, шумно. Но и днем – тоже ничего. Как правило, в большинстве из них имеется кондиционер, а также плазма на стене, расположенная прямо над барменом-продавцом, ну и над рядами многочисленных пенных кранов с соблазнительно-разнообразными названиями.

И вот ты стоишь, весь такой еще недавно совсем потерянный, растерянный, нервный, доведенный, потерявшийся в этом чужом враждебном мире равнодушных людей, замкнутый, неразговорчивый, грустный даже – и всё начинает проходить, ведь ты уже здесь. Ты снова добрался до оазиса, и скоро все тревоги уйдут, сменившись долгожданным забвением отдыха и покоя. Привал, путник. Отдохни немного, ты это заслужил.

Эти секунды, уже после тревог, но еще до начала непосредственного отдыха – всегда самые приятные и ценные. Их обычно и запоминаешь потом дольше всего. Красота. Люблю я бывать в пивнухах.

В «Красное и Белое» я в итоге так и не зашел. Во всех кэбэшках кассиры почему-то вечно очень требовательно при оплате спрашивают про наличие их фирменной скидочной карты, которую я посеял по синей лавочке еще в начале лета. А когда я, смущаясь и переминаясь, бурчу им в ответ, что, дескать, нет у меня никакой карты, давайте платить уже – они всё время смотрят на меня в ответ пристально и как-то даже недовольно, разочаровано. Меня это окончательно смущает, выбивает из колеи и поэтому напрягает. Премию им там, что ли, не дают, когда они обслуживают клиентов без этих своих дурацких карточек?

В соседях с «Красно-Белым» уютно устроился небольшой, но светленький и ладный на вид «Пивоман». Вот туда-то я и завалился в итоге.

И вот стою я, уже совсем расслабленный, спокойный, по-доброму смотрю, как молчаливая полная женщина в красной фирменной пивоманской футболке наливает мне второй литр в третью бутылку, а сам, нет-нет, да и скашиваю взгляд на включенную плазму над прилавком. А там, между прочим, Серябкина грудь показывает, и делает это очень даже недурно, стильно и под музыку.

Из такой приятной рекреации и медитации меня неожиданно выбил, конечно же, как я уже начал привыкать за эти непонятные и спутанные выходные, звонок Ти.

Он без предисловий начал рассказывать мне, как вчера, оказывается, знатно перебрал в том баре, после того как я оттуда отчалил. Говорит, до самого рассвета бухал на крыльце с какими-то байкерами. И где он их только нашел? И вот он только недавно проснулся в своей паленой общажной комнате – ни еды, ни попить, ни выпить. Выручай, просит, греби по прямому курсу в эту самую общагу, затарив по дороге шаурму, пельмени, «Волжанку» попрохладнее, пивка побольше, а также хлеба и, зачем-то, молока. Как у Леона прям. А с него – деньги за еду и пиво, вентилятор на полную мощность и ноутбук с новыми, по его словам, просто убойными американскими комедиями, недавно скачанными с торрента. Всё это – пока он не оклемается. Похмелимся, перекусим, перекурим в прохладе самую полуденную жару, а там уж и прикинем, как нам субботу дальше проводить, куда податься, до вокзала. Деньги есть, всё нормально.

Не ультра-парк развлечений, конечно, но тоже ничего.

– Лады-лады, Чип и Дэйл спешат на помощь, скоро буду, – ответил я, уже подсчитывая в голове, сколько там у меня осталось денег на дебетовой карте, и сколько долгов – на кредитной. – Скидывай адрес, вызову ЯндексТакси, пока мне тут пиво доливают.

Тут и Серябкина со спело колыхающейся грудью допела, дотанцевала, и пропала, сменив на экране место каким-то развеселым модникам-педикам с раскрашенными волосами и в полосатых легинсах.

Облом.

***

Ти заснул. Я вздохнул и, стараясь не скрипеть громко дверью, выскользнул в коридор. Общажный коридор был именно таким, каким он и должен быть, чтобы находиться здесь. Протянулся через всё здание, длинный, как кишка. Тускло-контрастный – резкими переходами от полутьмы до нечетких контуров света от лампочек, в каком попало порядке свисающих на проводах с белесого потолка. Стены, крашеные темно-зеленой краской ровно на три четверти от пола. Криво застеленный рваными, загибающимися по краям кусками линолеума, пол. Запах – как живой организм, густой и одновременно зыбкий, осязаемый и неуловимый, отталкивающий и одновременно самый обыденный, бытовой, знакомый каждому, кто родился на просторах нашей необъятной России – запах подъездного коридора в общежитии.

Я неспешно, твердо и нетвердо, двинулся вдоль разных дверей – старых и поновее, добротных и попроще, металлических и обшитых драным войлоком, бронированных и забитых досками, покосившихся, совсем обшарпанных, облезлых, с ручками и без, со звонками и без них. А за каждой дверью – спала или бодрствовала такая же разная человечья жизнь – ободранная и нет, с крепкими навесными замками или вовсе без них, надежно запертая на два засова или небрежно прихлопнутая на крючок и шпингалет. Странно это было всё.                  Что я здесь делаю, мама?

Было очень тихо, а могло быть очень даже шумно – в общежитиях такое бывает. Тут всякое бывает. Но сегодня было тихо. В конце коридора белела дверь пожарного балкона и чернела ночь за разбитым окном. Туда-то я и направился. Дверь могла быть заперта, заварена, завалена, забита и забыта. Но нет, повернул вниз косую ручку – она и сдвинулась, дверь легко поддалась, открылась. Не зря шел. Да вообще всё не зря. Плохо только, что не захватил с собой из комнаты Ти бутылку пива. Постою немножко на балконе, подышу ночным свежим воздухом, покурю, да и зайду обратно. Немного клонило в сон.

А хорошо тут было, на балконе. Сам он такой маленький, зажатый с трех сторон глухой кирпичной кладкой, а с четвертой стороны – ночь. Балкон маленький, а ночь – огромная, ей и края нет. Её власть велика.

Я клацнул колесиком зажигалки, закурил, затянулся дымом. Поднял глаза вверх, к небу. Там луна, ничего такая, зависла себе, смотрит. Я на неё смотрю – а она на меня. Но молчит, да и я сейчас не очень настроен на болтовню. Посмотрела на меня луна, да и плюнула россыпью звезд по всему небу. Прям почти мне на голову плюнула, ей богу. И всё равно красиво, только пусто и очень далеко.

***

Я сидел на скамейке, укрытый летним покрывалом ночи, и плакал. Беззвучно и без слез. Губы только слегка подрагивали. Но и это они нарочно, чтобы кто-нибудь меня пожалел. А и одиноко мне было – о, боги мои, не передать словами.

Вдруг отчаянно сильно захотелось написать Си. Просто спросить, как она там? Что она там? Где она? С кем она? Не одна ли, не одинока ли, не грустит, не плохо ей там, в этом противном и чужом мире? Скучает ли она хоть немного – нет, не по мне, а по нам, по нашей с ней вселенной, где мы были вдвоем против всех, и все они проиграли, а потом проиграли и мы…

Достал телефон, провел пальцем по разблокировке, вспыхнул экран. Приветливо засветились ровные ряды приложений, мерно и спокойно помаргивали секунды на часах, уровень сети был вполне ничего. Даже батарея не разряжена.Я занес большой палец над крайней иконкой, в секунде от нажатия.

Сейчас напишу ей, она мне ответит, и всё будет хорошо.

Убрал палец, не глядя – убрал и телефон. Достал из нагрудного кармана тоненький изящный пинцет – подарок одной, с которой я забывал весь мир, а потом забыл и её. Щелкнул им пару раз в воздухе, а затем поднес к уху, погрузил внутрь, подцепил плоскими краями эту мысль, сжал за края, стараясь не раздавить раньше времени, осторожно вытянул её из своей головы. Почти не взглянув на тонкое тельце-ниточку, откинул её под ноги и не поленился тщательно растоптать и растереть в пыль. Протер края пинцета пальцами и убрал его обратно в карман.

Решительно встал, сделал несколько шагов вперед, ближе к обрыву, с которого открывался широкий вид на раскинувшуюся внизу Реку. Развел руки в разные стороны, и закричал, что было силы. Завыл. Со стороны это, верно, выглядело, будто бы я просто стоял, почти по стойке смирно, и лишь корчил странно губы и помахивал руками по сторонам. И всё это в полной тишине. Но на самом деле – я кричал. Лишь ладони, судорожно собранные в кулаки и резко разжимающиеся обратно, раз за разом, выдавали меня.

***

Сигарета, выкуренная в семь жадных затяжек, до кашля и горечи во рту, слегка привела меня в чувство. Шатающаяся, зыбкая реальность вновь обрела какие-то контуры.

Из непроглядной тени боковой аллеи вышла парочка, неспешно направилась к обрыву, в мою сторону. Он что-то треплет без остановки, старательно выделывается и позерит, она в ответ мило смеется, кокетливо прикрывая ротик ладонью, флиртует, ежесекундно поправляя волосы за ухо – классика. Молоденькие совсем, зеленые, на вид лет по 16-18. Подходя ко мне, напряженно смолкли на секунду и покосились. Ну извините, дорогие. Кажется, я обламываю кому-то намеченный тут уединенный романтик. Сейчас уйду. Я здесь, между прочим, был первым, и, если что, страдаю, поэтому нечего на меня так смотреть.

Время уже глубокая ночь, хоть и лето. Поздновато, пожалуй, для таких прогулок. Берегите себя. Не подходите в темноте близко к обрыву. Моя Си — вот всегда в этом месте смешно жмурилась, поспешно отступая и оттаскивая меня за руку, подальше от края. Она боялась высоты. И еще она боялась лжи. А я был уверен, что не боюсь ничего на этом и ином свете. Ничего.

Я, пожалуй, пойду дальше, найду себе еще выпивки, да и вернусь в свою пещеру. Накидаюсь в одиночку, включу музыку на ноутбуке, буду сидеть, пьяно раскачиваться на табуретке и мычать в такт, подпевая. И так до тех пор, пока не свалюсь без памяти под эту же табуретку, если не хватит сил добрести до дивана, не раздеваясь.

Минздрав утверждал мне, что я сильнее без алкоголя. Но я не особо-то ему доверял, о нет, не так уж я и прост.

Обрывки #3.

Длинная ночь, мутное утро.

– Замутненность – от грусти, – повторил черноусый в беретке. – а грусть – от бабы. 

Венедикт Ерофеев “Москва – Петушки”

***

Я сидел за обшарпанным столом на обшарпанном высоком барном стуле, не пойми откуда взявшемся в этом храме душевных и физических скромных радостей, и рассматривал обшарпанные фотообои в полстены. Погода на них была – огонь. Море, солнце, пальмы. Там все было включено, а здесь – всё выключено. Только приятный моим расстроенным нервам рассеянный свет заливался в комнату из приоткрытой двери ванной комнаты. Шторы были плотно задернуты, диван – по-хозяйски полуразвалился посреди комнаты, фотообои зазывали воображение на морское побережье, а я сидел и вяло раздумывал, глотнуть ли еще пива или выйти отсюда, спуститься на первый этаж, мимо каморки администратора, на крыльцо, чтобы покурить еще раз. Здесь просили не курить.

Дверь открылась без стука, но со скрипом. Я сидел к ней вполоборота, и мне было плохо видно, кто там явился. Но сразу оборачиваться я не стал – во-первых, так круче, а во-вторых – мне и правда это не было до такой степени интересно, чтобы дергаться.

Замерла на секунду. Профессионалка должна быть, а всё-таки и она немного напряглась такой моей манере встречать гостей – встала, осматривает меня. Видимо, раздумывает – может неадекват какой попался, или в дугу пьяный, или под чем-то. Молчит, глазеет. Я бросил притворяться статуей – не переиграть бы, потянулся за свежей банкой пива к краю стола, нарочито громко пшикнул ключом, запрокинул голову, немного картинно залил в себя несколько глотков хмеля. Естественно, предательская банка сразу вспенилась всем своим содержимым и попортила мне эффектную картину, пустив струю шипящего пива мне на подбородок, горло, и за шиворот мятой рубашки. А, по фиг.

Она поняла, что раз я так встречаю её, глотками пива – значит, это явно показывает, что из основных разновидностей постояльцев этих чудных апартаментов ей сегодня попался самый привычный и сравнительно безопасный – хмельной клиент. С такими работать – ей не привыкать. Немного расслабилась, двинулась дальше. Сейчас она для разведки будет разговором оценивать степень моего опьянения, а я…Блин, да ничего я не хочу, и голову ломать не буду, как надо вести себя дальше. Я очень устал.

Подошла к столу, а поскольку я также старательно избегал начинать её рассматривать, уделив всё внимание таким интересным и занимательным буквам на запотевшей пивной банке, она взяла и сыграла ва-банк. Усмехнулась, положила ладони на стол сбоку от меня, уперлась ими, да в секунду, одним рывком, весьма утонченно и даже изящно, легко взгромоздила себя прямо на стол, и уселась так. Обнаженные, не длинные, но весьма и весьма стройные ножки в коротких черных шортиках вытянула, разглядывая меня. Тут уж волей-неволей оторвал я глаза от банки, окосевшие от изучения значений углеводов в своем пойле, и перевёл их на неё.

Не выдержал, улыбнулся, а про себя при этом еще и чертыхнулся в адрес Ти. Ну, демон, где нашел такую?

Да, он всё-таки проснулся в своей общаге, потерял меня, отзвонился, нагнал в парке. Сказал, что завтра ему уже отчаливать обратно, в свой Город, а он так и не побывал в наших саунах. Вот так сдались они ему. Как я и предупреждал его, в летние ночи эти дивные заведения работали из рук вон плохо, и мы так никуда и не договорились. Но, поскольку, пока договаривались – изничтожили полбутылки недурной Бехеровки, запивая её Адреналин-рашем и закусывая апельсинами, (всё это, и еще полный пакет баночного пива впридачу, мы закупили в знакомой мне ночной точке), нас потянуло на приключения, и вот мы оказались здесь, в апартаментах. Ти сходу ушуршал к администраторам, и оттуда уже, первым, лыбящийся и подмигивающий, увел из вскоре подъехавшего такси некую очень даже длинноногую, белокурую и волоокую лань, куда-то на второй этаж арендованных комнат. А я остался один и со скуки пошел осматривать место своей предполагаемой ночевки на сегодня. Нашел, устроился, выпил. И тут – на тебе. Живая женщина.

Симпатичная, а для проститутки из апартаментов – так и вообще, можно сказать – красавица. Росту невысокого, пониже меня на полголовы. Волосы темные, почти воронова крыла, по плечи. Как-то странно только концы высветлены – почти добела, контрастно. Фигурка не сказать, чтобы худенькая, не сказать, чтобы полная – такие обычно бывают у уже рожавших. Грудь, кажется, весьма даже выдающаяся. Личико симпатичное, про такие лица говорят – правильное. Брови не наивными окружностями, а прямыми аккуратными черточками над глазами – очень мило. Только глаза какие-то чумные. Будь я поэтом, я бы, наверное, назвал их так – фиалковые. Даже не знаю, почему. Темно-черно-сиренево-синие озерца какие-то, а не глаза. Красивая.

На вид – лет 30, точно постарше меня, но и не прям уж. Интересно-интересно.

Я потянулся вновь к краю стола, теперь уже не отрывая взгляда от её груди, плотно упакованной в белую майку. Взял в руку банку, подал ей. Не стала отказываться, хороший знак. Как-то неловко, видимо, боясь сломать ноготь, продавила крышку, отпила. Сразу поставила банку обратно на стол, но уже по другую сторону от себя, подальше от меня, чтобы не перепутал и не стал пить пиво из её банки, а потом, заметив это – вдруг да скандалить. Им нельзя пить из одной посуды с клиентами.

 – Меня зовут Ри, – с улыбкой представилась она.

***

Она была сверху, и сверху она была хороша. Хотя у меня есть непроверенные, но имеющие место быть убеждения, что сверху все девушки очень даже неплохи. Когда ты смотришь на неё снизу – вверх, она двигается плавно или не плавно – сверху вниз, её лодыжки, колени, бедра – рядом, и грудь рядом, и вообще – рядом. Двигается, и ты двигаешься. Если при этом у вас синхронность – вообще загляденье. Наездница. Оседлала. Скачет.

Слишком громко, слишком внезапно на столе заиграл телефон. Я-то сразу понял – это мой трезвонит, будильник сработал. Пора вставать на работу, бл..ть, ха-ха. А вот Ри, видимо, от неожиданности возникновения резкого звука напрочь переклинило. Вредная у неё всё-таки профессия, по ночам постоянно не спит, так нервы будут – ни к черту. Прямо перед собой, прямо возле своих глаз – я увидел её глаза. Ну эти самые, фиалковые. Только вместо фиалок – какой-то иступленный страх, как у загнанного зайца. Фобия на будильники?

Дальше события развивались быстро, безоговорочно, и совсем не так, как мне бы ожидалось и хотелось.

Она быстро положила свои ладони на мои запястья и рывком, достаточно грубо, убрала мои руки со своих бедер. Освободившись от меня таким образом, она привстала, перекинула через меня ногу и, переместившись на край кровати, соскочила с неё и судорожно то ли побежала, то ли допрыгала до стола, где и остановилась, схватив свой мирно дремлющий черным полотном экрана телефон и непонимающим взглядом при этом разглядывая телефон мой, вовсю надрывающийся трелями. Затупила.

В это время я уже поднялся с другой стороны дивана, не пойми зачем, и встал вплотную к стене в узком промежутке между окном и прикроватной тумбой, скрестив руки и выжидающе смотря на неё. Ну и разглядывал её немного при этом, полностью обнаженную, что уж тут греха таить. Попа и бедра у неё были – ничего такие, не без легкой полноты и следов целлюлита, но и не без сексуального очарования.

Она обернулась на меня, явно растерянная и какая-то совсем потерянная. Зажгла экран своего смартфона, начала там что-то тыкать, явно проверяя звук и возможные пропущенные вызовы.

 – Всего лишь мой будильник, – с полуулыбкой сказал я. Тем временем мой телефон замолк, наконец-то, сам, не дождавшись ручной отмены и автоматически переведясь на десятиминутную отсрочку пробуждения. Ри тряхнула копной волос, отложила и свой на край стола.

 – Я почему-то вдруг подумала – это моя дочь звонит. Она сейчас у бабушки, у моей мамы. Я очень переживаю. Это моя дочь. Она болеет второй день, сопливит, температура. Места себе не нахожу. Это ведь я только из-за неё, ради неё всё это. Она там, а я – тут…

А потом замолчала, открыла широко глаза, будто удивилась чему-то, или изо всех сил пыталась удержать веки от сонливости. Хлопнула ресницами, одним длинным движением села-сползла-упала на диван. Приложила руки к лицу, резко скривила губы, упрямо склонила голову вперед.

И заплакала.

Я прислонился затылком к спасительно прохладной стене, крепко зажмурился и обреченно вздохнул. Как же сильно я устал. Как же сильно я не люблю эту хрень.

Женские слезы. Слезы проститутки. Полностью обнаженной. В номере отеля. Сюр какой-то. Как меня сюда занесло? Я-то что тут вообще делаю, мама?

Выпить, что ли.  Я сфокусировался на этой мысли и открыл глаза, оторвал затылок от стены. Посмотрел на Ри. Она склонила голову, низко, волосы закрыли её печаль от всего мира. И от меня.

Всхлипнула и замолчала. Совсем по-детски утерла глаза кулачками, подняла взгляд на меня. В глазах стояли остатки слез, осознание вины и обещание больше так не делать. А еще, кажется, тенью по дну глаз пробежало неконтролируемое чувство отвращения. Ко мне? К себе? К этому Месту? Да какая разница, в общем-то?

– Прости, – выдавила она из себя, уже почти полностью, судя по голосу, оправившись от минутной вспышки, видимо, всё-таки нервного расстройства. – Идем ко мне. Давай продолжать, время еще осталось.

Я в ответ криво ухмыльнулся и чуть покачал головой, отрицательно. Подошел поближе к дивану, зачем-то скомкал рукой край пушистого покрывала дурного персикового цвета, подал его ей, на, типа, прикройся. Не дожидаясь её действий, опустил покрывало ей на колени. Не глядя на неё больше, по краю, как-то неловко обошел диван и двинулся к столу с телефонами и спасительной последней банкой пива.

Встал у стола, спиной к ней, открыл пиво, сделал пару глотков. Она что-то зашуршала – то ли одевалась, то ли и правда укрывалась, но, судя по отсутствию скрипа дивана – с него не вставала.

   – Деньги я тебе не верну. – Её голос хотел звучать изо всех сил твердо, холодно и профессионально.

Я пожал плечами, не считая нужным сотрясать спертый воздух номера какими-то словами. Аккуратно поставил банку пива на пол и подошел к креслу, где оставил свою одежду. Ночевать мы здесь явно не останемся, это факт. Ни она. Ни я.

***

Я устало присел на продолговатые доски парковой скамейки, раскрашенные в разные цвета, откинулся на спинку, снова закурил, допил своё последнее пиво. Есенин был прямо передо мной, не пойми по чьей придури здесь оказавшийся, вроде как не имеющий никакого отношения к нашему Городу. Колонна, а на ней – небольшой бюст, от моей скамьи – в профиль, смотрел в глубину аллеи, на редкие мигающие предрассветные фонари, еле освещающие клумбы и ряды стриженного кустарника. Где-то вдали пили и шумели, а тут было тихо. Только я – и памятник. Сижу вот, с поэтом общаюсь.

Прости нас, Сергей Александрович. Мы всё прое…ли. Ты завещал нам своими строчками вот это вот всё, такое дивное, такое наше, такое понятное:

Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.

Ну, а мы тут что? Клеимся в ВК-шечке, лайкаем друг друга в Инстаграме, свайпим, прости Господи, в Тиндере. Сторисы снимаем, прямые эфиры? И бог бы с ними, с этими блогерками и прочими деятелями прогресса, ведь и в ваше время, признайтесь, Сергей Александрович, много чего было новомодного и чуждого для старых вам поколений, а вам – понятного и занятного. И вы буянили, и непослушны были, и старые основы громили со смехом и беспечно, но взамен-то – успевали творить, вечное, скрывая и не скрывая это вечное и неизменное, святое, за любыми покрывалами веяний времени. А мы тут что скрываем, вскрываем и открываем, за нашими веяниями? Стикеры? Стримеры? Лайфхакеры? И ведь не то чтобы чтоб:

Когда-то у той вон калитки

Мне было шестнадцать лет.

И девушка в белой накидке

Сказала мне ласково: «Нет!»

Далекие милые были!..

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но, значит,

Любили и нас.

Неет, нет-нет. Ничего такого. У нас тут всё лажа, суть – тлен и пустота. И ничего, кроме пустоты. Ночь вот еще осталась, а за ней – первые лучи рассвета. И вы тут, в парке, белеете, как и положено вам теперь – белеть.

А я пойду дальше. Прости нас, Есенин.

***

Ти мы благополучно проводили ближе к вечеру воскресенья, в те самые часы, когда трещащее похмелье прошедшей субботы уже отпустило, а трясучее похмелье надвигающегося понедельника – еще не наступило.

На прощание мы пожали друг другу обе руки, обнялись, как закадычные братья, договорились созваниваться (ненавижу телефонные звонки), поржали немного о том-о сём, и он двинул к поезду. Напоследок сказал мне что-то типа:

– Ты молод и при этом достаточно умен, чтобы понимать – именно сейчас и проходит лучшее время в твоей жизни. Дальше ты еще успеешь побыть кем угодно и сколько угодно, но молодым ты будешь всего один раз.

И уехал.

Я огляделся, весь пронизанный тонкими линиями настроения дорог – все эти вокзалы, перроны, кассы и громкоговорители, писк рамок металлоискателей, ночи и рассветы, чемоданы и сумки, прощания и встречи, мелькающие огни и перестук колес, – огляделся, вздохнул, закурил, да и потопал себе прочь. Ничего я не понял, что это было. Зачем и к чему вообще, и что всё это значит. Да и надо ли мне что-то понимать?

***

Панельные и кирпичные пятиэтажки склонились надо мной, нависли, сдвинули плоские крыши, опутали обрывки неба жгутами проводов, щерились выступами разномастных балконов и жолто светили окнами. Мигали телевизорами, дышали запахами, гудели звуками автомобилей. Деревья вышли погулять из домов перед сном, да так и остались на улице. Обступили дороги и дорожки, грозят небу и крышам домов скрюченными ветками, шумят гривами листвы, пошатываются, как пьяные. Темнело, но не смеркалось, а сразу вечерело и немного тревожило. Улица слегка выгнулась, вывела меня под склон на широченный проспект, да тут и закончилась, струсила, развернулась и убежала, обратно, в заросшие тополями и кустарником городские недра.

***

Я сидел на скамейке, укрытый ночной темнотой, и больше не грустил. А и хорошо мне было – о боги мои, не передать словами. Я оставил себя, никчемного, и смотрел на всё сверху. Тут-то и было мне на самом деле – хо-ро-шо. Созерцание и безразличие. Бесчисленные миры проносились сквозь меня, не оставляя ни малейшего следа. Слова разных людей звучали в моих ушах, услышанные и неуслышанные мной когда-то: похвалы, упреки, обещания и увещевания, поучения и подстрекательства, крики, шепот, раздражение, радость, лесть, ложь, зависть, клевета, злорадство, злоба. Всё мимо, мимо, мимо.

Сколько добра еще будет на этом пути? Сколько зла еще? Неважно. Меня здесь нет, и я не здесь сейчас. Еще выше и выше. Приятный прохладный ветер приносит долгожданное облегчение в разгоряченный мозг. Родные запахи детства – зелени, асфальта, бензина, дыма, людских жилищ – успокаивают натянутые нервы. Дыхание становится ровнее, глубже и покойнее. Перед полузакрытыми глазами проносятся лица, личики, рожи. Улыбки и оскалы. Нежный шепот и злобные крики. Соблазнительные изгибы женских тел и запотевших от прохлады пивных бокалов. Уютные огни Города и отблески костра в ночном лесу. Дороги, много дорог. Глаза, много взглядов. Радость и смех. Пожатие рук и объятия. Жизнь.

Я услышал внизу тихий скрежет металла и посмотрел туда. Прямо из моей груди, разорвав рубашку и запачкав её расплывающейся красной кляксой, поскрипывая и подрагивая, против своей оси медленно выкручивался стальной заостренный буравчик. Больно не было. Я еще не весь был в своем теле – только созерцание. Мыслей не было.

Завитая толстая игла вывернулась полностью и, слегка зацепившись за разодранный край рубашки, с коротким лязгом упала на асфальт перед моими ногами. В свете дальнего фонаря видна была лишь поблескивающая искра металла. Я пару секунд смотрел на неё, затем нагнулся, подобрал, слегка сжал, оставив отпечатки крови на ладони, да и выкинул иглу в урну, зияющую темным провалом прокуренной пасти за скамейкой. Судя по звуку, упала она точно между пустой стеклянной бутылкой и мятыми сигаретными пачками. Я двумя руками решительно одернул на себе воротник рубашки, поднялся на ноги и, не оборачиваясь, двинулся прочь от этого места. Я шел, и звук моих шагов, и меня самого поглотила ночь. Ночь…

 — Не грусти, — сказала Алисa. — Рано или поздно все станет понятно, все станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все будет правильно.

Эпилог.

Необязательные слова.

Это, конечно, винегрет, «Цезарь», бл.…ая «Мимоза», салат с крабовыми палочками, украшенный оливками и сдобренный майонезом «Махеев» с лимонным соком. Всё в кучу. Нелепица.

Хуже того – банальщина, безвкусовщина и шаблонщина. Стереотипщина.

Конечно, все эти обрывки надо бы увязать между собой, заполнить промежутки между вспышками беспорядочного словомыслия чем-то более осознанным – добрым, важным, нужным, вечным. Написать про жизнь во всех её оттенках и смыслах. Про геройства и подвиги, про самоотверженность и жертвенность во имя любви и долга, про настоящие чувства и поступки настоящих людей. Но ну его на фиг. Лень и всё не то.

Я просто взял своего негероя – и провел его за руку, протащил по некоторым закоулкам наших с вами ежедневных сцен, закулис и подмостков – улицы, многоэтажные дома, дворы-лабиринты, подъезды и парки, коммерческие офисы и бюджетные учреждения, соцсети и мессенджеры, торговые центры и супермаркеты, сауны и кабаки, прокуренные салоны такси и пластиковые пальмы в номерах ночных апартаментов. И по некоторым закоулкам наших с вами душ хотел прогуляться. Но тут сложнее. Тут бахилы не наденешь.

Страсть как обожаю всякие пафосные речи, зубодробительные эпитеты, головокружительные метафоры и, главное, чтобы побольше было картинной напыщенности, подчеркнутой театральности, бутафорской элегии, мелодраматичности, слезливости и выспренности. Новелла о беззубых нравах. Поэма о нытике. Ода духовной импотенции.

Но и это всё мне попусту, потому что неинтересно.

Мне ничего неинтересно, кроме её глаз, что смотрят вперед, о чем-то задумавшись, а я смотрю на них и любуюсь. Они красивые – а всё остальное пусто. Возможно, и ради них тоже не стоило бы жить, но, я знаю точно, если бы их не было – жить бы не стоило наверняка.

Ну еще, пожалуй, мне очень нравится Слово. И всё, что с ним связано – слова из слов, игры слов, словотворчество, словоплетение и словоблудия. Причудливые веретена, бисер и узоры, паутинки, нитки, кружева и мозаики, узелки на память – всё из слов.

И я продолжаю убежденно верить в истинное искусство Слова, и поклоняюсь в творчестве только ему – Слову. Слово свято. И быть к Слову ближе, с каждым новым слогом – на шаг, на движение, на один единственный миллиметр – для меня ценно и важно.

Слово – может быть огнем. Слово – может быть смертью. Слово – может оживить. Слово может гладить. Слово может ударить. Слово – может быть криком. Слово – может быть молчанием.

Молчание…

Иван Рыбкин. 2019 г.