Ирина Костина. Три встречи с Серёгой Клюкиным

Встреча вторая. Приглашение

Собственно, в эту встречу никакой встречи с Серегой Клюкиным и не было. До нее дело не дошло. А история такая.

26 августа – день памяти Машиного папы, писателя Левиана Ивановича. Мы с Натальей Николаевной, Машей и моим Андреем собирались устроить поминальный обед. Накануне, 25 мы сидели на веранде древнего домика на самой горе. Старый дом сгорел осенью в одночасье, оставил после себя обуглившиеся бревна. С самого утра решали, кого бы надо позвать. Народу в Таватуе было немного, день выпал будний. Кто уехал с выходных в город, кто в отпуске. Основные гости – мы с Андреем. Кто еще приедет незваным, неизвестно. Вопрос о приглашении лениво возникал в течение дня несколько раз, постоянно теряясь среди других «насущных» вопросов. Окончательно определились только часам к десяти вечера: нужно звать Серегу Клюкина!

 

Опять вопрос: как до него добираться? Вечер поздний, на улице черно, коренные, скорее всего, уже отдыхают, это мы, дачники, спим до обеда. В начале одиннадцатого уговорили Андрея запрячь свой «ушастый» запорожец, дескать, ни одна другая машина не проедет по непредсказуемому таватуйскому ландшафту.

 

Самым простым из этого пути оказалось спуститься с немыслимой горы, на которой и в ясный-то день нужно сверху и снизу руководить спуском, указывая руками направления типа «туда – сюда, лево – право». Тем более что по дороге оказалось: Маша не очень хорошо и помнит, где собственно Серега живет. Еще позже – что вообще не помнит.

 

Подпрыгивая на каждой кочке славной дороги, которая любовно называется «откуси язык», мы важно сворачивали с улицы Ленина. То есть миссию мы ощущали как важную, а чувствовали себя по-дурацки. Через три минуты поездки Андрей начал зудеть, что ничего не видно, что он не любит ездить в темноте, что нет ни одного фонаря (как так?), что и луна спряталась за облака, не одобряет нашей вылазки, ямы наскакивают на нас, как черти, и преграждают нам путь…

 

Минут через пятнадцать мы по черным улочкам спустились к Таватую, натыкались на новые срубы, бороздили по кучам гравия, завезенного для строительства очередного дворца. По пузу несчастного «ушастика» скребли бесхозные трубы… Нам бы раньше понять, что надо бы возвращаться. Но это было молодое время, когда постоянно хотелось обмануть судьбу.

 

Но цель-то была благая!

 

Через двадцать минут пути выехали мы на то Бородинское поле! Среди не огражденных заборами домов Маша опознала один, стоящий почти на самой возвышенности, как бы в центре поля. Видимо, подъехать совсем вплотную к дому было нельзя, мы остановились поодаль и посигналили. Только в одном доме включился свет в сенях, и открылась дверь. В проеме появилась неопределенного возраста женщина, лица видно не было, только силуэт, свет падал ей со спины. Мы с Машей вышли из машины пообщаться.

 

– Что надо? – грубо и резко выкрикнула женщина.

 

Маша стояла в полный рост, гордо демонстрируя себя.

 

– Вер! – пока еще звонко крикнула она.

 

– Кого надо?! – поднажала хозяйка.

 

– Вер! Это Маша Чумичева! Вер! Нам бы Сергея! – уже более робко кричала Маша. Чувствовалось, что она не в своей тарелке. Эта тарелка была явно Веркина.

 

– Что надо?!! – напирала Вера.

 

Диалога не получалось. Словно бесы водили по кругу этот бессмысленный разговор. Мы понимали, что из тупика непонимания надо выруливать. Андрей сидел в машине и молчал, давая понять, что «им, шоферам, все равно, и дела нет до того, как дамы мило беседуют» .

Я попыталась просуфлировать подруге что-то насчет завтра…, пригласить…, Наталья Николаевна… Левиан Иванович…Я-то знаю, что мы девушки положительные, темной ночью к чужим мужьям, спящим со своими женами, приходим исключительно по важному делу… Но об этом знали только мы трое.

 

Маша нервно засмеялась, повернулась ко мне. Лица ее не было видно:

 

– Ирк, ну чё делать-то будем? …Бред какой-то…

 

– Вер! – снова крикнула она Статуе Справедливости, – завтра у папы годовщина, мы с мамой, Натальей Николаевной, хотели позвать Сергея…Вер!

 

Вера исчезла. Мы опять недоуменно переглянулись.

 

– Ну, все? Поговорили? Можно ехать? – иронично спросил Андрей.

 

– Да ну тебя, отстань! – огрызнулась я. Нас уличили в неумении вести дипломатические переговоры. Просто так, с поражением уезжать не хотелось. Но из недружественного дома на соглашение никто не выходил.

 

– Вер! Вера! – опять завела Маша…

 

Тут освещенная лучами родного очага снова появилась Вера, держа в руках нечто похожее на палку, и, что называется, без объявления войны, начала в нас палить!. Она произвела два предупредительных выстрела в нашу сторону, поверх голов. Где-то рядом на поле брани чиркнули «пульки». Мы с Машкой присели, скрючились раза в три и не то ползком, не то прыжками, как уж придется, рванули в машину. Андрей стартанул с места, мы раза по два захлопывали двери на ходу, они ни в какую не хотели закрываться не на ровном месте. Хотелось укоризненно крикнуть назад:

 

– Ай-яй-яй, как некрасиво! – но смельчаков высунуться из машины не оказалось.

В конце концов, агрессоры, покушавшиеся на дорогого Сережу, были мы. А Вера защищала свой дом и свое лысеющее сокровище!

 

Дорогу домой нашли сразу. Машина мама спокойно ждала нас на светлой, теплой террасе. Рассказывая Наталье Николаевне про невероятное приглашение, дополняя припоминающимися подробностями, хохотали до упаду, сами над собой подтрунивали!

 

Заснули не сразу. Честно говоря, потряхивало от ночного приключения. Мы спрашивали с Машкой друг друга: «Что это такое было?» Вспоминали, как бесы не давали проехать к Клюкиным, наладить разговор, и лица стрелявшего ведь мы не видели, да и Вера ли это была…

 

А может, и не было никакого ружья? Может, нам это все почудилось? Черт запутал?..

 

 

Встреча первая. Пьяненькая

Ребята из Лесного приехали в Таватуй в пятницу вечером. Ирина и Андрей посчитали, что их неожиданный приезд – чистый сюрприз для хозяев, и явились раньше всех. Даже раньше самих хозяев. Таватуйский дом встретил их запертыми воротами. Огромные, резные, потемневшие от времени и гладкие от сотен прикосновений, они делали дом абсолютно неприступным. Ирина вспомнила, что ей много раз говорили, где обычно прячется ключ от дома, если вдруг они приедут одни и захотят отдохнуть осенью-зимой-весной, пока хозяева в Москве. Но за ненадобностью она как-то никогда не слышала наставлений. А сейчас неплохо было бы устроиться на ночлег, оказаться на улице не очень хотелось. Скоро станет стремительно темнеть. Август! Подгадали к 26, ко дню памяти Левиана Ивановича, Машиного отца.

 

Андрюха ехал первый раз на новенькой папиной «пятерке», любовно названной им за темно-зеленый цвет «Гриней». Он и разговаривал с машиной, как с лучшим другом, любовно поглаживая глянцевые бока: «Гринечка, Гриня, хороший мальчик…» У самого-то был купленный с рук старый «ушастый» Запорожец.

 

Загнав машину на крутую горку, поставил ее почти вплотную к самым воротам. Ребята сели на лавку у стены и начали обсуждать ночевку. Решено было спать в машине. С собой были и подушка, и одеяло, и дедушкин овчинный тулуп, так что не замерзнут.

 

Спустились к озеру поздороваться. Закаты на Таватуе – особая песня: мощная, древняя, русская, яркая. Ни один закат за много лет ни разу не повторился ни в красках, ни в рисунке. Именно в такие минуты понимаешь, что в природе есть все краски и оттенки. А художники делают лишь попытки подобрать эти цвета, смешать краски, чтоб хоть немного приблизиться к этому великолепию.

 

Ужинали на берегу. Присев в соседскую лодочку, разломили хлеб. Жевали молча, глядя на закат и слушая, как о борт шуршит волна. Она словно облизывала дерево.

 

Вечер казался странно долгим. Решили отработать неожиданный приезд, хотели как-то оправдаться. Андрей достал из багажника колун и начал колоть необъятные бревна. Дрова здесь всегда нужны, вечера стали прохладнее. Люди в Таватуй едут отдохнуть, пообщаться, увидеть новых людей, пожить и даже помолчать… Работать хочется не всем. А Андрей без дела отдыхать не привык. Приехал – сделай что-то полезное, нужное! Ирина с завалинки лениво давала рекомендации и советы, как ему лучше колоть, с какой стороны нужно подойти к бревну, вот, мол, и сучок не заметил, «Буратине» нос отломил… Потом устала указывать и молча любовалась работой мужа. Надо же, худющий, а какой жилистый, сколько силы! Работал Андрей всегда красиво, технично, за что бы ни брался, что бы ни делал, все делал обдуманно; без толку и впустую – ни одного движения. Так что и тактик, и практик в их семье, конечно, он. А Ирина все больше по теоретической части. Тупо глаз порадовать…

 

Заснули сразу. Трехчасовая поездка в Таватуй – всегда очень эмоциональное событие.

 

Утром все же пошли поискать ключ. Нашли сразу – в тяжелом старинном утюге, как бы между прочим стоявшем на самом видном месте, прямо у ворот. То есть, его вообще никто и не собирался прятать. Наоборот, он специально оставлен на виду для случайно заехавших гостей. Это только отдельные личности постеснялись прошарить окрестность. Долго смеялись, вспоминая, что именно про старый утюг и говорили Маша с Натальей Николаевной. Слушать же надо было лучше! Сами в дом заходить не захотели, лучше дождаться хозяев, которые, казалось, вот-вот должны приехать. Слушали рев каждой проезжавшей машины: не притормозит ли? Часов в двенадцать у переулка им. Л. И. Чумичева притормозили светлые «Жигули», вышли Маша, ее мама Наталья Николаевна, муж Андрей и сынок Коська. Аборигены размахивали руками, счастливо крича: «Сюрприиииз!!! А мы вас заждалиииись!!!»

 

ПО сладко-приветливым лицам Чумичевых-Железняковых было понятно, что хотя б до вечера-то они наделись побыть одни. Машин Андрей получил, как и многие коренные Таватуйцы, прозвище Андрей московский. Он уже несколько лет учился во ВГИКе и снимал там документальное кино. В Екатеринбурге к семье был наездами. В Таватуй Маша вывозила его на реабилитацию. Москва встретила его традиционно: недружелюбно, перемалывая кости и душу, круша сознание…

 

Разочарование быстро сменилось искренней радостью. Поцеловались, посмеялись над «находчивостью», поукоряли за забывчивость. День провели за ленивой чисткой мелкой молодой картошки, валянием на полянке возле дома, парами вокруг машины. Целовались и говорили, говорили обо всем, что произошло за год. После окончания университета встречи Иры и Маши становились все реже, реже и сократились до интервала раз – два в год. Чаще летом. В Таватуе. Встречи стали редкими и оттого особо ценными для души и, может, носили психотерапевтический характер. Каждая как бы подводила итоги за год, проговаривая особенно важные события и давая им оценку.

 

К вечеру потянулись люди. Первый зашел Коля-собачник, милый, добрый, деликатный, пьяненький. Рассказал таватуйские новости: кто приехал, кто умер, кто женился, кто заболел, у кого коза-зараза поела на нижнем огороде капусту. Посидел недолго, обсудил с Натальей Николаевной фронт работ на ближайшее время, взял на пиво и вежливо попрощался. Он много помогал по хозяйству, но никогда не брал больше, чем на одну бутылку пива.

 

Потом Андрей Железняков показал вызов на турецкий кинофестиваль, лежащий на серванте. Посмеялся, что фамилию его иностранцы никак не могут воспроизвести правильно, появляются варианты: Shelezniakov, Shelezniakof, Zhelezniakov, Zhelezniakof, Zheleznikoff, и так далее, до восьми вариантов.

 

На затянувшийся ужин пришел оператор Юра (Ефимов), он что-то снимал на Таватуе. Новости в деревни бегают быстро. Узнав, что приехал «Московский» Андрей, Юра заглянул поздороваться. Всем хочется узнать, что Андрей снимает, чем дышит московское кино, как живет Н. Михалков…Бурно отмечать встречу начали еще при Юре.

 

Последним пришел лесник Серега Клюкин, представитель коренных таватуйцев. Их фамилия – одна из трех самых известных, составляет часть истории кержацкой деревни. Серега – крупный, широкоплечий богатырь, тогда еще со светлыми волосами без намека на проплешину, с ясными голубыми глазами. Пухлые губы постоянно растянуты в широкую добрую улыбку. С детства Маша с братом Иваном, Сережей и его братьями Володей и Женькой играли в войну, купались, водили секреты. Серега уже был неслабо подшафе, но свои люди в Таватуе в гости без бутылки не ходят. Да и у нас «с собой было». Короче, пир продолжался.

 

Наталья Николаевна, Маша, Ира потягивали красное полусладкое, рассказывали друг другу про детей, которых у Костиных было тогда еще трое, про Машиного Костю, иногда как бы между прочим вступали в мужской разговор. Андрюхи, Серега с Юрой часто и резко крякали гранеными разнокалиберными стаканами, деловито и серьезно опрокидывали водочку. Юра оглянулся, взял гитару с дивана, начал что- то тихонько наигрывать. Как-то сами собой возникли песни 70 – 80 годов. Каждая новая мелодия, взятая Юрой или напеваемая женщинами, радостно подхватывалась остальными. В такие минуты люди понимают, что любят одно и то же, что они из одного времени, они одной крови, с одной планеты.

 

Костин слушал, улыбаясь, поглядывал на жену, которую в любом состоянии держит под прицелом, глазки его от выпитого и от счастья общения с другом из не очень широких стали ооочень узкими.

 

Железняков спросил:

 

– Андрюха, а ты еще погружаешься с аквалангом?

 

– Конечно, скажу больше: я привез и акваланг, и костюм. Вода еще теплая, завтра испытаем.

 

– А нам с Машей дашь попробовать? Я ни разу не плавал.

 

Юра тоже оказался любителем дайвинга и захотел поприсутствовать и поучаствовать. Договорились с утра встретиться у озера.

 

Серега, обнимая стол обеими руками, осоловело посматривал то на левую – «женскую» сторону стола, то на правую – «мужскую». Говорить он уже не мог, только вытягивал дудочкой вперед губы, разминал их, готовясь к общению. Изредка он вставлял фразы, которые забавляли всех. Взрывы хохота вспыхивали над столом после каждой реплики, которая вкупе с речью мужчин составляла своеобразный каламбур.

 

– Может, чайку? – предложила Наталья Николаевна.

 

Это был осторожный намек на то, что мужикам пора прекращать пить. Женщины активно согласились, начали обсуждать пользу и своевременность чая на данный момент. Правая сторона стола оставила намек незамеченным и браво подняла рюмки за очередной тост. Затем Юра, все же услышавший про чай, принял как намек, попрощался до завтра.

 

Ирина сняла с печи чайник, заварила чай, соображая букет из черного чая, мелиссы, листов смородины и малины. Дождавшись, когда микс настоится, стала разливать его по разноцветным чашкам. Чай побежал ароматной струйкой, становясь все тоньше и тоньше, потом, фыркнув, поток прекратился совсем. Ира заглянула внутрь чайника, в сам носик и решила продуть его от закупоривших листьев. Она набрала побольше воздуха и со всей дури дунула в носик. Тут же волна кипятка с клекотом вздыбилась в чайнике и обожгла правую щеку. Маша с Натальей Николаевной заохали, срочно нашли, чем помазать щеку. Ирку и ругали, и жалели, и смеялись над такой нелепостью – в тридцать лет пора не совершать дурацких детских поступков!

 

К выстраданному чаю мужчины и не притронулись. Три девицы, прихлебывая ароматный напиток, смотрели в окно на единственную улицу – как везде и водится – Ленина, где гуляли освещенные фонарем парни и девушки, снующие из конца в конец коренные и приезжие, вперемежку.

 

Серега Клюкин, как истинно деревенский, обладает врожденным чувством такта, хорошо чувствует, когда надо сниматься с места. Он встал, раскланиваясь с хозяевами и гостями, прицелился к двери. Андрюхи посмотрели на то, как Серега руками пытается проложить себе путь к дверям в пустом пространстве, как ощупывает вдруг возникший косяк, как сосредоточенно задирает ногу и старательно переступает порог, переглянулись и пошли проводить Серегу с горы, чтоб тот не убился где дорогой. Следом вышла Наталья Николаевна. Маша с Ирой остались допивать чай, радуясь тому, что можно поговорить в тишине, ну хоть даже о любви.

 

Когда взревел мощный мотор, чашки в их руках замерли, лица вытянулись. Ведь Клюкин еле выгребся из дома…Хохотать они начали скорее от неожиданного осознания: «А Серега-то еще и на машине!!» Их смех оборвали вопли Андреев:

 

– Куда, твою мать?! Давай вниз! Правее! …! Левее!…!

 

Женщины выскочили на горушку. Серега сидел за рулем красной пожарной машины, почти доверху заполненной водой. Многотонная махина двигалась на блестящую под фонарем «пятерку». Костин, растопырив руки, аки крылья, поставив ноги шире плеч, в форме звездочки пытался загородить собой папину машину. Железняков метался между водовозом и погибающим на Горе Славы другом, махал руками на Клюкина и старался оторвать Андрея от Грини со словами: «Куда??? Ведь придавит, дурак!» У Иры подкосились ноги: еще мгновение, и по мужу, и по отцовской машине танком пройдет то, что обычно спасает при пожаре. Просто пригладит к горушке! Через лобовое стекло было видно, как Серега исподлобья пытается сосредоточиться на объекте. Ира с Машей упали на траву, их душил хохот: от ужаса, от абсурдности ситуации, от того, что ничего не могут сделать. Смех перерастал в истерику, обе катались по земле.

 

Клюкин наконец сдвинул водовоз. В узком проулке машина, дрыгаясь, начала сдавать назад. Несмотря на состояние Сереги, чувствовалась опытная нога водителя, привыкшая к деревенским колдобинам. Андреи выдохнули. Девчонки встали и, не отряхиваясь от налипшей трухи, молча зашли в дом. Хотелось пить. Или уже выпить.

 

Третья волна хохота накрыла под оглушительным треском – под массивным задом водовоза падал забор бабы Мани. Лесникова машина-таки не вписалась в проулок Чумичева!.. Девушки смеялись, согнувшись пополам. Итак, их было три волны. Бог любит Троицу, но успех надо закреплять. Четвертая волна созрела за мужским смехом. Маша с Ирой подбежали к водовозу, наполовину стоявшему на чужом огороде. Из-под брюха и крупа машины, как хвост, ежиком торчали обломанные доски. Два Андрея, держась за дверцу водителя, корчились от дикого смеха: Клюкин, измученный водкой и укатанный крутенькой горкой, уронив голову на руль, спал…

 

Еле растолкав собутыльника, Андреи выдворили его из переулка, помахали вслед подгулявшему красному водовозу, ковылявшему по ухабам и изо всех сил старавшемуся казаться трезвым.

 

Чай остыл. Все пятеро долго и молча пили водку. Где-то гулял Таватуй. Трещали петарды, играла музыка, визжали девчонки. Утомленные, Чумичевы-Железняковы и Костины начали укладываться по углам. Наталья Николаевна с Костей легли на кровать за печкой, Ирина упала на диван у двери, Маша с Андреем пошли на чердак, где был импровизированный сеновал, Костин по привычке занял оборону в машине.

 

Постепенно голоса удалились, гомон, треск, гам куда-то откатили. Стояла абсолютно немая тишина. И было ощущение, что не темное небо укрывает своим звездным куполом землю и озеро, а Таватуй-батюшка поглощает все в своих теплых, мудрых могучих водах.

 

А с утра всех разбудило мерное постукивание молотка. Еще с рассветом Серега Клюкин пришел повиниться перед бабой Маней за снесенный забор и тут же поставил новый, «лучше прежнего». И Ирка с Машей выдвинулись на озеро умываться, с левой бабманиной стороны им улыбался чистыми досками добротный и радостный «клюкинский» забор. Деревенские в долгу не остаются.

А как иначе-то?

 

 

Встреча третья. Любовная

Мы сидели на веранде и говорили о своих детях. Леву Железнякова волновал предстоящий международный конкурс, на котором он должен выступать в качестве пианиста в грядущем ноябре. Он перечислял произведения конкурсной программы. Видно было, что ребенок все лето думает об этом, переживает, хотя родители и бабушка не акцентировали его внимание на конкурсе, хотели, чтоб он немного отвлекся. Наш Жорик строил квартирку из конструктора «Лего» и на мой вопрос, будем ли мы ходить в школу хореографии, задумчиво прилаживая на голову пластмассового человечка шапку-парик, нараспев отстраненно промычал: «У-г-у».

 

В самый разгар беседы через стеклянные стены веранды мы увидели мощную фигуру нарядного Сереги Клюкина. На нем были серые брюки и серая же парадно-выходная футболка. Наша форма одежды тоже соответствовала случаю: спортивные штаны и кокетливый, подрастянутый в груди топ на мне, красные Машины вечные бриджи, носок со сланцами на одной ноге, а второй – на Андрюхе Железнякове. Он в принципе был в одном носке и в одной калоше. Вторая калоша намокла во время ночного дождя.

 

– О-о-о! Серега! – радостно воскликнули Маша с Андреем. – Привет! Проходи!

 

Серега галантно приложился к ручке Натальи Николаевны, расцеловался с Машей, обнялся с Андреем, кивнул нам. На стол он поставил бутылку армянского коньяка и положил большущую шоколадку «Рошен» с миндалем. Клюкин, как всегда при наших встречах, уже был слегка навеселе.

 

– Ну, ты, Серега, гуляешь! – восхитилась Наталья Николаевна.

 

– Да что я…, не могу себе позволить, что ли? – демонстрировал широту души Клюкин. Он явно был в ударе.

 

Расставили разношерстные рюмочки, чокнулись, выпили за встречу.

 

– Как ты? Как твой брат поживает?

 

– Который?

 

– Володька. Что-то его не видно.

 

– Нормально. Вчера… юбилей справлял – сорокалетие.

 

– Спит еще, наверное ? – спросила я. Народ рассмеялся.

 

Мы снова выпили – за здоровье брата Вовки.

 

– А Женька? – выведывал Андрей.

 

– Тоже нормально. Он же в девяностые что-то украл…, потом продал, с тех пор живет отлично! – рассказывал Сергей, изредка пересыпая речь матом.

 

– Георгий, – забеспокоилась я и позвала сына, – может, вы с Левой пойдете играть в дом?

 

– Нет, мама, нам здесь удобно, – снова не отрываясь, ответил сынок.

 

– Он сказал тебе «мама»? – с сомнением переспросил Серега, повернувшись ко мне.

 

– Да, – я уже давно привыкла к тому, что все спрашивают, не внук ли это. Мы с мужем постоянно оправдываемся, что ребенок этот очень поздний, долгожданный, в то время как наши сверстники уже нянчат внуков.

 

– А сколько тебе было, когда родила?

 

– Сорок один почти.

 

Маша пришла на помощь:

 

– Ты, наверное, помнишь, у Ирки с Андреем три девчонки большие? Ну, вот еще и сын родился. Как и у тебя, у тебя же тоже в сумме четверо!

 

Первая Серегина жена умерла рано, ей было около тридцати. Он остался с двумя маленькими детьми. Когда женился на Вере, у нее тоже было двое своих.

 

– Да, так получается, – согласился Серега. – Я никогда не различал – свои – не свои. Никого не обижал …Скоро дедом буду!

 

– Да ты что?! – обрадовались Чумичевы-Железняковы. И за это тоже снова выпили – уже по две рюмочки.

 

Серега рассказывал еще про недавно умершего отца, про татватуйские дела, которые без нецензурной брани, по мнению Клюкина, совершенно не делались… Получалась это безобидно, но мы с Машей то и дело нервно поглядывали на угол, где играли наши дети. Сереге знаками показывали на ребят, чтоб поостерегся, не вставлял матерные слова. Тот кивал, проговаривал их одними губами, шепотом, но через минуту переставал контролировать себя, и его речь опять была сочная и опасная.

 

– Кстати! – Маша указала пальцем в сторону горушки. – Можно пойти на улицу, Андрей там беседку поставил. И на улице потеплело.

 

Ни слова не говоря, Клюкин встал и быстро вышел из дома.

 

– Он обиделся, – прикрыв рот ладошкой, проговорила Маша. – Ирка, он обиделся.

 

– Конечно. Я тоже поняла, – подтвердила я. – Ты так резко сказала, да еще пальцем указала, куда ему пойти…

 

– Ты представляешь, какой он, оказывается, ранимый… – Маша как будто новыми глазами посмотрела на друга детства.

 

– Да. И очень тонкий. Все хорошо чувствует, – задумалась я .

 

– Вот истинно деревенские…

 

Мы вышли из дома, поднялись на горушку. Там под тентом сидели наши Андреи с Клюкиным. На столе уже стояла начатая бутылка «Полтины». Железняков разжигал в мангале угли для шашлыков. Мужички снова нашли какой-то уважительный повод, чокнулись и, конечно, снова выпили. Маша тяжело вздохнула:

 

– Я принесу еды…, сказала она и пошла в дом.

 

Из еды на закуску им был только хлеб, соль, кетчуп и полбанки паштета с враньем в качестве названия: «Из гусиной печени». Застолье вошло в хорошо налаженное обычное русло, то есть, в пьянку.

 

– Сереж, как нынче с пожарами у нас? – пыталась удерживать интеллектуальную беседу Наталья Николаевна. – Не злобствуют?

 

– НЕ, с прошлым годом не сравнить. Вот был один…, так разгулялся…не успели встречный огонь пустить… Но все рано спасли..

 

–Ну, так ты же специалист в своем деле. За столько-то лет навострился!!

 

Серега рассмеялся:

 

– Да я его, родимого, уже взглядом научился останавливать!!! Нет, правда, пробовал – получилось!

 

Мы еще долго смеялись над его уникальными способностями, придумывая разные вариации на эту тему.

 

После рассказа Сереги о его гипнотических способностях взглядом останавливать огонь мы с Машей переглянулись и проявили свои способности престидижитаторов: почти на глазах мужичков ловко спрятали недопитую бутылку водки под стол, прикрыли синей шелковой скатеркой и задумчиво подняли глаза в небо. Там не было ни намека на просветление. По навесу то и дело шуршал мерзкий, совсем не июльский дождик.

 

Постепенно разговор повернулся к теме, которая волновала нас уже больше четырех лет – самому дорогому особняку, выстроенному на берегу озера с выдающимся метров на сорок в воду пирсом для подхода яхт и скутеров, «замку смерти», как назвал его Железняков. По несчастливой случайности именно он соседствует с нашим берегом. Хозяин пытается выкупить часть берега у Чумичевых, не получив желаемого, нагло урезает их территорию, ставит трехметровые бетонные стены, а сверху толстенное стекло. Ласточки не видят стекла и бьются об него насмерть. Зрелище жуткое. Но соседа устраивает, что никто не перелезет через этакое чудовище. Хотя лазать по чужим садам и не принято в деревне. Но сосед этого не знает и, очевидно, очень боится за свою сильно удавшуюся жизнь. Строительство идет не первый год и будет продолжаться еще не год – хозяин, молодой сынок начальника криминальной полиции Свердловской области, скупил землю с другой стороны и поразит еще размахом архитектурной мысли. Все построенное помпезно, непомерно роскошно и …безвкусно. А главное – земля в Таватуе бесценная, заповедная. Скажите, зачем покупать ее и наглухо всю зацементировать: и дорожки, и площадку для солярия, и ….Все разговоры Чумичевых-Железняковых с хозяином были бесперспективными, велись они на разных языках. На вопросы нувориша о том, почему не продается земля на горе и берег, ему отвечали, что земля эта дедов и прадедов, здесь писались рассказы и повести, снимались фильмы. Новый барин морщил лоб и никак не мог понять новые слова: «кино», «искусство», «литература»…Причем здесь искусство? Ведь только за землю предлагается 15 миллионов. И разговоры оканчиваются ничем. В мертвых глазах не искрилась мысль. В мертвых стенах теперь живут мертвые души.

 

Я вспомнила, как года четыре назад мы с Машей ходили перед ее отъездом попрощаться к Клюкиным – родителям Сереги и Серегиных братьев. Его отец тогда сказал:

 

– Знаешь, Маруся, если б наши отцы и деды встали сейчас из могил, они бы с кольями пошли первым делом на нас за то, что позволили так обойтись с нашей землей, ведь места-то заповедные, дедовские! А уж потом и всем бы досталось.

 

Я напомнила этот разговор ребятам.

 

– А здорово Сагра-то несколько дней назад себя отстояла? – обратилась Маша к Сереже.

 

– Я не очень поняла, с чего все началось? Областные новости как-то невнятно осветили, расскажи, Серега, что у вас говорят? – попросила я.

 

Маша начала все с начала. В Сагре, тихом поселочке под Верхней Пышмой, был хорошо известный клан цыган-наркоторговцев – Красноперовых. Вначале они жили в центральной части поселка, и к дому цыган тянулась бесконечная вереница наркоманов. После высказанного недовольства жителей они переселились ближе к железнодорожной станции, но торговать наркотиками не перестали. Последней каплей в чаше терпения местных жителей стал случай, когда один из цыган избил ребенка, ставшего свидетелем его мелкой кражи. После этого мужчины Сагры собрались и потребовали: «Уезжайте!». 1 июля Красноперовы уехали. Сразу после выселения глава клана Красноперовых позвонил жителю поселка Сергею Зубареву и, что называется, «забил стрелку» с местными на 16 часов. Парни собрались к нужному сроку, позвали на помощь и ребят из поселка Исеть. Но никто не приехал. Ближе к ночи, в 23 часа, житель Исети, случайно проезжавший мимо, увидел колонну машин, позвонил в Сагру и рассказал, что видел, как в их сторону движется 15 машин, люди вооружены, будут убивать. Люди в машинах вели себя совершенно дико – стреляли по машинам дачников, которые были вынуждены прятаться в лес, и избили мотоциклиста. Это себе на подмогу цыгане Красноперовы позвали группу азербайджанцев, которые для устрашения долго колесили в машинах по поселку. Подъехав к одному дому – Городиловых – и начав стрельбу, вдруг получили неожиданный отпор.

 

Мужики, человек десять, собрались, похватали кто что мог и побежали на край деревни занимать оборону. Встретили машины у переезда. Подъехало 60 азербайджанцев – началась стрельба. Потом вся деревня выбежала. Расхлестали несколько машин. И во время этих боевых действий одного азербайджанца застрелили. Неизвестно кто. Все стреляли. Потом я уже прочитала в блоге президента фонда “Город без наркотиков” Евгения Ройзмана, который писал: «А зачем ты ехал с бандой, ночью, в чужую деревню, вооруженный?! Чаю попить?! А ты что считал, что тебя пряниками будут встречать?!” И действительно: зачем? На что рассчитывали? А вот власти появились не сразу, что бы там ни писали СМИ. Чего-то выжидали. Наверное, когда бунтари и наркодиллеры разберутся сами, перестреляют неугодных. Короче, как-то все само собой рассосется.

 

Серега помогал подруге, подсказывал еще что знал. Маша помолчала.

 

– Молодцы мужики. Уважаю. Вот надо как свою землю отстаивать. А мы…

 

За время рассказа Андрюхи растворились: один ушел на веранду и там заснул, завернувшись в тулуп, другой топил баньку и тоже прикимарил на ступеньках. Мы так и не поняли, где какой Андрей припарковался.

 

Мы остались втроем, и Серега начал на Машу нетрезвую атаку. Не замечая меня, положил огромную ручищу на Машину ладонь…

 

– Марусь…, – проникновенно начал он тихим ласковым голосом, – я ведь влюблен был в тебя с детства, когда еще ребятишками, как Левка твой, бегали по Таватую…

 

– Серега, какой ты хороший! – Маша ласково посмотрела в ясные голубые Клюкинские глаза.

 

– Ты ж не могла не замечать. Ты такая озорная была, такая выдумщица, гоняла нас…Я надеялся, что у нас что-то получится. Приглашал тебя в кино… А потом появился твой Андрей. Ну что ж делать? У меня не осталось надежды совсем. Пришлось отступить.

 

Пьяненького Серегу потянуло на откровения и объятия. Он взял Машину руку, начал ее целовать, погладил плечо. Мне стало не по себе, я вышла из-за стола и начала спуск с горушки, изо всех сил стараясь скрыть коварные последствия коньяка. Но крутая тропинка предательски двоилась, и у меня никак не получалось строить из себя леди.

 

– Ирка! Не уходи, слышишь?!! – позвала Маша, предвидя опасный исход разговора.

 

– Третий – лишний! – деликатничала я.

 

– Третий – НУЖНЫЙ!! – ответила она.

 

МЫ с Машей прекрасно понимаем, когда слова сказаны просто так, когда повторять не надо. Знаем интонации друг друга и намеки. Я вернулась и села напротив них. Клюкин пьяно и зачарованно смотрел на мою подругу, а она регулярно снимала с себя его руку. И придумывала все новые темы, чтоб отвлечь друга детства от нахлынувшей пьяной любви. Но Сергей – тертый калач. Я смотрела на его белесое лицо, светло-голубые глаза, ровные зубы, легкую проплешинку и вдруг вспомнила высказывание: если обычное лицо становится от улыбки красивей, то это лицо по-настоящему красиво. Серега был сейчас просто красавцем!! Сильным и хитрым, и искренним, добрым и влюбленным красавцем. И мне показалось, что он, действительно, может останавливать и разжигать огонь взглядом! Во всяком, случае, я поверила.

 

– Не бойся, Машка…я тихий влюбленный. Без согласия не люблю. Хочу взаимности. Я деревенский. Я и говорить-то красиво о любви не могу. Ты уж прости. Как умею. Вы, женщины, любите, когда красиво…

 

– Спасибо, Серега. Ты всегда был хорошим человеком, очень добрым и милым. И ты хороший друг. Надежный. Я знаю, что ты всегда поможешь…И спасибо за слова…и за твою любовь!

 

Мы сидели на горушке до самой ночи. Серега трезвел на посвежевшем сосновом воздухе. Мы смотрели на огонь и говорили о любви, о ее чудесной силе, дающей нам уверенность в том, что все в жизни чисто, трогательно и вечно.

 

И снова таватуйское небо обнимало нас своим ярким звездным куполом…

 

В Таватуй мы ездим летом, во время отпуска. Именно этот один – два раза в год укрепляет во мне жизненный стержень, дает силы, помогает потом весь год отличать хорошее от плохого, черное от белого, доброе от злого, истинное от наносного, помогает выстоять в этом безумии и не обезуметь самой, когда стираются все грани и перестаешь уже верить сама себе. И, сидя среди своих коллег, которые имеют исключительно высшее образование и чрезмерно этим кичатся, любят клеить ярлыки, идут по головам, взбираясь по лестнице тщеславия и благополучия, я думаю: что мы потеряли? Почему перестали быть чуткими и ранимыми, как Серега Клюкин? И что должно случиться в нашей жизни, чтоб мы не перестали говорить о любви вслух?

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Прокрутить вверх