Улица раскисает. Она расползается во все стороны в сырости и грязи, заполняет всю синеву пространства вокруг. Талый снег мертво белеет островками в канавах, прячется в тени деревьев, домов. Но всё же тает и там. Мутная вода стекает с крыш, проваливаясь в выбоины разбитых дорог. Она хрипит и отхаркивает бычки, обёртки, банки, обрывки газет и бог ещё знает чего. Где-то там, у супермаркета, в сырой неизвестности, шуршит тощая метла дворника. Этот звук разрывает тишину двора, вгрызается в утреннюю пустоту, размеренный, всепроникающий. Совсем рядом, разбрызгивая чуть подмёрзшую за ночь хлябь, промчался автомобиль. Постепенно сквозь затихающее эхо пробился знакомый шорох.
Алексей смотрел на эту весну, чувствовал её, и чем больше он видел, тем отчётливей возникало ощущение ущербности, убогости всего, что вокруг. Словно эта весна выжигала его изнутри. Эта внезапная тоска удивила его, но он ничего не мог с собой поделать. Он стоял на балконе и вглядывался в слепые окна озябших пятиэтажек. За каждым из этих окон дремала жизнь, убаюканная прогорклым прокуренным воздухом города. Алексей поёжился и, достав из пачки сигарету, с неудовольствием закурил.
« Плесень, всюду эта паршивая плесень. Опять обои отдирать, – думал он глубоко затягиваясь едким сигаретным дымом, – когда же всё это кончится? Или уехать куда-нибудь?»
Алексей вздрогнул, от неловкого движения сигарета выпала из пальцев и полетела вниз в апрельскую распутицу.
– Проклятый телефон! – Прокричал он, поднося трубку к уху и, чуть помедлив, добавил. – Давно надо было тебя утопить. И утоплю, сегодня же.
Звонил Олег.
– Леший ты где?!
– Сплю. – Вдыхая тяжесть воздуха, отозвался он
– Леший, дай лабу скатать, – на секунду мембрана затрещала, зашипела и где-то совсем далеко сквозь помехи добавили, – в маршрутке еду… Бережнова совсем достала, давай, говорит, лабу, а то зачёт не черкану… Зачёт… дня…
Связь оборвалась. Опомнившись, Алексей бросился в полумрак кухни, долго водил пальцем по календарю, перебирая дни недели, и, наконец, наткнулся на двадцать третье. Настенные часы пробили девять. Наспех одевшись, он закрыл за собой дверь и ринулся вниз по лестнице.
«Зачёт, лабораторная, зачёт…», – ступени с поразительной скоростью проносились под ногами. – «Лабораторная, зачёт, грязь, лужи…»,– дверь подъезда с треском захлопнулась за спиной. – « Девять часов, зачёт, грязь, весна, Маша…».
Алексей влетел в салон обшарпанного автобуса, походя зацепив кого-то пакетом и с облегчением упал на потертое, исписанное фломастерами сиденье. Автобус закряхтел, заскрипел и с проворством тяжелобольного пополз по улице, откашливая солярку и роняя в грязь неотработанное масло. В салоне было тесно и душно. Потрескавшиеся стёкла дребезжали так, словно в любой момент могли осыпаться. Воздух стал настолько густой и плотный, что порой возникало ощущение его весомости, как будто он обволакивал напряжённые фигуры, сковывал движения, сдавливал горло. Сквозь живой частокол не спеша пробирался кондуктор. Парадокс, но внушительные габариты женщины не стесняли её движения, наоборот, она ледоколом врезалась во льды пассажиров, не обращая внимания на жалобные всхлипы и общее возмущения.
– Не стоим в дверях! – Её хриплый голос как будто подминал под себя все окружающие звуки – Проходим. Проходим…! Билетики, пожалуйста, так… у вас молодой человек.
Алексей протянул «медяки», и не успели они коснуться пухлой ладошки, как волшебным образом исчезли в толстых складках контролёрской сумки.
– Билетики, пожалуйста, билетики! – Словно на базаре вещала она, постепенно продвигаясь к задней площадке.
Чувства необъяснимой тоски и одиночества снова сдавили грудь, заполнили душу, мысли. Казалось, они истекли отовсюду и расползались окрест на сиденья, на пол, на людей, раскисали как эта улица. Чтобы не смотреть на серые, пустые лица, Алексей с отрешенностью обывателя уставился в окно. Мёртвые деревья, безликие, однообразно равнодушные дома, бледные столбы фонарей, светофоры и даже прохожие проплывали за тонким ледяным стеклом как миражи. Захотелось вырваться из этой затхлости в прошлое. Алексей почувствовал, что проваливается в неизвестность, прочь от этого надушенного, пропахшего соляркой и потом автобуса в то лето, в то утро на опушке…..
Лес забрался едва видимой синей поволокой, и рассветные лучи, казалось, можно обнять руками. Лес хвойный густой, дремучий, с рождения знакомый, но всепроникающе чужой. Привлекающий. Жуткий. Тёмный. Прелый лапник под ногами чем-то напоминает зыбуны на болотах. Он продавливается, обступает щиколотки, мягкий, как пуховая перина, но создающий впечатление шаткого равновесия, состояние неверности и, кажется, можно с головой провалиться в него навсегда, безвозвратно, безвременно. Душистый запах смолы чем-то сродни запаху гречишного мёда. Вкусный. Сладкий. Приторный. Он туманит сознание, кружит голову. Этот запах идёт отовсюду с ветвей, от стволов, с ковра хвои на земле, но какой-то уже кислый, спёртый, слежавшийся. Всё время что-то шуршит, потрескивает, окает и аукает. Сам лес живёт. Живёт. Множится. Переваривает сам себя. Хоронит и воскресает. Закрытый. Задумчивый. Чем дальше забираешься в чащу, тем отчётливей чувство нарождающегося в груди смятения, первобытного ужаса и чего-то до боли близкого.
Мягкий шепот. Еле слышные в кронах слова, застывшие на грани восприятия. Ветер осторожно качает ветки, прижимает к груди, баюкает нежно и невесомо. Деревья. Смола. Ветви. Листья. Лес. Мать – ласковая, добрая, вечная, как небо над головой.
А человек? Как же он среди этого первозданного покоя? Со всеми этими прокислыми щами, кастрюлями, «скорыми», часами, разрубленными с точностью до одной секунды. Человек, вдыхающий прокуренными лёгкими вечность. Вечность, прожитую в один день, растраченную на пустую болтовню и ненужные споры, вечность пропитую, издёрганную, выжатую как лимон. Кто ты есть человек среди этих шершавых стволов? Голый. Беззащитный. Жалкий. Сгорбленный и надломленный.
Тихо. Где-то неподалеку отмеряет года кукушка. Трещит дятел. Лес ещё дышит утренней прохладой, свежей, чистой. Туманная дымка почти рассеялась. Отчаянно сопротивляясь молодому солнцу, она всё-таки зацеплялась за тени могучего сосняка, но и там разрывалась, лопалась под напором июньского тепла. И всё таинство рассветного леса растворялось, вызывая чувства сожаления и потери. Потери чего-то важного, несоизмеримо глубокого, священного. Деревья. Смола. Ветви. Листья. Лес. Мать…..
– Кто не платил?! Я не платил?! А вот видела?!
– Девушка, а можно с вами познакомиться?
– Нет.
– А я ему говорю, сначала авансом штуки две-три, а потом работа.
– А он что?
– Смотри куда прёшь!! Все ноги поотдавила!
– Билетики, пожалуйста, билетики!
– Ба-а, а при кумунистах та при кумунистах, ить такого не было.
По началу, очнувшись от воспоминаний, Алексей никак не мог понять, где он находится.
– Молодой человек, уступите бабушке место, – ненавязчиво попросили откуда-то сверху.
Алексей поднял глаза. Прямо над ним, уперев взгляд в пространство, нависала старушка. Драповое тёмно-коричневое пальто, изрядно поеденное молью, платочек с синими, белыми, голубыми цветами, домашняя светло-серая сумка.
« Божий одуванчик», – подумал Алексей, всматриваясь в сухощавое, измождённое жизнью лицо. Он уступил место и стал пробираться к дверям. Прижимая пакет к груди, он протискивал, проталкивал себя между спинами, пока не наткнулся на стену.
– Вы выходите? – Спросил он у стены, переминаясь с ноги на ногу.
Стена неохотно качнулась в сторону, глубокомысленно вздохнула и гулко ответила:
– Нет.
Под неодобрительные взгляды Алексей всё-таки протиснулся в образовавшийся проход.
Олег Щепкин был человеком правильным и непримиримым, если неправда – в штыки, особенно если она касалась его непосредственно и своим положением мешала привычному укладу его размеренного, гладкого существования. Что же до остальных, то думалось, все их беды происходят оттого, что виноваты сами и должны платить по всей строгости законов морали и нравственности. Сам Олег в любой момент считал своим долгом указать на неприличия и словом, а зачастую кулаком выколачивал мерзавца на свет божий. В силу улыбчивой общительности и здоровому румянцу на щеках его быстро приняли в ряды босоногого студенчества, а тяжёлую нравственность списали на свойство характера. Вот и теперь, выходя из маршрутного такси, он лениво бормотал что-то про распущенность и вседозволенность, не без удовольствия вспоминая стройные ножки вульгарной девицы, так бесстыдно выставленные на всеобщее обозрение. Олег инстинктивно погладил живот, вздохнул, плюнул с досады и бодрой поступью зашагал к зданию университета. Он остановился на середине аллеи и стал дожидаться приятеля, точнее лабораторную, которая теперь решала его судьбу. По правде говоря, они дружили с детства, Олег – неотёсанный, чуть грубоватый, но простой парень и Лёшка – тихушник. Алексей всё время строил планы, а Олег исполнял со всем тщанием и усердием.
– Последний хвост и всё, – с облегчением думал он и от того чувствовал себя почти свободным.
Не найдя ничего интересного среди чахлых скрюченных лип и орешника, он принялся рассматривать старое здание университета. Ковыряясь в носу, он наклонял голову набок, сопел и закатывал глаза от умиления. Колоннады, фасады, ровные прямоугольники окон – всё вызывало в нём восторженный трепет и желание наколупать кому-нибудь физиономию.
Алексея всё не было. Олег, решив, наконец, оторваться от созерцания, направился к центральному входу в надежде отыскать отличника.
«Вообще, есть три вида людей, – размышлял правильный Щепкин. – Я, кто- то вроде Лешего и ….. и отличники. В общем, я их понимаю. Можно сказать, знания – это правильно, а, значит, хорошо, но терпеть не могу, потому что… – мимо прошла закованная в тесные джинсы девушка, – потому что…. А чёрт! Ботаник и есть ботаник». – Пришёл к умозаключению Олег и, высморкавшись, пошёл дальше.
На глаза попался Федька – ботаник. Толпа, окружавшая отличника, почтительно расступилась, искоса посматривая на приближающегося Щепкина.
– Здорово Федот, – поприветствовал он, кладя здоровенную ручищу на хлипкие плечи Федьки.
– А? – Только и смог пролепетать парень.
– Федот, дай лабу скатать, ты ж мне друг.
С этими словами Щепкин сделал что-то вроде удушающего приёма, отчего Федька побледнел и дрожащими руками передал тетрадь.
– За это, Федот, – продолжал Олег, поводя рукой в сторону, – я возьму тебя с нами после зачёта.
Фёдор нервно сглотнул и потянулся к дверям.
– Не боись, погуляем, пивка хлопнем. Кстати, у тебя бабло есть? Вот и молодец, угостишь. Мы ж теперь друзья?
Фёдор неуверенно кивнул и поспешил в аудиторию. У самой двери он неожиданно столкнулся с Лесёнковой Машей, девушкой изумительной красоты и, густо покраснев, юркнул в проём.
– Ты что слепой?! – полетело ему в спину.
Он уткнулся в учебник и с самоистязательным упорством стал зубрить, непрерывно думая про её волосы, глаза, плечи, талию, ниже. Фёдор пытался представить образ, но вместо Маши перед глазами возникала ехидно ухмыляющаяся рожа Щепкина. Он протягивал волосатую лапу к его горлу и тягучим ломаным голосом произносил:
– … У тебя бабло есть? … Возьму… После зачёта.
В аудиторию вошла полная женщина в чёрном вязаном пончо на округлых плечах, серой юбке и удручающе массивных сапогах. Огромные алые бусы тяжело покачивались на груди и неприятно гремели. Окинув всех присутствующих холодным, неприязненным взглядом, она величественно села за кафедру.
– Елена Владимировна, Елена Владимировна! – Жарко затараторила Светочка (староста группы). – Елена Владимировна, а мы вам подарок приготовили.
С этими словами она протянула преподавателю пакет и как-то смущённо отстранилась. Глядя на всё это с высоты «камчатки», Фёдора почему-то затошнило. Он снова уткнулся в учебник.
« Частота – это число полных колебаний синусоидального тока за одну отдельно взятую секунду».
F = 1/T = 50 Гц
– Щепкин?! – Покатилось по аудитории.
– Здесь, Елена Владимировна.
– Лабораторная где?!
– Здесь, Елена Владимировна.
– Давай сюда.
– Вот возьмите, Елена Владимировна
Осторожно подойдя к кафедре, Олег отдал тетрадь и стал ждать.
– Иди, иди уже, не мешай. Так. Так, все свободны. – Она заглянула в пакет, довольно улыбнулась и добавила. – Зачётки на стол.
Студенты медленно потянулись к выходу, увлекая за собой Фёдора, словно река спокойная, бездумная. Мимо, бурно жестикулируя руками, проплыла Светочка. Она ликовала, её взгляд был наполнен счастьем.
« Да, это я и только я вытащила всю группу», – говорил весь её вид.
За ней в потоке незнакомых неузнанных лиц Маша и …. Щепкин.
Фёдор вздрогнул.
– Ф-е-дот, ну ты чё? Айда, пошли пиво стынет.
Олег по-приятельски похлопал Фёдора по спине, отчего тот чуть не свалился под ноги однокурсникам.
– А этот чего здесь? – брезгливо фыркнула Маша, когда они очутились на крыльце.
Олег подмигнул ей и с сердечным великодушием сообщил.
– Он со мной.
После этих слов Фёдор почувствовал себя уверенней.
– А вон Молчалин идёт! – Как-то угловато, неумело воскликнул он, как будто заново учился говорить. Никто не обратил на него внимания.
Маша увидела Алексея.
« Как он странно ходит, – думала она, рассматривая приближающую фигуру, – издали похож на кузнечика».
Алексей шёл к университету в распахнутом пуховике. По обыкновению он отклонял корпус назад, чуть приседая на каждом шагу и распрямляясь коленками в стороны. Фёдор тоже смотрел на него, смотрел и ненавидел. За этот пуховик, за походку, за его холёность, за то, что он с Машей. Щепкина он ненавидел просто так.
– Здорово орлы! – Густым баритоном поприветствовал Молчалин. Поднимаясь по ступенькам, он равнодушно посмотрел на Федора, но всё же поздоровался и с ним.
– Куда идём?
– В Красный. – Ответила Маша, поправляя кожаный берет
– Да че там делать? Грязища, гадство одно. Айда к Чеху, он, наверное, опять в биллиардной зависает. По дороге пивца зацепим, да, Федот, скажи же?
Все взгляды устремились на кисло молчавшего Федьку.
– Наверное.
Фёдор шёл по Кривой улице с пивом в руках на последний полтинник и чувствовал себя брошенным и ненужным. Мимо уже чуть подёрнутые пеленой проплывали школа, забор, остановка, забор, кусты. Он старался не смотреть на развесёлую компанию, и даже почти появились какие-то мысли об устройстве мироздания как кто-то…. закричал. Резко обернувшись, Фёдор увидел небольшую пузырящуюся лужу, Олега, кричащую Лесёнкову и …. всё. Молчалина не было.
Алексей так и не понял, что произошло. В какой-то момент земля ушла из – под ног, и он оказался под водой в тесном колодце. Его затягивало. Темнота. Тяжесть мокрой одежды. Скользкие стены и холод, нестерпимый обжигающий холод. Алексей извивался, пытался хвататься за выступы, разбивал руки в кровь, животный ужас заставлял отчаянно цепляться за жизнь. Он начал задыхаться.
« Где же они?! – Воздух рвётся из лёгких. – Я не должен умирать. Только не я! – Они почти лопаются. – Пусть они, а я должен жить!»
Кровь вскипает, бьёт в висках, стоит непрерывный грохот. Ногу свело судорогой, и его понесло куда-то вниз.
«Как же так?!» – пронеслось в угасающем сознании, и Молчалин вдохнул, потому что не мог больше не дышать.
– Я за помощью! – Крикнул Олег, скрываясь за углом.
– Лёша! – В отчаянии бестолково металась Лесёнкова. Она по-птичьи размахивала руками, бегала вокруг лужи и всё кричала и кричала, а люди шли мимо, они поворачивали головы, недоумённо пожимали плечами и шли дальше.
Фёдор пытался достать руками, палкой, погружался по пояс в талую воду, но руки загребали только мелкий мусор. Наконец, он сдался. Навалилась усталость, он поднялся с колен, посмотрел в темнеющее грозовое небо и зашагал к дому. В ушах стояли стенания Маши, крики о помощи, но он ничего не мог сделать для неё.
Сон не приходил, Фёдор сидел на кровати, укутавшись в одеяло, и думал. Почему он не смог его спасти, почему всё так нелепо и глупо. Случайность. Открытый колодец, шаг – и нет ничего: ни дня, ни ночи, ни жизни, только тишина и тёмная вода. Он представил, как водолазы вытаскивают синее разбухшее тело Молчалина, и вздрогнул. Неужели так будет и с ним, неужели он будет гнить в земле и ничего не изменится. Будет такое же солнце, такое же небо и люди, люди будут жить…. без него.
Впервые он понял, что значит ценить каждую минуту, каждую секунду, наслаждаться каждым мгновением, и ему стало горько оттого, что жизнь так коротка и прозрачна. Что в этом огромном мире стоит зайти на соседнюю улицу – никто не скажет, кто был такой Молчалин Алексей Викторович. Им будет всё равно, потому что смотреть себе под ноги и жить в своём окружении легче и спокойнее, не напрягаясь, не думая, не сожалея. И каждый верит, что с ним такого не может случиться, потому что он не такой как этот.
« Разве этот жил моей жизнью, разве у него были такие друзья, разве он так же держал за руку мать в детстве как я, чувствуя теплоту и нежность ладони».
Фёдор знал, что не пойдёт на похороны и не увидит, как плачет отец, как рыдает мать, и как будет стоять Щепкин, тяжело опустив голову, чтобы спрятать равнодушно-брезгливый взгляд. По стеклу забарабанил дождь, ветер гонял мусор во дворе, деревья тревожно шумели, качая копной голых веток, а Фёдор всё сидел и сидел, вглядываясь в печальное настоящее.
Олег пил пиво и мысленно прокручивал порядок своих действий:
«Колодец, Леший, помощь…. Когда я бежал за помощью и увидел человека, зачем я остановился? Я посмотрел на время. Прошло около пяти минут. Всё равно было слишком поздно, люди под водой так долго не живут. Я позвонил спасателям и …. пошёл. Не люблю смотреть на трупы. Случайность? Нет. Случайностей не бывает, а раз так, значит, так оно и есть, и никак больше. Значит, это было нужно, а раз нужно, значит правильно. Ведь так?
Спустя неделю Маша нашла себе нового парня и постаралась забыть то утро двадцать третьего апреля.