Убежден, что в этимологии слова «буран» наверняка отыщутся его тюркские корни, а уж казахские-то точно. Киргизы и казахи снежную вьюгу, сильную метель называют не иначе как «буран». А вообще-то в европейских землях его, бурана, и быть не может. Лишь только там, на лесостепных просторах Западной Сибири, снег редко просто падает. Там, если пошёл снег, жди бурана. Проверь, не взъерошены ли скирды, копны, иначе бураном всё развеет по степи и колкам. Останется скотина голодной. А того более хозяин крепит лабаз и стены скотного двора: волки люто озоруют в буран. Доходило, что двухблочную саманную стену свинарника волки вдрызг разгребали лапами и резали свиней как на мясокомбинате. Ко всему, случаются бураны аккурат во время волчьих свадеб. В такую пору серые не то что скотину либо человека, а и соплеменника не жалуют.
Случись скотникам вывозить навоз на поля, так ружьецо и с десяток патронов брали непременно. Собаки и те по ночам не шастали по деревне – выли по дворам. Ночью на сельских улочках хозяйничали волки. Раньше ведь если где и было освещение, то лишь у сельсовета да у колхозного скотного двора. Да если кинопередвижку на быках привозили, то завклубом по этому случаю имел от председателя лампочку. В школу из соседних аулов детей привозили на санях, где у казаха-возницы имелись ружьё и аркан. Степняки казахи очень ловко орудовали этим инструментом, предпочитая ружью: шкура-то хищника остаётся целой. Но русские не обладали такой сноровкой и стреляли в основном жаканами. И то случалось, что неопытного охотника стая волков вполне могла загрызть.
Мы с бабушкой жили вдвоём вроде и почти в центре деревни, но у перелеска, разделяющего село пополам. Да и хата была даже не саманная (необожжённый кирпич из глины и навоза) как у большинства, а плетённая из лозы и забитая глиной. Занесённая зимой сугробами изба тепло держала как иглу у эскимосов. Казахи тоже предпочитали глинобитные постройки. И полы у них были тоже глиняные, покрытые слоем смеси глины и яиц. У бабушки пол в избе сделали всё-таки из досок. Выскобленные добела они выглядели даже нарядно. Крыша и лабаз крыты, вопреки логике, соломой. Почему такая разноплановая несуразность, бабушка объясняла бесшабашностью деда Сёмича, цыгана от роду. Ещё до советской власти в нашей деревне долго стоял табор. Потом откочевал. А дедушка предпочёл остаться подле русской Марфы, то бишь моей бабушки.
Гражданская, а потом и Отечественная войны, а затем повальный тиф унесли всех близких. Была в деревне кое-какая родня, но это так, для счёта. Ко всему у нас и ружья-то не было, как и электричества в большинстве дворов. Не было и коня. При коллективизации забрали всех дедовых красавцев, сказали «не положено». Так что возили накошенное втихаря от объездчика в пролеске сено на корове. Косили чуть свет и почти затемно вечером. Не состояли мы с бабушкой в колхозе, и сено нам было тоже «не положено». А держали мы корову, тёлку да овец до трёх десятков. Кур не считали. Огород советская власть разрешала иметь до 50 соток. Дальше росли бурьян и лопухи. Опять же «не положено». Хотя бабушке было под 80, а мне 12 лет. С огорода и скотины в основном и кормились.
Жили по тем временам хорошо. У меня имелись даже хромовые сапоги и гармошка. Сапоги я даже один раз одевал сфотографироваться: они были «на вырост». А чтобы пойти в школу, мне нужно было за лето заработать 100 трудодней. Уж очень мне нравилось работать на лобогрейке и конных граблях, случалось и прицепщиком на тракторе, а по сути – трактористом.
Зиму я обожал. В Даниловский колодец, что за километр от нас, за пресной водой для коровы и супа ходить не надо – снегу полно. В библиотеке книжек вволю, особенно фантастики и приключений, а ещё про лётчиков, партизан и разведку. Правда, бабушка грозилась книжки порубить, потому что сена забывал дать овечкам и корове да навоз убрать. Но обходилось как всегда хворостиной пониже спины.
А в буран все пацаны в деревне сидели по домам. И так два-три дня кряду. Читай – не хочу. Наколешь от полена лучин посуше, воткнёшь в дверцу, зажжёшь и валяй хоть до полуночи! А спал на топчане с овечьими овчинами. Бабушка – за печкой на мешках с шерстью. А буран воет, да так, что душу леденит. И волки поддают вовсю. А наш Шарик зимовал со скотиной. В зиму оставляли с пяток ярок и баранчика на расплод, столько же кур, но в хате. Это чтобы неслись зимой. Две овцы уже окотились и ягнят из избы отправили к мамашам. И вот ночью, в самый буран, слышу:
– Сы-ыночка, Валера, вставай! Волки нашу скотину режут! Бери дедову лампу, да топор, а я вилы…
Из хлева было слышно, как бьются овцы, спасаясь от волка, да блеют тоненько ягнята: «Мме-е-е», да истошно корова: «Муу-ых!!» Визжал от страха Шарик.
Из сенец открыли хлев. Пахнуло холодом и зарядом снега. Что это?
В самой средине лабазного настила зияла дырища. Возле неё сгрудились волки. Они, как видно, пытались взять реванш на первую добычу. Животный запах дурманил их, близкая кровь и голод туманили их поступки. Они попросту начали грызться между собой: вот ведь она, желанная добыча!!! В итоге свары один из них был сброшен вниз. Скотина же металась и голосила о помощи.
Волк опешил. По привычке рвать добычу стаей, он озадачился ещё и полоснувшим по глазам светом лампы-шахтёрки. Мы с бабушкой тоже замерли: что делать?
– Ах, сука, на тебе! – хрипло крикнула бабушка и метнула в волка вилы, но лишь задела вскользь. А я тут же саданул его топором по голове, метя между горящих от злости глаз. Волчара, заливаясь крвью и ослеплённый, зарычал, попятился в угол, как видно, поджидая подмоги от стаи, как обычно. Но тут наша корова Зорька, взмотнув головой, рогами припёрла в угол волка и замычала что есть мочи. Бабушка подскочила к серому разбойнику да и проткнула ему живот вилами. Волк завизжал по-щенячьи, пытаясь лапами достать до коровьей морды. В этот момент я его саданул топором в открывшийся пах. Серый дернулся и затих. И тут только мы с бабушкой увидели здоровенную дыру в крыше лабаза, а там зелёными огнями горят волчьи глаза. Не рискнули они прыгнуть вниз, вослед своему, скорее всего, вожаку. Сверкнули глазами, злобно завыли в тон бурану и…тут же услышали злобный рык нашего дворняжки Шарика. Господи, глупышка, да куда же ты против четырех пар клыков?! Схватка была молниеносной. Тело нашего хранителя мы не нашли, и днем. Похоже, голодные и обозлённые волки разделались с ним ещё до перелеска. Глаза верного пса будто говорили: «Я вас защищу!»
Буран завывал до утра, будто пел заупокойную нашему лохматому герою.
Зорька долго не поддавалась уговорам бабушки и не выпускала мёртвого волка.
Я потом ободрал хищника, а шкуру, даже невыделанную, принял заготовитель за хорошие для нас с бабушкой деньги – 50 рублей. Бабушка купила в кооперации «белоголовку» на Паску и селёдку «залом» и мне кулёк пряников. А наша Зорька через пару дней оправилась и снова стала давать по ведру, а то и более молока. Так её и прозвал потом деревенский пастух дед Курушин: «Зорька-волкодав».