Валерий Мазманян. И звон дождей, и запах лип

И ЗВОН ДОЖДЕЙ, И ЗАПАХ ЛИП

Качнётся занавески тюль –
распишет тень полы под гжель,
несёт к окну хмельной июль
и запах лип, и звон дождей.

А в ряби лужи дрожь берёз
и месяц – сломанным кольцом,
в копну рябиновых волос
уткнулось облако лицом.

Встревожат небо сизари,
где звёздочка над ивняком,
летящая на свет зари,
ночным сгорает мотыльком.

Что время к осени спешит,
напомнит мокрой ветки всхлип…
строка из дневника души –
и звон дождей, и запах лип.

НА СМЯТОМ ОБЛАЧНОМ ЛИСТЕ СИЗАРЬ НАЧЕРТИТ КРУГ

Стряхнула вишня с рукава

соцветий лепестки,

и одуванчик тосковал,

что белые виски.

И были смех, и вздор речей,

и весь июнь копил

цвета коротеньких ночей

сиреневый люпин.

Но оказался я из тех –

не близкий и не друг,

на смятом облачном листе

сизарь начертит круг.

За нелюбовь не жди суда,

прости – пишу клише…

вечерней грустью навсегда

останешься в душе.

КРАСИВО БЫЛО, КАК ВО СНЕ

Белели в сумраке тела

омытых дождиком берёз,

и мать-и-мачехой цвела

у наших окон россыпь звёзд.

Красиво было, как во сне,

и мы узнали по весне,

что право разбудить зарю

дано не только сизарю.

Не клялся я, не умолял,

но верил, что тебя верну,

и рваной сетью тополя

ловили в синеве луну.

Красиво было, как во сне,

и мы узнали по весне,

что право разбудить зарю

дано не только сизарю.

И У ОКНА НАДЕЛА ВЕРБА НАРЯД, РАСШИТЫЙ СЕРЕБРОМ

Последний снег склевала морось,

пожухлый лист поднял крыло,

а чайка, надрывая голос,

зовёт весеннее тепло.

Молчит душа – откуда вера,

что всё закончится добром,

и у окна надела верба

наряд, расшитый серебром.

Вздохнёшь – апреля заморочки

не понимаешь, хоть убей,

а облака стирают точки,

что ставит стайка голубей.

Но укорять весну не вправе

ни ты, ни я за грустный миг…

и мать-и-мачеха в канаве

хранит в ненастье солнца блик.

НАД ЧЁРНЫМ КЛЁНОМ ВО ДВОРЕ СИЯЕТ СОЛНЦА ОРЕОЛ

Следил за сменами времён

большой сугроб и весь поник,

в зеркальной луже видит клён,

как к небу тянется двойник.

Погожим утром липкий снег

сосна стряхнула с рукава,

и долгий сон замёрзших рек

встревожит птичий караван.

Так было испокон веков –

природа после зим грустна,

из белой пены облаков

выходит новая весна.

И пусть седой, и постарел,

твоё «люблю», как наш пароль…

над чёрным клёном во дворе

сияет солнца ореол.

И ВЕЧЕР С ПАМЯТЬЮ НАВЕК СШИВАЕТ БЕЛОЙ НИТКОЙ СНЕГ

Сгустились сумерки к пяти,

фонарь пытается спасти

теней узоры от ветров,

а я – любовь от лишних слов.

На плечи ты – пушистый плед,

сугроб лакает жёлтый свет,

и вечер с памятью навек

сшивает белой ниткой снег.

И трудно нам с тобой принять

свои года, седую прядь,

а серость дня, что в ночь ушёл,

останется в морщинках штор.

Другие зимы повторят

минуту грусти в снегопад…

слезой былое освяти,

к весне с ветрами по пути.

ХУДОЙ ФОНАРЬ У ТЁМНЫХ ОКОН ПУСКАЕТ ЖЁЛТУЮ СЛЕЗУ

Унылый день не станет датой,

забудь и зря не морщи лоб,

на простыне, ветрами смятой,

уснул калачиком сугроб.

Раздвинешь шторы – тени в коме,

на сером – белые штрихи,

ночных воспоминаний промельк

тревожит старые грехи.

Былое тронешь ненароком,

не вороши, что там – внизу,

худой фонарь у тёмных окон

пускает жёлтую слезу.

И сколько от себя ни бегай,

найдётся повод для тоски…

с берёзой, облаком и снегом

роднятся белизной виски.