СТИХИ ПЕЧАЛЬКИ
А НАШУ ЖИЗНЬ СКЛЕВАЛИ СВИРИСТЕЛИ
Стихает осень, скоро холода,
Стремлюсь туда, где никому не нужен.
Опавший лист украсил города.
На кладбище твой памятник простужен.
А мысли вереницей рвутся в бой
И вспоминают лучшее из жизни:
Как мы шуршали позднею листвой.
«Быстрей, – ты говорила мне, – не кисни».
Встречали нас детишки у дверей,
Пища, крича и в игры вовлекая.
Мурлыкал на диване кот Андрей,
И ты была такая молодая.
Стирает дождик на погосте след.
Я просыпаюсь не с тобой в постели.
Другую разбудил на склоне лет.
А нашу жизнь склевали свиристели.
ЖЕНЩИНА
Ты бываешь задумчивой, радостной,
Напряженной, настырной, живой,
Непонятной, по-женски загадочной,
И по-детски наивной, простой.
Твоя сущность жалеет несчастного,
Ты бываешь, как глина, мягка.
Ищешь в жизни могучего, страстного,
Почему-то любя простака.
Как жемчужина, светлая, чистая,
Где мужчинам изведать тебя?
Мужем битая, сыном забытая,
Ты рыдаешь, платок теребя.
Вся в раздумьях, в печали таинственной
Красотою пленяешь сердца.
Назовет тебя кто-то единственной,
Ты венец всех созданий творца.
СТАРИКИ
Беленький домик, из шифера крыша,
Бревна лежат у стены.
На них восседает дедушка Гриша,
Пленник седой старины.
Шустро скрутил дед свою самокрутку,
Смачно заклеил слюной.
Кончик отгрыз, запыхтел и с минутку
В дым погрузился густой.
Бабушка Таня задвигала дверью,
Вышла, стоит у ворот.
В глазах ее блеклых матовой тенью
Жизнь к завершенью идет.
Пыль поднимая, несутся ребята,
В лицах – огонь и задор.
Им еще долго бежать до заката,
Молодость – старым укор.
«Дайте дорогу, старинные люди,
Нам все открыты пути».
C грустью супруги вздыхают: «Эх, дети,
Вам бы еще подрасти».
ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ ЛУЧШЕ НЕТ
Затаилось небо в вышине,
Словно пеной, залитое тучами.
Дождь-бродяга шепчет тишине,
Наигравшись с чащами дремучими.
На селе горланит петушок,
Курочки кудахтают растерянно.
В поле – клевер, синий василек,
Жизнь течет спокойно и размеренно.
Дед Григорий вышел в огород,
Посмотрел на яблоки под яблоней.
«Эх, – сказал, – никто не подберет,
Обленилась бабка, стала барыней».
Взял с десяток и пошел гулять
Через мостик к старому товарищу.
В темной тине из лягушек рать
Квакала соседнему пристанищу.
Грустный вечер заглянул во двор,
Оставляя тени под воротами,
Вышел из сарая дед Егор
С черными руками и заботами.
В это время ветер налетел,
Ветками играя, как пушинками,
Умывальник, звонкий пустотел,
Заревел тончайшими слезинками.
Мыло с пальцев слизывало грязь,
Старичок мурлыкал про Буденного.
Вдруг удар в плечо – не больно, хрясть,
Обернулся Гришка вида сонного.
Яблоков наевшись от души,
Разместились мужички на бревнышке.
Рядом в мяч играли малыши,
Змей воздушный нитку рвал на колышке.
Деревенской жизни лучше нет,
Раскричались ветлы у околицы.
За окошком – сказочный рассвет,
Гуси, речка, глиняные улицы.
СУДЬБА ЖЕНЩИНЫ
Как понять мир людей? Невозможно.
В море судеб – обломки страстей.
Все запутанно, нервно и сложно
В череде городских новостей.
Местный рынок – людская окрошка,
Словно шумный огромный вокзал.
Вот грустит у палатки торгашка,
Муж ей жизнь, словно прутик, сломал.
Искалечил, убил ее веру
В доброту и надежность мужчин.
И ушел по осеннему скверу,
А ведь с нею остался их сын.
Скис супруг, как вино «Изабелла»,
Раздражался нытьем и бельем.
Как она эти муки терпела,
Как хотела остаться втроем!
Он же бросил! Шагал без оглядки,
Очень сильный, в плечах исполин.
Но на этом не кончились пытки:
Был второй – симпатичный блондин.
И как нравился парень с завода,
Величавый, характер прямой.
Кто же думал, что будет зануда,
Очень желчный, надменный, скупой?
И обратно все снова-здорово –
Полетела судьба кувырком.
Убежал, не сказав ей ни слова,
Взял товар, и к другой прямиком.
Больше замуж она не хотела.
Сын подрос, помогал торговать.
Раскрутилась на рынке, есть дело,
Появились сноровка и стать.
Ночью ласки в угаре хмельного,
Мужики ходят к ней табуном.
Принимает, а что здесь плохого?
Нет семьи – хоть поспать с мужиком.
СНОВИДЕНИЕ
Полыхают окна вечерние,
В телевизоре – бешеный зверь.
Засыпаю, вдруг – сновидение,
Грежу: явно наш мир без потерь.
Будто мертвые снялись с погоста
И уверенно в город пешком.
А живым так все стало непросто:
В туалет не пролезешь бочком.
Кто толпится в прихожих, кто в ваннах,
Куда ставить кровати на всех?
В вытрезвителях мертвых и пьяных
Стали вместе валить – это грех.
В магазин не пройдешь – невозможно:
Везде очередь из не людей.
Ну а если пролез, очень сложно
Взять хоть что-то без сильных локтей.
И на улицах толпы народа,
В демонстрацию меньше поток.
Невозможно понять – кто, откуда,
«Эй, умерший!» – «Да жив я, сынок!»
Встала дыбом людская планета.
Жизнь скучна без бредовых страстей.
Внуки встретили синего деда,
Мать целует умерших детей.
Вот убийцы, как есть, оробели:
Дверь открыли их жертвы рядком.
Лица их стали мела белее,
И пахнуло чуть-чуть холодком.
Ну а трупы ленивой походкой
Шли на кухню – про смерть вспоминать.
Им подонки ходили за водкой,
По дороге ворча: «Вашу мать!»
Мир взбесился: все ели и пили,
Умирать не боялся никто.
В кутерьме отзвенели капели.
Не залезешь в трамвай и авто.
Я глаза закрываю и вижу
Толпы мертвых и пьяных верзил.
Сновидением сбило мне крышу.
Я проснулся весь мокрый, без сил!
ГОРОДСКОЙ АВТОБУС
Город встревожен дыханием стужи.
Люди снуют кто куда.
Крепкий мороз заморозил все лужи,
В лед нарядилась вода.
Зеленый автобус мчит как борзая,
Не страшен злой гололед.
В стекло ему ветер бьет, завывая:
«Тише, угробишь народ».
Рессоры трясут угрюмые тушки,
Мотор нагулял аппетит.
Бурчат старики, шепелявят старушки,
Жизнь на колесах кипит.
Кондуктор-дама строгая, грузная,
Шерстит седых старичков.
Льготная старость, плану обузная,
Вози за так простачков.
Пьяный заходит, шатаясь, веселый,
В шубе, приличный на вид.
Кондукторша ждет, не платит бедовый,
Хохочет, что-то бурчит.
Рессоры трясут угрюмые тушки,
Мотор нагулял аппетит.
Бурчат старики, шепелявят старушки,
Жизнь на колесах кипит.
Автобус собрал все дыры в асфальте,
Рухнул здоровый мужик.
Женщина видит, подходит: «Вставайте!»
А он: «Зачем этот крик?»
Ржавый автобус коптит остановку,
Водитель пьяного ждет.
Огромная тетка пьяную тушку
Катит ногою вперед.
За тушкой, упавшей, шустрые дети
Вбегают в транспорт стремглав.
К ним тетя-кондуктор: «Ну-ка, платите».
Притихли, враз замолчав.
Рессоры трясут угрюмые тушки,
Мотор нагулял аппетит.
Гогочут подростки, дремлют старушки,
Жизнь на колесах кипит.
Резво колеса по городу мчатся,
Не страшен злой гололед.
Диски взбесились и могут вращаться
Весь день и ночь напролет.
ПРОСТИ
Было всё: невкусные котлеты,
Борщ, салат из свежих овощей.
Были споры, ссоры и советы.
Не хватало денег и вещей.
Жизнь катилась узенькой дорожкой,
Оставляя годы по пути.
Ты была мегерой, хитрой кошкой.
Я кричал: «Уйди». Потом: «Прости».
Дети говорили: мы не пара.
Разводили нас помногу раз.
Вновь звонила, что за божья кара.
Возвращался, помню, как сейчас.
Ты была наивной и больною,
Думала, что любят и таких.
Я был возмущён своей судьбою
И другой писал любовный стих.
Время рассудило нас жестоко.
От разлучницы простыл и след.
Я хочу к тебе, мне одиноко.
Но тебя уже на свете нет.
В крестиках, в венках твоя могила.
Кладбище на поле, лес кругом.
Перед смертью ты меня простила,
Отлетая в небо мотыльком.
ПОСМЕРТНЫЙ МОНОЛОГ ДУШИ
Тикают часы
Тихо и тоскливо.
Нервы, словно псы,
Душу рвут игриво.
Ты лежишь бледна
В неподвижной коме.
Жизнь дошла до дна,
Растворяясь в дрёме.
Шепчет кислород.
Старая палата.
У кровати ждёт
Врач с лицом солдата.
Стоя у окна,
Смерть глядит устало.
Ночь прошла без сна.
Ждать осталось мало.
Безнадёжный вид.
Остановка сердца.
Доктор не спешит.
Заскрипела дверца.
Распахнулась в миг
Вечность у порога.
Коридор, старик…
Души ищут Бога.
Как парить легко!
Сердце отболело.
Мысли высоко.
Тело опустело.
Дух, летя на свет,
Сделал остановку.
Тебя больше нет.
Не поймёт уловку.
Он же видит мир:
Ходят люди в белом.
Вон на блюдце сыр.
Женщина над телом.
Муж пришёл в обед.
Развелись недавно.
«Двадцать с лишним лет
Жили вместе славно.
Убежал, подлец,
Не нужна больная.
Вот и мой конец.
Здесь печаль иная.
Будет Божий суд.
Рай и муки ада
За аборт, за блуд.
Кара – не награда.
Всё решать Творцу.
Я уже не в силе.
Доживать отцу.
Мать детей в могиле.
Дочке бы помог,
Поддержал бы сына.
Важен диалог.
Он отец-мужчина», –
Рассуждало так
Божие созданье.
В теле – мёртвый мрак,
А в душе – терзанье.
Вдруг из света мост,
Как река металла,
Как кометы хвост.
И души не стало.
Пройден длинный путь
Тяжело, не гладко.
Надо помянуть.
Ей пришлось не сладко.
Если чувства протерты до дыр
Мне неплохо живется с тобою,
В густоте твоих ласковых глаз.
Птица-осень с девчонкой-весною
Уживаются в каждом из нас.
Но порою понять тебя трудно,
Я — огранка, ты — твердый алмаз.
И слова мои слышатся нудно,
Говорила ты мне и не раз.
Почему же тогда нас сдружила
В этом мире земная зима.
С неба счастье, седая кобыла,
Рысью бросилась в наши дома.
Недоверие, гордость, упреки
Разрушают наш маленький мир.
У любви есть прозренье и сроки,
Если чувства протерты до дыр.
Прощанье с молодостью
Во мне печаль, в тебе усталость,
А быт распилен пополам.
Как долго вместе? Скоро старость,
А кажется, что двадцать нам.
Женились будто бы вчера мы.
Судьба нам указала путь.
И вот попали в лапы драмы,
Никак не можем ускользнуть.
Где наши лица молодые?
Где жизнь — гудящая юла?
Мы не совсем еще седые.
Но молодость, увы, прошла.
Пусты глаза, хандра на марше,
Сошли «на нет» задор и прыть.
А впрочем, просто стали старше
И снова учимся любить.
Дядя Витя
Вспоминаю домик белый,
Скрип ворот в наш огород,
Лук на грядках перезрелый,
Яблонь дивный хоровод.
Дядя Витя у амбара
«Иж»* Иванов разобрал.
Нам сказал, что божья кара,
Брат бездельник и нахал.
Деду поручил паяльник
Накалить и принести.
Старец понял, кто начальник,
Без малейшей грубости.
И, как мальчик-порученец,
В триста метров огород
Пролетел, как пехотинец,
Будто древний вертолет.
«Юрка, дай на восемь ключик», —
Стукнул в ухо пьяный бас.
Я вскочил, задев за стульчик,
Лежа выполнив приказ.
«Тише, тише, зверь зубастый», —
Заступилась бабка-мать.
Но не слышит сын горластый,
Посопел и вновь орать.
«Где отец? Работать живо.
Потерялся как в лесу».
Тут калитка «вжик» игриво.
«Я несу, несу, несу!»
Все затихли. Мастер в деле.
Деда дышит, как Трезор.
Тетя Валя, вумен в теле,
В платье дергает узор.
НЕ паяет, хоть ты тресни.
Нервно трогает рукой.
«Он холодный!» Снова песни!
Про дедулю и покой.
Часов пять еще работа,
Вдруг пойдет, то раз — никак.
Потемнело, спать охота.
Мамин брат сказал: «Пустяк».
Но часов в двенадцать все же
Мотоцикл затрещал.
Дядька счастлив, грязь на роже.
Ожил старенький металл.
Вот и кончилась забота.
Умывальник, дом, кровать.
Кушать вовсе не охота,
Завтра с дядькой стоговать**.
*Иж — мотоцикл
**стоговать — укладывать, метать в стога
(высохшее сено, солому, злаки)
О вечном
Мокнут деревья в небесном рассоле,
Снег растворила капель.
Где же мороз? Восклицаю: «До коле
Будет зимою апрель!»
Слякоть в душе. Неуютно ужасно.
Нет рядом любящих лиц.
Ветер в ушах прогудел, все напрасно.
Небо прокисло без птиц.
Эй! Никого. Все пропали куда-то,
Папа, Светлана и мать.
Памятник. Крест. В черно-страшном ограда.
Больно. Хожу навещать.
Кладбище медленно катится в вечность,
Жаля крестами мой мир.
Грязь на ботинках, в глазах бесконечность,
Мертвых могила-квартир.
Край
Ты недолго прощалась со мною,
Напрягая морщинки лица.
Словно снежная баба весною,
Тихо тая, желала конца.
Видел я истощенное тело,
Напряженный измученный взгляд.
Как сказать мне чего-то хотела,
Но твой рот был панически сжат.
Светик, Света, Цветочек, Светлана —
Пробивалось в туманном мозгу.
Мне хотелось на дно океана
Затащить нашу боль и тоску.
Но глаза твои все отрицали,
Восклицая: «Прости и прощай».
Им наверно мерещились дали
В непонятный неведомый край.
Обещание
Мутит чувства изысканным временем!
Носит тело истерзанный крест.
Изуродовал призрачным бременем
Свою душу под вечный арест.
Все сомнения изгрыз до беспамятства.
Не гнушаюсь нытьем и гнильем.
В той эпохе всеобщего равенства
Был счастливым, ходил королем.
А сейчас даже сердце изранено.
Плещут слезы из рваных глазниц.
Выживаю с натугою пламенно,
Как под Курском затравленный фриц.
Ты ж ушла, нет тебя в одиночестве,
Мирно спишь под гранитной плитой.
Если б знал, что все это в пророчестве,
Ни за что бы не спорил с тобой.
Но что делать, свистит наказание,
Словно злая татарская плеть.
Помню, в ЗАГСе давал обещание
Жить, любить, в один день умереть.
Дядя Ваня
Рассказ школьника,
жившего летом в деревне у бабушки и дедушки,
о том, как у них гостил дядя Ваня
Утром, скрипнув дверью грозно,
Прикатил дядя Иван,
Осмотрев избу серьёзно,
Лоб наморщил. Вижу — пьян.
Мы живём в деревне летом:
Бабка с дедом, я и кот.
Дед ругается с соседом.
Редко кто в наш дом зайдёт.
А сегодня на пороге
Дядька Ванька, высший класс.
Выпил водочки с дороги
И уставился на нас.
Я ел борщ. Он хвать тарелку
И борщом моим запил.
Я орать, схватил бутылку.
Чуть не выпил, ну дебил.
«На кого ты гладкий* чадо**, —
На меня наехал он. —
Замолчи, орать не надо,
А то тресну в микрофон».
Дядечка силён в дурмане.
Ловкий, хоть и пожилой.
Если скажет, что по пьяни,
Я прощаю, он не злой.
Его знает вся округа.
С нами дома не сидит.
Не оставит в горе друга.
А взрывной, как динамит.
Вот и в этот раз немного
Развлекал нас мамин брат.
«Ухожу», — сказал нам строго,
Хлопнул дверью, дальше — мат.
Ждали мы его на ужин.
Ночь спустилась на дома.
Динамитушка нам нужен,
Ну как козликам корма.
Бабка молочка парного
В кружку льёт, крича: «Внучок!»
Ну, а мне бы заводного,
Пусть он пьяный дурачок.
«Надо спать», — шепнула дрёма,
Не пришёл вертлявый гость.
Съела тьма, что было дома.
Заодно и мою злость.
Вдруг раздался скрип в прихожей,
Свет зажёгся, как тут спать.
Смутно вижу: с пухлой рожей
Родственник ползёт в кровать.
«Ну-ка, прижимайся к стенке, —
Говорит родная кровь, —
Выпрямляй свои коленки,
Не храпи», — и сдвинул бровь.
Уважая дядю Ваню,
Как бревно, прилип к стене.
Тесно, жарко, будто в баню
Я зашёл в кошмарном сне.
Хы! Раздался храп над ухом.
В нос ударил перегар.
Я совсем расстался с духом,
Получив в плечо удар.
Так всю ночь боролся с липким,
Закрывая рот рукой.
Стал выносливым и гибким.
Вот он дядюшка какой.
Долго не гостил бедовый,
Взял в дорогу пирожков,
Мне сказал, что бестолковый.
«Всем привет», — и был таков.
Загрустилось бабе Тане.
Отлупил соседа дед.
Кот измазался в сметане.
Скучно, дяди Вани нет.
* гладкий — толстый
**чадо — дитя
Мечты детства
Три огромных ветлы у дороги
В моём детстве, как сёстры, стоят.
Мы залезли на них, свесив ноги,
Кучка худеньких юрких ребят.
А за нами шальные девчонки.
Оседлали древесных коней
И устроили шумные гонки,
Даль пронзая копытом корней.
В синем небе ругается тучка,
Хочет нас мокрой ручкой поймать.
На неё лает серая Жучка,
Заливаясь, как Машкина мать.
Но не страшен нам дождь, гром-мятежник.
Вётла мчат по дороге вперёд.
Моя память — великий насмешник —
Снова в прошлом мечты создаёт.
Комментарии:
Евгений Никишин(Вторник, 20 Сентябрь 2016 14:10)
Сильные и замечательные стихи! Пробили до дрожи! Очень хорошо показаны образы дядьёв-обычные сельские мужики, живущие по своей правде.