Я лежал на спине и думал о том, что тяжёлый послеоперационный период позади, и скоро, наверное, мне разрешат встать с постели. Люди за дверью громко разговаривали, шутили, кричали, плакали и ходили друг к другу в гости, благо в женские и мужские палаты вход был свободный.
Больничная палата или, лучше сказать, комната, вмещала четыре или шесть кроватей, несколько старых деревянных тумбочек, которых постоянно не хватало на всех обитателей палаты, и умывальную раковину, прикреплённую к стене и обложенную белой кафельной плиткой.
Нас в палате было четверо. Четверо молодых парней, занесённых в эти мрачные стены волею судеб и обстоятельств. Генка Сиднев, разбитной деревенский парень, слыл неутомимым рассказчиком и балагуром. Часто по ночам можно было слышать его истошный крик:
– Сестра, сестра, дай таблетку, душа болит!
Толя Сериков – шофёр-дальнобойщик, бесконечно влюблённый в терпкий запах бензина и серую ленту дорог.
Третьим был Игорь Семёнов, четырнадцатилетний школьник, совершивший беспарашютный полёт со спины резвой карусельной лошадки на грешную землю.
И четвёртым был я, недоучившийся студент второго курса техникума бухгалтеров.
От нечего делать мы лежали на своих кроватях, перебирая обрывки старых газет, ещё хранивших вкус и запах съестных припасов, принесённых родными из дома. И старались найти в них что-нибудь интересное, какой-нибудь юмористический рассказ или квадратик кроссворда, ещё не тронутый ничьим карандашом.
Однажды дверь в нашу палату широко распахнулась, впустив толпу гомонящих людей. Впереди этой весёлой толпы стояла толстая женщина и держала за руку маленькую худенькую девушку, почти подростка. Девушка была одета довольно странно для больничных апартаментов. От плеча её наискосок свисала белая простыня, напоминающая одежду римских патрициев. С кудрявых рыжеватых волос спадала белая фата, искусно сделанная из куска марли. Вокруг пояса девушки тоже была повязана марля, видимо, изображавшая юбку невесты.
– Ах, эта свадьба, свадьба пела и плясала, – задорно пропела женщина, подводя девушку к моей постели. – Вставай, Серёга, женить тебя будем! Невесту тебе привела, Ирой зовут, а то лежишь тут – глаза в кучу.
– Не Ира, а Ирина Васильевна, – с вызовом произнесла девушка. – Ну, встанешь, что ли? Мы тут пришли с тётей Надей, а ты…
Пришлось, сделав героическое усилие, преодолевая боль, встать, одной рукой держась за кровать, а другой обнимая невесту.
– Поздравляем, поздравляем, счастья, радости желаем! – дружно прокричала толпа.
– Живите дружно, не ругайтесь, – пропищала маленькая девочка, стоявшая рядом со мной.
– Венчается раба божья Ирина, – загремел бас Толи Серикова. – Согласна ли ты в горе и в радости быть женой раба божьего Сергея свет Анатольевича?
– Да, согласна, согласна, раз привели!
– А ты, раб божий Сергей, согласен ли быть….
– Согласен, согласен, – не выдержал я.
– Да подожди ты, – цыкнула на меня невеста.
– Начали! – раздалась команда, и на наши с Ириной головы посыпался дождь из залежавшихся карамелек.
Потом была такая же бесконечная больничная жизнь с той только разницей, что в палату к «жене» я теперь мог заходить в любое время. И если строгая медсестра, держа в руке шприц, иногда преграждала мне дорогу, пропуском были слова: «А я иду к своей жене!»
Хорошо помню день нашего с Ириной прощания. Я выписывался из больницы, все необходимые формальности, связанные с этим приятным делом, были выполнены, и я зашёл в палату попрощаться с «женой».
Ирина лежала на кровати, уткнув рыжую голову в подушку.
– Уезжаю, – сказал я, – до свидания, – и ещё массу ненужных, но необходимых в таких случаях слов.
Из недр подушки вдруг послышалось:
– Да, пошёл ты… – и дальше – шлейф непечатных выражений.
От моей знакомой сильно пахло табаком, а курила она в тех редких случаях, когда была чем-то расстроена.
Выходя из ворот больницы, я обернулся и посмотрел на окна грустного дома, где провёл без малого десять месяцев своей жизни. В окне второго этажа, расплющив курносый нос о стекло, стояла моя Ирина.
Где она теперь, я не знаю. На память о ней осталась только небольшая фотография. Фотография девушки в больничном саду с надписью на обороте: «Серёжке на долгую память от Иринки, вспоминай иногда, чем никогда. 19 лет».