– У меня нет ни идеи, ни желания, что-либо создавать. У меня нет ничего кроме щемящей пустоты… – говорил Эрик Варлоу своему другу, когда они сидели на пароходе «Ледовая жемчужина» в маленьком ресторанчике на судне и вели беседу. – Меня не интересует ни литература, ни живопись, ровным счетом ничего. Даже азартные игры меня не интересуют. Казалось бы, такого человека как я должно волновать хотя бы порочное, – но нет, ни в чем я не нахожу удовлетворения, и жизнь, сама эта жизнь кажется мне пустой, такой же пустой, как и я сам.
Он говорил и задумчиво глядел куда-то вдаль, в одной руке сжимал сигару, в другой держал стакан с неразбавленным виски.
Его друг Мартин, психолог по образованию, большой ценитель искусства, внимательно его слушал.
– Понимаешь, Марти, когда Элизабет ушла, у меня внутри будто оборвалось. Но даже если бы она не ушла, я не знаю, как бы все обернулось… – Эрик помолчал с минуту, затем продолжил. – Я устал от жизни. Я устал от бесконечного поиска смысла. Раньше, когда я был молод, жизнь представлялась увлекательным приключением. Я не думал об отдыхе, меня постоянно что-то влекло. Столько труда, ты знаешь. Добился титула. Стал уважаемым человеком. Приобрел огромное состояние. Однако, наступило время увидеть все как есть. Кто я теперь, Марти? Что значат мое богатство, мои достижения? Я одинок. Женщины, которые у меня были, приносили кратковременные радости; они приходили и уходили.
– А Элизабет? – спросил Мартин. – Разве с ней не было по-другому?
– Элизабет, – Эрик произнес ее имя с особенной нежностью, – она единственная, с кем мне было по-настоящему хорошо. Но все заканчивается. Знаешь, все по-настоящему хорошее всегда заканчивается. Стоит признать это. Мы познакомились с ней двадцать лет назад. Я учился в одном из лучших университетов Англии и подавал большие надежды в плавании на дальнюю дистанцию. Мой отец тогда был восходящей звездой в поло, а его бизнес только начинал расцветать. И вот я помню, как он один раз подозвал к себе перед большой игрой и сказал: «Если хочешь получить красивую и верную женщину, спаси ее».
Я знаю, почему он сказал это. Наш род уходит корнями в средневековье, а у отца ярко выраженный дух эсквайра. Он сказал, и в тот день одержал победу. Что до меня, я не придал большого значения таким словам. Мое общество тогда скрашивала Руби, светловолосая и с зелеными глазами девушка. Училась она на курс младше и жутко ревновала. Правда, она ревновал меня ко многим…
Думаешь, я иронизирую? Нет. Думаю, все дело в любви и в том, что она видела, как я интересен. Ведь когда ты молод, красив, силен, умен, – это сочетание не может оставаться незамеченным, оно имеет притягательную силу. У тебя было так?
– Знаешь, Эрик, я рос болезненным ребенком, и мое детство и юность не прошли особенно удачно. У тебя закончилось виски, а ты все еще держишь стакан. – Мартин взял бутылку на столе и наполнил до половины стакан Варлоу.
Тот рассмеялся.
– Я одной ногой в прошлом! Всегда так. Стоит только задуматься, открыв шкатулку воспоминаний, как тут же одна часть тебя, отвечающая за настоящее, скрывается в глубинах.
– По крайней мере, смеешься… а значит, не все так плохо.
– Не бывает так. Бывает, когда утрачиваешь себя, и ничто не приносит настоящей радости. – Эрик медленно приблизил стакан к лицу.
Мартин откинулся на спинку стула и посмотрел на магната. Правда ли, что даже успешному и богатому человеку надоедает все? Он не может повелевать морем и грозами, но он может повелевать многим, что есть в обществе. Некоторые сочли бы счастье иметь такое состояние, какое у него, пользоваться тем, чего они сами лишены. Так чего же ему не хватает? Он здоров и не так стар, хотя и говорит о возрасте. В чем же дело? О чем он говорит?
– Все дело в одиночестве, Марти. Мы вольные птицы. Посмотри, чайки кружатся над судном и так вдалеке от берега. Посмотри внимательно, и ты увидишь, как многие из них летают парами, и сообща, но на самом деле, им всем умирать поодиночке, падать вот в это самое море, на эти самые волны, в пучину, и безвозвратно.
– Сэр, Вам еще долить? – подошел официант и почтительно поклонился.
– Да, – ответил Эрик. – Возможно, мой друг желает еще что-нибудь?
Мартин покачал головой.
– Виски и немного льда.
– Будет исполнено, – сказал официант и удалился.
Через минуту он вернулся и поставил бутылку хорошо выдержанного виски на стол.
Эрик взял ее, поднял стаканы и предложил Мартину прогуляться до борта.
– Давай поглядим, что там творится?
Они поднялись и прошли по палубе до носовой части судна, где остановились у поручней.
– Оно неспокойно, – заявил Эрик, протягивая стакан Мартину.
– Всего небольшие волны, – ответил Мартин.
Синеватые волны поднимались и опускались, как большие ресницы неведомого неспокойного существа, принимая оранжевое свечение заходящего солнца.
– Будет шторм, – сказал Эрик. – У меня было так. Десять лет назад, когда я расширял компанию. Еле уловимые толчки перед большой бурей. Стоит раз столкнуться с таким, как будешь понимать их значение даже на воде.
Небо не казалось пасмурным, но облака большим полотном двигались с юга, наполняя собой воздушное пространство.
Эрик подлил виски себе и Мартину и сказал:
– Я потерял себя. Уже год как я не нахожу себе места. Ничто меня не интересует, ничто не втягивает. Я бы и рад снова стать банкротом, да только не выходит. Мои управляющие, видать, знающие люди. У меня даже врагов нет. Многих я пережил, многие отступились. Осталось одиночество и ты.
Он говорил так, как будто изливал душу. Мартин стоял рядом и пытался понять.
– Знаешь, что больше всего запомнилось в Элизабет? – вдруг спросил он.
– Что?
– Смех, – ответил он. – Она смеялась так… – на миг он задумался, пытаясь подобрать слово, – так… как ребенок… и… ангел, наверное… – Мартину подумалось, что Эрик смутился от своего сравнения.
– Наверное, я не смогу передать, – заключил он. – Впервые я услышал ее смех, когда вынес ее на берег. Я тебе рассказывал: она тонула, а я случайно оказался рядом. Тогда-то и вспомнил слова отца. Вспомнил о верности, о любви. Но прежде всего я подумал, что спаси я ее, я по-другому буду смотреть на женщину, без честолюбия и эгоцентризма. Так и вышло. И когда она засмеялась, – я нес ее на руках, видел всю ее божественную красоту, видел, как она склонила голову, прижавшись ко мне, услышал ее звонкий смех. Я понял тогда, что она создана для меня. Прежде со мной так никогда не случалось.
Он сделал глоток.
– Когда я потерял ее, частица моей души умерла. Остался Эрик Варлоу, магнат и владелец фабрик. – Он посмотрел на небо. – Те тучи, – он указал пальцем на юг, – будут темнеть и скоро станут грозовыми…
– Но, рано или поздно, тучи рассеются, – сказал мягко Мартин, – рано или поздно.
– Быть может, ты и прав… быть может, череда событий, сменяющих друг друга, – план, который нельзя изменить. Но вот что по-настоящему важно, а ведь я думал над этим, что у существа, будь то человек или птица, должно быть что-то, чего никогда нельзя лишать, во что нельзя вмешиваться. Ведь от этого зависит очень многое, человеческая душа, например. Если пустота, эта щемящая пустота, – он дотронулся стаканом до своей груди, – часть плана… то кто же мне объяснит, как с этим поступать?
Его взгляд был вопрошающим. Он словно ждал ответа от Мартина.
Старый друг, дружище… как мне ответить на твой вопрос, как мне ответить на то, на что я не знаю ответа. Но я знаю, что многие ищут смысл, и многие живут без смысла. А ты, потеряв смысл, вовсе расклеился. И где старый Эрик Варлоу? Где его хватка? Где его вкус к жизни? Так много вопросов, и так мало ответов. А тучи…
– Тучи обязательно рассеются, – сказал Мартин…
– Экхе! – кашлянул старик, подойдя к борту, он оперся на поручень как раз в том месте, где облупилась краска. – Что-то будет! – сказал он, обведя взглядом двоих и устремив взор на поверхность воды. – Что-то будет.
И тут уже все трое снова взглянули на море. Волны теперь были больше, бились о борта, пытаясь дотянуться до нижних поручней.
Пассажир, он же старик, достал футляр из внутреннего кармана, достал очки, нацепил их на нос, вытащил из другого кармана записную книжку и карандаш и стал что-то записывать, иногда отрывая свой взгляд от страниц, чтобы посмотреть на море.
Подул ветер. Он подул внезапно и с холодом. Донесся резкий запах морской соли.
Прямо над волнами, вырастающими и с перехлёстом мятежными, парили чайки.
– У меня закончились сигареты, – вдруг Эрик похлопал по карману, – не сходишь ли ты?
– Честерфилд? – спросил Мартин.
– Да. Именно. – Сказал Эрик.
– Конечно. – И Мартин пошел по направлению к барной стойке на второй палубе.
Когда он подходил, то увидел того самого официанта, который их незадолго обслуживал. В левой руке он нес большое белое полотенце, а в правой бутылку белого виноградного вина. Он шел по направлению к столику, за которым сидели три молодых дамы в фетровых шляпках, оживленно разговаривающих между собой. Он обходительно кивнул, когда Мартин столкнулся с ним взглядом. Одна из девушек, сидевших за столом, чьи белокурые локоны пробивались через края белой шляпки и падали на тонкие плечи, ласково улыбнулась Эрику. Он ответил:
– Приятного вечера, – и остановился у стойки, дожидаясь бармена.
– Да, сэр, – откликнулся тот.
– Пачку Честерфилда.
– Хорошие сигареты для хорошего человека? – улыбнулся бармен.
– Для хорошего друга, – ответил Мартин.
– Тогда для хорошего друга. – Он протянул пачку, и Мартин ее взял.
Он расплатился с барменом и направился обратно, когда услышал, как бармен его окликнул:
– Сэр!
– Да.
– По радиорубке передавали надвигающийся шторм.
– В самом деле?
– Через час все пассажиры должны быть в своих каютах.
– Спасибо за предупреждение.
– Не за что, сэр.
Он снова обернулся, и снова его окликнули: на этот раз та самая девушка, что улыбнулась ему за столиком.
Она покинула свое место и в белом длинном изящном платье проплыла по полу навстречу Мартину.
Она сделала это так легко и грациозно, что Мартин немного взволновался.
– Прошу меня извинить. – Ее голос был мягкий и нежный, когда она заговорила. – Не поймите меня превратно, не подумайте ничего дурного… я из воспитанной семьи … и… – она опустила глаза, ее темные бархатные ресницы изогнутой линией коснулись лица.
– Прошу вас, – сказал Мартин, – от вашего смущения я больше смущаюсь. Что вы хотели сказать?
– Я девушка воспитанная, как я сказала, – она боролась с волнением, ее щеки вспыхнули. Она была красива. – И совсем не знаю вас. – Она подняла глаза. – Но мне кажется, тот человек, что был с вами… его случайно зовут… не… Эрик? – когда она остановилась на последнем слове, назвав имя, Мартину показалось, что у нее перехватило дыхание.
– Эрик, – вырвалось у Мартина. Он смотрел ей в лицо, в ее зеленый огонек глаз, и спросил:
– А вас как зовут?
– Руби, – тихо произнесла она.
Но Мартин расслышал.
– Руби – произнес Мартин.
– Да, – сказала она, и ее лицо еще больше вспыхнуло. – Мы не виделись с Эриком очень давно. И я была бы очень признательна, если бы вы свели нас.
– Он мне рассказывал.
– Правда?
– Да. И так, что я видел вас именно такой, как вижу сейчас.
У девушки в глазах появилась надежда, она посмелела.
– Вы меня представите? Мне кажется, он и не узнает меня.
– Сочту за честь. – Мартин взял ее руку и поцеловал.
– Прошу вас, пройдёмте со мной, я оставил его в одиночестве.
– Нет-нет! – она замахала руками. – Лучше вы приходите. Я очень волнуюсь.
– Как пожелаете. – Мартин покинул ее, повеселевший и одурманенный ее красотой.
Он шел к носовой части теплохода, туда, где его должен был ждать Эрик.
Когда он шел по открытому коридору, то видел, как небо приобрело темный оттенок, а ветер теперь бил сильнее обычного.
Он поднялся по деревянным ступеням на верхний мостик и увидел старика, облокотившегося на поручни, он стоял спиной и смотрел вниз, туда, где уже бушевали волны. Рядом с его ногами, на полу, лежала записная книжка и оброненный карандаш.
– Он упал… – вымолвил старик, когда Мартин бросился к поручням… – упал… как раненая птица…