Дмитрий Александрович Фабрикант
Справка:
27 лет. Бизнесмен, создатель одного из первых агентств недвижимости в Ульяновске («Стайер»), в 1999-2001 – председатель колхоза, в 2001-2003 – начальник управления по пищевой и перерабатывающей промышленности администрации Ульяновской области. Родился в Ульяновске.
————————————————————————————
Как все начиналось
– Свои первые деньги я заработал в 1991-м, в пятнадцать лет. Сейчас об этом говорить смешно, но тогда все это было очень серьезно. Я и еще два моих друга по двору отправились на станцию техобслуживания, которая располагалась за северным постом ГАИ, на выезде из города. Вот просто так пришли к директору СТО и сказали, что хотим у него работать – менять масло, мыть машины, заниматься тем, на что не требуется какой-то особой квалификации.
И как ни странно, он нас не «послал», а отправил к директору нефтебазы, которому эта станция подчинялась. И что еще более удивительно, директор нефтебазы тоже отнесся к нам доброжелательно. И… подписал с нами договор, который представлял собой уникальную вещь (я бережно хранил его несколько лет) – написанную от руки бумагу без печатей и прочих юридических атрибутов, подписанную с одной стороны – мной, а с другой – директором нефтебазы. По этому договору мы оказывали услуги водителям на территории СТО и двадцать процентов выручки отдавали этой станции. Ни о каких налогах тогда даже не шло и речи.
И работа закипела… Для учеников девятого класса мы стали зарабатывать колоссальные деньги! При средней зарплате по городу в 500-600 рублей, мы получали до 100 рублей в день.
Работали три месяца в летние каникулы, но заработанных средств хватило надолго. К тому же появилась масса знакомств. Все, что было связано с ремонтом и обслуживанием машин, тогда представляло страшный дефицит. Мы сводили людей, доставали запчасти. Так что в финансовом отношении с тех пор я – независимый человек.
– На что тратили деньги?
– Совсем не на то, на что нужно было: на «сникерсы», на жвачки…
Тогда в городе было три ресторана – режимный «Октябрьский», какой-то чересчур простой «Венец», и более-менее нормальный «Россия». И вот мы, пятнадцатилетние пацаны, водили весь свой класс в ресторан! Или просто шли по двору и пускали клич: «Кто с нами в ресторан?!». Собиралась толпа наших ровесников человек в двадцать.
Наши безумные траты доходили, например, до того, что в школу (учились в 38-й на «севере») мы ездили на такси, хотя идти до нее было минут десять. Это очень раздражало нашего директора, который имел привычку каждое утро стоять у ворот школьного двора и здороваться с учениками. Отношения у нас с ним не сложились, он считал нас мелкими жуликами.
– Как к вам относились одноклассники, другие молодые люди, которых принято называть «группировщиками»?
– Ну, одноклассники были только рады той халяве, которую мы им предоставляли. А с «группировками» мы не пересекались. У нас была разная сфера интересов. К тому же в старших классах школы я начал заниматься спортом – сначала боксом, а потом таэквондо.
– А родители как относились: помогали или не мешали?
– Моя мать практически всю жизнь проработала преподавателем в музыкальной школе. Отец – в конструкторском бюро приборостроения, был инженером. В те годы в области бизнеса они ничем мне помочь не могли.
Когда в пятнадцать лет я начал нормально зарабатывать, родители сразу же стали считать меня взрослым – относиться как к равному партнеру. Всегда же существует такое: если ты от кого-то зависишь, то живешь по его правилам, если зависеть перестаешь – устанавливаешь свои правила. Мои к новым правилам отнеслись нормально – взаимоотношения у нас всегда сохранялись доброжелательные.
Но все равно же, у любого родителя за ребенка душа болит! Опасения у них, как у людей, воспитанных в советскую эпоху, конечно же, были. Им казалось, что мой бизнес – это несерьезно. Уже когда после школы я поступил в политехнический институт и скоро его бросил, так как он мешал моему бизнесу, отец, конечно же, был резко против. В советские годы учеба в институте считалась очень важным – она давала статус, который уже никто никогда не мог отнять. Сейчас подобное отношение к учебе возвращается, а в 90-х был провал: к примеру, я всерьез думал, что это абсолютно неважно, что это – пережиток прошлого, а сейчас время делать деньги.
Родители смирились с моим бизнесом, когда я уже второй раз поступил в институт. Окончил вечернее отделение экономического факультета УлГУ. А отец, кстати говоря, через какое-то время и сам занялся собственным бизнесом.
Риелтор
– Во что перетек Ваш школьный бизнес?
– Как я уже говорил, после школы я поступил в политехнический институт – на строительный факультет. Но, посудите сами, разве я мог спокойно учиться?! У меня уже была определенная смелость в обращении с деньгами, в начинании какого-то своего дела. На первом курсе института, в восемнадцать лет, я организовал агентство недвижимости «Стайер» – второе подобное предприятие в области.
Началось оно со случайности: я шел по улице Гончарова, увидел на заборе написанное от руки объявление: «Продается квартира», сорвал его, пришел к хозяевам, спросил, почем продают (как сейчас помню, цена была 8000 рублей), дал объявление в газете, что эта же квартира продается за 10000 рублей, и продал ее за 9000.
Вырученных денег мне хватило, чтобы начать бизнес: снять офис в УЦМ, купить телефонный номер, нанять человека с машиной и дать рекламу в газету.
Рождение моего риэлтерского бизнеса пришлось как раз на начало приватизации. У людей впервые появилась возможность официально продавать квартиры, и выяснилось, что у многих есть «лишние» квартиры. Поэтому бизнес развивался очень активно. Рынок был «голодный», конкуренции не было. За день у нас было по сорок обращений по сделкам.
– Риэлтерский рынок, тем более в пору начала приватизации, был достаточно криминальным…
– Риска и адреналина в работе агентства недвижимости хватало. Сами представьте, какие клиенты продавали тогда квартиры: разводящиеся, алкоголики, дети, не ужившиеся со своими родителями. Были и жулики, и поддельные паспорта, и рэкет… В плане эмоций жизнь была очень насыщенной.
– О рэкете, пожалуйста, поподробнее…
– Все, что показывают в фильмах о рэкете начала 90-х – абсолютная правда. Криминал подмял под себя огромное количество активных людей. Мне же в этом плане повезло. Я был спортсменом.
В начале 90-х среди спортсменов произошло резкое разделение – часть продолжала заниматься спортом, а часть ушла в криминал. Когда мне приходилось сталкиваться с этими людьми, в 90 процентах случаев на противоборствующей стороне видел тех, с кем вместе тренировался. Так что расходились мы миром. Тем более, что моим партнером по бизнесу был мой тренер по таэквондо – Эрик Фахрутдинов, которого вообще в лицо знали все спортсмены города.
– И вот Вы стали достаточно состоятельным человеком. Какую крупную покупку Вы сделали первой?
– Купил машину… Видимо с советских времен у меня осталось представление о черной «Волге» как о крутой машине, так что купил я именно ее. В восемнадцать лет.
На права к тому времени сдать я еще не успел. Первые полгода ездил по городу без прав. Общение с ГАИшниками ограничивалось тем, что когда меня останавливали, я показывал техпаспорт и говорил, что права забыл дома. ГАИшники брали с меня 10 рублей штрафа, и я ехал дальше. Поскольку нарушал я в то время достаточно часто, через некоторое время меня знали почти все инспектора. Если попадался кто-то еще незнакомый, то напарник ему сразу говорил: «Ладно, ладно, у него прав нет, так что сразу бери 10 рублей и отпускай».
Продолжалось это до следующего случая: женился мой друг и поспросил поучаствовать в свадебном кортеже. Кортеж получился представительный, вот мы и решили форсануться – проехаться по площади Ленина перед областной администрацией. Проехали… А когда с площади выезжали, встретились с машиной губернатора Горячева и сопровождающими ее ГАИшниками. Естественно, нас всех «повинтили». Отобрали все документы, которые только были.
Видимо, прошла какая-то команда. Когда в следующий раз меня остановил инспектор, десятью рублями не ограничилось – машину поставили на штрафную стоянку. Так я понял, что пора уже сдавать на права.
– Чем закончилось Ваше риэлтерство?
– До 1998-го риэлторы представляли собой очень узкую касту людей, знакомых (и даже достаточно дружных) между собой. Маклеры были носителями эксклюзивной информации о том, сколько стоит квартира, есть ли на нее спрос. Это мы сейчас знаем, что, к примеру, квартира в центре стоит 15000 рублей за квадратный метр. До 1999-го четких расценок не было. Спрос рождал цену. Например, появлялся человек с мешком денег и говорил: «Сколько бы это ни стоило, я хочу квартиру в конкретном доме, на конкретном этаже».
После 1998-го начала выходить газета «Мир недвижимости». Риэлтерство перешло из разряда эксклюзивного бизнеса в разряд общедоступного. Люди получили доступ к информации, начали сравнивать. Число агентств недвижимости резко увеличилось. Если до этого их было 5-6, то тут вдруг стало более сорока. Соответственно, возросла конкуренция, сильно уменьшились доходы. Я посчитал, что дальше заниматься этим бизнесом бесперспективно.
Самый большой вывод, который я сделал, руководя агентством недвижимости: в бизнесе нет ничего более ценного, чем репутация. Честное имя гораздо более выгодно, чем сиюминутные крупные денежные выгоды.
Еще к вопросу о репутации: мой дед – Лев Борисович Фабрикант – долгое время работал главным архитектором Ульяновской области. По его проекту построен Ленинский Мемориал (за это он получил Ленинскую премию). Так вот, до сих пор, услышав мою фамилию (дед умер еще в 1980-м), многие вспоминают, какая у деда была безукоризненная репутация…
Особенности национального сельского хозяйства
– Когда риэлтерство перестало приносить большой доход, я начал искать новые возможности для приложения сил. Занялся переработкой зерна, торговлей мукой.
И в какой-то момент пришло осознание, что успех этого бизнеса целиком зависит от того, насколько ты сможешь выстроить свои отношения с колхозами. А это было совсем непросто… Во-первых, нужно было кредитовать колхоз до посевной, чтобы с тобой расплачивались зерном. А во-вторых… Колхозы за свою более чем 70-летнюю историю существования в СССР привыкли долги не возвращать. То есть это зерно нужно было еще и умудриться получить.
Колхозники беспрекословно возвращали долги исключительно крепким парням, которые не привыкли вести долгие разговоры. Тех же, кто пытался построить с ними цивилизованные отношения и убивать не собирались, они часто «кидали». Попали в такую ситуацию и мы… И поняли, что единственный цивилизованный способ работать с колхозом – это начать им управлять. Я обратился в областную администрацию и в администрацию Старомайнского района. Сказал, что готов финансово поддерживать один из колхозов, но только если меня в нем изберут председателем. С моим предложением согласились. Хотя и понимали, что шаг этот рискованный – мне все-таки было всего 22 года. И дело тут даже не в организаторских способностях. Сам по себе пост председателя колхоза в деревне (независимо от возраста) подразумевает очень уважительное отношение. Дело даже не во власти (которой председатель вроде бы обладает, и которой на самом деле нет), а в том круге вопросов, с которыми к тебе обращаются. Начиная от замены лампочки на улице, заканчивая похоронами. Председатель колхоза – фигура политическая.
– Прежнюю областную администрацию часто обвиняют в косности взглядов, а тут вдруг такое смелое решение…
– Администрация прекрасно понимала, что сам по себе колхоз выжить не сможет. И потом в плане собственности там же ничего не менялось. Я был выборным лицом, которое в любой момент можно было убрать. Риск с их точки зрения был один – что я за полгода вдрызг проворуюсь и сбегу из области с награбленным. Но тут уже сыграла роль моя репутация.
– Часто говорят, что на Западе существует государственная поддержка сельхозпроизводителя, а у нас нет. И поэтому, де, российское село умирает. Правда ли это?
– Многие из тех, кто так говорят, даже не понимают сути вопроса. Когда я общаюсь с руководителями совхозов, то очень часто слышу: «Мы бедствуем оттого, что государство не компенсирует убытки нашей ЗАРАНЕЕ ОБРЕЧЕННОЙ НА УБЫТКИ отрасли! Дайте нам денег, а то либо мы умрем, либо у нас революция начнется!»… Абсолютно неверное суждение!
На Западе государственная поддержка сельхозпроизводителя заключается не в том, чтобы компенсировать убытки сельского хозяйства, оно, наоборот, компенсирует его перепроизводство! То есть сельхозпроизводитель настолько хорошо работает, что мог бы производить больше продукции, и чтобы он этого не делал, государство ему компенсирует разницу между тем, что он произвел и тем, что он мог бы произвести. Удерживая таким образом цены, предохраняя рынок от обвала.
На Западе сельское хозяйство абсолютно рентабельное, очень четко просчитанное, кредитуемое, технологичное, профессиональное и даже не зависящее от погоды! Когда наши колхозы будут работать так же, государство неминуемо будет их «по-западному» поддерживать. Пример этому был в прошлом году, когда в условиях перепроизводства зерна государство, чтобы не обрушился рынок, выкупило у колхозника его излишки. Правда, с первого раза все получилось не очень успешно, так как деньги были выделены не в августе-сентябре, когда зерно находилось у колхозов, а в октябре-ноябре, когда колхозники уже сбросили его за бесценок трейдерам. И вот эти трейдеры как раз и оказались в выигрыше. Как это часто бывает в России, подвела бесхозяйственность, и нашелся кто-то, кто захотел половить рыбку в мутной воде. Но я думаю, что со временем и здесь все примет цивилизованные формы.
И еще по поводу государственной поддержки сельхозпроизводителя, о призыве сельчан: «Дайте нам денег, а то либо мы умрем, либо у нас революция начнется»… Знаете ли вы, что сейчас каждый колхоз должен государству по налогам, по пенсионному фонду просто совершенно сумасшедшие деньги? А государство эти долги не требует, не арестовывает имущество! Это и есть своеобразная, хотя, может быть, и не совсем правильная форма поддержки. С колхозника ничего не просят!
Да, российское село сейчас умирает. Но очень медленно. Создав подобную систему, при которой колхозы могут делать, что хотят, и за это им ничего не будет, государство как бы заморозило их умирание, одновременно создавая условия для тех, кто в скором будущем село спасет и заставит работать по-западному – для частного капитала, крупного сельхозпроизводителя. И спасение села уже близко…
Частного капитала на селе в последнее время становится все больше и больше. В других регионах некоторым крупным производителям принадлежат угодья, размером до половины какой-нибудь области. У нас такое явление еще достаточно редко.
– Почему?
– В силу тяжелого наследия, оставленного предыдущей властью. Первое: из-за соответствующего ее отношения к инвестору. Наверное, нет такого инвестора, который бы не попробовал вложить на нашей земле деньги и после этого с ужасом отсюда не убежал. Наши колхозы перекидали просто немыслимое их количество!
Второе: из-за «оберегания» прежней властью села, не допускания к нему «чужих». В результате наше село не готово к приходу капитализма психологически. Колхозник по-прежнему считает инвестора жуликом. Почти во всех других российских областях это уже отсутствует.
Третье: мы не готовы технологически. У нас земля, и даже аренда земли, еще не превращены в товар. Не оформлены «капиталистические» отношения.
– Расскажите о своем председательстве…
– Я председательствовал в колхозе, находящемся в селе Малая Кандала на границе Старомайнского и Чердаклинского районов, километрах в 90 от города. Управлять колхозом издалека невозможно, поэтому я туда переехал. Жил на квартире. Без семьи, без удобств, с туалетом на улице.
Но все равно, несмотря на бытовые неудобства, для меня эти два года, наверное, были самыми интересными в моей жизни. Такой колоссальный опыт, такие ощущения от работы! Это была такая школа жизни, которую вряд ли можно пройти еще где-то в такие же сжатые сроки!
У работы на селе существует огромная положительная энергетика. Ее рождает ощущение простора и, одновременно, видение того, во что превращаются твои усилия.
– С какими проблемами Вам, представителю частного капитала, пришлось столкнуться?
– Первым, что меня очень неприятно удивило, было непонимание сельчанами того, что я говорю. Никогда не считал, что разговариваю какими-то заумными словами, но тут… Если утрировать, то можно сказать, что в общении с работниками мне постоянно требовался переводчик! Его функции исполнял мой зам – бывший председатель колхоза.
Первое время ко мне относились настороженно, постоянно ждали подвоха, поэтому я довольно часто проводил собрания. Чтобы посвящать людей в то, что и зачем собираюсь делать.
И вот я выступаю на собрании, говорю: «Мы сейчас делаем это, вот для этого, вот такими-то способами. Предлагаю высказать свое отношение». В ответ – тишина, реакция нулевая – никто ничего не понял. После этого встает мой переводчик и говорит: «Мужики, вот помните, у бабы Мани в прошлом году корова пошла туда-то, с ней было то-то и то-то?». Мужики говорят: «Конечно, помним!». «Переводчик»: «Вот и здесь то же самое!». Мужики: «Что же сразу так и не сказали?! Теперь все понятно!»…
На таком уровне я, к сожалению, общаться так и не научился.
Самой колоссальной проблемой в моей работе было поголовное пьянство колхозников. Сам я человек непьющий, и поэтому и здесь мы понимали друг друга с трудом. Для меня пьянство на работе – это что-то противоестественное, поэтому я сразу же начал с этим бороться. Установил правила: первый раз ловлю человека пьяным на рабочем месте – на месяц отстраняю от работы, второй раз – на полгода, третий раз – увольняю.
И буквально через неделю после того как приехал, поймал пьяного бульдозериста. Вызвал его, объявил об отстранении. Для него это стало шоком!
Оказывается на селе быть пьяным и быть выпивши – два совершенно разных понятия. Бульдозерист был уверен, что он не ПЬЯНЫЙ, а ВЫПИВШИ. И это его состояние под установленные правила не попадает! Я-то расценил ситуацию с точки зрения ГАИшника: «Пахнет, значит, пьяный!». У них же пьяным называется тот, кто лежит на земле и не двигается! Если человек выпивши, если он может ходить, он преспокойно может находиться на рабочем месте и работать. И работать, может быть, даже лучше чем трезвый!…
Как ему было объяснить, что я не потерплю на работе даже выпившего? Говорю – не понимает… Пришлось снова пользоваться услугами «переводчика». Он сказал: «Помнишь, ты в прошлом месяце выпал из трактора, и трактор тебя чуть-чуть не переехал?» – «Помню». – «И вот представляешь, если бы сейчас это вдруг случилось, Дмитрий Александрович был бы вынужден за это отвечать!». Только после бульдозерист мой поступок по отношении к себе, как бы внутренне «оправдал»…
Мои меры по борьбе с ВЫПИВАНИЕМ привились не сразу, но в заслугу я себе это все-таки ставлю: пить на работе практически перестали. К большой радости всего женского населения.
Поднялась и дисциплина. Если первое время даже на общие собрания приходили пьяные и что-то там недовольно кричали мне с мест, то через год подобное уже прекратилось.
– В чем причина пьянства на селе?
– В очень низкой жизненной мотивации. Людям просто незачем делать что-то иное…
– То есть?
– В городе с мотивацией все просто: люди работают для зарабатывания денег, для улучшения условий жизни, для организации досуга. Таких людей просто организовать, ими просто командовать. В селе, где зарплату вообще не платили последние три года, ни от какой нормальной здоровой мотивации не осталось и следа!
Сами судите, когда я пришел и посмотрел документы, оказалось, что у большинства колхозников при средней зарплате в 300-400 (!) рублей, задолженность по зарплате составляла 25000 рублей! И при этом никто до сих пор не уволился. Все исправно ходили на работу и что-то там делали – сеяли, убирали… Зачем?! Когда я спросил об этом бывшего председателя, он ответил: «Весной перед началом рабочего года я собирал мужиков и говорил, что денег у меня нет. Хотите – работайте. Все что украдете – ваше. Если поймаю – заберу обратно!»…
Это и был их мотив, по которому они ходили на работу! Получается, что воровство как бы было УЗАКОНЕНО!
Воровство (как и пьянство) – такая вещь, которая совершенно по-разному воспринимается городскими жителями и сельскими. Для горожан воровство – уголовно наказуемое преступление. Для сельского жителя, воровство – это когда ты залез в дом к соседу и что-то у него украл. Взять что-то на работе – считается нормой жизни, это то, что делают абсолютно все…
Если увидев, что кто-то ворует подобным образом, ты скажешь ему, что он «украл», ты смертельно обидишь человека! Колхозное – значит свое! Отсутствие хозяина подразумевает отсутствие объекта, у которого ты воруешь. Это воровством не считается.
– А с воровством Вам удалось справиться?
– Как и в случае с пьянством: не скажу, что мне удалось это полностью, но очень серьезных подвижек мы добились. Хотя мы и установили штраф за воровство – пятикратное возмещение ущерба, прежде всего с проблемой помогло справиться другое – мы начали платить деньги, начали менять работникам мотивацию. В селе появились люди, которые начали реально зарабатывать! Уровень среднегодовых зарплат у нас был даже больше, чем по городу – около 6000 рублей. Это в 2000-м году были очень неплохие деньги. В уборочную же страду наши комбайнеры получали по 30-40 тысяч в месяц! Колхозники начали покупать машины, чего в предыдущие десять лет никто там не мог себе позволить.
И как только появились те, кто стал зарабатывать, как только они прекратили пить и начали приносить деньги в семью, часть людей потянулась за ними. Возникла мотивация…
Но беда заключалась в том, что очень большое количество сельчан уже настолько «опустилось», что их вообще ничего не интересовало, кроме выпивки. Три года до этого они денег не видели, а тут пришел я и стал им платить. Раньше они плохо работали забесплатно, теперь плохо работали за минимальные 500 рублей (я же не мог вовсе не платить работнику!)… Зачем ему было «горбатиться» за 6 тысяч или 30 тысяч? Для него и эти 500 рублей – огромные деньги. Это же 25 суррогатных «поллитров» в месяц! Пропил и хорошо!
– Какое количество ваших работников приняло новые правила игры, начало нормально трудиться и хорошо зарабатывать?
– Однажды ко мне пришла директор местной школы и попросила, чтобы я перечислял ей деньги из зарплат работников (50 рублей на ребенка в месяц) – на школьные обеды. Потому что из 90 ее школьников обедало только 20. Родители остальных семидесяти деньги до школы не доносили, даже притом, что для многих детей эти обеды были единственной возможностью полноценно питаться. Вот вам и примерное соотношение тех, кто принял новые правила, и тех, кто решил жить по старинке – 20 на 70…
Кстати говоря, вопрос с питанием я решил. Вычитать деньги из зарплат не имел права, так что поступил проще – ввел бесплатные обеды для всех детей.
– Вы говорили, что поначалу к Вам относились настороженно и постоянно ждали подвоха. Изменилось ли это через год, через полтора?
– …Знаете, когда слава приходит к художникам? После их смерти… Стоило мне уехать, как начали звонить, жаловаться на то, что новое начальство завинчивает гайки на пути «капитализации села» еще сильнее. Я все-таки пытался общаться со своими работниками по-душевному.
– Что ж они так гайки-то закручивали?
– Ну а что вы хотите – бизнес… 2001-й, это вам не 1999-й… Пришли люди, которые окончательно доломали все старые стереотипы работы на селе. Люди, которые очень жестко объяснили сельчанам: возврата не будет, наступил капитализм. Кто хочет работать – пусть работает и зарабатывает. Кто не хочет, в том никакой нужды нет. Найдем того, кто хочет.
Это неприятный для сельчанина процесс, но он нужен для его же блага. Это как спасительная хирургическая операция, если не сделать ее, «пациент» просто погибнет…
Сейчас мои бывшие работники уже поняли: то, что делает новое руководство, также правильно. И если не поступать, как они, то скоро все превратится в пустыню. Когда же я только ушел, против нового руководства начались чуть ли не массовые протесты.
– Что будет с теми людьми, кто так и не сломает свой старый менталитет?
– Я думаю, что они просто вымрут… Ни к чему другому пьянство и воровство привести не может. Но поначалу, я думаю, что каких-то актов вредительства на пути капитализации села будет не избежать. Это было уже и в конце 90-х… Вот вы сидите такой бедный, а рядом успешно работает хозяйство, люди зарабатывают и вроде бы счастливы. А выйти ночью и подпалить поле ой как просто…
Ныне
– Был ли успешным Ваш сельский бизнес – тот, ради чего Вы и стали председателем колхоза?
– В целом – да. Оставил я село, потому что последовало приглашение поработать в администрации области – возглавить управление по пищевой и перерабатывающей промышленности. Кроме прочего я занимался управленческой работой по нескольким конкретным направлениям – работал с «Агропропродуктом», кредитующим село, с Чердаклинским элеватором, с гормолокозаводом №3 и АПК «Свияга», являющимся монополистом по производству овощей на территории области.
Сейчас я нахожусь в стадии оформления документов на увольнение с этой должности (* интервью было взято 23.12.2003). Считаю, что те задачи, которые я перед собой ставил, придя на эту должность, решил. Пора двигаться дальше. Все-таки я не чиновник, а бизнесмен, производственник.
– Какие планы на будущее?
– Отдохнуть две недели, отпраздновать Новый год. А потом посмотрим. Предложений хватает…
– Не думали ли пойти в политику: например когда-нибудь стать депутатом ЗСО от того же Старомайнского района?
– К политической деятельности у меня отношение не очень хорошее. Эта работа не для меня, и такие варианты я даже никогда не рассматривал.
– Кем Вы видите себя через десять лет? Имеете ли какую-то определенную задачу-максимум?
– Никаких подобных задач я сейчас не ставлю. За свою жизнь занимался таким самым противоположным бизнесом, стал таким универсальным управляющим, что загадывать что-то на будущее не берусь. Знаю одно: хотелось бы, чтобы бизнес, которым я буду заниматься в будущем, приносил не только материальное, но и моральное удовлетворение, чтобы не уходило ощущение того, что ты можешь воплотить задуманное. Потому что нет ничего грустнее, чем нереализованные идеи.
– Какое значение для Вас имеют деньги?
– Я отношусь к ним без трепета. У меня существует четкий порог потребления. Все что нужно для жизни мне и моей семье, у меня есть. А дом на океанском берегу, яхта… Я не имею ни возможности это приобрести, ни потребности зарабатывать столько, чтобы это иметь.
– Пришли ли Вы к ответу на вечный вопрос: «В чем заключается смысл жизни?»
– В данный момент я этот смысл для себя несколько переоцениваю. До недавнего времени я думал, что смысл жизни в работе. Сейчас знаю, что уж точно не в работе!
Сейчас я с гораздо большим трепетом отношусь к своей семье и ребенку. Может быть дело в том, что дочь, которой сейчас 6 лет, появилась, когда я сам еще был в достаточно юном возрасте, и до недавнего времени я отцом себя не ощущал. Чувство отца формируется во мне только сейчас. Этим чувством я очень доволен и как-то в себе его даже сознательно культивирую. Так что, наверное, смысл жизни все-таки именно в семье.
Я женился в 19 лет на девушке, с которой мы учились в параллельных классах. Сразу же купил квартиру, в которую мы и переехали.
Моя жена работает бухгалтером. Пробовала заниматься бизнесом, открыть собственный салон красоты, но быстро поняла, что это не ее. К тому же два деловых человека в одной семье – это уже слишком. Мне все-таки кажется, что жена должна быть нежной и домашней женщиной, а не бесполой бизнес-вумен. Очень большая удача – встретить свою «половину». Я считаю, что мне в этом отношении очень повезло.
– И последний вопрос: Ваше отношение к религии.
– Я неверующий. Хотя и являюсь председателем попечительского совета местной еврейской общины, и одна из наших целей – строительство в Ульяновске синагоги.
Во всевозможных религиях мне больше всего не нравится их обрядовая сторона – все эти внешние проявления набожности. Не нравится провозглашение отдельных людей (священников) посредниками в общении между человеком и Богом. Мне все это кажется не слишком искренним.
Религия для меня – это правила дорожного движения. Любой человек, прежде чем сесть за руль, учит эти правила, чтобы в процессе езды не навредить ни себе, ни окружающим. Такое отношение к религии мне близко. Внешнее выражение собственной праведности – нет. Проявлять свою «правильность» с помощью ритуалов мне кажется неверным…