***
Моё завтра стреляет мне в левый висок
с расстояния слишком близкого, чтобы успеть укрыться,
без зазрения совести допивает мой сок,
на мою кушетку ложится
и не спит; молча пялится в потолок
и, кажется, никого и ничего уже не боится
моё завтра страдает моим пмс
цедит злобу на kotex с его хвалёной комфортной поверхностью
набирает для родины длинную смс
что мол всё нормально, да только вот
мало money в кармане, пришлите пожалуйста
и вообще, здесь сплошное упадничество
и загажен лузгой, нету мочи, подъезд
пострелять бы треклятых, да нечем
и ещё как-то странно растёт живот
сдать анализы – кровь, моча
вроде, что-то нашли в моче
ничего не рассказывают, молчат
отправляет: короче, о чём бишь я
у меня в холодильнике нет ни х.я
деньги кончились, вышлите срочно
моё завтра ломит из ноги декрет
говорит, уже вроде пора
просыпается за полночь, чуя, что простынь мокра
доползает до ванной, звонит ноль три
обещаются скоро, всё нет
рычит в трубку уроды, твари
приезжайте, отблагодарю
едет в гробе с мигалками до соседней скамьи
раздвигает пошире, ворк хард
под глазами от недосыпа по фонарю
по мешку – тяжелы, не поднять
внемлет их акушерскому: тужься же, блять!!.
да работаю я, работаю, говорю
два часа до рассвета прошло
моё завтра что надо смогло
когда надо, дышало, как надо тужилось
моё завтра слюной изошло, но родило меня
иди, говорит, иди
вот иду. если завтра я всё ещё буду жива,
мы с ним точно подружимся
2015
***
Город тонет в огнях
Этот вечер таинственно-робок, долог
И душист, как ладони, смявшие колосок
Ночь спускает на город
Мягкий бархатный полог
И секунды застыли на остриях иголок
И пропах терпкой солью твой выгоревший висок
Ты рассказываешь о созвездиях и равнинах
Я ломаю запястье, чтоб не коснуться рукой твоего лица
Мы исчерпаны оба до самого дна, сердцевины
На ступеньках у дома, у моего крыльца
Почему у истоков серьёзного чувства
Всегда вбита вмятина от потери?
Боль семейных обид, червоточина страха любви
Мы с тобой говорим о будущих наших детях
Если девочка – Микаэла
Если мальчик – Леви
Где-то летом 2018.
Не рифмуется.
Чёрт с ним.
***
Это не я
Это всегда немного не я
Когда говорю о быте
Или пытаюсь писать о высоком
Или иду к неведомым детям
Твердить закоснелый
урок я всегда чувствую
Как на тыльной стороне ладони
Правой или левой
не суть
Дрожит несуществующий волос
Мучительно нежно лаская
Костяшки разучившихся творить пальцев
30 июля 2018
***
Я поворачиваю вспять
В ульяновскую выть
Чтоб хоть немного оправдать
Старание забыть
О том, что жизнь горька, как всхлип
Задушенный в горсти
О том, что некуда грести
Настолько в землю влип
О том, что не хватает крыл
Которыми взлететь
Над взвесью слов
Над весом рифм
Над всем, чьё имя – твердь
Над всем, что яростно орёт
«Пора идти вперёд!»
Я стала твёрдой, словно лёд
И хрупкой, словно лёд
14.12.2018 г.
ТЕБЯ
Приходи, говорила, пока я не расхотела,
пока за душой у меня осталось кое-какое тело,
приходи, говорила, займёмся делом
Пока не дались заковаться в цепи,
пока не в долгах, в коммунальных, в детях,
и некому звать нас за всё ответить –
приходи, говорила, нам будет что вспомнить и чем отметить
Кого не любили, жалеть не жалели, к сердцам близко не принимали,
кого за порогом держали, глядеть не хотели, в прихожую не впускали
с кем спали, чьи песни пели, тела чьи боготворили,
по чьим чужим меркам себя по крупицам лепили
думалось, сколько б мы вместе понаворотили, покуда бы вместе были,
а вот, поди ж ты, взяли да порознь встали
Мы были слабы и невинны как дети,
а всё притворялись в браваду, что из чистейшей стали
вот все мегабайты слов,
что мы друг другу даже в контакте не написали
хочешь, прочти и оставь,
хочешь, прочти и выбрось,
только прочти
Почему-то всегда было проще возненавидеть,
чем выйти, прийти, подойти;
так проще смотреть, выдыхая – ну, это не нам, не о нас,
о ком-то
только
прости мою глупость и гордость,
которой, как видишь, толика
и приходи, если можешь
вот прямо сейчас
Октябрь 2014.
МИШКЕ
У тебя на сердце панцирем – наледь, твердь,
Тронешь – не зазвенит, не ёкнет.
Юг. Не в сезон дожди,
И я тебя жду здесь
В август, когда чёрное – правда чёрным,
И спеют смоквы.
Ты меня сквозь границы и пояса
По голове гладишь, сиречь,
Дланью нетлеющей, длиннопалой,
Я тебе (пальцы дрожат над клавой):
Как будешь тут, отпиши мне вк или в мыле,
Встретиться бы, насмотреться друг в друга, чем стали.
Ты мне, рукой поводя по стали
Несуществующих ныне
Волос (мне тогда – шестнадцать):
Не торопи, может статься,
Ехать нельзя остаться.
Здесь навсегда отменили вылет.
25 июня, 2015.
***
Седые морщины усталого солнца
Роняют в деревья прозрачные сети.
Я думала, радость уже не вернётся,
Не станут родными чужие мне дети.
Теряют друг друга, теряя минуты,
Но дальней дорогой моя полоса
Бежит в облака незнакомым маршрутом,
Туда, где шумели живых голоса,
Туда, высоко, где птицы кричали,
Где в светлую вечность уводит тропа,
Туда, где нет горести и печали,
Где смерти не будет уже никогда.
И где не расставит коварные сети
Седая, косматая, пьяная ложь.
Где станут родными чужие мне дети –
Все те, кого за руку Ты приведёшь.
Октябрь 2010
***
В тишине расплываются лики,
Тают свечи, как души людей,
В искрах солнца, в янтарных бликах
Куполов золотистых церквей.
Я соскучилась по рассвету.
Я так долго пыталась найти
На пути своей жизни ответы,
И верны ли были пути
Как высоко тогда мы взлетали,
Не смотрели людям в глаза.
Только зря мы тогда забывали,
Что под нами не небеса.
И нас било о жёсткую землю,
И друзья оказались – враги.
Те, кому так бездумно мы верили,
Нам не подали больше руки.
Мы искали рассвета так долго,
Мы искали дорогу домой.
Словно блудные дети, к Богу
Возвращались с ветхой сумой.
А сегодня глаза распахнуты,
Жизнь развеяла глупые сны.
Мы не первые были обмануты,
И последними будем не мы.
Нам на смену придут другие:
Разбежавшись, взлетят, рассмеются.
Как и мы, бесконечно живые.
Как и мы, о жизнь разобьются.
Январь 2012
***
Белая ткань на окнах, распахнутых ветром,
Сквозь неё льётся белый утренний свет.
Я держу на руках ребёнка, его кудри
щекочут мне кожу на сгибе локтя.
Он сладко спит.
Я в белом.
Я его мама.
У меня длинные тёмные косы,
В них запуталось и погасло солнце.
Я опускаю прядь на лицо,
Укрываю младенца от света.
Он сладко спит.
Он так похож на отца.
Мой сын.
Наш сын.
У тебя сильные тёплые руки,
Все в золотых волосках.
В них тоже запуталось солнце.
Ты улыбаешься.
Я это знаю, хоть и не вижу сейчас твоего лица.
Скоро наш сын проснётся
И тоже заулыбается, глядя на нас,
А мы улыбнёмся в ответ.
А после я тоже проснусь.
На окнах неброский тюль, за окнами – март.
И холодно.
Мне очень холодно.
Оттого, что здесь плохо топят.
Оттого, что вас у меня нет.
22 июля, 2012 г.
***
Я теперь уползу, оставь.
Разожми кулак, отпусти рукав
Не держи ни добра, ни зла
Пореши свою музу
Мой язык – мой враг,
Твой порок – твой крест;
Мы друг другу обуза
Призвук хрипа под кожей,
стянувшей твои безрассудные кулаки
Привкус гнили на языке,
целовавшем тебя в запале в осеннем сквере.
Расскажи, в чьи обители рвался ты,
Прежде чем оборвал с петель мои двери?
Расскажи, что ты помнишь из осени,
Кроме улиц, витрин, дождя и
Всего, что он скрыл между нами
Как ты пел мне «Eternally yours»,
Пьяно пальцами перевирая струны
Как тот голос меня подводил, какой бред он нёс;
Для меня ты был слишком юным
Расскажи мне, что ты поёшь теперь,
Выдыхая слова ей в шею,
Расскажи, как горит её рот,
как потеют её ладони, когда ты рядом
Как она неуверенно врёт,
говоря «я тебе не верю»,
Как ей стыдно бывает жить под твоим взглядом
Я запомню удар у виска
хриплый голос, ушедший в фальцет
перебивший в дугу мне стать
извини за всё это «пере-пере-»,
что во мне до сих пор не изжито, знать
с ней ты будешь счастливым, по крайней мере
Отпусти мой рукав, не мешай уползать
ИРЕ
Просыпаюсь, как сажа бела
по глазам пелена
под глазами – два спелых блина
боль в паху
лоб в поту
запах хлорки
за окном – минус двадцать и пять
только б доковылять, чтоб сказать
(медсестра меня счас – на все корки…)
запах детства глушит хлорамин
за окном по сугробам, шатаясь
белым плюшевым медведём
мерит тропы: вдруг мимо пойдём
я стою у окна, улыбаюсь
вот и дожили до именин
– сын! – ору ему,-
сын
МАТЕРИ
Я помню тебя такой, как сейчас, неизменную ни на кадр.
Что расцветало в твоих глазах? Теперь время клонит к закату:
собрать плоды, подвести итоги.
Что-то останется в нас, твоих, что-то – в чужих –
хотя для тебя, сколько помню,
не существовало чужих.
Ты улыбаешься, мама, как ты улыбаешься!
Где уж им всем до тебя – меркнут.
На что ты смотрела тогда, вот на этой,
и что ты там видела? Чьи лица остались по ту сторону объектива?
Мне кажется, мир, преломлённый в тебе, – другой,
не тот, в каком я живу, – лучше, чище, моложе;
Здесь ты беременна мной –
глаза выдают.
Сейчас я смотрю на себя, и отражение в зеркале – сплошь твои фото.
Мамочка милая. Если и есть кто-то,
с кем я хотела быть схожей,
это была ты.
И остаёшься.
28 февраля 2014 г.
ЛИСТАЯ СТАРЫЕ ФОТОАЛЬБОМЫ
Ч.Б.
Вот и небо над нашим прошлым совсем уж выцвело;
вот и осень
разлилась, раздавила и эхом по сердцу
Замаячила: «ты, семь, восемь».
Снова ты. Мотоватой походкой
Ты нисходишь с листьев альбома,
Пряча в белый паскудную проседь
Цветом в масть парадной сорочке.
Ты был рьяным до девок, и всё же
Оказался одной окольцован.
И теперь у тебя три сына,
из последних – ещё и дочки.
А папашей ты был препоганым.
Скольких ты за собой оставил?
Наследил по всему Союзу.
Вспоминал, может, раз от разу;
Ты о нас-то помнишь едва ли.
А они тебя тоже любили,
Когда ты появлялся – встречали,
Забирались к тебе на колени,
Целовали в косматый затылок
и любовно глядели в глаза.
И прощали тебе твою старость,
Очень-очень стараясь
Запомнить –
Ведь свозило нечасто, ты знаешь.
Впрочем, нам и того не досталось,
Так что зависть излишня.
Помню, как мы сидели на койке
В канифолью пропахшей квартире
И плевались костями от вишен
В твой гитарный кофр на полу –
Ты вошёл, я попала.
Помню, как я, ломая зубы,
выжирала потом эти кости –
Все, попавшие в цель. Глотала.
Ты пинал меня в спину ногой:
Вон ещё, там, в углу, подбери.
Помню, как подурневшая мама
Паковала нас с братом и сумки,
Как тошнило в автобусе Женьку,
Как смертельно хотелось спать.
Как мне нравился медленный поезд
И бабуля с соседней полки
Доставала бананы, конфеты
И давала нам, просто так.
А потом мы приехали в дом,
где не ждали, где нас не хотели,
где нам сразу об этом сказали,
но не выгнали всё же, впустили.
Где нам первый раз в жизни спалось –
не кошмарилось, просто спалось.
Не мешал даже мамин
унизительный (это сейчас понимаю)
Покаянный плач перед Ними.
И у нас целых долгих полгода
Ничего не происходило.
А потом ты начал звонить,
А потом ты приехал.
Ты тогда уже был слишком стар,
Чтоб искать себе новых соседей.
А она тебя слишком любила.
Много больше, чем ты того стоил.
Мы забыли о ней очень скоро.
В сентябре Женьку отдали в школу;
Оказалось, он одарённый,
Весь в тебя, музыкальный гений.
К десяти он играл на гитаре
Круче, чем его преподаватель.
И когда он брал приз в программе,
Ты кивал горделиво маме:
Моя кровь, талантливый парень.
И не видел, как она плачет,
Отвернувшись и глядя в пол.
А потом ты звонил и часами
Всё втирал ему про искусство,
Словно бы ничего не случалось,
Словно, правда, тебе есть дело,
Словно, правда, ты нам отец.
Но ни разу к нам не приехал.
И её не пустил. Побоялся.
А ещё через год у тебя
Обнаружили рак простаты.
Нам сказали, тебя больше нет.
Мы приехали в день похорон.
Я смотрела на гроб, где лежал ты
В своём чёрном концертном костюме.
Только ты был чернее гроба
И чернее костюма, который
Стал велик размеров на шесть.
От тебя остались лишь мощи.
Ты лежал в нём, почти как святой.
И мне всё это время мерещился
Твой гитарный кофр на полу
И вишнёвые кости в нём.
Я ведь, знаешь, ни разу после
Того вечера вишни не ела.
Меня даже от вида её…
А теперь тут лежало тело,
Что вот-вот закидают землёй.
Раз – и первая горсть, два – вторая.
Мы теперь с ним взрослыми стали,
Я и брат мой. Нас больше не ранят
Странноватые воспоминания
Странноватого детства.
И всё же
До сих пор ненавижу до дрожи,
Когда вижу, как оживает
Чёрно-белое фото: апрель,
Девятнадцатилетие мамы.
Сцена, женщины, старый двор
И играет кудрявый парень
На проклятой своей гитаре,
А поодаль – раскрытый кофр.
Март-июнь 2014.
***
Повторила ему, уходя: “It wasn’t any pain”,
Как в детстве, дразнясь сквозь досаду –
Не попал, не попал!
А самой страшно, сама забегаешь в подъезд,
И ещё держишь дверь, чтоб никто не вошёл,
А он ломится.
И сама же, в итоге, впускаешь.
Ведь лестно же, что к тебе.
30 апреля 2014.
***
Жизнь, ты сильно сжимаешь мне рёбра,
Отпусти.
Снова будет синяк.
Дай сползти.
Дай немного свободы.
Снова бей.
Нет, не так.
Да, вот так.
3 мая 2014.
***
Пустое сегодня смеялось в лицо;
Распахнуты двери трамвая.
Ты куталась в серое пальтецо,
По стертым ступенькам шагая,
И уличный свет городских фонарей
В вуали искристого снега
Казался тебе несравненно милей
Безоблачно-синего неба.
В холодное завтра ударит метель,
Пророча простуду и слякоть.
Под серым пальто не скроешь теперь,
Не спрячешь желание плакать.
К кому обратиться? Куда бежать?
Чем залечить эти раны?
Одна в целом мире. Как страшно – терять
Всех тех, кто ушел слишком рано.
Идешь босиком по квартире пустой,
И в такт тебе – скрип паркета,
А в сердце – еще незнакомая боль:
Дом жив, но жизни в нем нету.
Минуты, часы – все уходит в года,
Свое назначенье теряя.
Здесь больше тебя уже никогда
Не назовут словом «родная»,
Здесь больше тебя не согреют зимой
Любимые тёплые руки.
Где был детский смех, там немой покой
Схоронит последние звуки.
И невыносимая тишина
Ударит по стеклам и рамам:
Здесь больше тебя уже никогда
Не назовут словом «мама».
12 декабря, 2010
***
Длинные тени изрезаны светом,
белые пальцы лежат на стекле.
Холодом с улицы тело одето –
поздняя осень уснула в зиме.
Долгие сумерки в синей оправе
скрыли всю горечь несказанных фраз.
Плюнуть на все, и уехать бы к маме –
старые мысли в тысячный раз.
Серые улицы серого города
спрятались в снег, как в раскрошенный мел.
Люди спешат, спасаясь от голода –
Голода душ внутри сытых тел.
Март 2012
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ДАШКИ
А жизнью в лицо всё бьёт и бьёт, бьёт и бьёт, бьёт и бьёт.
И боль по вискам разливается, разливается, разливается.
Вспоминает, как в дверь ко мне Прошлое ломится,
А вломившись, проходит в комнаты и ложится там, не разувается.
Тощее. Грязное. Жалкое.
В глаза смотрит и просит жрать, и просит делить с ним постель, как прежде.
И даже просит прощения. Глядя жалобно снизу вверх.
И сдаёшься. Кормишь, ложишься.
И прощаешь – все старые выходки, а задним числом и новые
(уж оно обязательно, обязательно…)
И – счастливая, неодинокая – год или два.
Ну а после, вконец раздавленная, обессиленная, обескровленная,
Лёжа в ворохе грязного Прошлого и уже не пытаясь рыпаться,
Смотришь, как деловито и тщательно попирают твоё Настоящее
И глумятся, и издеваются, и ладонями рот зажимают.
Так уж пусть недобитое Прошлое
Остаётся там, где и должно ему,
И за дверью скулит, голодное, и напрасной исходит эрекцией.
На двери у меня – двойной замок, а на окнах щеколды немецкие.
Не добраться тебе до меня теперь, не попрать моего Настоящего.
Ты свернись у порога собачкой,
Да и сдохни там. По-собачьи.
Август, 2012
***
Завариваю разом три пакета, чтобы крепче,
Чтобы убить горечью горечь внутри.
Они ненавидят друг друга. Учат друг друга, лечат…
Господи, сделай же так, чтоб стало хоть чуточку легче.
Порой мне настолько противны их лица, что хоть совсем не смотри.
Орут друг на друга, всё гении не от большого ума.
Как ты среди них столько лет жила, мама?
Я не знаю, как ты. Я бы точно с ума сошла.
Я б давно уже сдохла от крика и боли твоих шрамов.