Метель ещё набирала силу, но её дыхание уже скользило между еловых стволов, пробираясь в самую сердцевину леса. Небо, тяжёлое, кучное, низкое, словно прогнулось под весом наступающего холода. Егерь двигался уверенно, его шаги звучали приглушенно на рыхлом снегу.
В воздухе пахло сосновой смолой и далёким северным ветром, вкрадчиво поднимавшимся из глубоких оврагов. Где-то в стороне раздался хруст ветки — зверь, осторожный и настороженный обходил свои угодья.
Егерь остановился, вгляделся в белёсую чащу, но увидел лишь качающиеся ветви деревьев.
Он шёл уже несколько часов, осматривая места, где могла пройти чужая стопа, оставив в лесу своё молчаливое, но красноречивое присутствие. Сегодня он искал не следы лося или лисицы — он искал человека.
И он нашёл его.
В начале — лишь темнеющее пятно среди снега, слишком заметное, слишком механическое. Он подошёл ближе, присел на корточки. Увидел капкан. Грубый, сделанный с расчётом на крупного зверя. Он коснулся железа, холодного и немого.
— Браконьеры, — негромко проговорил он.
Где-то неподалёку засела группа охотников — не тех, что чтут законы леса, а тех, кто обходит их стороной. Возможно, в нескольких километрах отсюда разгорелся костёр, в дыме которого пахло необработанной шкурой. Возможно, в этих же самых сугробах уже остывали бездыханные туши.
Он выпрямился. Небо над деревьями потемнело, вечер надвигался, а вместе с ним — и вьюга, что уже собиралась в небе.
Егерь бросил взгляд в сторону своей избушки, что стояла километрах в трёх отсюда, за рекой. До метели он успеет вернуться, но идти следовало без промедления.
Резкий порыв ветра сорвал с деревьев снег, осыпав белым вихрем его фигуру. Он перевёл взгляд на капкан, затем поднялся и решительно двинулся назад, растворяясь в сереющем воздухе, пока ночь не начала вбирать в себя последние проблески света…
Метель пришла не сразу. Она подкрадывалась, словно лесная рысь, терпеливо выжидая момент, чтобы броситься внезапно и с размахом. Сначала дул ветер – осторожный, прощупывающий пространство между деревьями, словно пробуя свои силы. Затем появились первые вихри снега, закружившиеся между стволов, и наконец, настала настоящая снежная метель.
В избушке царило тепло. Пламя в печи трещало. Егерь сидел у стола, задумчиво перебирая в пальцах кусок бечёвки. Мысли его были тяжёлыми. Охота, браконьеры, волчьи следы, что он видел на тропе. Всё это составляло его будни, его обыденность, но какое-то таинственное предчувствие не покидало его.
Что-то невидимое скользило сквозь лес, будто древняя тень, и он не мог понять, было ли это навеяно усталостью или же чем-то более реальным.
Ветер ударил в стены – изба вздрогнула. Снаружи, в хаосе белых вихрей, неразличимо плясала разыгравшаяся стихия. Егерь подошёл к окну, прикоснулся к запотевшему и, очерченному инеем, стеклу. Лес растворился за снежной пеленой.
И вдруг он услышал голос.
Негромкий, словно далекий человеческий шёпот, он доносился из глубин лесов.
Он не походил на обычный ветер, не походил на звериное завывание.
Сквозь громкую пелену звуков прорывались слова. Древние, тяжёлые, пробирающиеся сквозь ураган.
Егерь не сразу осознал, что это был язык. И не просто язык, а старая очень старая речь, та, что давно не звучала в этих краях.
Он замер. Взгляд его скользнул к ружью, висевшему на стене.
Речь раздалась снова, но уже ближе.
Теперь он не просто слышал – он видел.
Сквозь мутный вихрь за окном пробивался тёмный человеческий силуэт.
Егерь шагнул назад, затем медленно потянулся к дверному засову. Его пальцы дрогнули. Что-то в этом голосе, в этой походке пробуждало странное, но вовсе не враждебное чувство.
Он открыл дверь.
На пороге стоял старик.
Высокий, в ветхой одежде, чья простота походила на ту, что носили когда-то странствующие монахи. Робу его покрывал снег, на голове покоился капюшон, из-под которого выбивались седые пряди. Но взгляд… Взгляд не был старым. Его глаза светились мудростью и силой.
А рядом с ним стоял медведь.
Не обычный медведь – огромный, выше человеческого роста, со шкурой, будто высеченной из самой темноты леса. Он не рычал, не двигался. Только тяжело дышал, и в его дыхании слышалась сила снежных бурь и грозных холодных рек.
– Пусти к очагу, – негромко произнёс старец.
Егерь не ответил. Он стоял, вцепившись в дверной косяк, пытаясь понять, не спит ли он.
– Пусти, – повторил старик. – Мы не принесём зла.
Медведь опустился на передние лапы, покорно склонив голову.
Егерь колебался. Всё внутри него говорило, что такого не может быть. Ни человек, ни зверь не могли просто так прийти в бурю, словно шагнув из иной реальности.
Но что-то в голосе старца – в его ровном, спокойном тоне – говорило обратное.
Егерь чуть сдвинулся в сторону, жестом приглашая войти.
Старец переступил порог.
А снаружи, в снегах, медведь лёг у входа, как некий сторожевой дух.
Огонь в очаге трещал мерно, лениво, отбрасывая длинные играющие тени. Старик сидел, обхватив ладонями кружку с горячим чаем, его пальцы были жилисты, крепки, но кожа на них — тонкая, испещрённая сетью морщин, напоминала узоры на старом дереве.
Егерь наблюдал за ним настороженно, скрестив руки на груди.
— Далеко ли ты шёл? — наконец спросил он.
Старик поднял взгляд. Глаза его были светлые — глубокие, слишком живые для возраста.
— Достаточно, — ответил он.
Егерь помедлил.
— Как ты выжил в такую погоду?
Старик неспешно отставил кружку.
— Я живу, как и ты. Вижу солнце, когда оно есть. Чувствую холод, когда он приходит. Дышу, пока дышится.
— В твоей одежде даже меха нет.
— Разве в этом жизнь?
Егерь не нашёлся, что сказать.
Старик продолжил:
— Я много видел в наших лесах. Знаю их дыхание, их голос. Они говорят мне, когда приходит охота, когда люди приносят тревогу в их покой.
— Ты говоришь так, будто являешься сам частью леса.
— А ты разве не являешься?
Егерь не ответил.
Старик поднял на него внимательный взгляд.
— Тебя тревожат чужие капканы, лесничий.
— Я не потерплю браконьеров в своих угодьях.
— Они не твои.
Егерь нахмурился.
— А чьи же?
— Ни один человек не владеет лесом. Лес был до него. Лес будет после него.
Старик говорил просто, без назидания, но каждое слово звучало так, будто за ним стояла целая вечность.
— Ты знаешь, где прячутся охотники? — спросил егерь.
— Метель их найдёт.
— Найдет?
— Ветер не ошибается.
Снаружи вновь завыл снег, колючий и злой. Егерь почувствовал, как что-то сдавило в груди — не страх, нет, а странное чувство неотвратимости.
— Ты искал ночлега? — спросил он.
— Спросить, не нужна ли тебе помощь.
— В чём?
— В понимании.
— Чего?
— Кто ты, егерь.
Он замер.
Что-то в этих словах задело его так, будто из груди вынули старый ржавый гвоздь, о котором он давно забыл.
— Я знаю, кто я.
Огонь в печи потрескивал. В ночи дышал огромный зверь, укрывшийся у дверей. Егерь смотрел в глаза старика, пытаясь найти в них ответ, но видел только отражение пламени.
— Спи, — тихо сказал старик.
Егерь хотел ответить, но вдруг почувствовал, как веки наливаются тяжестью.
Он не заметил, как медленно закрыл глаза.
Он проснулся рано на рассвете и сразу погрузился в тишину, какая могла прийти после сильной метели.
Он медленно сел, моргая, чувствуя, как сон ещё держит его в полузабытьи, в полудреме. Пламя в очаге угасало, угли мерцали красными огоньками, будто глаза зверя, притаившегося в ночи.
Он провёл ладонью по лицу, отгоняя странное наваждение. В голове гудел неясный отзвук — будто голос старика всё ещё звучал в глубине сознания.
Он огляделся: изба пустовала.
Никого не было.
Всё оставалось на месте — его ружьё у стены, кружка с чаем, так и не допитая, лежанка у очага. Но ни следа от внезапного гостя.
Он бросился к двери и распахнул её.
Снег был чист, бел, безмятежен. Казалось, метель сгладила всё, что произошло накануне.
Но затем он увидел следы, уводящие от порога в лес. Глубокие, мощные следы медведя.
Егерь замер, глядя на них.
Но никаких человеческих следов рядом с ними.
Он не сразу понял, как долго стоит на пороге, вглядываясь в следы, и почему не может сдвинуться с места.
Затем сделал шаг вперёд. Второй.
Снег хрустел под сапогами, свежий, не тронутый никем, кроме огромного зверя, что ушёл в лес.
Егерь прошёл немного дальше, вглядываясь в белую прорезь между деревьями. Лес оставался недвижим, застывший в утренней сини.
Он знал эти места, каждый склон, каждую тропу. Но сейчас ему казалось, будто лес изменился. Будто после метели здесь осталось нечто, что неподвластно зрению.
Он постоял ещё немного, а затем вернулся в избу.
Ружьё было там же, где он его оставил. Чай в кружке остыл.
Только теперь казалось, будто угли в очаге разгорелись чуть ярче.
И, впервые за долгое время, он почувствовал странное, необъяснимое спокойствие.