Алексей Владимирович Николаев
Справка:
Вокалист рок-группы Slippers («Слипперс»), самый известный ульяновский рок-музыкант последнего десятилетия. Родился в Ульяновске 26 июня 1974 года.
————————————————————-
– Алексей, о жизни российских музыкальных звезд многие слышали, читали, видели по телевизору. Отличается ли жизнь ульяновской и столичной рок-звезды?
– Принципиальное отличие в том, что я не зарабатываю своими выступлениями денег. Как музыкантам нашей группы не платили за выступления раньше, так не платят и сейчас. Точнее, платят … очень, но очень несерьезные, я бы сказал, смешные гонорары.
– А в остальном: автографы, поклонницы…
– Ну, автографы просят только после концерта. Когда группа была на пике популярности, постоянно звонили девчонки, телефон обрывали, таксисты подвозили бесплатно. Садишься ночью в машину, и вдруг водила начинает у тебя спрашивать, как концерты, какие планы, денег не берет категорически. Придешь в какое-нибудь кафе, сразу: «О! Это же вокалист «Слипперс»! Давай выпьем!». Поили, кормили… Поначалу это нравилось – халява, а потом, когда появились ночные клубы, мы, выйдя из андеграунда, стали там играть, нравиться перестало. Ведь андеграунд – это все-таки определенный культурный уровень, своя особая среда. В клубах же совсем другие люди – и бандиты, и гопники. Популярность среди них какая-то агрессивная, злая. Подходит к тебе, к примеру, пьяный в стельку «браток», приглашает выпить, а если ты отказываешься, начинает «прессовать». У него в голове только две позиции: или ты с ним сейчас литр водки выпьешь, или ты – ..…р!
– Где поклонницы, там и многочисленные сексуальные утехи?
– Это – миф! Хотя у кого как, наверное… Женщин у меня было достаточно, но, по-моему, ни одна из тех, с кем я спал, не слышала, как я пою. Да и вообще не знали, что я состою в какой-то там группе. Ну если только парочка-другая девушек, но это так, исключение, подтверждающее правило. В основном я знакомился с женщинами не за сценой и не на концертах.
– Давай вернемся … Как все начиналось? Наверняка, в детстве ты любил петь, выступал на семейных и детсадовских утренниках, а родители у тебя закончили, как минимум, музыкальную школу?
– Никто у меня в роду с музыкой не связан. Мама – учительница, отец – инженер. А чего я не любил в детстве, так это детсадовские утренники! Когда заставляли учить какой-нибудь стишок, вечно не мог этого сделать, а перед самым выступлением непременно заболевал! Но музыку слушал в огромных количествах и самую разную. Виной этому родной брат, который старше меня на 11 лет. Настоящий меломан. Помню, он все лето косил в деревне сено и заработал на магнитофон под названием «Олимпиада-80». Тогда же на «виниле» выходила, в лучшем случае, итальянская эстрада, остальное доставалось подпольно, переписывалось. «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Чингизхан», «Пинк Флойд», «Айрон Мейден», Высоцкий, Лоза, Токарев, Розенбаум… Такой вот жуткий сплав из рока и бардовской песни. Причем, все это было практически под запретом. Но нравились мне и официальные советские исполнители – Зыкина, Лев Лещенко, Евгений Мартынов. В самом детском возрасте балдел от «Бременских музыкантов» – мог слушать их бесконечно. Еще была забава: родители рассказывают, что когда мне не было и года, любил крутиться верхом на диске проигрывателя! По мере взросления, в конце концов, своим весом проигрыватель я раздавил.
– Когда же ты ощутил в себе, так сказать, страсть к публичным выступлениям?
– В первом классе изобразил Хазанова. Друзья попадали со смеха. Рассказали другим. Кончилось это тем, что учительница начала использовать меня в качестве своего педагогического приема. Когда классу нужна была разрядка, она просила меня изобразить Хазанова, а сама, чтобы я не смущался ее присутствия, выходила за дверь. Класс «отсмеивался» на мне и дальше вел себя тихо – можно было спокойно продолжать урок. Вот, наверное, тогда я заразился тем ощущением власти, которое дает контроль над аудиторией. Понравилось приходить в незнакомый коллектив и полностью завладевать его вниманием. Не важно, каким способом. Может быть, со временем я стал бы политиком или актером, но звезды сложились так, что поступив в «политех», на «картошке» встретил человека, с которым мы и создали «Слипперс» – Дмитрия Рыбакова. Мой интерес (быть публичным человеком) пересекся с его интересом (сочинять музыку).
Поначалу это было чистым баловством – он играл, я пел, а весь барак (вечером на «картошке» делать было больше абсолютно нечего!) слушал. Когда вернулись домой, стали думать, что делать, чтобы продолжить свои выступления перед аудиторией. Начали писать песни. Дима увлекался американской рок-музыкой и, соответственно, выдавал нечто в том же стиле, а я писал тексты а-ля Лев Лещенко. Получалось забавное сочетание, я вам доложу. Написав с десяток подобных произведений, мы посчитали, что пора уже выбиваться в люди и пошли по Домам культуры. Наивные. Сейчас это кажется смешным, но тогда все было абсолютно серьезно. Приходили два 17-летних оболтуса в ДК, обращались неизвестно к кому (о том, что нужно идти в дирекцию, мы даже не думали) и говорили: «Мы хотим создать рок-группу. Давайте мы будем у вас репетировать!»… На нас смотрели как на идиотов и посылали подальше. Но однажды, о чудо, не послали. Было это в ДК УАЗ. Там тогда репетировала старейшая ульяновская группа «Север». Наверное, чем-то мы им понравились, и они как бы допустили нас в свою тусовку. Стали с нами заниматься, научили очень многому – начинали с того, как правильно петь в микрофон и держать электрогитару (до этого-то играли на акустике). Они же организовали наше первое выступление на городском рок-фестивале в 1992-м году. Наверное, тот день можно считать днем рождения группы «Слипперс».
– Юбилеи отмечаете?
– Да ничего мы не отмечаем! 5 лет праздновали, а потом сбились со счета.
Я с датами так вообще не дружу. Например, долго не мог запомнить, когда у меня день рождения – 26-го июня или июля. До сих пор сомневаюсь. Абсолютно не помню, когда дни рождения у родственников.
Так же было и в личной жизни – до 17 лет справлял свои дни рождения, а потом перестал. Надоело. Вообще все эти календарные дела, будь то смена календаря – Новый год, очередная дата рождения и всякое такое, я не считаю праздниками. Праздник – это состояние души. Вот если есть ощущение счастья – вот он и праздник, тогда и надо праздновать, веселиться, отмечать. А просто потому, что такое-то число на календаре выпало, отмечать, мне кажется, глупо. Так можно вообще каждый прожитый день отмечать – эдак и спиться немудрено.
– Когда у тебя появилось ощущение, что ты что-то можешь сделать в музыке?
– У молодого человека такое ощущение возникает еще до того, как он чему-то научился. На то она и молодость – никаких тебе авторитетов, сам «все знаешь» и «все умеешь».
– Хорошо, тогда так: когда ты почувствовал себя популярным?
– Сразу же после фестиваля. Нас показали по телевизору, о нас написали газеты, рассказали по радио. Не буду скромным и скажу, что мы произвели фурор. Но это было очень просто сделать. Тогдашняя ульяновская рок-сцена представляла собой многочисленные клоны группы «Ария». Было принято, что если ты рок-музыкант, то обязан ходить в проклепанных кожаных штанах и играть подобную музыку. Мы же вышли на сцену в обрезанных до колен джинсах (сейчас трудно в это поверить, но тогда в Ульяновске шорты не продавались, потому что их никто не носил!), а играли музыку в стиле «Нирваны», да еще и с текстами на английском языке… Старые рокеры смотрели на нас как на недоразумение. Они просто не могли понять, что это такое: вроде и не рок (то бишь не «Ария»!), но и далеко не попса. А молодым понравилось.
Кстати говоря, с текстами вышел полный прикол. Все хвалили мой чистый английский, и никто не догадывался, что я понятия не имею, о чем пою. Я пел на «птичьем» языке, имитирующем по звучанию английскую речь! Еще в школе, смеша одноклассников Хазановым, я научился говорить всякую невербальную тарабарщину так, что казалось, будто я разговариваю на немецком, французском, английском. Было очень похоже!
– За несколько лет существования в Ульяновске вы достигли вершины популярности. Насколько я знаю, тебя как звезду часто приглашали сниматься в местной рекламе. Как ты считаешь, почему ваша группа не вышла на российский уровень?
– По поводу рекламы хочу сказать, что меня почему-то приглашали сниматься исключительно в рекламе непродовольственных товаров. А я же человек, в общем-то, не худой, и ем очень аппетитно! Так что моя мечта в этой области деятельности – сняться в рекламе каких-нибудь продуктов.
Ну а по поводу российского уровня… Мы выступали на огромном количестве всероссийских рок-фестивалей, на которые абы кого не приглашают. В том числе «попали в обойму» «Нашего радио» (фестиваль «Нашествие») – московской радиостанции, которая занимается русской музыкой. Мы играли качественную музыку, поэтому все это далось нам легко. Но все наши дальнейшие попытки выйти на центральные теле- и радиоканалы уперлись в существующий у нас в стране порядок вещей. Ведь, честно говоря, народ у нас рок-музыку не любит, и поэтому для раскрутки продюсеры как бы приближают ее к попсе. Получаются гибриды – «Чичерина», «Сплин», «Би-2», «7Б». Они-то у нас и были популярны! И вся шоу-индустрия, занимающаяся русской рок-музыкой, настроена именно на такое звучание.
Сейчас каждая российская рок-группа делает для себя выбор – либо делать что-то свое (без возможности пробиться), либо играть в формате «Нашего радио». Перед нами стоит точно такой же выбор. Но стоит ли его совершать? Лично мне та музыка, которую нас заставляют играть, не нравится, я люблю «потяжелее»…
Это вечный философский вопрос – идти на компромисс, подстраиваться под волну или не подстраиваться? Идти против себя или нет? Пока у нас побеждает второе. На компромисс мы не идем. Потому что на самом деле это вопрос «взрослый» и серьезный. Либо ты сохранишь свою душу, либо продашь. При этом ты знаешь, что если не продашь, то все твои потуги могут так и остаться всего лишь хобби, никому не будут нужны, а ты так и останешься сидеть в подвале.
– Интересно, как ты представляешь «Слипперс» и себя лично через 10 лет? Вы останетесь в подвале, или все-таки пойдете на «сделку с душой»?
– Мне бы хотелось такого развития, чтобы остаться самими собой, но при этом еще и попасть на российский уровень. Таких примеров мало, но они же есть! Все великие стали таковыми именно потому, что остались собой! Как там у Макаревича: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, однажды он прогнется под нас!». Но чтобы это случилось должны сойтись звезды. Одного нашего усилия мало.
Ну а по поводу себя лично могу сказать, что через 10 лет я, вероятно, растолстею еще больше. Люди, присылайте мне таблетки для похудания!
– Если вы не зарабатываете своей музыкой, то на что тогда живете?
– Я – профессиональный журналист. Дима Рыбаков – профессиональный звукорежиссер, наш басист Андрей «Прист» Федотушкин – коммерсант, барабанщик Денис Мишин – рабочий-печатник в типографии.
– А на что существует группа? На какие средства репетируете, издаете альбомы?
– Мы состоим при ДК УАЗ и пользуемся их репетиционной базой за определенное количество ведомственных концертов перед рабочими и служащими автозавода. Поем естественно не рок, а эстраду. Исполняем чужие вещи.
В издании собственных альбомов мы пользуемся на полную катушку нашим Димой Рыбаковым. Он сам, кого хочешь, запишет, сведет.
– По поводу твоей журналистской работы… Я так понимаю, что любая работа, не связанная с тем, чего просит душа – компромисс, потому что она отвлекает от дела, которым на самом деле хотел бы заниматься… Как с этим мириться?
– Но нужно же где-то работать! К тому же моя профессия не мешает моей музыке. Хуже будет, если музыку превратить в работу! Тогда для души-то что останется?!
– А есть ли какая-то работа, на которую твой компромисс не распространяется? Например, на какую тему ты, как журналист, не будешь писать ни при каких условиях?
– В отношении работы у меня ограничений нет. Четко понимаю, что это то, за что мне платят деньги. А кто платит деньги, тот и музыку заказывает … Мне кажется, что у журналиста вообще не может быть никаких взглядов! Журналист со своим мнением – невероятная глупость! Это все равно что человек работает на станке, ему приносят чертеж детали, которую нужно выточить, а он говорит: «У меня есть на этот счет собственное мнение! Я выточу вам деталь, но других размеров!» Ну выточил, что ему захотелось, и что в итоге? В итоге его уволят и денег не дадут. Все рассуждения о честности, о какой-то там позиции и принципиальности журналиста – от лукавого. Принципиальность неумолимо заканчивается вместе с продуктами в холодильнике.
А когда это твоя профессия, и все, что ты умеешь делать – это писать заметки, поневоле приходится принимать позицию редактора, издателя, заказчика. А чтобы высказывать свое мнение? Если таковые задачи у человека, для этого вовсе не обязательно становиться журналистом.
– То есть журналистика – это проституция?
– Проституция, это еще мягко сказано. Коллеги меня после этого, думаю, закопают в песок… Ай, ладно! Проститутка все-таки может капризничать, проявлять какие-то свои эмоции. А здесь – именно работа у станка. Никаких капризов! Тот, кто говорит тебе, как нужно точить деталь, хочет от тебя именно то, что заказывает, и никакое твое мнение его просто не интересует. Я, может, сказал не то, что принято говорить о журналистике, но так (увы и ах!) обстоят дела в реальности. Некоторые журналисты считают, что журналистика – это политика. Это неправильно. Журналистика – это одна работа, политика – другая. Политики думают и принимают решения, а журналисты пишут статьи. Все просто!
– А личные политические взгляды у тебя имеются? Ты «левый» или «правый»?
– Я – фиолетовый! По политическим взглядам я – никто! Я вообще считаю, что все деление на «левых» и «правых» только разъединяет людей. Так же как в религии деление, скажем, на христиан и мусульман. Я – «левый», ты – «правый», ну давай теперь камнями друг в друга кидать, так что ли? Мне все это не нравится. Я – просто человек!
– Голосовать ходишь?
– Ходил поначалу, когда мне только разрешили голосовать по возрасту. Было прикольно. Когда был пионером, то однажды в школе нас заставили стоять в почетном карауле у избирательных урн и отдавать салют каждому, кто бросает туда бюллетень. Хотелось узнать, что испытываешь, попадая в эту ситуацию в другом качестве, так сказать, глядя на нее с другой стороны. Посмотрел… Больше голосовать не хожу.
– Ты находишься в самой гуще, так называемой, молодежной культуры, ездишь по другим городам. Когда говорят, что по отношению к молодежи Ульяновск – болото, есть ли в этом доля правды?
– Все от человека зависит! Те, кто говорят, что у нас болото, это на самом деле те, кто квакает… Каким ты воспринимаешь окружающий мир, таким он и будет. Лично мне кажется, что все у нас нормально. Да, относительно Москвы и Екатеринбурга с молодежной культурой у нас дела похуже, но в остальных городах происходит то же самое. Чего горевать-то по этому поводу? Если у нас болото, то и вся страна – болото. И что делать?
– Согласен ли ты с тем, что в России сейчас не самые лучшие времена? И если согласен, то есть ли у тебя рецепт, что нам всем делать, чтобы жить лучше?
– Начнем с того, что о ситуации в стране я со стопроцентной уверенностью не знаю. Знаю только из газет, а они же врут. Поэтому судить о России могу только по тому месту, где живу. Россия для меня – это Ульяновск. А Ульяновск… Об этом я уже говорил – все зависит от самого человека.
В Ульяновске, как ты говоришь, «не лучшие времена»? Если так, то ведь это же круто! Зачем быть упертыми и серьезными? Нужно жить, смотреть вокруг и получать от этого кайф! Люди вон за адреналином в горы лезут, а у нас, значит, это рядышком, на блюдечке… Чего плакать-то? Не нравится то, что вокруг происходит? Исправляй! Не болтай, а реально – возьми и говно вокруг себя убери! Не хочешь? Тогда получай кайф оттого, что в говне живешь! Ныть-то зачем?
А по поводу высказываний, что вот, мол, я ничего не делаю, потому что в одиночку ничего не смогу, так это вообще полная ерунда! Тут я сторонник тех, кто про лягушку вспоминает, которая лапками в молоке бултыхала и в сметану его превратила. Бултыхать надо ножками-то в говне! Тогда скоро оно, глядишь, в плодородную почву превратится.
– В чем, по-твоему, состоит смысл жизни?
– Раздумья о смысле жизни меня угнетают. Я этот вопрос часто себе задаю. Пока отвечаю на него негативно. Доходит до того, что встаю утром и думаю: «Зачем идти на работу? Все равно же все сдохнем!». Это состояние может продолжаться до обеда, пока я, наконец, себя не убеждаю в том, что я же не сегодня сдохну! А поэтому, может быть, все-таки стоит сходить на работу?
Для меня вопрос о смысле жизни вредный, лучше б над ним не задумываться. Но деваться некуда. Единственное, к чему я пришел, так это к тому, что жизнь – такая штука, из которой живым все равно не выбраться. Поэтому серьезно к ней относиться невозможно! И чего мы все «бычимся»? И чего по баррикадам расходимся, делясь на «левых» и «правых»?..
Вообще же, люди, которые ответили на вопрос о смысле жизни – это счастливые люди. Они знают, зачем живут. Большинство моих знакомых ответили на него: «В продолжении рода». Женились, нарожали детей и теперь самоотверженно пытаются их прокормить. Как и в первобытные времена, несут в семью кусок мамонта. Меня такой ответ пока не прикалывает. Поэтому я до сих пор официально не женат, и детей у меня тоже нет.
– Что тебе в себе больше всего не нравится?
– Сильно развитая импатия – чувство сопереживания окружающим. Сентиментальный я очень. В детстве до слез трогала песенка про серенького козлика, от которого остались «рожки да ножки». На этой фразе я начинал просто дико рыдать! Потом плакал над «Белым Бимом Черное ухо»… Сильно развитая импатия – это плохо! Потому что дает возможность манипулировать тобой. Например, глупым голливудским кино, которое я без слез смотреть не могу, при этом понимая, что фильм на самом деле дебильный и сделан на штампах!
Ну а больше всего в себе я ненавижу собственную лень. Она у меня не на все распространяется, а только на некоторые вещи. Особенно на физическую работу! И в связи с тем, что я не люблю физическую работу, я не могу заниматься физкультурой. И поэтому никак не могу похудеть. Шнурки-то, имея большой живот, становится все труднее и труднее завязывать! Это меня напрягает. Хочется похудеть, а, занимаясь интеллектуальным трудом, сделать это невозможно.
– Но, насколько я помню, раньше ты занимался культуризмом и даже участвовал в городских соревнованиях!
– Занимался лет пять. С предпоследнего класса школы. До десятого класса подтягивался ноль раз, а в одиннадцатом – двадцать с лишним. Сделал себе фигуру… Знаешь почему? В школе я всегда был толстым, а потом пришла пора полового созревания, пора нравиться девочкам. Ну я и пошел в секцию, стал бегать. Причем, зачем я все это делал, мне до сих пор непонятно! Девочка, ради которой я стал качаться, вышла замуж за какого-то пентюха и сейчас гуляет по двору с ребенком. Единственное, что я на всем этом заработал, так это остеохондроз! Потому что если ты усиленно качаешься, то резко бросать это дело нельзя. А я бросил… Теперь уверен, что ради любви делать ничего не стоит. Она либо есть, либо нет. Любовь – это обоюдное чувство, озарение, вспышка. Если она есть только у одного, то это не любовь, это – половое влечение. И добиться ответной любви у другого человека невозможно.
– Что ты не прощаешь людям?
– Обман и немотивированную агрессию людей, которых я считаю своими близкими, которым я верю. Но чем старше становлюсь, тем все более понимаю, что «прощать» или «не прощать» – понятия несерьезные. Если человек что-то делает, то это его право и его выбор. Его нельзя за это обвинять. Обида на кого-то – это попытка ограничения его свободы, попытка запретить ему что-то делать…
– Что в себе ты больше всего любишь?
– Если бы я себя любил, я бы занимался собой, чтобы у меня ничего не болело, не пил бы столько, чтобы по утрам помирать… Не люблю я себя…
– А какую черту в себе ты считаешь лучшей?
– Умение смотреть на мир и на себя с юмором.
– Чего ты больше всего боишься?
– Потерять здоровье. Но при этом ничего не делаю, чтобы его сохранить! У меня постоянно ухудшается зрение, а я все равно продолжаю до глубокой ночи сидеть за компьютером! В конце концов, тело – это не весь человек, это – всего лишь вещь, к которой нужно относиться как к машине. Ее можно в гараже держать, холить и лелеять, а можно на ней постоянно ездить. Я предпочитаю ездить…
Наверное, это фатализм – я знаю, что ничего из того, что определено мне, не могу изменить. Ни в лучшую, ни в худшую сторону. Это мое качество забавно выражалось в детстве – я всегда хотел стать не космонавтом или полководцем, а… водителем трамвая! Сейчас я понимаю, что в этом был глубокий смысл. Ведь трамвай идет по заданному маршруту и никуда не сворачивает. Мне всегда хотелось управлять чем-нибудь (транспортом, людьми), но не нести за это ответственность, знать, что в конце все равно будет все хорошо.
Я верю в судьбу, верю в то, что все уже случилось, верю, что звездам уже известно, стала «Слипперс» известной группой в будущем или нет. Просто мы еще этого не знаем…
2004 год