МНЕ БЫ…
Не по мне голубо́чки и ласточки,
да газончики в строгую линию,
и тем паче признания бабочке,
что с ресничками в бархатном инее.
Не приемлю слащаво-ласкательно,
размусолено или заучено.
Мне пожёстче бы, но проницательно,
о забытом поэтами будничном.
Чтобы в душу незримыми стрелами,
по живому, но робко-молчащему,
нестандартными строчками, смелыми,
обнаглевшее зло не щадящими.
Да поярче, чтоб слепло бездушие,
расползались по норам горластые,
и чтоб видели в гору идущие –
не везде ещё доллары властвуют.
Пусть поэты любуются веснами,
и луной, и ручьями звенящими,
но нельзя, чтоб осталось бесхозное
наболевшее – робко-молчащее.
***
Отгородиться можно от людей,
но от себя нельзя отгородиться,
пока в душе израненную птицу
не растерзает эгоист-злодей.
Пока живое теплится внутри,
а зеркала роднятся с отраженьем,
проявятся гнилые убежденья,
ты только в зазеркалье посмотри.
И если в нём на месте двух озёр
увидишь замерзающие лужи,
кольнёт внутри – а вряд ли миру нужен
стареющий напыщенный позёр.
Легко отгородиться, но зачем?
Неравнодушью не нужны заборы.
Где истина рождается при споре,
там остаются домыслы ни с чем.
Пусть отраженью в узелках морщин
всегда с утра мерещатся то птица,
а то слегка седой гардемарин,
кем и сегодня можно бы гордиться.
***
Выпить море бы – не пьётся,
влезть на гору – силы мало;
улететь вдвоём на солнце,
но сединам не пристало.
Закатить бы голенища,
щегольнуть бы, но, похоже,
что мундир давно не чищен
и, скорей всего, изношен.
Неужели отлетался,
и неужто крылья сдали?
Но недавно ж в темпе вальса
мы на них кружились в зале,
и казалось, будет вечно
на двоих слегка за сорок,
а наивная беспечность
путеводной отговорок.
Накружилась и устала,
поседела поневоле…
Но прожить её сначала
вряд ли кто-нибудь позволит.
А ЧТО ОСТАЁТСЯ?
Разойдутся, исчезнут, иссякнут…
Что изменится после ушедших?
Не наступит ли век бесконтактных
или хуже того – сумасшедших?
Не завянут ли чувства и мысли,
не замолкнут ли строки сонетов,
захотят ли душевные письма
за любимыми мчаться по свету?
Но в ладонь не вмещаются реки,
не смолкают горластые птицы,
и сонеты из прошлого века
не стираются с жёлтой страницы.
Не зависят от времени ноты,
вне эпох и святые творенья,
а шедевр безупречной работы
не постигнет людское забвенье.
Что уходит, а что остаётся,
перейдя по наследству живущим:
от одних – рукотворное солнце,
от других – не ушедшие души.
***
Новомодне-ряженых в избытке,
перебор смотрящих свысока,
а скрипучей маминой калитке
поклониться некому пока.
Не везёт черёмухе кудрявой –
ей давно тальянки не поют,
и покинул старую дубраву
хмурый Леший, не найдя приют.
За державу всё-таки обидно –
в чьих руках стальные удила?
Мчится тройка, только вот не видно,
чтоб Россия-матушка жила.
Перешиты сказки и былины
то под Запад, то под ерунду.
Посему и стае голубиной
в небесах летать невмоготу.
Так охота, чтоб не растащили
то былое, что пока живёт,
и хватало у державы силы
продолжать намеченный полёт.
***
Часы уходят в полночь. Тик и так.
По-будничному тихо и бесшумно,
чтоб не заметил влюбчивый простак,
как исчезает в прошлом полнолунье.
От громадья немыслимых идей
часы уходят, молча, безвозвратно –
бесценному мгновенью неприятно
следить за перепалкой, кто важней.
Спешат часы в пространстве пустоты
попутками добраться до конечной,
чтобы успеть запрятать под зонты
то, что уйдёт когда-нибудь навечно.
Мгновенье за мгновеньем. Тик и так
проходят. Но бывает за минуту
вторая жизнь вручается кому-то
за то, что дни не тратил на пустяк.
Но сможет ли счастливчик на пути
избавить душу от коварных петель
и от себя вчерашнего уйти,
чтобы увидеть то, что не заметил?
***
Но не всем же болеть стихами.
Кто-то должен рождаться Музой,
чтобы крылья взлетали сами,
не считая полёт обузой.
Для двоих заболеть – удача;
для себя же – не видеть света.
Одиночке полдня до плача,
а в объятьях душа согрета.
Так предписано – жить по парам.
Если строчка кого-то лечит,
то поверьте, всю ночь недаром
два крыла разрывали плечи.
Если чувства уходят в песни,
то кому-то их надо слышать.
Но приятней полночи вместе
под гитару на старой крыше.
Можно снова простыть стихами
и повторно родиться Музой,
если в паре закружит с вами
кто-то юный из ретро-блюза.
***
Незаметно стал не нужен
тайный лаз в чужом заборе,
самодельный флот на луже
за селом у косогора.
Перед сном уже не надо
разрабатывать маршруты,
и к луне по звездопаду
неохота почему-то.
Повзрослевшему неважно,
что деревья стали ниже,
а на лайнере бумажном
не добраться до Парижа.
Босоногое умчалось
незаметно в чьё-то лето,
вместо этого реальность
нам вручило по билету
в ежедневное, в гнилое,
где желанное размыто,
а наивное былое
у разбитого корыта.
***
Вы лепили из прошлого,
непричёсанно – жёсткого,
нереально хорошего
с бархатистою шерсткою;
без сучка и задоринки –
бессловесного паиньку,
приручённого дворника
с закипающим чайником.
Вам хотелось послушного
и по маминой выкройке,
получилось – бездушное,
совершенно безликое;
никому не понятное,
бархатисто-пушистое –
то ли кукла кроватная,
то ли чудо ветвистое.
Вы лепили, не думая
ни о чём, и, по-вашему,
только ночи безлунные
предначертаны падшему…
Не дошло, что нелепицей
ублажают Нечистого,
а мужское не лепится
из безлико-пушистого.
***
Три недели уже декабрится,
а погода за майские вожжи –
то под рёбра заржавленной спицей,
то коленями годы итожит.
Заигралась в апрельские игры,
да и села не в зимнюю тройку.
А сезон–то весенний проигран
декабрю с новогодней настойкой.
Не артачься, родная, сдавайся.
Надоела промокшая слякоть.
Нам бы снега для белого вальса,
а не с нытиком сереньким плакать.
Нам бы плечики с шалью пуховой,
расписные сапожки под сказку,
пару чарок настойки медовой
и с горы молодецкой в салазках.
Каждый месяц по дням и минутам
перемерен, расписан и сложен…
Интересно, весенним маршрутом
в новогодье хоть кто-нибудь сможет?
***
Я опоздал на полстолетья
в страну не выросших берёз,
где никогда не гонят плетью
из лета бабьего в мороз.
Там из окна не видно скуки,
а в январе цветущий май
за пять минут сумеет руки
согреть, лишь солнце обнимай.
Не рассчитал, промчался поезд
без остановки, и меня
никто росою не напоит
и не посадит на коня.
А как хотелось бы по лужам,
чтоб футов десять за кормой…
Но парусам навряд ли нужен
не первой свежести – хромой.
Не попадают в детство дважды,
и босоногий адмирал
в страну корабликов бумажных,
увы… на вечность опоздал.
***
Для двоих совсем нестрашен
вечер зимнего покроя…
Если в полночь тени башен
вдруг короче станут втрое,
между стен и спящих окон,
на брусчатке, в снег одетой,
для двоих луною соткан
звёздный путь в просторы лета.
В гололедицу – удобней,
с гор обрывистых – надёжней…
Двум влюблённым ветер злобный,
что очаг в избе таёжной,
и способны только двое
убежать, держась за руки,
от коварности покоя
и бессмысленности скуки.
***
Не покидай меня…
Заледенелые слова
на грустный город…
Душа в груди полужива,
морозит холод.
Не обогреть, не пожалеть
никто не сможет.
По январю оставлен след,
но лишь прохожим.
Для одиночества полёт
не пригодится –
кто за собою позовёт
больную птицу?
И замороженные сны,
как чёт и нечет –
воспоминания весны
уже не лечат.
Остаток дней покроет лёд,
замёрзнут окна;
душа в плаксивость попадёт
и в ней промокнет,
заледенелые мечты
упрутся в финиш…
Всё так и будет, если ты
меня покинешь.
РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО-ВЗРОСЛОМУ…
Меня, наверно, аист не донёс.
На полпути не выдержали лапки.
Но повезло – расквасился лишь нос,
и подхватили мамины охапки.
Поставили на ноги, ну и что?
То камень злополучный, то канава,
то вдруг соседский Шарик из кустов
или доска, а в ней гвоздище ржавый.
Что говорить, никак мне не везёт.
Не заживает нос уже три года:
то с ног сшибает злюка-гололёд,
то в плен берёт злой насморк непогоды.
– Ленивый аист в бедах виноват, –
мне заявляет рыженькая Светка
(её нашли в капусте, говорят).
– Я спотыкаюсь очень даже редко.
А потому, что медленно хожу
и не бегу из дома до колодца.
А если что, известно и ежу –
кто поспешит, тот носом и уткнётся.
Что возражать, ей скоро будет пять.
К тому ж в капусте мама отыскала.
А мне придётся падать и вставать
до выпускного ясельного бала…
ВЕРНУТЬСЯ БЫ…
Когда-нибудь опять приду
в тот уголок волшебный сада,
где двое могут до упада
любить у мира на виду
без лишних слов и глупых клятв,
до помутнения рассудка,
пока к осенней незабудке
листы под ноги не слетят.
Спустя полжизни, но приду
туда, где время не торопит,
и все нехоженые тропы
обходят чёрную беду;
где ежедневно в первый раз
прикосновенья и разлуки,
и жало мерзкое гадюки,
и убивающий отказ.
Завесу дней приподниму
и возвращусь… Но вот досада –
уйдя вдвоём из сказки сада,
вернуться трудно одному.
ВЧЕРАШНИЙ СОН
Годы в ночь спрессует память,
зашумит забытый клён.
День на башню, и потянет
в прошлый век вчерашний сон.
На минуту, но вернётся
белоснежность январей,
не целованное солнце
у заснеженных дверей.
И в пространстве заоконном
померещатся огни,
а под ними след вороны
на снегу, где мы одни.
Время зимних сновидений
убегает, боль в груди –
снега много, но весенний
кто-то должен в сон войти.
Ночь пройдёт, со старой башни
день сорвётся, бросит в дрожь…
И тогда в мой сон вчерашний,
наконец, и ты войдёшь.
ВЗРОСЛЫМ…
Меня не заметите вы, не поймёте.
Всего три вершка у плаксивой натуры.
Но я вас увижу – и тех, кто на взлёте,
и тех, кто для важности брови нахмурил.
Мне снизу виднее заносчивость взгляда,
и слышен отчётливо голос надменный.
Вы можете всё, только я с вами рядом –
невольный участник той уличной сцены.
Мотаю на ус и пытаюсь освоить
науку по-взрослому жить и общаться;
понять, почему увеличены вдвое
расценки у них на обычное счастье.
Пока не понятно, где можно ответы
найти на вопросы, щемящие душу;
понять, почему солнце майское светит
и тем, кто пытается детство разрушить.
Взрослеть не хочу, и желанное завтра
надеюсь увидеть наивным ребёнком,
где манную кашу подносят на завтрак
и мама тебя доверяет пелёнкам.
Где некому лгать и не надо прощаться,
не надо спешить к убегающим веснам,
где вдоволь бесплатного личного счастья
и рано мечтать о всезнающем взрослом.
ИЗ-ПОД ФАТЫ…
Сегодня всё слегка возвышенно,
непредсказуемо-реальное:
молитва девичья услышана –
по ножке туфелька хрустальная.
Из-под фаты глаза раскосые,
цветы в перчатках белоснежные.
Не время мучиться вопросами –
где притаилось неизбежное?
Ещё дорога счастьем стелется,
ещё на встречу мир улыбчивый,
и тучи хмурые – безделицей,
и мысли к думам не привинчены.
Ещё до ревности три месяца,
до первых слёз – полгода, минимум,
пока желания не взбесятся
и не затмят глаза любимому.
Из-под фаты не видно серого,
ни каждодневно-заурядного,
ни запрессовано-фанерного
и неизбежно-беспощадного.
Безгрешной кажется Вселенная,
жизнь предстоящая – невинная,
где даже лунное затмение
ничто для счастья голубиного.
ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ
Чтобы значило бы звание
у вельможи и сиятельства,
если б знаки препинания
не вмешались в обстоятельства.
Если б льстиво не воскликнули,
не разлились многоточием,
кто узнал бы, что на пикули
огурцы уполномочены.
Точки злые озабочены
разорвать концы на всячине,
но мирить двух несговорчивых
запятые предназначены.
Обручиться бы с царевною
и зажить с ней под смоковницей…
Но вопросы ежедневные
не позволят успокоиться.
Так и жди, что где-то выскочит
знак вопроса с восклицательным,
или строчки между выточек
разойдутся бессознательно.
Избегали бы заранее
обольстительно-заразного,
если б знаки препинания
жизнь умели бы предсказывать.
***
Уходить, возвращаясь – таков наш удел.
Кто уходит на час, кто на день или годы.
Остаются лишь те, кто уйти не сумел,
но готов ожидать уходящих у входа.
Уходить каждым утром, но если не ждут,
не резон от себя нежеланного мчаться;
возвращаться обратно из мутных Бермуд,
чтобы стены считали тебя домочадцем.
Если некому ждать, то зачем уходить?
Это тех, кто уйдёт половинкой в дорогу,
обязательно свяжет волшебная нить
с половинкой второй у родного порога.
Измельчают дороги, закончится путь.
Впереди тупики или злобные стаи.
Только любящий вовремя сможет свернуть
и вернуться туда, где его ожидают.
За собой не спешите захлопывать дверь.
Может, всё же придётся в родные пенаты
возвращаться из дебрей разлук и потерь
с покаянной душой за прощеньем расплаты.
***
Повозиться придётся, помучиться
с нудной скукой ─ за час не отделаться
от навязчиво-серой попутчицы,
да к тому ж абсолютной бездельницы.
Самому от неё не избавиться.
Не хватает ни сил, ни желания.
Незаметно прилипла пиявица
и сосёт из души оправдания.
Только те, кто находят красивое
и в промокшем, и в серо-изношенном,
могут ржавую скуку под ивами
превращать в золотые горошины;
перекрашивать серое в красное,
безнадёжное делать удачливым,
в жемчуга одевать несуразное,
а осеннее ─ в летне-прозрачное.
Научусь избавляться от нудного,
перестану искать оправдания
и ещё раз у ветра попутного
одолжу молодое желание.
ВМЕСТЕ…
Мы ежедневно собирались вместе
три раза в день за маминым столом.
Под вечер младшим доставались песни,
а кто постарше, убегал тайком.
И умещались под единой крышей
десятки «Где?», «Зачем?» и «Почему?»,
два молчуна, красавица и рыжий,
что не давал покоя никому.
Мели снега, и вырастало время
из распашонок, ссадин и обид.
Пришла пора менять юлу на стремя.
И вот по полю молодость летит
на край земли за счастьем и удачей,
за горизонт от общего стола…
И невдомёк, что больше не заплачет
та, что их вместе удержать могла.
Теперь в едино собирает радость,
но чаще горе, чтобы помолчать
и ощутить, как забирает сладость
былых времён ещё одна печать.
ТИХИЙ ДОН
Захотелось в чисто поле
на мураву-лебеду…
Что мне город? Из неволи
лучше к берегу уйду
нестареющего Дона,
к голубой его волне,
и останусь у затона
с тишиной наедине.
Или выклянчу у деда
лодку старую с веслом
и займёмся до обеда
с ней рыбацким ремеслом.
А потом с любимым дедом
мы наварим чан ухи,
чтобы каждый смог отведать
и простить друзьям грехи.
Ах, какое это чудо
наш родимый Тихий Дон!
Кто приедет, тот полюбит,
а кто видел, тот влюблён.
ИМПОРТНОЕ И РОДНОЕ
Довелось вчера подслушать
от почти большой сестры,
как она хвалила «суши»
и «кебаб» из Анкары.
Долго думал, кто такие
эти двое? Почему
имена их не донские?
В чем секрет здесь, не пойму?
Наконец, иду с вопросом
к расфуфыренной сестре,
а она мне преподносит,
что секрет, мол, в осетре.
Оказались «суши» рыбой,
а «кебаб» – мясных сто грамм.
Вот какие перегибы
изменяют пирогам.
– Не нужны чужие «суши», –
отвечаю. – Мне б, сестра,
борщ наваристый покушать…
Пусть «кебаб» ест Анкара.
ДЕВИЧЬИ ХЛОПОТЫ
Тяжело, признаюсь, братцы,
утром в садик собираться:
платье мамино по моде
мне по росту не подходит;
туфли есть, но мама в них –
каблуки не для двоих.
Юбка мамина с оборкой
не к моей фигурке тонкой.
Вот бы модную панаму,
но её не носит мама,
а у дедушки и папы
лишь соломенные шляпы.
Ничего не подойдёт
из родительских красот,
и проблема, что вчера –
не в чем выйти со двора.
Вновь приходится одеть
детский розовый берет,
юбку серую в полоску
и жакетик мой неброский.
Так что, в садик собираться
не простое дело, братцы.
***
Кто вам доказывал, что можно
жить без вопросов и ответов,
мириться с пылью придорожной,
свободы истинной изведав,
тот или лгал, или вслепую
прожил полжизни и при этом
топтал бесцельно мостовую
зимою, осенью и летом.
Легко учить, трудней учиться.
Легко рассказывать, как надо
ловить заоблачную птицу
и не бояться снегопада.
Но разве можно по рецепту
влюбляться в рыженькие косы,
дарить блаженство или лепту
вносить тому, кто и не просит;
не путать сумерки с рассветом,
мириться с вымышленной ложью?
Жить без вопросов и ответов,
ну, согласитесь, разве можно?
ПЕРВЫМ ИЛИ ВТОРЫМ?
Кому-то первым повезло
в извечной гонке за везеньем
достать счастливое число
назло завистникам надменным.
Кто первый, тот неповторим
и необуздан, как цунами…
Но что плохого стать вторым
и не расталкивать локтями,
не лезть безумно на рожон,
не ждать всемирного признанья,
а просто знать, что обручён
с достойным почести призваньем.
Достался жребий стать вторым.
Но это, в принципе, неважно.
Остаться б в памяти живым,
а не подстрочником бумажным.
И в предначертанных годах,
в потоке минусов и плюсов
не отравиться б впопыхах
злодейски-язвенным укусом.
ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ…
Собираю чьи-то камни на пути.
Не стесняюсь нагибаться на ходу.
Невозможно чистой совести пройти
мимо глупости, разброшенной в бреду.
Пусть пугают равнодушьем валуны,
обещают ночь грядущую черней,
чтобы юные поклонники луны
не заметили разброшенных камней.
Не боюсь, хотя и знаю – за спиной
камень зависти прицелился в меня.
Чувство совести не может стороной
проходить, не замечая воронья.
Собирать чужие камни нелегко,
да и те, что сам разбрасывал вчера.
Но приходит время чистых родников.
и кому-то их поддерживать пора.
Кто-то должен восстанавливать мосты,
кушаками перевязывать сердца,
чистой совестью лечить от слепоты
равнодушную душонку подлеца.
***
От бессонницы и скуки – за порог.
Через улицу и в поле, на восток,
где кузнечик малахитовый продрог,
и за солнышком соскучился листок.
В чистом поле неуютно и темно.
Ночь проходит, но замешкался рассвет
золотое раскрутить веретено,
а помощников достойных-то и нет.
Помогу ему, ну, как же не помочь,
если скрипку под заплаканным листком
заморозила бесчувственная ночь,
насмехаясь над кузнечиком тайком.
Если песни соловьиные в плену,
и не слышно песнопенья меж ветвей,
с удовольствием за лучик потяну,
чтобы в небо возвратился соловей.
Раскручу веретено, и по земле
разбегутся золотые ручейки…
Лучше к утренней прохладе, чем в тепле
до утра сверлить глазами потолки.
***
Видать, посчастливилось ветру
меня разбудить, и по новой
исхоженные километры
готов перемерить подковой.
Никто не приказывал – надо
критично взглянуть на былое.
Кто знает, возможно, награды
давно заросли беленою;
дождями размыты заслуги,
и ветром вчерашним простужен,
к тому же – хозяин лачуги
навряд ли сегодняшним нужен.
Да если и так – не исправить.
Прошедшим себя не утешишь.
И нечего киснуть в канаве,
пока не лежащий, а пеший.
Досталось идти, так немедля
отправлюсь в дорогу за ветром,
пока не запутались в петли
не пройденные километры.
КРОВАВОЕ САФАРИ
В саванне жизнь ничто не стоит –
за шкуру больше отдают…
А как хотелось бы покоя
гривастым львам в своём краю.
Идёт охота на пернатых,
перо сегодня – капитал…
А страус помнит, он когда-то
на чай подружек приглашал.
Последним зебрам нет покоя.
Не углядишь – и их убьют.
В саванне плач звериным воем
и не найти птенцам приют.
Слоны на грани вымиранья,
а сколько у жирафа бед…
Решатся как-нибудь пираньи
пустить злодеев на обед.
И вряд ли стоит удивляться,
что браконьер и есть злодей…
На всей земле возьмёмся, братцы,
за руки, чтоб спасти зверей.
***
Надо вспомнить – был собою
в этой жизни неуёмной?
Был и пулей перед боем,
и осиновым в приёмной;
занесённым снегопадом
и трепещущим бутоном,
беспричинно виноватым
и униженным поклоном;
непричёсанно-бездомным
и блестящею обновой…
Но самим себя – не помню
в ежедневности суровой.
Если не был, кто виновен?
Как и все, иду по краю.
Быть бревном в шеренге брёвен,
что поделать – привыкаю.
А хотелось бы в дороге
хоть бы раз в году – весною,
побывать, как перед Богом,
без ролей – самим собою.
***
Обычный вечер, как вчерашний.
По расписанию, привычно,
садилось солнце возле пашни,
и пел кузнечик мелодично.
Темнел окрас на небосводе.
Ленивый кот спешил погреться.
Петух у дома верховодил…
Но учащённо билось сердце.
Оно боялось, что на завтра
изменит кто-то расписанье,
и утро, по условьям жанра,
не встретит птичье щебетанье.
Боялось сердце, что оладьи
к столу с утра не подоспеют,
а ночью бабушкино платье
из дома вынесут злодеи…
Боялось сердце… Ох, боялось
вдруг повзрослеть. И не хотелось
встречать степенную усталость
и недоверчивую зрелость.
***
Поминки по сединкам
На три стороны тропинки
разбежались, и один
загрустил я на поминках
первых собственных седин.
Впору слёзы лить, не льются.
Что оплакивать – года?
Разобьётся день, как блюдце,
и по новой чехарда.
Кто-то снова будет мчаться
по тропинкам, у меня ж
в доме ласковое счастье
и хоть скудный, но багаж.
Что жалеть? Назло сединам
за вчерашний день налью,
выпью рюмочку и чинно
поклонюсь календарю.
На три стороны тропинки
пусть бегут – чего жалеть?
Счастье личное в косынке
не позволит мне стареть.
Никуда бежать не надо,
Пусть года сквозь решето…
Нам бы в доме нашем ладно
продержаться лет бы сто.
***
Нелегко обойтись тем, что есть…
Почему-то всегда не хватает –
то под солнцем не проданных мест,
то весны улетающей стае.
В холодильнике полном – саке,
за вечерним столом – генерала,
«краснюка» в пересохшей реке,
и в желудок вмещается мало.
Не хватает дождей январю,
октябрю – расцветающей вишни,
прихожан городских – звонарю,
да и он в мегаполисе лишний.
Что имеем, не можем ценить.
Нам бы то, что блестит у соседа,
да к тому же сосед – знаменит,
а тебя не уважит победа…
Зависть с жадностью вечно вдвоём.
Им простора всеобщего мало –
рай блаженный бы слопать живьем,
только жаль, что не выросло жало…
Обойтись тем, что Богом дано,
так легко, лишь в отеческом крае
был бы мир. Почему всё равно
каждый день ерунды не хватает?
НЕПОВТОРИМОЕ МГНОВЕНИЕ
Между прочим, смотреть интересно на то,
что до этой минуты не видел никто –
на вечерний закат. И не верь, что вчера
точно так он спешил убежать со двора.
То вчерашний, а нынче немного другой…
И багрянца в нём больше, и тучи дугой,
и летят в поднебесье не те журавли,
и другая надежда стоит у скамьи.
Через час потускнеет вечерний закат.
Если время упустишь, то сам виноват.
Не вернётся минута, а тучи дугой
акварелью напишет под вечер другой.
Он успеет оставить загадочный миг
навсегда на волшебном холсте для других.
Ну, а ты – не успел, не заметил, прошёл,
не увидел закатом окутанный дол,
не услышал прощальную песнь журавлей
и не стало на сердце немного теплей,
потому что, увы, не заметилось то,
что до этой минуты не видел никто.
***
Неравнодушие невольно
мир делит в мыслях на двоих,
на невезучих и довольных,
на безразличных и родных;
на тех, с кем хочется делиться,
и тех, кто смотрит свысока
на увядающие лица
и слёзы грусти старика.
Мир балансирует на грани
мечты наивной и беды,
между рассветностью багряной
и утром новой суеты.
Пробел, и он же – середина.
Но как найти её, и кто
сведёт двоякое в едино,
сплетя святое полотно?
А как хотелось, чтоб двоякость
не посягала на пробел,
не подавая повод плакать
тем, кто невольно поседел.
ПОЧТИ СКАЗОЧНОЕ
Болото уже высохло, но верю,
что забредёт кудрявый удалец.
Последний, кто остался по поверью
поклонником страдающих сердец.
Что квакнуть заплутавшему при встрече?
Чем удивить – болотом иль собой?
Как убедить, что брошена на плечи
гнилая шкура проклятой судьбой?
А молча ждать – останешься в девицах.
То сказки обещали – подберёт.
Коль рожа не подходит для царицы,
боюсь, что выйдет всё наоборот.
Надеюсь, что читал когда-то сказки
и знает, что завистливый злодей
запрятал на болоте синеглазку
от ярких и богатеньких людей.
Поверю сказке и влюблюсь в рассрочку
последний раз, и не жалея сил,
взберусь на распрекраснейшую кочку,
да квакну так, чтоб сразу полюбил…
ПАНДЕМИЯ
Много зим осталось или нет?
Кто их в жизни больше не увидит?
Почему взбесился белый свет?
На кого сегодня он в обиде?
Кто ещё в немилость попадёт?
Почему под общую гребёнку
косит всех бесчувственный койот,
отнимая счастье у ребёнка?
В чём причина? Кто же виноват
в судном дне Содома и Гоморры?
Может, правит жизнью не разврат,
или нас обходят злые ссоры?
Не бывает милость за грехи –
покаянье принесёт прощенье.
Кто к словам Всевышнего глухи,
тем не стоит ожидать везенья.
А беде не важен цвет волос.
Ни границ не надо ей, ни лести…
Если горе общее стряслось,
то бороться надо только вместе.
***
Надоел потолок. Может, бросить его и уехать
в комариную даль, где часы никуда не спешат,
где ночует в дупле добродушное старое эхо
и мешает заснуть голосистый квартет лягушат.
На три ночи сбежать от изнеженной скуки диванной,
от оконных распятий уехать на парочку дней
к заповедным ручьям и траве золотисто-шафранной,
что душе почему-то тюльпанов садовых милей.
Может, птицей крылатой умчаться от едкого шума,
городской кутерьмы и завистливых злых языков,
чтобы сутки хотя бы о вечных проблемах не думать
в заповедном краю не рождённых ещё мотыльков.
Так и быть – убегу. Послезавтра, а может быть позже
от наваристых щей и душистого кофе сбегу.
Если сердце в плену, то душа, несомненно, поможет
встретить новый рассвет на пришедшем из детства лугу.
Из берлоги обойной на запад, восток или север.
Хоть куда – на часок, лишь бы там не спешили часы,
а причудилась юность в смешном лягушачьем напеве
и сверчки, как вчера, повторяли друг другу «merci».
ПОБЕДИМ КОРОНАЗМЕЯ!
Из гвоздей или из стали,
Бог нас ведает – живём.
Да и верить не устали,
что нам вирус нипочём.
Не нытьём, а добрым словом,
общим «лайком» под строкой
мы поддержим тех, кто скован
угнетающей тоской.
И не важно, что словами –
если искренность в них есть,
электронно, между нами
зазвучит благая весть.
Переборем, одолеем!
Вместе, дружно, без нытья
победим короназмея
и услышим соловья!
ЧУДО-СТРАНА
Ах, эта чудная страна –
в ней всё до края.
Здесь даже истина верна,
и пахнет раем.
Волкам хватает (повезло),
и овцы сыты.
Приносит счастье ремесло,
а не корыто.
Емеля трудится в поту
(забыта печка),
сплавляя чудо-красоту
по горной речке.
Здесь даже Леший не в пруду,
а на балконе,
и Кот учёный ерунду
не пустозвонит.
В стране той каждому нальют,
кто ни попросит;
бесплатно выдадут приют,
коль свалит осень.
Под чистым небом все равны –
не до печали.
И нет названья у страны…
Чтоб не мешали.
***
И перечить им не хочется –
толку мало в болтовне,
но безликие пророчества
на столетья – не по мне.
Не по мне и предсказания
от бабулек-повитух.
Мудрость истины в Писании
изложил святейший Дух.
В нём давно уже изложены
и маршруты, и пути
по пустыне обезвоженной,
чтобы к истине дойти.
Только веровать, что сбудется;
не грешить, творя добро,
по весне и по распутице,
и под снежное крыло.
А гадать на предстоящее
толку мало, видит Бог…
Пережить бы настоящее,
чтобы с честью за порог.
СТАРОМУ ДРУГУ
Не хнычь, мой старый друг, держись.
Мы невезучие, но всё же…
До горизонта длится жизнь
и путь к нему наш не проложен.
Назло предчувствию – дойдём.
Пусть этот путь уже не длинный,
его протопаем вдвоём
по буеракам и долинам,
по ржавым лезвиям ножей,
по перевязанным канатам,
где дружба всё-таки важней,
чем золотые займы свата.
Пройдём достойно по кривой.
До горизонта путь недолог.
Пока всевышнею рукой
нас не запрятали под полог,
не напрямик, а через боль,
через разлуки и потери…
Прошу, мой старый друг, изволь
не закрывать от мира двери.
***
Вот оседлать бы Малую Медведицу,
сбежав тайком из сонного гнезда,
и гарцевать, пока не обесцветится
в лучах зари Полярная звезда.
Прильнуть щекой к пушистому созвездию,
помолодеть на прожитую жизнь
и, не боясь рассветного возмездия,
умчаться на ночь в сказочную высь.
Преодолеть и звёздную распутицу,
и неприступность Млечного Пути –
пока бутон рассвета не распустится,
успеть ещё раз юность обрести.
Пускай во сне, пускай на пару часиков,
зато опять – в наивную весну,
где междустрочье признанного классика
не позволяет во время заснуть.
Где ворожит над юностью Медведица,
где улетает сердце в никуда,
и до сих пор влюбляющимся верится,
что лишь для них Полярная звезда.
***
Сравнивать не с чем – меняется время.
Вещи стареют, а взгляды тем паче.
Не пригодится забрало для шлема,
и ничего оно нынче не значит.
Суть уходящего душу волнует.
Шпаги забыты, мечи заржавели.
Падают цены ночных поцелуев,
но дорожает цена колыбели.
Крика не меньше – не видно итогов.
Радуга та же – другая прохлада.
Слёз безнадёги по-прежнему много,
только, как в прошлом – кому это надо?
Жизнь по спирали, но те же проблемы.
Те же дороги, и сравнивать не с чем.
Новому легче по старенькой схеме,
только душевному в схеме не легче.
Пусть тяжело, но привыкли бороться.
С опытом прошлого в будущем проще:
Бог даст – увидим, как мудрое солнце
ночь уходящую в речке полощет.
УЛЬТИМАТУМ ЖЕЛАНИЯМ…
Который день твержу желаниям:
«Последний раз по вашей прихоти».
Но утром вместо покаяния
сверлят головушку на выходе.
Не переделать,
не избавиться.
За прошлый день руками держатся.
Но все крылатые – лукавицы,
а что бескрылые, те беженцы.
Не обращать на них внимание?
Но что за жизнь без удивления,
без майской ночи ожидания
и вездесущего сомнения?
Пока живёшь, чего-то хочется.
На новый день душа надеется.
Желанье в доме – полуночница,
а за порогом – чья-то крестница.
Растёт с годами сострадание,
заносит прихоти метелица…
Но ультиматуму желаниям
и самому уже не верится.
АНГЕЛАМ-ХРАНИТЕЛЯМ
Ангелы, жизни хранители,
вымерив на день маршрут,
снова пройти не хотите ли
с теми, кто еле идут?
Вы охраняли от страшного
в прошлом их, в этом году
под впечатленьем вчерашнего
строем они не пройдут.
Силы не те и возможности…
Душу съедает намёк:
срок человеческой годности
в мире живущих – истёк.
Крылья бы им довоенные,
молодость прежнюю, чтоб
не зарастал от забвения
их перемёрзший окоп.
Чтобы увидела улица
тех, кто умеет в строю
молча идти и не хмуриться
на неудачу свою.
Тех, кто с военными рангами
к павшим, на пару минут…
Помните, милые ангелы,
люди недолго живут.
***
Раздавали, но не нам.
Обещали – для кого-то.
Мы же рвались к облакам,
обливаясь жарким потом.
И хотелось нам успеть,
не отстать от знаменитых,
но сверкающая медь
поднималась выше свиты.
Рвали крылья и пешком.
А куда – не понимали,
пробивая кулаком
стены выцветшей морали.
Разбросали, разнесли,
распороли, но не сшили.
Появились короли
без особенных усилий.
Кто хитрее, тот успел.
Кто наглее, тот устроил
в новом царстве беспредел
разукрашенных «героев».
А за ними – я и ты,
кто по-прежнему мечтает
из банальной суеты
в поднебесье с птичьей стаей.
Кто не ноет, а идёт,
кто привык за жизнь бороться,
не стесняясь взять в полёт
увядающее солнце.
***
Отечество… Родное? Не совсем…
Не те уже просторы и границы,
опасный дождь из чёрных туч струится,
и масса необузданных проблем
гуляет в доме.
Чем их усмирить?
Как возвратить зелёные поляны
и дождь грибной под радугой румяной,
и ту одну связующую нить?
Из прошлого остались города.
Но окна в них нацелены на запад,
а хамству на вчерашнем нацарапать
любую скверну – просто ерунда.
Так, где моё Отечество, и чем
оно меня сегодня укрывает?
И смогут ли спешащие трамваи
спасти от необузданных проблем?
На все вопросы мне же отвечать,
дожди грибные возвращать дубравам,
закручивать разболтанные нравы
и вдохновлять молоденьких девчат.
А как иначе? Это же мой дом.
Отечество. Конечно же, родное.
Идёт оно по терниям со мною,
и только с ним осилю я подъём.
***
Обещают снова лето
без дождей и гроз,
комариное либретто
и ночной невроз.
Вечерами не прохладу,
а разгул жары,
вместо выстиранных радуг
танцы мошкары.
Обещают?
Ну и что же?
Август впереди.
Маем рано бы итожить
летние дожди.
Доживём, а там увидим.
Может быть, ветра,
дабы август не обидеть,
дождь пришлют с утра,
а вечернюю прохладу
принесут стрижи…
Ждать грядущего не надо –
лучше бы дожить…
МНЕ ЗАКАТ БЫ…
Если дурно душе, и когти
запускают в неё драконы,
не трави своё тело дёгтем,
провожая закат оконный.
Лучше из дому, в чисто поле,
в ночь кромешную, вне сомнений,
от жестоких когтей неволи
на душистый простор весенний;
к мотылькам золотым и вязам,
где всю ночь на зелёном ложе
ты с драконом не будешь связан –
он луною давно низложен.
Не люблю я закат оконный…
Мне бы тот, что рождает крылья
и несёт, вопреки законам,
над родимой землёй ковыльной;
окунает в мечты и лечит
от недугов и безнадёги…
Мне закат бы, с которым легче
уходить по земной дороге.
БЕЗУМНЫЕ СЕМНАДЦАТЬ
Простите за безумные семнадцать,
за локоны, сводящие с ума
ту, кто ещё не может целоваться
и верит многоточиям письма.
За молодость, прошу вас, не судите.
Промчится – не заметишь,
а пока
летит она по собственной орбите,
сшибая по дороге облака.
Не слушает, не верит и не видит.
Не разум побеждает, а весна.
Но ветреность – попутчица обиды,
пока в неё наивность влюблена.
Увидит и научится, но позже.
Сегодня же играется с огнём
тот, кто и мыслить правильно не может
ни вечером, ни в полночь и ни днём.
Когда-нибудь он спустится с орбиты
и сможет совершенство обрести.
Ну, а пока… семнадцать не судите,
а пожелайте доброго пути.
***
А жизнь проходит, остаются
её поступки и дела:
осколки брошенного блюдца,
перо пробитого крыла,
вокал безумца, пантомима,
круги на пагубной воде,
и что прошло однажды мимо
в твоей измученной судьбе.
И понимаешь слишком поздно,
что не уйдут, как не верти,
ни поцелуй зимы морозной,
ни боль обиженной груди;
не перемерить путь с начала,
не пережить судьбу с нуля…
Недаром юность умолчала,
что слишком круглая земля.
А в ней цветы и увяданье,
перо пробитого крыла,
твои надежды и желанья.
Но жизнь проходит… И ушла.
***
Живу тобой и этим днём.
Мир остальной плетётся рядом.
А мы не первый год вдвоём
плетём из нитей звездопада
судьбу свою,
и на двоих
хватает нам тепла и света,
соседей добрых и плохих,
прохлады жареного лета,
опавших дней календаря,
друзей у тёплого камина…
И счастлив,
честно говоря,
что в этой жизни мы едины,
что лишь тобою довелось
болеть в простуженные зимы,
что никогда не ждали слёз,
а потому – неуязвимы;
что не бежали за толпой,
а шли по хлопьям снегопада…
Что жизнь свою прожил тобой,
пока мир плёлся где-то рядом.
***
Что было – когда-нибудь вновь повторится.
В другом измерении, в дне приходящем.
Появится новой строкой на странице,
а может быть, почкой в стареющей чаще.
Вернётся к другим соблазнительный вечер,
и влюбчивый месяц вчерашней эпохи
обнимет крылами дрожащие плечи,
чтоб снова услышать знакомые вздохи.
Что было когда-то –
дождём возвратится,
опустится пухом рождественской ночи,
а месяцем позже – растрёпанной птицей
назло тем, кто холод всемирный пророчил.
И лето сто раз повторится,
и осень.
И будет апрель сотни раз наряжаться,
во сне возвращаться из прожитых вёсен
летящие в юность твои восемнадцать.
Приходится жить и под солнцем палящим,
и в снежных пустынях, где царствует вялость,
но вовсе не страшно, что в дне приходящем
проявится то,
что когда-то случалось.
***
– Кто безбилетный? Скорей оплатите…
Можно и жизнью. Платите не споря.
И затихает униженный житель
скромной планеты, задавленной горем.
Только родился – плати за рассветы,
на ноги встал – заплати за дороги.
Если вы солнцем счастливым согреты,
вам и за лето начислят налоги.
Общее небо и недра земные,
запах прибрежный и мир на планете.
Но почему-то ручьи нефтяные
русло меняют по банковской смете.
Мы привыкаем платить за билеты,
зная, что к морю умчатся другие;
скудной зарплатой за чьи-то банкеты
и ожидать от судьбы чаевые.
Не возмущаясь платить за погоду,
счастье земное и вечер осенний,
за оцифрованный ветер свободы
и за безликость своих убеждений.
ДРЕВНИЙ ЮНЫЙ ГОРОД
Древний южный город, но душою молод,
не скулит, не плачет и всегда в строю.
Переживший холод и осадный голод,
он казачью славу закалил в бою.
Летними ночами тёплыми дождями
зашивает раны крепостных валов.
Славится делами, верными друзьями
и неповторимым блеском куполов.
Был богат и беден, цену знал победам,
защищал Россию от меча Орды.
Горе, зло и беды выдержали деды,
потому и внуки славой их горды.
В самом устье Дона у речных затонов,
где ночует слава дедов и отцов,
колокольным звоном берег полусонный
ежедневно будит молодой Азов.
Пусть и седовласый, но всегда прекрасен
город, где любому и зимой тепло,
где снуют баркасы, и горят лампасы,
и резвятся кони, и скрипит седло…
ДОНСКАЯ НОЧЬ
Там, где чайки у воды грустят,
где в камыш уходят каюки,
подпирая головой закат,
примостился вечер у реки.
Нарезвился ветер и притих,
не шумит прибрежная волна.
Наступает время молодых –
ночь недаром в юность влюблена.
Разнесётся запах по степи
от ночной фиалки, и его
будут двое из ладоней пить,
ощущая некое родство
с Тихим Доном, с южною луной
и с вокалом бойких лягушат,
что всё лето в тишине ночной
озорных кузнечиков смешат.
День пройдёт, и молодость опять
убежит от криков городских,
чтобы снова на Дону встречать
тот рассвет, что тоже на двоих.
УЛЕТАЮЩИМ ПТЕНЦАМ
А на прошлой неделе из гнезда улетели
молодые птенцы. Что поделать – пора.
Если в небо качели унести не сумели,
то сегодня их в юность уносят ветра.
Усидеть невозможно на траве придорожной.
Разлетятся по свету – так было всегда.
Только в мире безбожном не сломило б их ложью,
а для счастья нашлись бы святые места.
Но придётся и спорить, и вылечивать горе,
и обиды прощать, и стоять за друзей;
забираться на горы, успокаивать море,
чтобы встретиться в поле с удачей своей.
С гордой птицей удачи вряд ли станешь богаче
без людского упорства и силы ума.
Бесполезно судачить о желаемой даче –
без труда и усилий не строят дома.
Пусть ночами не спится, и меняются лица,
и метелью заносит, но дело-то в том,
чтобы цели добиться, не поможет Жар-птица,
а упорство и разум, на том и живём.
КУРИНО-ПЕТУШИНОЕ…
И голосит, когда не просят,
и замолкает позже всех;
не отличит зерна от проса,
чем вызывает птичий смех.
И вечно ищет, чтобы спрятать…
Но без него бы во дворе
не появлялись бы цыплята,
не разгорались на заре
курино-перистые споры,
кого сегодня из подруг
обнимет первой на заборе
его величество – Петух.
Герои, вроде бы, знакомы:
и он – виновник тысяч бед,
да и она – хозяйка дома,
что суп готовит на обед
и тихо шепчет: Боже правый,
за что меня ты наказал?
Мой, как петух, зато у Клавы –
орёл, достойный лишь похвал.
Но провожая на работу,
с улыбкой: Милый, поднатужь
на платье новое к субботе…
Ты ж самый лучший в мире муж.
ГОЛУБИНОЕ ДЕТСТВО…
Не модно по крышам – не те уже годы.
Но были бы силы, то с дури бы влез
за бело-курчавой, особой породы,
за той, что взлетала почти до небес.
Уже невозможно, а то поменял бы
годов эдак двадцать на парочку дней,
тех самых, в которых коленные блямбы
по крышам гоняют чужих голубей.
Где шорты на лямках глаза не мозолят,
к отцовскому кепи подходят чубы,
в друзьях и жара, и задиристый холод,
и так далеко до извилин судьбы.
Где споры решаются в доли минуты,
а дружбу никто не продаст за пломбир,
где ты ещё дорог на свете кому-то,
и ниток хватает для завтрашних дыр;
обидное лечат «зелёнкой» и йодом,
а годы ─ ничто для счастливых повес
с голубкой за пазухой редкой породы,
что детство уносит почти до небес.
ДРУЗЬЯМ…
Он придёт и сядет рядом,
на скамейке, на диване,
в старом выцветшем наряде
тот, кто дружбу не обманет,
не предаст, не поменяет
на шипучее, хмельное,
а заварит чашку чая
в час, когда сердечко ноет.
Мы живём, пока он рядом,
через квартал или ближе,
в белых кляксах снегопада,
под каштанами Парижа;
на другом конце желаний,
в кнопке вызова смартфона…
Тот, кто искренне желанный
там, где больно и бессонно.
Их немного… этих странных,
но дарованных нам Богом;
тех, кто лечит наши раны
неизведанной дорогой,
и приходят, если надо,
если жизнь невыносима
без того, кто вечно рядом,
но с душою пилигрима.
***
Молодеть не могу, обновляться не буду.
Умоляю вас, хватит судить за нутро.
Из вчерашних ошибок не вылепить чуда,
огонька не раздуть из потухших костров.
Под себя перестраивать хватит, не надо.
Под лекало не чертят чужую судьбу.
Перезрелую вишню июльского сада
не одеть в первомай и в апрель не обуть.
Не судите, прошу, за корявые строки –
слишком поздно в окно постучался Пегас.
В том и ваша вина, что стихи одиноки,
что весенний костёр слишком рано погас.
Принимайте таким, и другого не ждите.
Не смогу возродиться из пепла костров.
Суждено оставаться на прежней орбите
в безымянном созвездии Розы ветров.
Если много грешил, то и вы не безгрешны –
в необузданном прошлом и ваша вина.
Умоляю, не делайте вывод поспешный.
Я надеюсь, что память былого сильна
и потянет под вишню апрельского сада…
Подождите немного, созреет душа,
и захочется вечером встретиться взглядом
с тем, кто тенью за вами идёт не спеша.
ДВЕ ПОЛОВИНЫ
Наполовину, вроде, городской –
люблю теряться в паутине улиц
и обнимать полуночный покой,
пока бульвары гулкие уснули.
Сбегая от глазастых фонарей,
идя домой по тёмным закоулкам,
считать себя немножечко храбрей
в итоге романтической прогулки.
А в жаркий полдень с улиц городских
зовёт к себе другая половина –
с речной волной, купающей двоих
полураздетых, но ещё невинных.
Видать, осталась детская душа…
Ей хочется к болотистым затонам,
а вечером с букетом камыша
под окна у развесистого клёна.
Две половины борются во мне.
То город побеждает в лунном свете,
а то потянет по степной стране
на вороных промчаться на рассвете.
ОТДАВАТЬ ДОЛГИ…
Если вам задолжал, то простите.
Здесь бегущее время не в счёт.
И не в счёт, что меня обольститель
в долговую бездонность влечёт.
На авось понадеялся – глупо.
Обнулить не удастся долги.
В чём резон бесполезных покупок,
если должен полцарства другим?
Рассчитаюсь на днях, и не позже.
Постараюсь отдать и за тех,
кто с утра рассчитаться не сможет
и кого уже вычислил грех.
Но успеть бы до завтра, иначе
не простят за грехи небеса.
Толку мало, что стал я богаче,
если некому душу спасать.
Потому и спешу ежечасно
отдавать и прощать за грехи…
На авось полагаться опасно –
небеса к обещаньям глухи.