Ты спрашивал меня, что делает глашатай на городской площади? Что ж, я скажу: он говорит о том, чего нет – или умалчивает том, что существует; существующее же, если противоречит интересам высших, не подлежит огласке.
Такое изложение может показаться странным, двусмысленным, однако ты и сам должен был заметить, что глашатай выходит в такое время, когда светило оканчивает дневной цикл и садится за горизонтом, люди бредут по домам, уставшие или изнеженные, – тут уж зависит от распорядка и привилегий, – им не до особенного внимания, и легко поддаются слухам. Люди тогда принимают лживое за правдивое, ненастоящее за настоящее, горькое за сладкое. А как бы ни горька была истина, Титус, каждый человек достоин ее познания!
Случай, приключившийся со мной на озере, наводит меня на следующие мысли. После полудня я отправился туда немного погулять, побыть в одиночестве. Светило стояло еще высоко и резало глаз, я уселся на берегу и принялся кидать камешки в воду. Когда я кидал камешек небольшой величины, от него по глади шло маленькое волнение, когда я бросал камешек больше, – круги увеличивались. Наконец, я нашел большой булыжник и кинул его в мутноватую водицу и обрызгал платье. К слову, если я скажу тебе, что ты достоин большего и приведу опору словам, возомнишь ли ты о себе лучше и возжелаешь ли нового, схожего твоему новому положению? Камешки, брошенные мной, поглотила вода. Так же и наш разум, Титус, а тем более неокрепший, поглощает бездна сознания. Маленькие камешки не вызывают бурных последствий, но и они, проникающие в воду с хлюпом, наполняют озеро, ложатся в его глубины. Но озеро неодушевленно, не имеет сознания, лишь существует по законам бытия. Другое дело – человек. Разум подобен воде: не спрашивая его, туда может попасть всякий сор, забить дно его, но человек все же волен выбирать, чем ему довольствоваться, на что обращать внимание, что подлежит забвению.
Теперь к слову о собраниях, на которых устроили сход ремесленники для высказывания правлению о своем недовольстве. Ты спрашивал меня, о чем думает человек, выходя на такие собрания? Вероятнее всего, их беспокоят перемены. Видный предел лежит между правящими и трудящимися, а полнота жизни не ощущается последними полностью. Они видят только горькую ее сторону, хотя и не скрою, что, вероятнее всего, те самые ремесленники видят и горькую ее истину. Почему я пишу, не ощущается полностью? Видишь ли, когда человек не омрачен бедствием, ему всего хватает, он не жаждет большего, жизнь идет чередом, – он и не помышляет о переменах, он желает оставаться в таком состоянии как можно дольше. Теперь о самих переменах: просящий или требующий не всегда в полной мере понимает, чего он желает. Стесненный определенными обстоятельствами, он хочет их прекратить, если чувствует их пагубное действие, но дальше-то не заходит. Такой человек подобен гонцу, несущему тяжелую суму в надежде поскорее ее оставить, но что в последующем на него повесят еще более тяжелую суму, он не задумывается. Что же до государственных дел, то тут требуется полная осмотрительность.
Чем закончится собрание, я предвидел: стража и воины разогнали толпу, сомкнув щиты и двинувшись фалангой на собравшихся. И провидцем здесь не стоит быть. Подобно бросающему камешки, я буду всячески избегать резких всплесков, чтобы не попортить платье. Моя жизнь полна и насыщена, и мне незачем вызывать раздражение. Так и должны думать правящие, ведь это соответствует их размеренному укладу. Разогнанные же лишний раз утвердятся в своей правоте ущемленных и будут винить грубую силу.
Мне не чуждо ощущение несправедливости. Чувство нравственности должно присутствовать в каждом человеке, но в мелочах и в главных вещах важно разбираться кропотливо, взвешивая каждое слово и поступок, особенно заглядывать далеко-далеко и плыть по намеченному маршруту. Разве достигали бы корабли иноземных земель, будь их капитан невежественным в морском ремесле и не рассчитывал наперед, избегнув рифы и мелководье? Если бы он только думал, что ему следует достигнуть, преодолеть только надуманный, но не основной отрезок пути?
Самих же правителей я не берусь осуждать по ряду причин. Первая из них та, что их властительство лежит в силу устоявшихся исторических и правовых начал. Мудрый или глупый правитель у власти все ж является залогом безопасности государства от внешних и злых воздействий. Он понимает, что в случае покорения его народов другими, и его власти наступит завершение; потому еще, что будь он мудрый и добрый правитель, то и народ будет его любить за мудрость и доброту, – а если он глупый и тиранический, то не избежит ни предательства, ни роковых ошибок. И самое важное – не найдет любви и доверия народа, а ведь только это, мой дорогой Титус, является самим сокровенным для любого правителя, будь он тиран трижды. Ни золото, ни роскошные комнаты и женщины при долгом правлении не искушают так правителя, как любовь народа. Увы, мой дорогой Титус, таких правителей в истории мира не так много. Ибо такие люди, величайшие из полководцев, царей, светил соткали такую связующую духовную нить, соединяющих их с народом трудами и ценой собственной жизни, что повторить их подвиг дано не каждому.
Народ же, если и жаждет действительных перемен и достоин их, должен всячески избегать кровопролития, потому как горе, в случае обратного, велико и долговременно. Слон вступает в схватку с тигром. Тем более непозволительно, чтобы страдали невинные и неспособные к защите самих себя – люди. Настоящий путь к улучшениям кроется в глубинах человеческой души, их общности, разуме как единственном, так и коллективном. Видишь ли, Титус, я верю, что человек должен совершенствовать себя, трудиться над своим разумом, укрепляя его трудами величайших людей, исполненных добродетели, видеть истинные явления и никогда о них не забывать. Таков путь человека, или одно из его призваний. И тем более в народе будет таких просвещенных людей, тем и совершеннее будет общество ныне или живущее после.