Небывалой жарой прошлось по измученной земле уходящее лето. Склонившиеся пустые колосья пугающим шелестом навевали тоску на жёлтых полях, а вместе с тоской приходил страх, и слышались в этом шелесте всхлипывания умирающих от голода ребятишек да протяжный вой обессиленных баб. Помощи ждать было неоткуда, потому как выкосила война с германцами, а потом и безумная гражданская война половину деревенских мужиков. Кто-то, побросав в окопах винтовки, а то и с ними, по пути домой примкнул к большевикам, кто-то с оказией добрался до дома. Вернувшись, яростно взялись за восстановление своих обветшалых без мужских рук хат, на коровах да быках пахали заросшие сорняками поля. А потом помогали вдовам своих односельчан, зная, что не справятся женские руки с непослушной сохой, не осилят слабые плечи мешка с зерном, который собирали по всей деревне. По горсточке, по крохам…
В стране грохотала гражданская война. Белые войска были отброшены на юг, но спокойствия в центральной России так и не было. Карательные отряды красногвардейцев то и дело сообщали о ликвидации банд, состоявших из бывших фронтовиков, крестьян, а иногда и белых офицеров, но банды после ликвидации появлялись вновь.
Тяжело жила Россия в этот трудный период: со стоном, с болью, с неизвестностью….
Сёмка Павлов не знал деревенской жизни. Бывал несколько раз в соседней с городом Алексеевке: там жил его дядька по отцу Игнат Павлов. Он, жена его Мария и трое детишек мал мала меньше. Стало быть, двоюродные братья да сестрёнка двух лет от роду. Игнат вернулся с войны на одной ноге. Злой на весь свет, честил нецензурной бранью и батюшку-царя, и большевиков, и белую армию вкупе с ними. А потом успокоился. Выстругал себе деревянную ногу, приладил к колену. Так и стал жить на свете — полухромой, полуздоровый!
А Сёмке уже с весны семнадцатый год пошёл. Завод, на котором работал и погиб его отец, дышал на ладан, потому что при отсутствии сырья один за другим останавливались цеха. Заводская гимназия закрылась ещё в прошлом году. Преподаватели дружно отправились на фронт, а свободные гимназисты бегали по пустующим коридорам и скандировали красивые лозунги, что-то вроде «вся власть Советам» и прочее, и прочее…
Мать Сёмкина второй месяц не вставала с кровати. Сёмка знал, что она умирает, поэтому старался реже досаждать ей своими разговорами. Варил жидкую кашу из пайка, что выдавали изредка на заводе, кормил из ложечки, переворачивал со спины на бок. А потом незаметно уходил на улицу. Как-то случайно сошёлся с Сидором Милютиным, заводским молотобойцем. Тот помнил его отца, на этой почве и завязался первый разговор.
А недавно Милютин окликнул Сёмку возле заводских ворот:
— Сёмка, подь сюда! — и добавил подошедшему парнишке, — у нас тут продотряд создаётся, чуешь какое дело?!
— Не, не чую… — Сёмка развёл руками.
— А это, брат, великое дело! Хлеб изымать будем у буржуазных элементов, которые Советскую власть до сих пор не приняли! Ненавидят они нас, большевиков, вот и прячут своё добро в погребах тайных. Пусть лучше сгниёт зерно от сырости, пусть мыши по своим норам растащат, а не дадим голодающему рабочему классу выстоять в суровую годину! Так они думают, так они и поступают!
— А разве там есть богатые? — удивился было Сёмка.
— Где?
— В деревне.
Милютин не дал договорить:
— Конечно, есть, паря! Поля-то ведь сеются, а значит, и урожай есть, понимаешь?! А много ты хлеба ел в своей жизни?
— Да нет… — пожал плечами Сёмка, — только вот у меня родственники в деревне, так они тоже больше воду пьют, чем хлеб едят!
— Вот и получается, что только Советская власть сможет накормить всех голодных, чуешь?
— Ну, да… — вынужден был согласиться Сёмка.
— Что это мы стоим? — спохватился Милютин.
Они сели на лавочку возле забора. Сидор долго и с упоением рассказывал Сёмке о красивой жизни, которая обязательно наступит, как только мозолистая большевистская рука уничтожит всех извергов и супостатов нашей необъятной родины! Какое будущее ожидает грядущие поколения, потому что не будет несправедливости и рабства, не будет богатых, которые только и ждут своего кровавого часа, чтобы вонзить ядовитый нож в спину молодой Советской власти!
— Чуешь?! — глядя в Сёмкины глаза, спрашивал Сидор.
— Кажется, чую… — неуверенно мотал головой тот.
— Пухнут детишки от голода в городах, Сёма, гибнут! Сам видишь — не работают пока заводы и фабрики, а людям всё равно жить надо!
Я тебя в наш продотряд порекомендовал. Хоть и не комсомолец ты пока, но будешь, обязательно будешь, потому что отец твой самый что ни на есть трудящийся человек был, и голову свою сложил в трудовом бою! А у тебя теперь свой бой будет, смертельный бой с врагами Советской власти!
— Мать у меня… — начал Сёмка, но Милютин прервал:
— За мать не беспокойся, Анне своей накажу, чтобы приглядела. Не бросит в беде, я её знаю!
Так и попал Сёмка Павлов в продотряд, отправленный в губернские глубинки для экспроприации излишков хлеба и других сельхозпродуктов на нужды голодающему рабочему классу. Три дня подготовки верховой езде на отбитых у белогвардейцев конях, два дня на обращение с винтовкой и стрельбе, день на политинформацию…. Пять телег да пятнадцать конных продотрядовцев составляли костяк этой по-настоящему боевой единицы.
Мотала судьба Сёмку по выжженным зноем полям, по неприветливым сёлам, в которых, завидев продотряд, закрывались калитки и ставни, а потом долго смотрели вслед скрипучим телегам заплаканные женские глаза. И полные ненависти взгляды бородатых мужиков обещали беспощадную месть всем, обрёкших крестьянские семьи на голодную смерть.
Спасали одних, чтобы погубить других… О, Россия!
Не мог привыкнуть Сёмка к безудержным порывам Милютина! Не принимала душа его бессердечия и жестокости! В одной деревне он без колебания застрелил молодого парня, когда тот хотел накрыть собой заброшенный на телегу мешок с просом, в другой отхлестал нагайкой щуплого старика, который с проклятиями попытался остановить входящих в хату продотрядовцев. Сёмке всё время казалось, что это другая жизнь бурлит в его жилах, что какой-то другой человек сидит на крупе гнедого, и совершенно чужие уши слышат детский плач да причитания перепуганных баб.
И только в Алексеевке он пришёл в себя. Только тогда, когда дядька его Игнат, завидев племянника, отвернул в сторону голову, когда соскочивший с коня Милютин, ударом в плечо легко отбросил в сторону хромого мужика и шагнул в дверь хаты.
— Дядя! — крикнул Сёмка, но Игнат, поднимаясь с земли, показал племяннику кулак:
— Иуда ты, племянничек, изверг! Братьев и сестру свою на смерть обрекаешь. Как жить-то будешь потом, а?! Проклинаю…
— А ты не спеши проклинать! — выкрикнул появившийся на дворе Милютин, — не спеши!
Он оглядел покосившийся сарай, поставленный ещё до войны, прошёл за хату и глянул на мёртвое поле, погубленное невыносимым зноем.
Бойцы разбрелись по соседним дворам, пытаясь найти хоть что-нибудь. Где-то закудахтала чудом сохранившаяся курица, потом ещё одна.
— Зерно где? — спокойно спросил Милютин у Игната.
— В земле.
— В земле — это хорошо! И много?
— Было в земле, сам видишь! А теперя нету!
В одном из дворов взметнулся к небу молодой девичий вскрик, послышался звук затвора, но выстрела так и не последовало.
Милютин хотел было повернуться назад, к Сёмке, но не успел. То ли раскалённый воздух принял на себя тяжёлый выдох выпущенной пули, то ли секунда от жизни до смерти пролетела так стремительно, что не понял Сидор, с чего это вдруг он падает лицом в раскалённую пыль. Он так и остался лежать с открытым от удивления ртом, а на застиранной выцветшей гимнастёрке расплывалось громадное кровавое пятно.
— Дядька, бежать надо! — спокойным голосом сказал Сёмка, опуская винтовку.
— Ты что это, Сёма… — глядя на лежащего Милютина, прошептал Игнат, — ты что…
А Сёмка оглянулся и снова выстрелил. На этот раз в мужика, продотрядовца, который, подбежав, рвался перепрыгнуть через плетень.
— Воронов… — не глядя на Игната, уточнил Сёмка, — такая же гнида!
Он кивнул на убитого Сидора, а потом добавил:
— Собирай своих, дядька!
Через несколько дней в Губкоме сообщили, что продотряд Милютина бесследно исчез вместе с обозом в одном из уездов. Поговаривали, что в недавно появившейся банде Молодого видели нескольких продотрядовцев, но подтвердить это было некому. Потом банда исчезла, и ходили слухи, что с боями пробившись через красные кордоны, она влилась в большую армию Антонова в Тамбовской губернии, которая вела яростные бои с Советской властью.