Дарья Цезарь. Рок и розы

 

ЗА  БЛАГОДАТЬЮ

Отвергнутая благодать.

Что обрести взамен?

Я бы хотел изложить на бумаге известную мне историю, которая просто не должна затеряться среди многочисленных пыльных монографий и книг в моей старенькой библиотеке, когда в права собственности вступят мои расточительные потомки.

Старый замок, в котором я живу, уже много поколений принадлежит графам Дорсетам. Он расположен в необыкновенно красивой и, пожалуй, одной из самых живописных, частей Англии. Он стоит на скале, величественный и монументальный, и острые шпили башен, как кажется стоящему внизу, рассекают облака. Внизу же на многие мили вдаль простираются зелёные английские поля, пестреющие цветами хмеля и клевера, и блестят на солнце ослепительные зеркала озёр.

Этельхэмптон-хауз всегда был близок мне. Даже когда я был взбалмошным юнцом и много путешествовал, на месяцы покидая его каменные стены, всё равно в моём сердце жила мечта вернуться сюда опять. Это действительно прекрасное место, пожалуй, сказочное место. В пережившем сотню лет саду должны были непременно существовать леприконы, а шёпот листвы по вечерам напоминает мне совещание колдунов, слетевшихся с разных концов света и ныне рассказывающих друг другу в дружеской беседы старинные легенды на неведомом языке. Правда, я всегда старался разгадать этот язык, и, наверное, поэтому стал писателем. Я сейчас сижу за письменным столом и любуюсь из окна, подпёрши рукою щёку, на просвет неба, затянутого тучами. Я люблю подолгу в чуть прохладные ночи угасающего лета смотреть на небо. Это небо особенно прекрасно именно тогда, когда потихоньку сменяется осенним обычный для этих мест зеленый пейзаж, когда отступает жара, и когда невидимый художник разливает в нём глубокие тона, тёмно-синие, чёрные, фиолетовые краски. И каждый раз, когда я смотрю на далёкие бледные точки звёзд или на пурпурно-фиолетовые облака утопающего в сумерках заката, думается мне о философии, что уносит меня выше в эти далекие и прекрасные небеса, о времени, которое, раз ступив на крохотный кусочек земли, уже что-то изменило, и теперь, оттолкнувшись от земли ногою, парит где-то в космосе, этот капризный бог, наблюдая, за тем, что происходит с теми, кто был им пленен, и продолжая творить великие изменения. Под этим небом проносятся, сменяя друг друга, исторические события, точно в киноленте, которую крутит неведомая рука через гигантский мистический синематограф. И вот, перед нами вся наша жизнь. Это небо – единственный вечный зритель. Оно наблюдает за течением времени, которое меняет эпохи, как эпизодические сцены, рукоплещет градом и стихией и улыбается солнечными лучами, горько плачет дождём и грустит холодным белым снегом, который сейчас кружится за стеклом и падает на тротуары, освещённые рядами высоких чёрных фонарей.

И история эта – про любовь. В её владениях всегда найдётся место для фантазии. Однако в мире когда-то давно мыслящим и прогрессивным человечеством уже была стёрта грань между реальностью и вымыслом, и теперь ни один философ мира и ни один профессор точных наук не способен разрешить этот необыкновенной значимости диспут, имеют ли мечты привычку сбываться, или просто ответить на вопрос – почему человек летает – благодаря силе мысли и веры или всё же благодаря правильной и отлаженной работе рычащей и грохочущей железной машины. Парадокс, однако, – близки по конструкции находящиеся рядом в воображении изобретателя белоснежные крылья ангела и мотор, рассекающий воздух. Здесь не нахожу должным упоминать об опостылевших всем вопросах: «что есть жизнь» и «что есть смерть». На них никто не может дать однозначного или доказуемого ответа. Ибо даже попытка создать подобную теорему в глазах любого живого существа будет ужасным издевательством над самим созданием, над мировоззрением, которое подобными опытами возможно погубить, ведь оно перестанет существовать, искажённое, как полотно одного художника, на которое лёг мазок другого.

И вот, уже пожилой, с сединою, тронувшей бакенбарды, с днями молодости, утонувшими навеки вместе с безумием богемной революции в море страстей и переживаний, сегодня я вернулся в свой уютный кабинет с печальным сознанием, что меня никто не ждёт, с длительной прогулки по огромному, но холодному парку, и теперь дерзко мечтаю: написать про вымышленный человеком красивый мир и довольно жестокую реальность, про их сосуществование на земном шаре и в его городе и про последствия этого рокового сочетания.

Май 1689 года памятен для истории Лондона прекрасным парадом, отданным в честь Вильгельма III и королевы Марии Второй. И отсюда, не из столь горячо любимого прекрасного Этельхэмптон-хауз, а из старого доброго города рыцарей, и начинается история семьи Вербер.

Лондон ожил под натиском съехавшихся со всех деревень и городов жителями, которые пожелали увидеть великий праздник. Зеваки стояли вдоль всей Главной Улицы и даже на крышах домов, чтобы получить возможность разглядеть хоть что-то, хотя такая возможность даже теоретически не существовала, ибо во главе парада шествовало скопление разодетых в пёстрые одежды приглашённых артистов и являло собой настоящее буйство красок. Узкие пыльные улочки украсили цветными лентами, а вывески местных лавок и кабаков прибили с той стороны улицы, с которой должно было начаться шествие. Колыхавшаяся несколько часов назад толпа застыла в ожидании, ибо пришла весть, что скоро по главной улице проедет королевский экипаж.

Время тянулось очень медленно. Казалось, каждая минута щекочет нервы напряжённо смотревшего на дорогу в ожидании чуда потока людей. Наконец, воздух сотрясли трубы глашатаев и удары барабанов, и процессия рыцарей, яркая и величественная, пестреющая доброй сотней разноцветных знамён и гербов, двинулась по Главной Улице. Вслед за рыцарями в окружении стражников, скакавших верхом сбоку, ехала роскошная карета, запряжённая четвёркой белых лошадей, в которой ехала королевская чета. Народ аплодировал, на землю и в процессию кидали розы. Правление короля Вильгельма и его супруги радовало многих, кроме самых бедных. К сожалению, голод, о котором не ведала элита общества, настиг страну из-за войн и эпидемий. У людей даже при хорошем правителе оставались проблемы, но, увы, эти проблемы оставались много лет сокрытыми от его глаз из-за коварного окружения, желавшего заработать на простых людях. То же окружение плело против государя козни, которые, когда их всё же открывала доблестная тайная полиция короля, отправлялись по самой известной в городе дороге – через улицу Сент-авеню и далее по Трафальгарской Площади – к ступеням Большой виселицы.

 

РОЖДЕНИЕ

ла в сказку – она смотрела по сторонам и дивилась хрустальным люстрам, позолоДворец, озарённый тысячей свечей, стоял прекрасный и торжественный. Когда Элеонора поднималась по белокаменной лестнице наверх, ей казалось, что она попате на стенах и огромным портретам. Роскошь, которую она знала дома, не шла ни в какое сравнение с тем, что она увидела здесь. Наконец она поднялась и заняла место на диванчике у небольшого столика с чайными сервизами. На юную девушку, ожидавшую в зале приёма своей очереди, сурово взирали знатные дамы, давно пользовавшиеся всеми привилегиями двора, включая самое желанное развлечение – возможность распускать сплетни, особенно если дело касалось новых его обитателей. «Household government» постепенно стал необычайно важен для короны, и все, кто приходил к королям, должны были пройти через него. Пожилая леди, стоявшая неподалёку от Элеоноры, заговорила с ней.

– Вы ведь в первый раз на приёме?

Она кивнула.

– Да…

– Что ж, по вашему волнению очень легко судить.

– Я действительно весьма беспокоюсь.

Леди смерила её неожиданно хитрым взглядом и, слегка наклонившись к ней, тихо сказала:

– Смотрите, будьте осторожнее с Его Величеством.

Поймав испуганный взгляд Элеоноры, её собеседница ухмыльнулась и отошла от неё чуть в сторону. Элеонора обратила свой взор туда, куда внимательно смотрела теперь эта леди. На последней ступеньке роскошной белокаменной лестницы, которой хвастался Дворец, появилась высокая дама в тёмно-голубом платье. Когда она подошла ближе, двигаясь величественно и медленно, многие мужчины в зале задержали дыхание, а леди, нахмурившись, лишь громче стали вести свои разговоры и только изредка бросали в её стороны злые взгляды. Девушку потрясла её красота. Лицо её, не столь резко вымазанное белилами, как у прочих, выражало задумчивость и интеллект. Глаза были большими и серыми, а на шее сияло прекрасное колье. Элеонора стояла ближе всех к дверям. Незнакомка, поравнявшись с ней, увидела незнакомое лицо, пару мгновений задержала на ней свой взгляд и, найдя её весьма привлекательной, гордо вскинула подбородок и прошла в двери, которые пред нею тут же распахнулись.

Элеонора заворожено смотрела ей вслед. В зале усиливался недовольный шёпот. Элеонора, повернувшись к группе стоявших подле леди, спросила у них:

– Кто это был?

Дама рядом с нею, покачав головой, сказала ей:

– Это любовница короля.

Повисло напряжённое молчание. Элеонора вздохнула. Дамы держались с ней весьма высокомерно, и она чувствовала неприязнь со стороны чопорных людей, находившихся с ней рядом в зале. Она никогда не была такой. И она не понимала барьера, неожиданно возникшего между ней и обществом, частью которого она по праву являлась.

Наконец вышедший из дверей лакей объявил её имя.

Двери распахнулись, и Элеонору втолкнула внутрь струя помпезности и величественности, которая создавалась всем в этом зале: и пышностью убранства, и ярким светом. Это был самый освещаемый зал во дворце Марии Великой. Надлежит сказать пару слов о самой церемонии представления ко двору. Девушки готовились к ней весьма основательно. Короли стран мира наделили её волшебными свойствами, цель которых везде сводилась в общем-то к одному – разрешению обычным людям приблизиться к короне, к людям, называемым Сан Грил. Совсем иначе обстояло дело в Англии, где в ходе бойни (война Алой и Белой розы в 15 веке) была уничтожена почти вся древняя знать. Пришедшие к власти в конце 15 века Тюдоры всячески подчеркивали свои, в общем-то, небесспорные права на английский престол, «макая» придворных в бесконечные коленопреклонения.

Элеонора осторожно, практически забыв об устремлённых на себя изучающих взглядах, вошла в залу, воистину потрясавшую своею роскошью. Наконец она сделала над собой усилие и попыталась сосредоточить свой взгляд, как требовали того правила этикета, придав ему почтительность, на невысоком человеке, стоявшем у трона. Подойдя ближе, она почувствовала, как краска ударяет ей в лицо – король был далеко не некрасив, как о нём говорили её знакомые. Он не был худ или широк, лицо его было благородным и спокойным, очи сияли красивым блеском серой стали, а на лоб спадали выбившиеся из-под парика каштановые пряди. К своему ужасу, она заметила, что дольше положенного смотрит в его сторону, и при поклоне, состоявшем частью церемонии представления, неожиданно встретились серьёзные серые и большие изумлённые, напуганные синие глаза.

– Ваше Величество…

– Мы приветствуем очаровательную леди…

Сплетни быстро разносятся по дворцу. Уже скоро многие были осведомлены, что молодой король был сражён красотою девушки, пришедшей на бал.

Она встретила его случайно в одном из длинных сводчатых коридоров дворца.

– Дорогая Элеонора, – он расплылся в улыбке, – у меня зависит от настроения, как именно я отвечаю, но, – вздернув бровями и немного наклонившись к девушке, многозначительно прошептал, – если вам угодно…

 

Действительно, очень скоро начались их встречи и тайная переписка. Любовь подарила обоим крылья. Короля не узнавал никто – он сделался счастлив, у него, говоря языком придворных поэтов, появились волшебные крылья. Прежде же, несмотря на свои успехи в любви, он чаще всего пребывал в настроении весьма хмуром и угрюмом, за что придворные дамы именовали его нелюдимым и неприступным. Когда они виделись с Элеонорой, он на краткое время превращался в обыкновенного человека из плоти и крови, ибо Элеонора никогда не делала и не говорила ничего, что бы заставляло его вспомнить о своём положении. Она старалась просто любить, не думая много о будущем, которое, однако, чёрной тенью нависало над влюблёнными, с каждым днём захватывая всё большее пространство. Король тоже волновался, даже больше за неё, чем за себя. Сам он был достаточно сильным и жёстким человеком. Но он знал, что творилось за его спиной. Многочисленные интриги могли навредить Элеоноре. Его официальная любовница с ума сходила от ревности, а бывшие возлюбленные, появляясь на балах и приёмах, где могла быть Элеонора, иронизировали над её нарядом и манерами, пытаясь найти любую сколько-нибудь стоящую насмешки деталь. Но она не боялась интриг или насмешек. Она направляла против них свой ум и свою гордость. Единственное, что беспокоило её, это одно желание, что тайно селилось в душе. Она хотела быть с любимым вместе, и не хотела, чтобы будущий брак короля разрушил её мечты, их хрупкое счастье, которое она теперь носила под самым сердцем.

Элеонора лежала на шёлковых подушках, тесно прижимая к кружевам распахнутого ворота рубашки маленькую девочку, которая удивлённо глядела на находившихся в комнате людей большими, обрамлёнными длинными чёрными ресницами, самыми синими в мире глазами.

– Она будет настоящая наследница Сан Грил, Мария Антуанетта. Вот только у неё непростое имя. Вместе оно означает «Прощающая благодать». За благодать в Англии велось столько войн. Но каждый воин в сердце знает, что за благодать надо бороться.

Шли годы. Непростые, полные горечи и любви. Было непросто дышать волшебством романтики с провозглашённым монархом. Элеонора всё чаще задумывалась о собственном желании быть отлученной от двора, к которому привязал её обязательствами король, не желавший отпускать её домой более всего на свете. Но она упорно стояла на своём. В конце концов, удручённый подобным желанием король был вынужден под влиянием королевы отпустить Элеонору и её дочь в родовое имение, к матери, обеспечив им дальнейшее безбедное существование. Более всего Элеонора не хотела, чтобы король узнал ту тайну, сокрытую истину, что, подобно магниту, отталкивала её от суровых и прекрасных стен дворца к отчему дому. Тяжкое сознание, что сила, большая, чем дворцовые интриги, способна иметь власть над её судьбою – сожаление о предательски пошатнувшемся здоровье тревожило молодую женщину снова и снова.

 

ПРОКЛЯТИЕ

В мае 1893 в местечко Сильверспунз в Англию приехал молодой граф Карл Фредерик Шевалье. Город был небольшой, и приезд высокого гостя был воистину большим событием для его обитателей. В честь графа жители, обожавшие праздники более всего на свете и за народом любившие семью его доброго отца-старого графа, ранее частого визитера поместья Саут Хилл, сэра Рокфора, владельца всех близлежащих земель, решили устроить пир, по случаю чего три дня не только в доме богатого дворянина Джона Смита Рокфора, но и в самом городке, кипела работа – шли приготовления: городок украшали флагами, на главную площадь тащили бочки с вином, возле которых назначали стоять сторожей, на кухнях варили и парили. На праздник были приглашены жители Сильверспунза и всех ближайших деревень, и все надеялись, что хозяева Сильверспунза удостоят их чести продлить праздник и устроят Севашскую Охоту. Такая охота проходила в городке каждую весну, но немного позднее, в конце мая, и приглашались все самые опытные охотники, и после такой охоты настрелянной дичи хватало до осени, когда устраивалась ещё одна Севашская Охота.

Его друг, Джон Смит Рокфор, наследник этих земель, славившихся на всю западную Англию богатыми охотничьими угодьями, был несказанно рад компании. Он встретил Карла ещё за воротами Сильверспунза и привечал его. Карл не показывал, насколько тяжелой показалась ему дорога. Дворянские манеры делают на лице человека некий отпечаток, вроде клейма, что человек принадлежит к особой породе. Философы часто разбирали вопросы класса и происхождения, и по сей день затрагиваемые в современном обществе, и проводили долгие часы в обсуждении этой темы или изложении ее на бумаге, однако все известные измышления все же обращаются к среде, из которой человек выходит. Именно она, этот маленький мир, манеж для юного разума, лепит из маленького кусочка глины статуэтку, и потому настолько она будет хороша, насколько искусен коснувшийся её мастер. Карл Шевалье, воспитанный по всем приличествовавшим французскому дворянскому обществу обычаям, вырос, однако, без жёсткой руки отца и потому не обладал его самым драгоценным, пожалуй, для человека того времени даром – умеренностью. Издали было видно, как хорошо он себя держит, как старается себя приподнести. Он ехал на белом резвом коне, красиво выпрямившись в седле, и всеми силами привлекал внимание проходивших мимо симпатичных деревенских девушек, направлявшихся к источнику. Они всё же не решались с ним заговаривать. Это был красивый высокий человек, благородный овал лица которого обрамляли тёмные кудри, с открытою, ребяческой улыбкой на лице и озорными огоньками в глазах. Образ его столь напоминал людям, не знакомым с ним, повесу, что некоторые благовоспитанные джентльмены и леди при первой встрече с ним всегда старались соблюдать дистанцию. Однако молодые люди были хорошими друзьями, вместе учились и проводили праздники. Немного скромный по своей природе Джон составлял со своим улыбчивым другом поразительный контраст. Однако Карл обладал замечательным свойством заражать окружающих своею весёлостью, и потому в его обществе Джон практически преображался, так же задорно радовался и шутил. Старому Рокфору подобная дружба была только в радость. Он знал и уважал семью Шевалье, бывшую с Рокфорами в старинной дружбе, и любил потолковать с молодым человеком, знавшим многих из его давних знакомых. Потому ожидаемый приезд друга племянника был одним из его немногих наиболее приятных развлечений.

Увидев всадника, Джон приветливо махнул рукой и поскакал к нему через дорогу.

– Рад видеть тебя! Как же давно тебя не было в наших краях!

– Рад нашей встрече! – Карл хлопнул его по плечу и засмеялся. – Как дядя?

– Неплохо.

– Он столь же стар и зловещ?

– О да. И столь же метко шутит.

– А Виктория? Твоя любовь?

– Ооо… Поехали скорее. Сам всех увидишь.

– Что? Она тебя ещё не одарила поцелуем? Любовь всей твоей жизни? Ладно, не сердись. Едем же!

Молодой человек свистнул и двинул во весь опор. За ним последовал его друг.

В доме его сразу же проводили к сэру Рокфору, который, сказать по правде, был стар и толст, чтобы передвигаться из залы в залу, потому всех всегда принимал в парадной, самой красивой зале, в которой стоял огромный диван с турецкими подушками, подарком покойной графини. Когда вошли молодые люди, граф сидел на этом диване и размышлял. Его мучили воспоминания. Уходящие от нас любимые люди всегда остаются в нашей памяти, и сама эта память должна быть нам дороже, чем склеп, в котором они сохранены, ибо память – это сокровищница, в которой они живут такими, каким было радо наше сознание – молодыми, добрыми, красивыми… А земля, поглотив человека, превращает его в одно из своих глубинных чудовищ… Мы не способны более узнать их, ибо дух их, запечатлённый в чувственном разуме, иной и отличен от смерти. Значит, воистину Дух значительнее Плоти. Сэр Рокфор потерял супругу, скончавшуюся от неизвестной болезни, а ранее – отца и брата, когда тот поехал на охоту. Он очень любил Карла, ибо тот сильно напоминал ему брата – и внешне, и весёлым характером, и всегда баловал его, когда тот бывал у них, будучи ребёнком, даже немного больше, чем собственного племянника.

– Ну, я приехал прямо к сезону вашей знаменитой охоты?..

Громкий дерзкий голос заставил его встрепенуться. Но увидев весёлое юное лицо своего любимца, старик сразу же смягчился, подошёл к вошедшим и по очереди обнял их.

– Да, да. Ну, здравствуй, Карл… Здравствуй… Давно не видел я тебя! Как матушка твоя? Как отец?..

– Хорошо, сэр. От них вам большой привет и почтение!

– Хорошо… Хорошо… Да, сынок… Сразу же через пару дней как ты отдохнёшь, мы дадим приказ начать Севашскую охоту! Джон, я надеюсь, вы развлечётесь на славу! У нас все ружья исправны? Вели узнать…

–Хорошо, дядя…

– Сэр… Давно хотел спросить, а почему Севашская?

– Есть в моих лесах одно местечко, Севаш. По старинной легенде в конце весны эльфы и злые духи собираются там на полянах и водят свои хороводы, и обманывают путников. Место это скрыто для простых смертных, кроме тех, кто нужен им в качестве жертвы, и тогда они зазывают его в свой круг и приглашают сыграть с ними, и предоставляют ему выбрать, каким путём пойти, чтоб вершился исход игры. И в зависимости от его поступков дарят ему вознаграждение. Если он делает верный выбор, они дарят ему славу и золото…

– Я не верю в старые легенды, дядя.

– Напрасно. Не дай бог тебе, Джон, попасть к ним на пир. Ведь если ты ошибёшься, они наградят тебя смертью или чем похуже…

– Я тоже не верю в это, сэр Рокфор… Тем более, сами посудите, ради награды эльфов стоит рискнуть!

– Напрасно смеетесь, молодые люди. Ещё матушка рассказывала нам, детям, эту легенду, и один Бог знает, почему не вернулся с охоты мой брат…

Старик вздохнул и позвонил в колокольчик. Тут же в зал вбежал расторопный слуга.

– Принеси нам ещё вина…

– Слушаюсь, сэр… – и юноша быстро вышел исполнять приказ.

На минуту в зале воцарилось молчание. Сэр Рокфор грустно смотрел на свой драгоценный пустой бокал и думал об ушедшем много лет назад брате. Карл думал о неразумности тех, кто верит в легенды, и о забавности, которая чудилась ему в серьёзнейшей манере сэра Рокфора говорить о власти сказок на его земле. А юный Рокфор думал, как же быстро умирают сказки и былины о великих подвигах и о жестоких духах в этих краях. А эту сцену сквозь просвет между тяжёлыми тёмными балдахинами освещало Солнце…

 

Три дня прошли в городке и в доме Рокфоров в забавах. В городке пировали, в доме Рокфоров устроили маленький бал. Каждый день молодые люди отправлялись на конную прогулку в ближний лес. Места в Сильверспунзе волшебно живописны. За зелёными ветвями оквой виднелись маленькие цветущие поляны, а вдоль широких ручьёв росли мохнатые лиственницы; то и дело торопливо убегал, мелькнув между стволов, потревоженный громким топотом лошадиных копыт, пугливый зверь. Молодые люди беседовали на важные для юного разума темы – о влюблённости, об искусстве, о путешествиях, об охоте…

Настало то самое важное утро. Карл проснулся рано, сразу быстро подошёл к комоду, вытащил одежду и нетерпеливо выглянул в окно покоев. На дворе уже было полным-полно народу. Громко ржали красивые чёрные кони, которых Карл давно приметил на конюшне Джона, повсюду бегали слуги, а у оградки и возле входа в поместье толпились громко разговаривавшие охотники, лаяли охотничьи собаки. Всё вокруг точно преобразилось, ожило. Карл поспешил одеться и выбежал из комнаты, сразу же столкнувшись с так же торопившимся наружу Джоном.

– Доброе утро, дружище! Ты готов?

– С добрым утром! А как же!!

Внизу их ждал сэр Рокфор. Обычно он сопровождал охотников до ворот, но сегодня объяснил молодым людям, что ему нездоровится, и пожелал им славной охоты.

Молодые люди, кивнув старому графу, отправились в конюшню, где тотчас же вскочили на своих коней. До него вскоре донеслись только весёлые голоса:

– Спасибо, дядюшка!

– До свиданья, сэр Рокфор!

Охотники двинулись в лес. Погода, обещавшая быть дивной, всё же изменила собравшимся в путь – повсюду был странный серебряный туман. Но не прошло и часу, как собаки учуяли большого зверя, и охотники устремились за ним в погоню. Но внимание Карла и Джона привлёк грациозный олень, которого они увидели мирно пасшимся между деревьев. Они не присоединились к ожесточённой толпе, а спрыгнули с коней и, взяв в руки по ружью, начали тихонько красться за ним вдоль густых кустов шиповника. Однако под Джоном предательски хрустнула ветка, олень заметил их и помчался прочь. Молодые люди вскочили на коней и помчались за ним во весь опор, жутким гиканьем потрясая весь сонный лес. Постепенно чаща становилась всё более густой и непроходимой, и это заставило друзей сбавить ход. Они ехали уже медленнее, оглядываясь с изумлением по сторонам. Карл заметил, что Джон несколько раз испуганно посмотрел на деревья дубов, высившихся грозно меж других деревьев.

– Что увидел ты там? Может, тебе померещились русалки?

Но голос Карла подвёл. Он сам выглядел немного испуганным. Оба молодых человека ощущали, что потерялись. А место, и правда, выглядело загадочным.

Джон вздрогнул.

– Нет… Но… я подумал, за нами наблюдают…– он указал на раздвоенный дуб, – вон из тех ветвей.

Карл обеспокоено глянул туда, куда указывала рука Джона. Действительно, на ветке кто-то сидел. Он подумал, ему померещилось, но молодые люди подошли поближе, и увидели, что это была молодая девушка в лиловом платье, украшенном полевыми цветами.

– Кто вы?

Девушка не ответила. Она легко спрыгнула на землю и, оглядев их, засмеялась серебристым смехом. С этого момента молодые люди стали словно зачарованные. Они следовали за девушкой, которая манила их рукой вглубь леса между ветвистых серых деревьев, сквозь лесной туман, лишённые сознания, куда они идут и зачем. Очнулись они на лесной полянке, пронизанной необыкновенно ярким солнечным светом. Над полянкой было необычайно синее для весенней Англии небо, а над лесом с восточной стороны были облака. Вся полянка была усеяна яркими цветами, а кругом веселились и плясали молодые юноши и девушки. Несколько юношей отделилось от толпы и весело поприветствовали пришедших. Джон и Карл стояли молча и смотрели изумлённо.

Наконец Джон решился заговорить.

– Здравствуйте и вам, господа! Не будете ли вы так любезны объяснить нам, где мы и что это за праздник, на который мы попали без спросу…

Пожилой человек, сидевший недалеко от них, возле ломившегося от яств стола, немедленно ответил им напевным тоном:

– О, ну конечно! Извольте… Вас, видимо, пригласила Фэйри…

При этом имени Джон вздрогнул и обернулся, ища взглядом обладательницу сказочного имени.

Милая белокурая девушка в лиловом платье тут же подошла к ним и мило ему улыбнулась. Сердце Джона моментально успокоилось. Он поклонился и отошёл в сторонку. И тут же, как по какому-то волшебству или внушению, забыл о своём вопросе. Фэйри подошла к нему и пригласила присоединиться к танцам. У нее была легкая походка, какую трудно найти и у самой утонченной дамы, и когда она шла, казалось, она слегка касалась земли. И у нее были самые прекрасные глаза, которые молодому графу только довелось видеть на свете. Джон немного покраснел, и, приветливо кивнув, согласился.

Карл же стоял у поваленного дерева, молчал и испуганно наблюдал за хороводами. В голове его и рассудке поселился первобытный страх, и по мере того, как он наблюдал за буйным весельем танцующих, он мрачнел всё более и более.

Наконец к нему подбежала хрупкая рыжая девушка и два улыбающихся юноши.

– Почему бы вам не повеселиться с нами?

– Я бы с радостью, но мне не до веселья. Я потерял и своих товарищей по охоте, и дорогу. Скажите мне, а что это за праздник? Ведь среди христианских святых чисел нет сегодняшнего дня?

Лица говоривших заметно помрачнели.

– Вы попали к нам на весенний праздник Дарданелло. До глубокой ночи мы будем петь и веселиться, а потом вы отгадаете наши загадки и покинете лес.

– Однако помните! У нас есть свои правила. У нас нельзя поминать святых и креститься святым знамением!

– Вот отчего вы помрачнели, господа фаэри * … – подумал Карл, припомнив в своей реплике слово «святой»… А ежели сотворю я знамение, что будет?.. Возможно, всё исчезнет под землю, как в легендах… А может, они все разом на нас двинутся и причинят нам зло! Нет, рисковать нельзя, пока Джон здесь и танцует с ними… Надо сначала отыскать его.

– А где Джон? Джон! Джон! – и Карл двинулся сквозь толпу, осторожно протискиваясь между танцующими. Наконец, он увидел его весело кружащимся с Фэйри. Что-то злое неожиданно затронуло его душу, когда он их увидел, и он быстро подскочил к ним и властно подозвал Джона к себе, угрюмо глядя на хорошенькую девушку.

– Ну, Джон! Опомнись! Очнись! Мы должны отсюда срочно уйти!

– Так скоро?.. Подождём ещё чуть-чуть! Мне так весело никогда не было!

– Нас ждёт пир в доме твоего дяди!

– Пир? – лицо Джона на миг помрачнело, но потом он вновь задорно глянул в лицо своему другу и весело рассмеялся. – Тут тоже пир! Смотри, они приготовили напитки вдоль тех столиков под пригорком!

– Ты их пробовал?

– Конечно.

– Послушай! Я никогда не верил в легенды и мало слушал твоего дядю…

– Что? Легенды?

– Друг мой! Это же дурман, это легендарный эль, что ты пил!

– Зато, признаться, у него отменный вкус!

Джон подошёл к скрестившему на груди руки другу и заглянул ему в глаза. Затем он продолжил, уже совершенно серьёзно.

– Одумайся, Карл! Здесь же настоящее веселье! Разве приходилось тебе бывать на подобных балах в столице? А? Ну когда же человеку вроде меня выпадал подобный шанс – присоединиться к празднику эльфийской братии. Да они почти не общаются с людьми последнее время. Про них помнят только сказочники. И в них верят лишь малые дети. Как мы с тобой, помнишь? Ну, скажи, помнишь?

– Рокфор, я считаю твоё желание остаться здесь безрассудством. Да, я помню наши детские игры, и веру в сказки, и то разочарование, которое я испытывал, когда мне открывалась очередная ложь. Сказки умирали в моём воображении…

– И вместе с ними ушла часть тебя. Ты ранее был романтиком.

– Когда умер мой отец, я мгновенно повзрослел.

– Да. Ушло прекрасное время. Осталась только горечь…

– Я не желаю более об этом говорить. Так ты идёшь со мной?

– Позволь мне вернуться наконец к танцу! Сейчас играют мелодию ещё веселее первой!

– Не ходи!

Но Джон вырвал свой локоть у схватившего его было Карла и быстро подскочил к ожидавшей его девушке. Обеспокоенный Карл вернулся на свой наблюдательный пост и присел на поваленное дерево.

– Будь что будет, – думал он, – а как начнёт смеркаться, если мой друг не вырвется из их чар, я сотворю знамение и помолюсь Господу самой действенной молитвой, которую знаю, перед которой, как известно, отступают все нечистые и феи!

Однако мелодия навела на него дремоту, и он погрузился в крепкий сон. Очнулся он в центре какого-то круга, который образовали ставшие рядом молодые люди, среди которых был и Джон. Все, кроме Джона, стали кричать ему:

«Отгадай нашу загадку! Отгадай нашу загадку!»

До него донёсся старческий голос из толпы. – «Если ты отгадаешь, мы вас отпустим с миром и с наградой!»

Карл повернулся по направлению к голосу и увидел старого эльфа с длинными ушами и седыми волосами до плеч. Старец, не выходя из круга, запел старинный мотив:

 

Я могу быть водой,

Я могу быть туманом,

Я могу быть жестоким и тёмным обманом.

Я могу окружать,

Я могу быть внутри.

Когда тьма наступает, тогда лишь смотри.

Я могу быть луной,

Я могу освещать,

Я могу и о лжи, и о правде вещать.

Я могу умереть,

Но я буду всегда,

И не знает никто, появилась когда.

Я похожа на тьму,

Я похожа на свет,

Но ни в том, не в другом не найдёшь ты ответ.

Я всегда есть во всём,

Но не всем я видна.

Я бываю иной, но всегда я одна.

 

Карл очень испугался. Загадка показалась ему невыполнимой. Сердце его сжалось от ужаса, когда он подумал, что навсегда исчезнут они в неведомом мире сумеречных теней, окутавших поляну. Несколько беспорядочных мыслей о бегстве и спасении вихрем пронеслось в голове. Он посмотрел снова на страшные тени от ветвистых деревьев.

– Возможно, ответ – сумерки…

– Неправильный ответ! Думай ещё!

Долго думал Карл. Наконец он обратился к философии, которой обучали его учителя, и смело попытался во второй раз:

– Это истина.

– Нет! Неверно!

Карл посмотрел на толпу, окружавшую его со всех сторон, потом умоляюще взглянул на Джона и заметил, что тот всё время кричит ему: «Я знаю! Я знаю ответ!»

«Я, верно, не слышал его из-за эльфийского говора… Они все шепчутся о чём-то… Но что это? Он показывает мне что-то… Свой крестик… Хмм… Ведь тут нельзя говорить о религии. Отгадкой не может быть религия. Постойте… Я, возможно, смогу теперь отгадать эту загадку!»

Карл вызывающе бросил взор на собравшуюся толпу, глубоко вдохнул, точно ему не хватало воздуха, и сказал медленно и чётко:

– Мой окончательный ответ: МАГИЯ.

С ужасом огляделся он по сторонам. Зловещая тишина, продлившаяся несколько мучительных мгновений, сменилась оживлением. Все вокруг зашевелились, и, казалось, тысячи недовольных взглядов пепелили пришельца в центре живого круга. Так беснуется средневековая толпа, когда к осуждённому, стоящему с петлёю на шее на лобном месте, бежит гонец с зажатым в руке помилованием. Так жаждущее крови животное понимает, что оно отделено от своей жертвы металлическими прутьями, которые невозможно разгрызть или перепрыгнуть. Но Карл не ведал об истинной причине злости окружавших его созданий. Он думал лишь о своей ненависти к ним.

Он смотрел на бегущего к нему Джона и всё более укреплялся в мысли, что не отгадал загадку, и тут такой страх охватил его, что недолго думая, сотворил он в воздухе крестное знамение и начал молиться.

В ужасе посмотрел на него Джон. – Ты же отгадал!! Ты отгадал загадку!

Но Карл уже не видел его. Он видел только разозлённый народец. Тут же его окружили плотной толпой все ведьмы, феи, эльфы и пэри. И услышал он страшный старческий голос, сначала звучавший грустным песнопением:

 

Как объяснить сумасшедшему,

Что он сошёл с ума?

Как объяснить недошедшему,

Что цель его далека?

 

Как объяснить прохожему,

Как дойти до луны?

Как объяснить непохожему,

Где зеркала грань, а где льды?

 

Зачем толковать прошедшему,

Что дни его сочтены?

И как мне догнать ушедшего,

Когда его стёрлись следы?

 

Потом старик продолжил:

– Ты нарушил самое главное правило. За то, что ты разгадал загадку, мы отпустим и тебя, и твоего спутника. Но помни, куда бы ты теперь не пошёл, проклятье страшнее смерти налагаю на тебя. Ты разгадай мои предыдущие слова, и возможно, ты познаешь истину. Вы пойдёте сейчас прочь с этой поляны и сможете встретить завтрашний восход солнца, уже возвращаясь домой… однако отныне с вами обоими будут всегда сумерки. Но темнее ночи всегда будет лишь твоя душа. С нами имеют право веселиться только те, у кого чистое сердце. За твоим другом из-за тебя не будет оставлено нашей награды. Ибо только на третий раз ты нашёл ответ на нашу загадку. Часом позже задержитесь здесь, и поглотит вас земля.

Фэйри же стояла рядом с Джоном и глядела на него печальными синими глазами так, словно он умирал перед нею.

– Послушайте… Вы… ты мне очень понравилась…

– Я знаю. Именно потому я кое-что скажу тебе на прощанье. Мы хранители леса, мы волшебный народец. Каждый тут обладает особым даром. Я умею предвидеть события. Ты скоро погибнешь. По его вине. Держись подальше от него! Увы, как правило, наши пророчества сбываются, а его проклятие столь сильно, что и тебя погубит. Но ты очень хороший, я это вижу, и я полюбила тебя, насколько сильно могут любить эльфы. Так вот. Однажды, когда он всё-таки совершит свой главный дурной поступок, ты умрёшь в мире живых. И тогда… послушай, я налагаю на тебя заклятье, и ты вернёшься сюда.

– Значит, я умру от руки моего друга? Как же это возможно?

– Я не говорила этого. Ты сам это понял.

– Но…

– Попроси только своих верных слуг и твою семью, чтоб не пугать теперь дядю, когда тебе исполнится тридцать лет, не хоронить тебя сразу, а положить прежде в склеп, а не в часовню, на одну ночь…

– Что?..

Изумлённый Джон глядел на Фэйри, желая возразить, однако её прекрасный образ уже растворялся в воздухе, как и очертания пирующих эльфов, и вот уже только звучала печально в сгущавшейся вокруг охотников чёрной тьме её тихая песнь:

 

На челе моём сомненье,

А за сердцем – пустота.

Я – лишь быстрое виденье,

Меня манит красота.

Но я с мукой и рыданьем

Из мгновенья ухожу.

Увы, в душах состраданья

У людей не нахожу…

В зеркалах я отражаюсь,

Но тону в чьих-то глазах.

Вместе с лирою являюсь.

Но внушаю только страх.

Я хочу любви, поверьте!

Это сердце – для вас всех!

Я желаю себе смерти,

Хотя этот тяжкий грех

Мне свершить не дано Богом,

Ведь я – странный грустный дух,

Что, обременённый сроком

Вечности, витает тут…

 

Сумерки полностью захватили лес. Наконец, нашлась дорога, правда, кони куда-то ускакали. Молодые люди вернулись с охоты необычайно поздно – практически под утро. Таким образом получалось, что их не было целые сутки. Обеспокоенный дядя допытывался, что что-то произошло, но Карл был чрезвычайно подавлен, а Джон уверял, что ничего не помнил.

Спустя несколько месяцев Карл уехал во Францию, а Джон получил поместье в наследство от угасшего дяди.

* Фаэри– Сказочные существа. Феи и эльфы, маленькие, чудесные создания со стрекозиными крылышками за спиной. Они жили в городе, построенном посреди цветочного поля, и бутоны цветов этих, большие, с мягкими красными и желтыми лепестками, являлись их жилищами, а пыльца и нектар – пищей.

МАРИЯ

Солнце осветило статую, возвышающуюся у ворот усадьбы, словно мрачный страж-хранитель. Дом Эпплкастл, передававшийся из поколение в поколение Верберам, был старинным поместьем, снаружи напоминавшим великолепный готический замок, по красоте своей не уступавший, наверно, любому из известнейших замков королей, однако внутри него селились поразительные простота и бедность. Контраст действительно был ощутимо велик. Дом окружал сад, некогда великолепный, однако сейчас за ним, видно, никто не следил, и диковинные деревья стояли в каком-то ожидании, погружённые в особую атмосферу, свободную от границ: гордой торжественности, исполненной свободы – неухоженные растения росли сами по себе, не подпираемые специальными балками для роста строго вверх, не подстригаемые на один лад – как это было популярно среди садовников в те времена, о которых я веду свой рассказ. Здесь и родилась Мария Вербер, дочь обедневших Томаса и Гарсии Вербер. Оба умерли, когда ей исполнилось семь лет. С того момента её воспитывала бабушка. С девочкой почти не было хлопот, такая она была послушная и добрая, и бабушка души в ней не чаяла и старалась научить всем премудростям, особенно домашним, вроде готовки (это было воистину её коронным умением) – кулинарным хитростям, какие сама знала. Но, Боже, как нелегко было объяснить Марии, сначала, куда ушли родители, а затем, куда постепенно исчезают вещи из дома – надо же было как-то оплатить содержание поместья, ведь родовое гнездо совсем терять было нельзя! А Мария ни о чём не догадывалась.

Целыми днями она любила гулять по великолепному саду, по полям, по равнине, жёлтой, зелёной или белой, в зависимости от времени года, кормила рыбок в пруду, играла с соседскими детьми – благо рядом жили Гранджи, Буарти и Раппаллы – старинные друзья обедневших Верберов, не оставившие их и после «ската по наклонной» и время от времени посещавшие бабушку. Бабушке, в самом деле, было хорошо оттого, что маленькая Мария целые дни проводила на свежем воздухе и не явилась препятствием для сбережения доходов, оставшихся после умерших родителей – кушала мало и всегда брала с собой в дорогу свою единственную, тоже фамильную, куклу, а больше игрушек не просила, а если бы и просила, миссис Вербер обязана была бы ей купить, ведь она пообещала покойным детям дать девочке по мере сил и возможностей и развлечение, и воспитание… Миссис Вебер, хоть была не злая, в душе была немного скрягой и искренне надеялась, что девочка не оставит своих длительных прогулок в компании друзей, а когда вырастет, за одного из них, пока соседских мальчиков, выйдет замуж и обретёт богатство, которым с ней поделится. Иначе быть не могло. Старушка частенько с умилением любовалась на девочку. О, та была истинным ангелом! Весёлая, с розовыми щёчками, пухлыми розовыми губками и глазами как два синих сияющих озера, и струящимся водопадом каштановых волос, который старушка каждый день старательно паковала в косы, вплетая в них алые и розовые ленты – они особенно шли её ангельскому личику. Девчушка хорошела с каждым днём всё больше и больше.

Годы шли. Миссис Вербер побеспокоилась, чтобы пристроить малютку в школу, ибо решила, что та должна быть непременно отлично образована и примерна и должна обладать теми манерами, без которых молодых девушек не принимает общество. И потому Мария была устроена в школу Гринвуд, славившуюся своей дисциплиной и, однако, принимавшую в ученики отпрысков самых обеспеченных и уважаемых семей. Честно говоря, втайне миссис Вебер надеялась, что там юная девушка сможет скорее найти себе достойного избранника.

Когда Марии исполнилось двенадцать лет, бабушка пообещала ей летом того же года отправить её на бал к её тёте в близлежащий городок Ловуд. Мечтательная девушка же предпочитала продолжительные прогулки в парках и весёлые беседы со школьными знакомыми в старой белой беседке, увитой плющом, что находилась в их с бабушкой саду, занятости и шуму больших городов. Ловуд был гораздо больше Эпплкастла. Иногда она бывала там у портного, заказывая платье для себя и бабушки. Но эти поездки не вполне нравились ей и утомляли её. Люди в городе казались ей недружелюбными. Фабрика, располагавшаяся на его окраине, производила целые облака смога, и воздух был тяжелее и неприятнее, чем тот, каким дышала она, коротая дни в своём почти деревенском образе жизни в экологически чистой местности Эпплкастла. Единственным местом, которое Мария очень любила посещать, была библиотека. Это было деревянное строение, вход в которое украшало деревянное подобие римских колонн. Наверное, постарался искусный архитектор, потому как, несмотря на маленький размер библиотеки, она казалась сказочным дворцом в миниатюре. Наверх, в саму читальную комнатку, вели три ступеньки, преодолев которые, вошедший оказывался в плену длинных рядов полок с многочисленными произведениями. Что примечательно, в библиотеке никто не бывал. Школьники избегали её как огня, хотя им приходилось идти сюда регулярно в начале и в конце года за учебниками. Молодёжь предпочитала проводить время на балах и вечерах, а некоторые весёлою гурьбой отправлялись после учёбы или вместо неё в закусочные. Прочий же возрастной контингент был слишком занят для времяпрепровождения в библиотеке. Мария же старалась посещать библиотеку всякий раз, когда бывала в городе. Некоторые знакомые девушки называли её чудачкой, потому что её постоянно видели прогуливающейся в парке с книжкой в руке. Однако даже природная мечтательность не могла отвлечь её от учёбы. И она исправно ходила на занятия, посвящая им как можно больше времени.

Однажды, когда Мария приехала домой на каникулы , она была немало удивлена, когда на пороге её встретил незнакомый дядя. Она поначалу испугалась и от робости осталась стоять в дверях. И только когда за его спиной показалась бабушка, обнимая её, с любопытством на него поглядела. Бабушка догадалась о её беззвучном вопросе и, пока он ещё не прозвучал, решила ответить на него скорее, чтобы показать гостю, как хорошо она воспитала свою Марию, искоренив в ней любопытство.

«Мария… Это мсье Карл Фредерик Вебер, ваш родной дядя. Родом он из Франции, из Парижа» Глаза бабушки горели гордостью, когда она показывала девочке богатого родственника, – несомненно, он должен был способствовать появлению Марии на всевозможных светских приёмах, кои он, несомненно, посещает, подсобить и со средствами. Девочка смотрела на стоявшего перед ней джентльмена во все глаза. Она много слышала про Париж. И жители этого города тоже представлялись ей похожими на помпезную столицу. Действительно, мсье Карл был щеголь. Одежда на нём словно переливалась и была красивых тёмно-бордовых оттенков, которые были особенно модными тогда в свете, в руке он держал удивительную резную трость с золотым набалдашником. Он был очень высокий, хотя мужчины из их рода вообще-то не отличались высоким ростом, и, как и почти все члены великого рода, брюнет. Лицо его было какого-то неестественного мраморного оттенка, худое, мужественное, с волевым подбородком, а взгляд внимательных серых глаз был всегда очень тяжёлым, проницательным, как будто молодой человек всё время хотел узнать что-то, недоступное для понимания того, кто желает знать обо всём только поверхностно.

Приехавший в отсутствие Марии человек был явно заинтересован судьбой маленькой девочки. Пожалуй, это была главная тема, занимавшая говоривших, на протяжении всего ужина, если не считать блестящих рассказов о Франции, которыми мсье Карл забавлял миссис Вербер. Старая леди без умолку говорила о всевозможных талантах воспитанницы, о её прекрасном характере и об успехах в школе. Мария всё сидела тихо, время от времени с опаской поглядывая на дядю. Иногда список похвал казался ей слишком большим, что немедленно заставляло её краснеть. Мсье Карл поминутно оборачивался к изучавшей его глазами девочке и задавал ей различные вопросы, и она толково на них отвечала.

Под конец ужина мсье Карл властно откинулся на спинку стула и с улыбкой озвучил сделанный за этот вечер вывод: «Блестяще! Вы, однако же, дали девочке блестящее образование!»

Довольная произведённым впечатлением, девочка сидела и жевала сладкий пирог, приготовленный миссис Вербер специально в честь приезда гостя. Но Мария в действительности не знала, о чём они говорили прежде. Через год джентльмен обещал приехать к ним снова и предлагал увезти Марию в Париж, чтобы найти ей блестящую партию и устроить в другую школу, по окончании которой она станет уже истинной парижанкой и будет незаменимой особой на светских вечеринках и балах. Он так искусно описал эти балы, так лакомо приподнёс миссис Вербер блюдо, от которого она не могла удержаться – предложение найти её внучке богатого и влиятельного мужа – что старушка воочию вообразила Марию в роскошной зале, всю в бриллиантах и платье модного покроя, в окружении толпы поклонников… В этой грёзе стали проступать её собственные черты, черты Дейзи Эпплгафт в юности на одном из этих блистательных балов в Париже, где она так же, благодаря стараниям тётушки, встретила своего будущего мужа Антуана Вербер, благовидного француза, семья которого, между прочим, обладала большим поместьем в Свиткастле в Англии, куда молодые переехали после свадьбы.

Молнией пронеслось в мозгу женщины это воспоминание, и она с радостью поблагодарила своего благодетеля и взяла с него слово через год вернуться. Дальнейший разговор вёлся в необыкновенно дружеской атмосфере, и в этот вечер дом увидел столько улыбок, сколько ещё никогда прежде.

И всё же что-то заставляло маленькую Марию с опаской смотреть на говорившего, что-то в нём пугало её. Он, правда, был молод и красив, голубые глаза его блестели каким-то загадочным блеском, нос был прямой римский, да и чёрные кудри, спадавшие на лоб, были воистину божественны, так что девочка не без труда вспомнила, на кого похож незнакомец. Она видела однажды очень красивую статую на аукционе, который недавно проходил близ ярмарки их городка – эту статую завезли сюда ещё в незапамятные времена, и она украшала ранее парк, изображая греческого великого полубога-воина, однако теперь на её месте хотели воздвигнуть фонтан. Статуя изображала Бога Войны, однако он был такой же прекрасный, как и все его небесные братья – горделивый профиль и тонкие правильно очерченные линии губ, выразительные дуги бровей… Но взгляд. Тот взгляд, как у статуи, дополнял их сходство и, пожалуй, именно он один пугал её.

Когда гость уехал, девочка не посмела сказать о своих ассоциациях бабушке. У той, несомненно, не возникло подобных мыслей о сходстве мсье Карла с воинственно-зловещей статуей, хотя она тоже восхищалась этим лотом, когда они вместе с Марией ездили на аукцион, и поверить в подобную историю не могла. Мария о том догадывалась, и во избежание ссоры старалась говорить о дяде вежливо и тактично.

 

ПОКИДАЯ ОТЧИЙ КРОВ

Прошёл год. Юное дитя, словно распускающийся бутон розы, стало ещё прекраснее. Малютке исполнилось тринадцать лет. И вот однажды прохладным осенним утром во время одного из нескончаемых, столь типичных для капризного климата того уголка Англии дождей, приехал мсье Карл Фредерик Вебер. Бабушка долго готовила Марию к тому, что ей придётся уехать. Мария ещё из окна своей комнаты увидела, как к их дому подъезжает красивая повозка. Она быстро оделась и крадучись спустилась вниз по ступенькам. Уже почти оказавшись внизу, она обратила внимание на свои ноги. Она стояла босиком на холодном камне. Следовало бы сходить обратно и скорее обуться…

Добравшись до середины лестницы, Мария замерла и прислушалась к приближающимся голосам. Наконец внизу показались и их обладатели. Рядом с бабушкой внизу стоял тот самый богатый родственник, которого она ожидала и почему-то подсознательно опасалась. Она невольно поёжилась, заметив, что взгляд его голубых глаз сосредоточен на её ступнях. Инстинктивно она одёрнула вниз юбку до самого пола. Мсье Вебер усмехнулся и, учтиво поклонившись, поприветствовал родственницу. Мария смущённо поздоровалась и осведомилась о дядином самочувствии. Вежливая беседа несколько затянулась, и её участники решили проследовать в гостиную, кроме миссис Вербер, которая, пожаловавшись на головную боль, удалилась к себе в комнату. Мария нашла своего собеседника весьма начитанным и рассудительным, ибо темы для разговора он выбирал интересные и дискуссионные. Вечер пролетел незаметно.

Когда Мария расчёсывала густой водопад волос, сидя перед зеркалом в своей комнате, её голову посещали разные мысли. Она думала о том, что ждёт её завтра утром, когда семья соберётся внизу в столовой для обсуждения будущей поездки. И ещё она ловила себя на том, что гадала, что за характер у дяди. Он показался ей чудным, говорил загадками, то шутил, то вновь становился задумчивым, и в эти минуты угасавшая на его лице улыбка приобретала оттенок фальши. И за этими размышлениями скрывалось кое-что важное, что она сама не хотела признавать в себе. Это был страх. Страх перед переменами.

На протяжении всего следующего дня, как казалось Марии, время текло очень быстро. За завтраком обговорили детали её пребывания в Париже. Все необходимые приготовления должны были быть осуществлены уже к вечеру. Сердце девушки, однако, забилось с тревогой и даже с негодованием, когда она осознала, что ей надлежит подчиниться Судьбе и покинуть родные места. Судьба… неужели она, та, что меняет всё, к чему привыкаешь, приехала сегодня в эти провинциальные места, чтобы похитить у Марии маленький мирок, который она любила больше всего на свете, неужели Судьба приехала сюда к ней в лице этого человека?

Мария в своём юном возрасте очень много читала. Более всего она любила книги с приключениями. Ей казалось, что когда она брала в руки очередную книжку, она переносилась в другой мир, где были джунгли и дикие звери, туда, где палящее солнце посылало свои лучи на бесконечные пески и потрескавшуюся почву пустыни, где восточные эмиры и раджи воевали с западными соседями, где боролись с коварством и совершали благородные подвиги французские и английские рыцари. Девушка читала об этих неведомых романтических мирах и знала о существовании чего-то в корне отличного от кусочка Англии, спокойной размеренной жизнью которой жили её родные в пределах городских ворот. Она очень любила своих умерших родителей, представляла, хотя и не помнила, их добрые лица, однако, задумываясь о них часто, не могла представить всю свою жизнь, посвящённую этому дому, окружённому каменною оградой. Ей очень хотелось когда-нибудь уехать в долгое путешествие, чтобы увидеть всё это. Неужели с нею происходило событие, способное положить начало исполнению её желаний? Одновременно с этим она испытывала страх. Ей не представлялось желанным так скоро уезжать из родного края, от людей, которых она знала и к которым привыкла, от горячо любимой бабушки. Её страшила неизвестность. Мария чувствовала, как будто она попала в ловушку собственной мечты – она одновременно и стремилась в незнакомые края, и пугалась при мысли о том, что совершенно иной край, иная земля, воздух, новые знакомства поджидают её впереди. Тем более что парижское образование – это на ступень выше, чем родная школа немного сельского Эпплкастла. А значит, там ей предстоит стать взрослее и мудрее. Однако как хорошо было представить, как однажды каким-нибудь солнечным весенним деньком она, нарядная и повзрослевшая, вернётся домой в богатом экипаже, как настоящая леди! И как удивятся все знавшие её здесь, и как обрадуется бабушка!

Когда Карл Вебер удалился наверх в приготовленную ему заботливой миссис Вербер комнатку, чтобы передохнуть, Мария вбежала в комнату к бабушке. Они обнялись. Как горячо прощалась Мария с бабушкой, потом и с друзьями, как плакала она… Но особенно горячо прощалась она с Природой, хранительницей тех мест, что в этой туманной долине, как заботливая Мать, слушала её, когда она сидела в своём потайном уголке в саду у пруда и прощалась. Всё здесь было ей мило. По пруду в медленном красивом танце кружились белоснежные лебеди. Завороженным взглядом наблюдала девочка за их грациозными движениями… Она думала. Зверьки, птицы, небо, пусть серое, но с ярким солнечным диском, что, играя золотыми лучами, выглядывало то и дело из-за облаков, появляясь на прорвавшемся сквозь их дымчатую завесу кусочке голубого неба, всё было так ей дорого… Девочка с необыкновенной грустью поняла, что ей действительно сегодня пора уехать. И трудно было садиться в роскошную карету, приготовленную для неё и дяди, и ещё более тяжело было смотреть на удалявшуюся бабушку, неподвижно стоявшую у калитки, но она смотрела, смотрела напряжённо, точно это был миг, позволяющий прожить огромную часть жизни… Был даже момент, когда ей захотелось выскочить из кареты и побежать обратно к дому, однако она обратилась к своему разуму и решила, что это не принесёт особой радости её бабушке, ждавшей от неё в этот миг только покорности…

Время шло. Миссис Вербер уже спустя год ощутила в своём сердце невероятную грусть. Она днями и ночами скучала по своей внучке и всё ждала хотя бы весточки, хоть одного письма от неё. Знавшие её соседи заходили к ней в гости и беспокоились о её здоровье. Все замечали, что старая леди порой просто места себе не находила от отчаяния, а известно, что отчаяние часто приходит из-за неведения. Она очень изменилась, похудела и совсем осунулась, изменила даже некоторые свои привычки, которые всегда считала приданным от своей аристократической семьи. Она уже почти никогда не пила чаю в шесть, ибо вообще теперь практически не выходила из своей комнаты. Она была уверена, что она слишком стара и слишком больна и постоянно бормотала что-то себе под нос о жизни и о смерти, и о своей Марии. Старая служанка, ухаживавшая за нею, была очень обеспокоена её состоянием и всё чаще посылала за врачом, который каждый раз советовал покой и редко таблетки, ибо старушка была бедна, и денег, оставленных богатым родственником, хватило лишь ненадолго. По ночам миссис Вебер часто вскрикивала: ей то снилось, что Мария – царица бала, то, что Мария приезжала домой богатой и замужней дамой, а то и другие, жуткие сны, будто Мария бредёт одна в тёмном лесу и зовёт её, и ищет…

Однажды бедная Миссис Вербер снова закричала во сне и запричитала, когда к ней склонилась её служанка, чтобы поправить подушку, странные слова: «Мария… Мария… они опять тебя осмеяли… Он опять посмел тебя тронуть… Бедная! Иди, я утешу и обниму!» А потом: «Не езжай! Не езжай с ним в карете…» А после затихла, и няня, подумав, что та после кошмара успокоилась и уснула сном праведницы, отправилась клевать носом в своём кресле. Но, когда рассвело, испуганная няня увидела, что миссис Вербер умерла.

После смерти хозяйки поместье было продано с молотка молодому успешному поэту Роджеру Тэйлору. Роджер принадлежал к старинному роду, предки его завещали ему богатое наследство, талант и особенную красоту, которую иначе как аристократической не назовёшь. Подобно светлым зеркалам Чудес во дворце Мерлина, ** большие глаза его сияли из-под тёмных бровей с неведомой жизненной силой, энергией, кою, верно, и отражали. Меж тем все линии лица его были тонкими и нежными, несмотря на мужественный подбородок, и все черты словно исходили из-под пера могучего и великого Мастера, весь образ был продуман до конца, точно над ним поработал величайший художник, который теперь, должно быть, должен был гордиться, сидя перед этим портретом, откинувшись на спинку заляпанного краской и глиной стула, своим творением. Полубог с длинными великолепного золотисто-каштанового цвета волосами и необыкновенными синими очами, которые при изменчивом лунном свете казались фиолетовыми.

Создатель! Ты сотворил этого юношу, наделив его ещё и нешуточными амбициями и вложил ему смело в руки перо, сказав ему с твёрдостью: «Пиши!» И Роджер стал творить, и добился успеха. Надо видеть, с каким достоинством прохаживался теперь он по великолепной старинной зале, обставленной по его усмотрению мебелью нового образца и приобретшему загадочный, почти мистический вид, и хвалил доброе имя тех, кто жил в этом поместье ранее. «Такая красота, кажется, живёт в этом замке… Словно лучи прошлого освещают его и изнутри, и снаружи, причём, мнится мне, хорошим, добрым светом…» А меж тем слова его, которые он применял относительно здешней атмосферы, вряд ли совпадали с тем, как чувствовали мир замка его предыдущие обитатели, особенно в последние годы своего там пребывания…

** Мерлин – легендарный волшебник, противостоявший коварной ведьме Моргане и ставший наставником короля Артура во имя Камелота. Бессмертное сказание о рыцарях Круглого Стола Легенда существует уже более 1500 лет.

ЧУДОВИЩЕ

Но что же стало с девочкой, столь стремительно покинувшей отчий кров? Карета летела и мчалась по дороге. Девочка с изумлением разглядывала из окна деревья, поля, усеянные цветами, города; с ней часто заговаривал её дядя, но она отвечала ему кратко и так изысканно вежливо, что её собеседник вскоре потерял на время желание с нею разговаривать. А в окошко всё проносились мимо зелёные леса, деревеньки, а чуть позже и дома большого города, в котором был расположен порт, из которого они должны были отбыть во Францию.

Потом было море. Девочка впервые увидела бесконечный водный простор. Каким волнением, испугом и восторгом наполнилось её встревоженное сердце, когда она увидела волны. Зелёные пенистые громадины обрушивались друг на друга, толкались, как бегущие в стаде волы, и вновь тяжело вздымались в воздух, словно надеясь подняться на высоту, достаточную, чтобы сокрушить следовавший по ним корабль. Над волнами ревел пьяный ветер, и как парус, натянуто над ними было вечно серое небо…

Девочка с величайшей внимательностью задумчиво глядела вдаль, когда уплывал их корабль, туда, куда исчез знакомый берег, а когда кусочек дорогой сердцу земли скрылся из виду, повернулась к дяде и спросила, отослал ли он письма бабушке. Он ответил, что уже отправил их.

Они плыли много дней и ночей. По вечерам дядя спускался вниз, в развлекательный клуб для богатых и именитых гостей, куда девочка не хотела идти не из боязни, не из отсутствия любопытства, но хотя бы потому, что каждое утро дядя возвращался оттуда пьяный и куда более манерный, чем всегда. За эти дни девочка уже успела к нему привыкнуть. Правда, она всё чаще возмущалась из-за отсутствия у него тех самых изысканных манер и чувства достоинства, которые он обещал бабушке ей привить однажды вечером в Эпплкастле. В те минуты, когда вино ласково шептало что-то в его мозгу, он называл её Милашкой и Прелестницей, она считала его тогда очень пошлым и каждый раз предпринимала достаточно сильные, скажем, вполне удачные попытки его образумить. Она совершенно серьёзно указывала ему на его слабости и, не читая нравоучений, могла зацепиться за какую-нибудь незначительную деталь, чтобы заставить его задуматься о ней и таким образом направить его мысли в иную стезю. Он, между прочим, очнувшись после пьяного сна, к своему сожалению, замечал, что успел привязаться к своей попутчице.

Когда они достигли порта **, Мария уже не старалась держаться от него на расстоянии. Ступив на чужую землю, девушка ощутила, что здесь она одинокое существо и единственный человек, который мог её вести здесь сквозь незнакомые улочки и парки – это был Карл Фредерик Вербер. Он вёл её за собою, держа за руку, и судя по его виду, ему это доставляло немалое удовольствие, ибо рядом действительно шла волшебная Красота, причём значимость подобного олицетворения несчастный слишком хорошо осознавал…

Что за ужасные тайны оставались нераскрытыми для бедной девушки, доверчиво с ним болтавшей и с любопытством озиравшейся по сторонам. Он вовсе не был ей дядей. Никаким родственником, а тем более доброжелателем, он не являлся. Этот молодой человек был повеса и распутник. Он действительно родился в Париже и был чрезвычайно богат. И он, имея для того прекраснейшие возможности, занимался тем, что прожигал жизнь с блеском, просто проматывал своё состояние, причём так быстро, что, казалось, неиссякаемые богатства обращались в его руках в пепел и золу. В Эпплкастл он приехал к своему другу Фонду, который задолжал ему после недавней крупной игры в карты. И по дороге он встретил её. Апрельским тёплым днём эта юная красавица шла по дороге с таким мечтательным и невинным видом, что Карл поневоле расхохотался. Но красавица даже не обернулась и продолжила свой путь той же медлительной походкой, которая присуща всем прогуливающимся романтикам. А Карл смотрел отнюдь не на её походку. Его распущенное воображение рисовало ему соблазнительную картину, когда он вглядывался в мягкие, ровные линии бёдер и развевающиеся по ветру складки её летнего платья… Приятель подтолкнул его локтём, и тот посмеялся над ним от души, однако, по глупой развязности своего языка рассказал ему всё про девушку – и то, с кем она живёт, и о плохом состоянии дел их семьи. Ум юного Карла, увы, уже тогда был изворотлив и коварен, а особенное воспитание вдобавок сделало его извращённым, и монстр решился начать плести свою паутину.

И сейчас шёл он по улицам маленького городка к железнодорожной станции, ведя за руку свою добычу, чтобы ввергнуть её прямо в пучину разгульной жизни борделей Парижа. Однако, по мере приближения к пункту назначения, Карл задумался, а стоит ли ему отдавать девчонку в лапы общества, когда он наверняка сможет восхищаться этим Цветком один, если а) подчинит её себе, б) сломит её волю, в) заставит поверить в силу Рока. И вновь и вновь любовался он ею, а она, раскрасневшись, отводила взгляд, печально сознавая, что такого красивого дяди не было ни у кого на свете. Как тяжёлые молоты по наковальне – громко, яростно – стучали колёса поезда. Мимо проносились железнодорожные станции. Бедный мотылёк прилетел на огонь, и пламя уже готово было сожрать его – ещё секунда, и он разобьёт фонарь, и хрупкие его крылышки распадутся на части.

Вот и станция. Вот и город, воспетый Гюго. Действительно, и без яркого света было видно, что он буквально соткан из улиц, и украшают его прекрасные готические громады Соборов и усыпанные ещё не потушенными (было ещё раненько) фонарями аллеи, и испещрён Париж каналами, и так волнующе красив, что впечатлительной девочке сделалось страшно. И хитрый спутник заметил её волнение и повёл отдохнуть в отель, после чего показал ей Париж со всеми его огнями и завораживающими фасадами!

В ещё детском воображении юной девушки, подобно эпизоду из любимой сказки, запечатлелось объяснение Карла, когда они прогуливались по освещённой фонарями набережной вдоль Сены.

– Мария… Тебе нравится Париж? – Он стоял, опершись на перила мостика, и очаровательно улыбался.

Она смущенно улыбнулась в ответ.

– Да. Очень нравится.

– А… – он немного поколебался. – Скажи, а тебе нравится моё присутствие? – Изучающий взгляд его серых глаз, казалось, буквально буравил её.

Такой вопрос поверг её в панику, но виду она не показала, ибо в воспоминании возник целый список бабушкиных постоянных назиданий. Она тут же невозмутимо ответила.

– Я могу не отвечать на ваш вопрос?

К её удивлению, он не улыбнулся и не пошутил в ответ, как делал это обыкновенно.

Однако вечером он предложил отправиться на прогулку. Вечера воистину дивные в Париже. Лёгкая свежесть ветра ласкает лицо, а ароматы цветов, когда вы прогуливаетесь по парку, кружат голову и действуют на разум. Карл вновь заговорил с ней о теме, которую она столь настойчиво избегала. О волшебстве чувств, которые могли связать судьбы людей. Но он всегда говорил с неким таившимся намёком на их отношения. Мария постепенно научилась обходить острые камни, скрывавшиеся в их беседе, и потому Карл злился про себя, что никак не может заставить её испытывать глубокое чувство, о котором он мечтал уже давно. Для себя он давно понял, что ему недостаточно будет простой привязанности.

Сейчас он стоял совсем близко, задумчиво глядя куда-то вдаль. Девушка зарделась, изучая его красивые глаза, и неожиданно поймала себя на мысли, что не может отвести глаз от чувственных губ собеседника. Неожиданно Карл повернулся к ней, и они встретились взглядами. Быстрый, едва тронувший губы поцелуй обжёг их, как огонь, который давно уже горел в одном сердце.

С радостью и воодушевлением Карл Шевалье отмечал про себя влюблённый взор своей очаровательной спутницы, и однажды воспользовался этим в минуты её забвения, когда они стояли почти на самом верху Эйфелевой Башни над городом, чтобы попытаться чувственно поцеловать её. Девушка покраснела и отпрянула, однако он успокоил её и обещал купить ей французских романов, чтобы она поняла, почему он её поцеловал и больше не боялась его. А так как он быстро отстранился, извинившись, и выглядел явно смущённым, Мария вновь доверилась ему, ибо вследствие длительного общения с ним, и, увы, вследствие своей чрезмерной ангельской доверчивости, презрела своё собственное поведение, почему-то решив, что ей чрезвычайно льстит, что она нравится этому красивому полубогу.

Целыми днями Карл водил её по самым очаровательным кофейням, приглашал на прогулки по Тюильри Флёр де Парк, дарил ей цветы. Мария чувствовала, как постепенно появляется сильная привязанность к человеку, который окружил её огромным вниманием и заботой. Правда, временами она задумывалась, почему он не торопится отправлять её в Школу, ради которой они, собственно, и прибыли в Париж.

А тот, показав ей Город Любви, вскоре ввергнул её в ад, но не в ад парижского борделя, который вначале намеревался открыть ей, но в ад бедности, ибо промотал он всё, и на себя, и на своих друзей, и на Марию, которую одним чудесным вечером он, знающий донжуан, соблазнил. Карл сумел убедить её, что всё так и должно быть, после чего объявил ей, что они с ней вроде женаты, и привёз её с собой в какую-то дыру, комнатку в кабаке, в которой оставаться одной было небезопасно, ибо в ветхую дверь часто барабанили пьяные посетители, направлявшиеся погостить к куртизанке, а они не ведали, что за дверью испуганная Мария ждала, пока вернётся, искупавшись вдоволь в этом разврате, её сожитель – мнимый дядя, приведший её сюда, в место, откуда, казалось, нет возврата. Вскоре у Карла вновь появились деньги. Девушка гадала, какова могла быть причина столь внезапного его обогащения. Однако он уверял её, что получил богатое наследство, и ей пришлось довольствоваться этим объяснением, хотя она чувствовала почему-то, что оно было ложно.

А Мария всё время думала. Прежнее чувство влюблённости сменилось негодованием, близким к отвращенью, когда он трепал её по щеке и нежно говорил «Милашка». Она мечтала вернуться домой, к бабушке, сбежать из шумного и развратного Парижа – а светлой стороны его она не знала – в свой тихий скромный городишко, в бедность, от которой не пахло вином и блевотиной, в маленький домик, где ждёт её одинокая старушка. При мысли о бабушке у Марии сжималось сердце и ручьём текли слёзы, она думала, говорила и грезила о ней украдкой, ибо стала дичиться своего «мужа», который в самом деле перестал уже выполнять и это своё свойство, почти забыв о ней – о своей красивой игрушке. И так продолжалось довольно долго. Марии было очень одиноко. По вечерам она запиралась у себя в комнате, сидела на низенькой кровати и горько плакала. Однажды вечером она, как никогда, захотела убежать. Она подошла к трюмо и с ненавистью взглянула на своё отражение:

– Ты! – она вытянула вперёд худенькую ручку и ткнула ею в холодное стекло. – Зачем тебе красивое лицо?! Ты дрянь! Ты ужасно пала, Мария! Ужасно пала…

 

НЕСОКРУШИМАЯ ИНАЧЕ КАК ДЛЯ САКНОТА

Когда приходили мысли о побеге, она часто думала, что будет делать в этом страшном городе без документов и с небольшой суммой денег, которые, однако, специально копила, в душе надеясь, что когда-нибудь у неё хватит силы воли покинуть этого жестокого мужчину, которому теперь она стала не нужна. А сегодня ей этого так хотелось! Словно некая тайная небесная сущность наделила её сейчас некой неведомой ей энергией, она каждой клеточкой тела ощутила неведомый прилив сил. Она быстро собрала вещи и засунула свои пожитки в старый кожаный чемодан, что по приезду нашла в платяном шкафу, который, очевидно, принадлежал предыдущему владельцу комнаты. Деньги она спрятала в шёлковый вышитый кошелёчек, который повесила на грудь. Она застегнула на груди матушкино ожерелье, которое носила как талисман, когда очень боялась (оно было на ней в тот злополучный день, когда Карл похитил её из отчего дома) и выскользнула из комнаты, решив вначале убедиться, что не встретит никого, кто бы мог ей помешать. Она прошла по длинному коридору и оказалась в гостиной, которая соединяла коридор с лестницей на первый этаж. У камина спиною к ней стоял мужчина. Услышав шаги, он обернулся.

Мария обомлела – это был Карл. Он взглянул на неё исподлобья и, заметив, что она чем-то крайне взволнована, поинтересовался, всё ли в порядке. Мария вздрогнула, когда он шагнул к ней, пытливо глядя в глаза.

– Мария, мне кажется, мы должны поговорить.

– Я слушаю вас.

Она изо всех сил старалась побороть в себе чувство страха, которое почему-то вызывал в ней этот мужчина. Она толком не знала, чего именно боится. Возможно, того, что он вот-вот прочтёт её мысли, догадается, что она хочет сделать сегодня, и непременно её остановит, просто потому, что будет задето его мужское самолюбие, единственная, пожалуй, черта, связывающая его с высшим обществом, которая в нём жива, и запрёт в какой-нибудь комнате, и она никогда больше не увидит своей любимой бабушки.

– Вообще-то я думал отложить этот разговор до вечера, однако я действительно рад вас сейчас видеть…

Он подошёл к ней ближе. О его скрытой злобе говорили его глаза. Голос был бархатным, улыбка почти приветливой, однако глаза сверлили её насквозь, они точно изучали её душу.

– Итак, Мария… – он неожиданно протянул руку и провёл по её волосам. Она едва сдержала себя, чтоб не отпрянуть в сторону – это бы вызвало у него лишние подозрения. – Мне стало известно, что вы почти не появляетесь в Большом Зале со своими товарками и чаще всего скучаете у себя в комнате…

– Но ведь каждый проводит время так, как ему нравится. Вы, например, предпочитаете развлечения и частые разъезды.

– Мария, как раз о моём частом отсутствии сейчас речь. Мне сказали, что у вас появился… – он сделал страшную паузу, как великий мастер театральных эффектов, и у Марии в голове пронеслось окончание предложения, – «у вас появился план сбежать от меня, сегодня вечером…» – но он вновь смерил её взглядом и продолжил, – тайный поклонник…

Мария ошарашено взглянула на него. Он победоносно встряхнул головой.

–Так это правда? Этот мистер Ледукку сумел завладеть вашим расположением за столь короткий срок. И вы посмели предать меня, Мария?

Она смотрела на него, готовая провалиться сквозь землю, потому что… её разбирал смех. Он непонимающе уставился на неё, ожидая объяснений. Мистер Ледукку был её единственным другом из гостей-мужчин, живших здесь, в номерах кабаре. Они иногда вели с ним долгие беседы на разные интересовавшие Марию темы, и надо сказать, они оказывали на неё благотворное воздействие. Всякий раз после чашечки кофе с мистером Ледукку она ощущала внутреннее умиротворение. С мистером Ледукку общался и Карл. Но она никогда не замечала вражды между ними. А теперь он говорил о нём со злостью, точно о враге. Ревность говорила в нём… в жестоком и гордом мсье Шевалье, который, казалось, всегда смотрел на всех с каким-то небрежным снисхождением. Прежде она не поверила бы, что существует что-либо, что могло бы породить такую бурю чувств. Но даже не это позабавило Марию. Её позабавило то, что Карл, общаясь с мистером Ледукку, очень часто встречая его на светских приёмах, не заметил одной его странной наклонности. Он, как бы это должным образом сказать, предпочитал общество мужчин любой ослепительной женщине. Мария несколько раз встречала его прогуливающимся по берегу Сены с высоким хорошо одетым красавцем. Марии его спутник был представлен как талантливый поэт.

Всё ещё улыбаясь, она рассказала Карлу, что он ошибается, и пояснила причину. Он вдруг ухмыльнулся и почти ласково взглянул на неё.

– Мои частые разъезды не означают, что вы не владеете моим вниманием…

Ей стало не по себе от такого признания. Она неожиданно обнаружила его руки обвивающими её плечи, он улыбался ей и смотрел в глаза. Она стояла растерянная и задумчивая. Неожиданно прежняя мысль пришла к ней в голову. Она подумала о том, что точно сбежит сегодня вечером, ибо ничто не способно изменить решения вернуться в родные места… и о том, что, видимо, она видит его сегодня в последний раз, а он будет очень страдать, когда она сбежит от него. И она приподнялась на цыпочки и прижалась к нему губами, подарив пылкий поцелуй. Он ответил ей, прижав сильнее к груди. Когда она немного отвела лицо назад, он с неподдельным восхищением взглянул на неё и впервые за последние дни подумал, как же она красива. Густые каштановые волосы, уложенные в высокий пучок, украшенные жемчужной заколкой, огромные синие глаза, чувственные розовые губы, словно призывавшие их целовать, и самые длинные в мире ресницы, в которых запуталось бы солнце… Он взял её руку в свою и, наклонившись, тихо сказал ей: «Мария… Я хотел бы пригласить вас… Спускайтесь поужинать со мной».

Он спросил это так тихо, таким нежным, низким голосом, что у Марии сильнее забилось сердце. Она улыбнулась ему и ответила:

«Я сегодня немного устала. До нашего ужина я бы хотела немного отдохнуть у себя в комнате. Вы не против, если я ненадолго вас оставлю?»

Она высвободила руку и вопросительно на него взглянула. Он кивнул и тут же вновь взял её руку и деликатно поцеловал. Она осторожно высвободила свои пальцы из его ладони и торопливо вышла из гостиной.

Придя к себе в номер, она поняла, что нужно немедленно бежать. Она знала другой выход из кабаре: через пристройку, соединённую с соседней комнатой. Там уже несколько дней никто не жил, а ключи небрежная экономка постоянно оставляла на журнальном столике в коридоре. Оставалось надеяться, что и на этот раз так оно и было. Мария осторожно выглянула из-за двери. Никого не было. Она подбежала к столику с ликованием, ибо там лежал заветный ключ! Мария подхватила связку, вернулась в номер, взяла свой чемодан и поставила его у двери в соседний номер, которую теперь дрожащими от волнения руками открывала. Наконец ржавый замок послушался, раздался скрип, и девушка, втащив вещи и закрыв за собой дверь, направилась к выходу. Отодвинув решётку, приставленную к дверному проёму, она вернулась к пожиткам и, подхватив их, заспешила вниз по узкой лестнице. Попав в нужное ей помещение, она почувствовала облегчение. Навстречу ей шли незнакомые джентльмены, но они не проявили к ней ни малейшего интереса, и Мария уверенно последовала к выходу на улицу. Она оказалась в узком переулочке, таком длинном, что, казалось, ему нет конца. Мария спешно проследовала по нему, затем повернула налево, миновала Гревскую площадь и направилась к вокзалу. В номере она посчитала, сколько у неё денег… Должно хватить на проезд без документов…

На вокзале, вопреки её расчётам, была необычайно длинная очередь перед кассами. Мария ощутила сильное волнение, ибо понимала всю сложность ситуации и необходимость уехать как можно скорее, пока Карл не узнал о её побеге.

Однако Карл уже всё понял. После того, как она вышла из гостиной, он опустился на диван и задумался. Он уже давно осознал, как много эта женщина для него значит. А когда она так просто взяла и чувственно поцеловала его (и это после того, как он в очередной раз гадко с ней обошёлся, предпочтя ужинам с нею шумные игровые заведения и ласки дорогих парижских красавиц, о чём она, несомненно, знала), она простила его!

О прощающая благодать… Как же сильна ты в сравнении с пороками людскими, воистину способна ты истребить любое зло. Карл решил сегодня поговорить об их романе. И, возможно, об их будущем… Раз она устраивает его во всех отношениях, раз способна закрыть глаза на его поведение, так почему бы не сделать её из любовницы верной и преданной женою, которая будет сопровождать его повсюду – а они точно скоро уедут из этого места, ведь он уже почти всем задолжал огромные суммы, и с этим точно необходимо что-то делать. А так как средств у него на всех этих жадных толстосумов не хватит, единственным выходом являлся скорейший переезд. Он захотел тотчас же подняться к ней и рассказать обо всём… и задать необходимый вопрос, получить утвердительный ответ, собрать вещи и готовиться к отъезду… Перед ним вновь возник сладостный образ. Мария с густым водопадом каштановых волос, рассыпавшимся по плечам, сидящая напротив него на пароходе, который вёз их сюда из Англии, смеющаяся, наивная, весёлая… и тут же, контрастный образ печальной девушки со строгим пучком и с единственным семейным украшением на шее (его подарки она никогда не носила), минуту назад обнимала его своими худенькими ручками и нежно целовала, как никто никогда не целовал… Он как на крыльях пересёк коридор и подошёл к её двери, тронул ручку, и… Глазам ему предстало пустое помещенье.

– Так ты уже собрала вещи…– Карл зловеще пробормотал ещё что-то о верности женщин и глупости мужчин и, бросив лютый взгляд на оставленную ею на трюмо коробочку с подаренными им ожерельями, подошёл и отшвырнул её в сторону с такой силой, чтобы она непременно разбилась. Драгоценности разлетелись по полу. Карл опустился на корточки с лицом, наполненным яростью и удивлением.

– Неужели она посмела сбежать от меня и не позаботилась о средствах к побегу? Надо быть глупцом, чтобы полагать, что в Париже можно выжить с небольшою суммой денег, а я уверен, что много у неё не было… Или было? – Карл нахмурился, быстро выпрямился и кинулся в коридор. Внимание его привлекла не до конца закрытая дверь в соседнюю с Марией комнату. Он повернул ручку и вошёл. Так и есть! Она проскользнула мимо своего внимательного стража, усыпив его никогда не дремлющую бдительность милою беседой, она поцеловала его так нежно и страстно, чтобы спастись, она в ту минуту уже прекрасно знала, как собирается поступить…

Карл был в ярости. Быстрыми шагами он подошёл к телефону и принялся звонить на вокзал. Вокзал! Она наверняка направится именно туда…

Мария, наконец, подошла к окошечку кассы. Кассир, неприятный мужчина с красным лицом и серыми внимательными глазами, сидел к ней в полуоборота, склонившись к телефонной трубке, и глухо бубнил что-то, периодически оглядываясь с рассеянным видом на стоявшую около окошечка очередь. Наконец он закончил свой разговор. Посмотрев на неё с высоты своего положения в окошечке, он грубовато потребовал у неё деньги, документы и разрешение на выезд. Мария побледнела, однако неторопливо выложила перед ним одну стопку денег, составлявшую стоимость билета, а затем вторую и третью. Увидев, как на его лице появилась гадкая улыбка облизывающегося перед обедом кота, Мария с радостью поняла, что сделка, скорее всего, состоится. Из окошечка высунулась лапища, сгребла деньги в кучку и немедленно потащила всё к себе. Далее кассир бодрым голосом велел ей проследовать в помещение «6», чуть левее касс, и немного подождать документы.

– Иначе вас просто не пустят через границу. И ещё это необходимо для контролёров. У нас усиленный контроль в поездах, мадемуазель. Кстати, вам просто повезло, что вы встретили именно меня! – И он протянул ей билет.

Мария радостно ему кивнула и направилась ожидать документы. Она провела в кабинете шесть всего лишь около получаса. Назвав имя мсье Лябуля, которым представился ей кассир, она была галантно усажена молодым юношей, представившимся его помощником, на маленький смешной диванчик в фиолетовый цветочек, подле которого стояло несколько узких дубовых книжных шкафов. Она взяла книгу и решила скоротать время за чтением. Очень скоро дверь распахнулась, и вошёл мсье Лябуль. Следом за ним проследовал какой-то высокий джентльмен с надвинутой на самые глаза шляпой, похожей на ту, которую носят художники, в плаще, ворот от которого был закреплён таким образом, чтобы почти не была видна нижняя половина лица.

– Какая, однако, конспирация…– подумала Мария.

– Этот мсье сейчас с вами поговорит обо всём…

Когда Лябуль вышел, Марии стало не по себе. Она хотела немедленно поговорить о сделке и, чтобы хоть как-то сгладить напряжённую атмосферу, сказала пару слов о погоде. Однако незнакомец молчал. Он только сухо протянул ей документы. Она осторожно взяла их у него из рук, справедливо рассудив, что молчание – это профессиональное, и отошла в сторону. Изучив первые строки, она скользнула взглядом вниз и тут пошатнулась от ужаса. В самом конце, возле штампа, красными чернилами знакомой рукой было выведено: «Ты, правда, решила бежать?»

Она подняла глаза на незнакомца. Он медленно, неумолимым жестом стащил с головы шляпу, и она увидела густую копну чёрных волос, суровые ненавидящие глаза, и, вскрикнув, метнулась к двери. Но он задержал её, крепко сжав запястье, точно тисками, и развернул к себе.

–Так значит, ты решила убежать. И тебе непременно хочется, чтоб жизнь твоя превратилась в ад?

Неожиданная смелость заставила её говорить.

– Моя жизнь уже ад!

Она с силой дёрнула руку, чтобы высвободиться, но он держал крепко, она замахнулась на него свободной, однако он перехватил и эту руку и теперь только усилил хватку так, что она даже вскрикнула от боли. Он продолжил говорить спокойным, ледяным тоном, от которого бедную девушку бросило в дрожь.

– На это я осмелюсь возразить, ибо у вас весьма странное представление об аде. Так вот, обещаю в ближайшем времени сделать всё, чтобы рассеять все ваши ложные представления!

Тут его внимание привлёк кожаный мешочек на груди.

– И сюда, значит, поместилась сумма, достаточная для твоего далёкого путешествия?

Она собрала всю гордость и злобу, перемешавшуюся со страхом, что пламенем пылали у неё в душе, и с вызовом в очах встретила его тяжёлый взгляд, немало не беспокоясь о том, что обладавший им воистину желал её им испепелить:

– Да!

– Вот как?! – Карл злобно расхохотался. – Мадам, у вас правда представления о сегодняшних расценках на такого рода документацию туманны, как ваш родной Альбион, куда вы так стремитесь… …франков – это действительно хорошая сумма… – он угрожающе замолчал, – чтобы купить себе новое платье.

Униженная Мария замолчала, глядя куда-то вниз потухшим взором. Он открыл дверь правой рукой, другой крепко держа девушку, поволок за собой. Мария вначале следовала за ним молча, но затем, неожиданно ощутив прилив храбрости, стала звать на помощь. Он шёл довольно быстро, но, увидев заинтересованные гримасы на лицах прохожих, решил всё же подстраховаться. Он неожиданно резко остановился и присоединился к её мольбам о помощи, только голосом, намного более громким, чем её собственный.

– Помогите, спасите же нас кто-нибудь! По-мо-ги-те! Мы потеря-ались! Мы не можем найти маман и папа! Боже, ну куда же вы все?!

Он подтолкнул Марию вперёд, не выпуская её руки, и на тон громче закричал:

– Помогите! Мамааан! Папаа! Мы потеря-ались! – и вытянул вперёд руку с поднесённой, как для милостыни, художницкую шляпу.

Прохожие насмешливо взглянули ещё раз на страдальческие лица странной парочки и пошли дальше. А Карл вновь поволок за собой оторопевшую Мари.

В прихожей он отпустил её руку и велел сесть. Она решила подчиниться и выслушать его. Слова звучали из его уст как приговор.

– За свои поступки отвечаем мы сами. Все мы расплачиваемся за что-то. Я, к примеру, сейчас играю в азартные игры и вообще-то веду праздный образ жизни, и собираюсь его вести лет как минимум сорок, пока не сгину, а потом я отправлюсь в ад, если он, конечно, существует, и буду там гореть свой срок… Но, знаешь что я хочу тебе сказать… Увы, чаще всего расплачиваемся мы за свои проступки прямо тут, на земле. Это касается именно тебя. А не меня. Мне кажется, ада действительно хватает тут, на земле. Слушай, красавица! Денег отныне видеть ты не будешь. Я буду к тебе заглядывать иногда… Просто чтоб удовлетворить похоть. Запомни! Теперь ты для меня только похоть!

Мария взглянула на него. Змейкой блеснула мысль: «А раньше?… Что же было раньше?..»

Ответом ей были злые потемневшие глаза. «Ты жалка. Ты – моя собственность. Теперь ты будешь жить на третьем этаже вместе с куртизанками и испытаешь на своей шкуре унижение, которое должно, наконец, дать тебе понять, кто ты такая. И неважно, кем ты была раньше… Теперь ты – строптивая девка на моём содержании, теперь ты моя собственность.

– Неважно даже, как ты ко мне относишься?

Свирепое лицо его приблизилось настолько, что она ощутила его горячее дыхание.

– А я к тебе по-прежнему отношусь… Просто теперь опустим все галантности, и будем вести себя так, как положено в подобных местах.

Внезапно Мария ощутила, что действительно, не видела реальной отвратительности, какой являлась жизнь в таком гадком месте, и после всего, что случилось между ними, увидела свою жизнь в тех же красках, какими был писан публичный дом на третьем этаже, куда её переселяли.

Действительно, жизнь с мужчиной вне брака, о которой ей в детстве рассказывали много нехорошего, изгоняла женщину из высшего общества и, следовательно, ставила на ней крест. И как же она могла даже на миг поверить, что Карл её любит? Он считает её вещью и не желает расставаться с ней, подобно тому, как жадный оберегает свою собственность, так как принципиально не любит делиться с другими.

Когда она, задыхавшаяся от рыданий, была заперта в своей комнате на ключ, Карл отправился в бар с твёрдым намерением напиться, чтобы нынче вечером выглядеть омерзительным и страшным. Долго сидел он, склонившись над стаканом коньяка, и задумчиво разглядывал календарь на стене, размышляя о прошедшем дне. Он выдумал почти всё, что сейчас сказал. Лишь на мгновение открылась ему истинная ситуация, в которой оказалась Мария, он почти понял её, представил, что она должна чувствовать: одинокая, вывезенная из родной страны и отчего дома, опороченная, поселенная в дом в неблагоприятном районе Парижа, с последней растоптанной надеждой. И он уже убедил её, что сам он – негодяй и тиран, который, к тому же, её нисколько не любит. Он очень страдал. Четвёртая и пятая порции виски вернули его к прежнему замыслу, и он решил всё же наказать её, преподать ей урок.

–Я уже затронул чувство её собственного достоинства. Если уничтожить в ней сознание, что это чувство у неё вообще есть, можно будет быть спокойным, что она никогда не решится бежать.

Пьяный, он пришёл к ней. Он оскорблял её и вёл себя распутно и нагло. После очередной сцены она молча уселась на кровать и открыла книгу. Шевалье прислонился к стене и с неким странным удовлетворением несколько минут смотрел, как Мария, расстроенная и заплаканная, слегка сгорбившись, сидит перед ним в одной ночной рубашке, явно мечтая переодеться в своё платье, но не позволяя себе встать и пройти близко, чтобы взять его, и читает одну и ту же страницу, тщетно пытаясь совладать с собой и в его присутствии вести себя более или менее спокойно. Наконец Карлу надоело бездейственно стоять и ждать. Он бесцеремонно заставил девушку подняться и отвёл её на третий этаж, как обещал.

– Вещи я велю принести позже!

Предложив перенести вещи самой, она, к своему удивлению, получила в ответ согласие, и вместе с ним спустилась обратно. Вместе с переживаниями к ней вернулся и голод. Но она не хотела ни о чём спрашивать его. Собрав вещи, она повернулась и увидела его, стоящим в углу и смотрящим в окно такими грустными глазами, каких никогда прежде у людей не видела. Только у собаки из всех животных, пожалуй, бывают такие глаза. Печальные, молящие, беспокойные…

Однако, встретившись с её глазами, они моментально потемнели, превратились в суровые, так как он понял, что его застигли врасплох. Карл захотел поторопить её, однако речь его оборвалась на половине фразы, и она услышала в свой адрес грязные оскорбления, которые вырвались из его уст сразу же, как только он увидел висевшее на дверце комода платье, в котором она заходила к нему в гостиную, чтобы поцеловать на прощание. Поцеловать на прощанье! Эта мысль разозлила его, и он швырнул наряд на землю. Несчастная подобрала его и уложила к себе в корзинку. Он железной рукой схватил её за локоть и повёл за собой наверх. Уже на третьем этаже он впихнул её в приготовленную для неё комнату и оставил там наедине с переживаниями, заперев дверь. Сам он, действуя автоматически, спустился вниз, вошёл в её прежнюю комнату и опустился на кровать. Затем, глядя на пол, на котором валялась лента от брошенного им платья, он углубился в тяжёлые размышления. Перед ним возникло воистину непреодолимое препятствие – не подчинившаяся, несмотря ни на что (он это знал), не подчинившаяся! – женщина, которую он любит. Однако… тоже ведь, в английской истории была величайшая крепость, Несокрушимая Иначе Как Для Сакнота***. Ещё раз для себя проговорил он громко и как можно увереннее: «Иначе как для Сакнота!» Английский фольклор… Хоть он большей частью о волшебных силах, священных духах и об эльфах, но фантазия в них часто переплетены с реальными фактами… Вконец выпитое сильнее завладело его сознанием; он обхватил голову руками и заплакал…

Дни шли. Мария пугалась своего будущего. Уже само сознание того, что она переселена в одно из помещений третьего этажа, опустило её на уровень ниже в собственных глазах. Жизнь здесь была в её глазах запретной и развратной. Ночами девушке не было покоя. Или в двери барабанили пьяные мужчины, приходившие к куртизанкам развлечься, и тогда она вскакивала и приставляла к двери старенький табурет (более прочной и тяжёлой мебели в комнате не было, даже платяной шкап, казалось, в любую минуту готов был развалиться на части), моля бога, чтобы им не удалось войти. Или являлся Карл, теперь почти всегда грубый и злой с ней. Кроме редких мгновений, когда ей казалось, он забывал про свою обиду, когда говорил с ней так, точно им двигало прежнее чувство к ней. Но в такие минуты Мария начинала бояться его даже больше, чем когда он был в дурном расположении духа. Она видела его необыкновенно печальный, но тяжёлый взгляд, чувствовала, как вздрагивают его руки, когда он обнимает её. Марию не покидало ощущение, будто он что-то замышляет против неё, однако до сих пор не решается совершить задуманного злого поступка. Иногда ей так и хотелось задать ему вопрос, который, как она полагала, всё же не сумеет вселить в него разума:

– Ну что же более плохое вы намерены сделать теперь со мной?

Но благоразумие заставляло её молчать.

С ужасом осознав, что он стал ей совсем чужим, Мария стала спрашивать совета у своих товарок, четырёх своих соседок. Как ни странно, поддерживали её и помогали ей во всём жившие в кабаке куртизанки. Вроде бы злые по натуре, вроде бы обделённые судьбой, ненавидящие свою жизнь и к ней цепко привязанные крепкими верёвками зависимости, которые сплела для них суровая нищета, они словно перерождались, болтая с юной, цепляющейся за жизнь девушкой. От неё будто бы исходила некая светлая сила или энергия… К ней тянулись люди. Все обитательницы Сюзетт Кабаре были красивые и в большинстве своём умные молодые женщины. И почти сразу по прибытии Марии, увидев её и познакомившись с нею, они поняли, что перед ними наивная, полностью доверившаяся действительно внушавшему симпатию человеку. И куртизанки щадили и охраняли её нравственность. Она стремилась подружиться с женщинами. Одна из куртизанок, самая молоденькая, Аннетт, стала Марии верной подругой. И однажды Аннетт поделилась с Марией, что уезжает и выходит замуж за богача. Это показалось девушке неудивительным – Аннетт была определённо самой красивой, хоть она и была куртизанка. В ней напрочь отсутствовала эта испорченность, даже некоторая грубость, которая словно поселяется в чертах лица многих подобных ей женщин, и весь образ её словно вышел из-под кисти художника: у неё были роскошные рыжие кудри, зелёные глаза и коралловые губы, и она постоянно не снимала с шеи великолепное бриллиантовое колье, о происхождении которого никто из знакомых Аннет не мог сказать.

Вечер тёмно-синей птицей влетел в окно бедной комнатки, в которой на низенькой кровати сидели две девушки, освещённые дрожащим светом настольной лампы. Мария безутешно плакала на плече Аннетт. Добрая девушка гладила её по голове и ласково уговаривала успокоиться и выслушать её. Наконец, когда грудь Марии перестали сотрясать рыдания и она, выпрямившись, села, Аннет поднялась, подошла к стулу, сняла с него длинное пальто и вытащила из кармана деньги и несколько драгоценных камней: «Возьми их. Я вижу, как тяжело тебе приходится. Вечером беги из дома. Доедешь до станции Ветт, купи билеты и… с Богом! Беги! Беги к себе на Родину! С тобою поедет моя сестра, Кати. Она едет к мужу, он тоже уехал из родного города, и теперь он ждёт её там: я рассказывала ему, о том, как там у вас хорошо, и…»

Мария не дала Аннет договорить и со слезами благодарности бросилась целовать руки своей благодетельнице. А та тоже плакала и умоляла её не реветь так. Мария так веселилась и рыдала, что перебудила бы, наверно, весь кабачок, не зажми ей Аннетт ладошкой рот. Хотя Мария почему-то догадывалась, что никуда Аннетта не едет, и что эти деньги – всё, что у неё было, и что сестра её бежала не к мужу, а в незнакомые места –искать укрытие, мечту, которую страстно лелеяла в своём сердце любая из женщин тёмного Парижа. Околдованного, скрытого от глаз Короля, Вельмож и Священников Парижа.

Каков был дар! Какова была жертва! Но Мария, подбадриваемая товарками, твёрдо решилась: бежать. Тем же вечером она, словно отчаявшийся мятежник, бежала, сколько хватило духу, до железнодорожной станции, то и дело оглядываясь, и не успокоилась, даже сев на поезд и доехав до паромной станции «Ву Ткуаль». Всё лицо её горело, и прохожие джентльмены интересовались: что за интересную девочку занесло на пункт дальнего отправления? Марию эти слова нисколько не забавляли, она глазами искала выход… Отыскав его, она быстро, словно дикая лань, прыгнула на паром, влекомая своей попутчицей, как две капли воды похожей на Аннетту, только с каштановыми волосами и более молодую. Предъявив билеты полному ни слова не понимающему по-английски и по-французски тоже, однако, ругавшемуся на всех почём свет стоит пропускному, который Кати чем-то напоминал пирата, оказалась на желаемой палубе.

Трап был повергнут в бездну, кусок моря отрезан! Две девушки стояли у перил, затаив дыхание и глядя на медленно удаляющуюся паромную станцию, плакали от счастья… Мария поймала себя на мысли, что всё ещё наблюдает за толпой провожающих. Её не могло покинуть тревожное ощущение, что за нею может быть погоня, и она напряжённо искала глазами Карла Шевалье. Этот жуткий образ сейчас явственно возник перед нею. Она видела разъярённое лицо, напрягшиеся скулы, горящие глаза… Она вспомнила его в гневе. И вдруг попутчица Мари притянула её за рукав ближе к себе и кое-что рассказала… Да. Воистину суровую тайну поведала она несчастной девушке. Оказалось, Аннетту осудили за убийство, и в тот день она бежала, бежала к Марии, отдать свои спрятанные деньги, а теперь… (сестра Аннетты разрыдалась и стала глотать слова) должна была быть казнена.

Мария всплеснула руками, гнев и ужас одновременно овладели ею. Вмиг потускнела в её глазах желанная свобода, которая прежде как сияющий ореол стояла перед глазами; девушка стояла бледная, как мел, и тупо глядела на оставшиеся камушки, лежавшие спокойно в её ладони, которые она положила на станции в карман передника… Она повернулась к Кати и велела ей подставить ладонь. Кати с изумлением взглянула на неё, но всё же подчинилась. Но когда она наклонила свою руку, чтобы пересыпать камни ей в ладонь, та быстро отдёрнула руку: «Она хотела отдать их ТЕБЕ».

На следующий день у них состоялся откровенный разговор. Они вели беседу обо всём, говорили довольно долго и как-то уклончиво. Марии всё время хотелось задать давно интересовавший её вопрос:

– А у тебя и вправду муж?

– Да. Правда.

– Где он?

Лицо Кати озарила лучезарная улыбка. Она указала на приближающийся берег.

– Там…

Мария теперь смотрела вперёд, не отрываясь. Столь печальный, зовущий, знакомый, берег, дом, совсем рядом. Она с удовольствием бы бросилась к берегу прямо сейчас, вплавь, если бы не понимала хорошенько, что на ней единственное её платье, самое лучшее, в котором она должна показаться бабушке…

И вот двуколка, мерно покачиваясь, подъехала к великолепному саду. Мария не хотела ехать прямо до поместья. Она решила пройти эту дорогу пешком. Взгляд её с необыкновенной нежностью окинул местность – всё такое милое, девственное и печальное, ровно такое, каким она покинула эти места пять лет назад. Увидев издали знакомое аббатство, она ощутила сильное желание зайти. Проходя мимо кладбища, она остановилась у одной из могил. Священник, который заходил за оградку, вдруг остановился и с изумлением на неё уставился.

– Не может быть.. Вы… вы – Мария Вербер? Девочка, пропавшая без вести пять лет назад?

– Да, да! Это я!

Он знал её ещё малюткой, и сейчас готов был обнять, расцеловать её в обе щёки, если бы его не смущал облик цветущей красавицы, в которой он едва узнал свою знакомицу.

– Но почему без вести? – удивлённо спросила она. – Разве не было писем?

– Нет. Ни весточки. Мы все очень за вас волновались. И матушка Дороти, и отец Филипп, и отец Павел, – мы ведь знали вас ещё ребёнком… А уж ваша бабушка места себе не находила от горя…

Глаза Марии округлились. Тут священник почувствовал, настало время сказать самое трагическое, и поведал ей, предварительно крепко сжав руку, что её бабушка умерла. Мария трагически закричала и упала на колени, вырвав свою руку. Когда первый шок прошёл, она сдержанно встала и словно статуя, вперившись взглядом куда-то вдаль, молча слушала о том, как она лишилась и своего последнего пристанища, – родового поместья. Наконец, буря чувств с новой силой овладела ею, и она зарыдала, и слёзы её были то холодны, то горячи – ибо то она жаждала прийти к своим воротам, оттолкнуть нового владельца поместья и войти-таки в него, мечтала отобрать его, то смирялась, и слёзы её тогда говорили о полном опустошении, и с болью думала она о своей бабушке, о своей самой главной, великой потере.

– Что же мне делать?.. – с мольбой обратилась она к священнику, и тот, ибо он являлся в монастыре фигурой далеко не второстепенной, посоветовал ей найти временный приют в одной из келий при их маленькой церквушке за холмом аббатства и непрестанно молиться… молиться… «ибо горячий пламень потери нынче пылает в душе твоей»

Мария тяжело вздохнула и с тоской посмотрела в сторону поместья. От неё его отделяли только высокие дубовые ворота, большая зелёная лужайка и холм, на котором яркими красками играло море синих полевых цветов. Она попыталась взять себя в руки, горячо поблагодарила священника и отправилась вверх по холму, ступая тяжело, но теша себя надеждой…

*** Произведение Лорда Дансени, в которой описано предание о великой крепости тёмного мага Газнака, которую сокрушить мог один лишь только герой- обладатель волшебного меча Сакнот. Над каждым окном красовались кошмарные каменные горгульи, а название крепости сияло на стене, выложенное огромными медными буквами: «Крепость Несокрушимая Иначе Как Для Сакнота».

ИСПОВЕДЬ

В церкви – монастырском угодье её приняли хоть не весьма охотно, но довольно добродушно. На вопрос матери-настоятельницы, как её зовут, девушка почему-то без колебания назвала сделавшееся драгоценным вследствие неожиданного спасения имя: Аннетта.

Прошло немного времени. Строгие и скромные обитатели монастыря вскоре свыклись с этим скорбным и тихим созданием, и для своих новых знакомых она сделалась вскоре просто «доброю Аннет».

Однако недоброе желание всё же владело её умом, несмотря на молитвы – она думала, кто же он, новый хозяин поместья, нынче живущий в замке. Тёмный замок… Вот он, это образ, эта ассоциация, в которой слилось для неё всё: и её беззаботная жизнь до отъезда в Париж, и тяжёлые судьбы её и бабушки после того, как она была вывезена из родного города в ад…

Не раз Мария пыталась выяснить о судьбе бабушкиного поместья, о том, кто приобрёл его, и однажды торговка молоком Вивьен, у которой Мария делала заказы, согласилась ей показать молодого хозяина, когда они вместе будут в деревне. И вот однажды утром Мария приехала в деревню, чтобы закупить продукты для сестёр. Торговка помнила о её давней просьбе. Молодой хозяин по имени Роджер Тейлор стоял неподалёку. Он разговаривал с бакалейщиком и о чём-то шутил. Девушка робко глянула в его сторону. И тут необыкновенное чувство овладело ей, едва она увидела его. Что-то необычайно привлекательное было в его улыбке, в сияющих глазах, в величественной осанке…

Потом многие дни, стоя у ограды, она смотрела – оттуда ей было всё видно – не выйдет ли знакомая мужская фигура из поместья? Иногда Роджер действительно выходил на прогулку и часто смотрел с удивлением на задумчивую просто одетую девушку, по красоте подобную колдунье-цыганке, которая иногда встречалась ему прогуливающейся с книгою в парке. Он предпринимал порою попытки прогуливаться рядом, но девушка быстро исчезала в зарослях боярышника или шиповника. Все краткие встречи их проходили непременно в определённом радиусе от его дома.

– Э, да она следит за мной, – решил молодой поэт.

Он проявил крайнюю изобретательность, вследствие чего он всё-таки поймал её у себя в саду, наблюдавшей за фасадом дома, где, как ей казалось, все спали.

– Леди, вы снова гуляете одна?

Она оглянулась и увидела Роджера, облокотившегося о ствол раскидистого дерева. Она слегка ухмыльнулась и хитро посмотрела не него.

– Да. Свежий вечерний воздух располагает к прогулкам.

– Не могу ли я составить вам компанию?

Молодой человек подошёл к ней поближе и деликатно предложил ей руку. Она пожала плечиком и подхватила предложенный локоть. Вечер был воистину хорош. По зелёным аллеям плыл, соединяясь с запахом гестурций, нежный аромат диких весенних цветов. Было свежо, как перед дождём, небо было окутано дымкой облачков, только кое-где тёмно-синие куски его являли взгляду прогуливавшихся по саду ранние звёзды. Светила неба Англии кажутся очень далекими, и оттого, видимо, о них сильнее, чем в прочих местах Земли, мечтают романтики, и оттого столько стихов о звёздном царстве было рождено поэтами этой земли, на которой до сих пор живёт легенда о короле Артуре и его рыцарях Круглого Стола.

Молодой человек взглянул на собеседницу. Она была удивительно хороша. Свежее лицо обрамляли тёмные вьющиеся волосы, губы сложились в приятную улыбку, щёки горели. Он улыбнулся, однако задал ей свой вопрос:

– Несомненно, здесь необычайно красиво вечером. Однако почему, осмелюсь спросить, вам предпочтительно гулять именно в этом саду, – он же всё-таки частный, и потом, возможно, хозяин не знает вас и оттого…

– И оттого ни за что не разрешит незваной леди наслаждаться природой в этом саду?» – в тон ему сказала Мария.

Роджер удивлённо перевёл взгляд с дорожки на лицо девушки. Она шла, забавно надув губки, как маленькая привередливая девочка.

– Но… я… ээ… имел в виду вовсе не это?

– А что?

– Однако, может, вы всё-таки ответите на мой вопрос…

– Оттого, что, несомненно, здесь очень красиво вечером.

Они засмеялись. С этого момента беседа показалась обоим намного более дружественной и оживлённой. Он узнал её имя, она узнала его. Расстались они, условившись обязательно встретиться ещё раз и, причём, в ближайшее время.

Мария вернулась к себе в прекрасном настроении и со смущённой и радостной улыбкой на устах. Все мысли её были об этом человеке.

Да, ему, наконец, удалось завести с нею вполне дружескую беседу, но она рассказала ему очень мало. С другой стороны, этого разговора было вполне достаточно, чтобы обоим им понять, что они видят друг в друге распускающиеся бутоны розы дружбы, которая, возможно, есть лик скрывающейся любви… Как-то одинаково ясно поняли это пылкий поэт и от природы не менее пылкая «Аннетта»… Между тем их свидания стали всё чаще, природа вокруг – зеленее, а мир – ещё прекраснее. Действительно, наступало лето.

От мимолётных взглядов и долгих интересных бесед они перешли к романтическим свиданиям и поцелуям.

И одним прекрасным июльским вечером в беседке из роз, обдумывая каждоё своё слово, поэт обратился к своей возлюбленной словно бы за советом. А на самом деле надеясь найти в себе силы признаться в любви и сделать предложение. Но она перебила его и первая призналась в своих чувствах, так горячо, что из её слов можно было сложить ещё более пламенную оду, чем Шекспир направлял своей возлюбленной на пир, чтобы все восхитились её красотой и величием. На миг забыл он, что и он должен с ней объясниться. Но ей показалось, что она ждала вечность. От его слов она зарделась, точно розочка, и убежала прочь. Он только пробормотал ей вслед:

«Умоляю! Не забудьте! День Святого Патрика!»

Он сказал это очень тихо, как будто бы себе под нос. Но скорее почувствовала, чем услышала. Она обернулась, лукаво взглянула на него и весело ему улыбнулась. Роджер выглядел чрезвычайно сконфуженным. Выражение его лица только больше развеселило Аннету, и она по-ребячески звонко рассмеялась. Её смех звучал как звон колокольчиков. Поэт, было, направился к очаровательному созданию, но девушка помахала ему и удалилась быстрой лёгкой походкой. Теперь он только наблюдал, как она направляется к очередному повороту дороги, ведущей к монастырю.

И хотя можно было вернуться и объясниться самой, Мария решила, что следует оставить молодого человека наедине со своими мыслями и чувствами. Она теперь поняла, что он хочет её видеть и сказать что-то важное, и с радостными мыслями вернулась к себе в келью.

 

Она ещё не знала, что, узнав о её побеге, за нею вслед осмелился по прошествии трёх лет пуститься обезумевший от горя дьявол…

 

Монастырь ещё спал, когда рано утром на первом этаже в подсобном здании произошла страшная суета: несколько монахинь торопливо взбегали вверх по лестнице, гремя связкою ключей, за ними спешил одетый в длинный серый плащ с воротником, закрывавшим пол-лица, приезжий. Уже через полчаса весь монастырь облетела новость, что к матушке-настоятельнице из Парижа приехало духовное лицо по личному поручению Папы. Монастырь ожил. Кругом возобновилась работа. Здание стало чище, молитвы – громче, лица – одухотворённее. Мария хотела побольше разузнать о приехавшем. Несмотря на происходившие в её жизни события, она всё ещё была привязана к этому монастырю. Теперь, когда она увидела, как новое лицо изменило и заинтересовало буквально всё вокруг, она сгорала от досады, потому что ещё его не видела. Про него говорили, что он сам проверял многих воспитанников и что он очень начитан и рассудителен, и что он очень любит Бога. Ещё говорили, что он чрезвычайно добр и внимателен к людям. Маленькая девочка, за которой ухаживала Мария, часами рассказывала ей о доброте отца Георгия. Это дитя, которое недавно привезли из Парижа, к которому она так привязалась, была неизлечимо больно. С нею очень много времени проводил приехавший. Он, по словам девочки, постоянно ухаживал за нею и в Парижской больнице – он навещал и других детей прихода, участвовал в возвращении их в родные места, жертвовал много денег на их лечение. Именно то хорошее, что говорили о его характере, и подвигло Марию к попыткам познакомиться с ним. Она очень хотела увидеть хорошего человека. И однажды она нарочно напросилась к матушке, потому что знала, что в комнате, смежной с её приёмной, был размещены покои загадочного незнакомца.

Когда она села ждать матушку, всё её внимание было на самом деле приковано к двери. И вот она распахнулась. Мари невольно вздрогнула. Вошла не матушка. Человек подошёл ближе, стал на свет, и вдруг у неё закружилась голова, ей сделалось дурно, а из горла выдохом вышел приглушённый крик. Перед нею был Карл.

«О, прошу, не бойся…» Столько было в этом голосе отчаяния и боли, что она поневоле взглянула на него опять.

Вошедший действительно мало чем был похож на того, кого она знала раньше. Перед нею был грустный священнослужитель. Священник. Воплощение образа. Он казался выше, чем обычно. Наполовину лысый. С добрыми голубыми глазами, которые раньше сверкали удалью и огнём! Теперь они были кроткими – их укротила жизнь и «любовь к богу», – закончил он свой рассказ о жизни, лишённой утех и мирских страстей, и постепенно она поняла, что гнев её должен закончиться…

Какой мог теперь иметь место гнев по отношению к этому печальному существу, некогда суровому мужчине, на челе которого теперь появился некий оттенок грусти. Девушка задумалась над смыслом этого печального выражения лица и уже через пару минут вознамерилась действительно его простить. Когда она сообщила ему об этом, он буквально засиял и кинулся целовать ей руку.

Мария испугалась этого неожиданного проявления его сущности, и он, верно вспомнив, что он слуга Господа, скрыл улыбку и печально ей поклонился. «Спасибо. Ты не знаешь, как твоё прощение много для меня значит…»

«Но ведь по-настоящему простил тебя лишь Бог! Я смотрю на тебя, и вижу совершенно иного человека. И я горжусь тобой, что ты так изменился…»

«И я тобой…»

Они молча посмотрели друг на друга. Затем попрощались.

Часто она к нему заходила теперь сама, ибо на душе её скопилось много всего, чем ей очень хотелось с кем-нибудь поделиться. Подумать только, теперь, с НИМ делиться переживаниями и мечтами по поводу возможного счастья с Роджером и желаемой свадьбе с тем, кого она по-настоящему любит. Теперь-то она осознала, насколько отличалось её чувство к Роджеру от прочих… давно ушедших. Человек рядом был учтив и весел, слушал её охотно, участливо. В свою очередь, он рассказывал ей о себе, и она не могла не надивиться постигшим его переменам, внимала его одухотворённости, когда он заговаривал о своей любви к Богу.

Этот вечер был необычайно красив. В высоком тёмно-синем как павлинье перо небе уже зажглись ранние звёзды, и умирающий месяц освещал монастырский сад, который теперь, при таком сказочном освещении, мог бы состязаться и с цветущими садами Эдема. Наверное, ароматам, витавшим в воздухе, могла бы позавидовать и волшебница Семирамида, пожелавшая сделать свои сады такими, чтоб всякий прохаживающийся в них сравнивал их с чудом света. По саду, по маленькой, аккуратно выделанной камушком тропинке прогуливался отец Георгий, а в миру Карл. Он думал о своём затянувшемся романе, который, как бы цинично не относился он к нему, не желал покидать его сердце. Три раза он хотел оставить девушку в покое, отказаться от всяческих прав на неё. Но это неожиданное благородство вновь и вновь перебарывал сильнейший природный эгоизм и сильное чувство, более сильное, чем благородство, более сильное, чем здравый смысл. Существо, когда-то совращённое им, осталось ангелом! Оно простило его. Оно забыло его грех… и забыло его. Снова эта мысль, которая сводила несчастного с ума. Она уехала от него, чтобы забыть! В памяти его снова воскресли недавние переживания, когда он, злой, исхудавший, метался из угла в угол, когда находился дома, а впрочем, дома он бывал очень редко – он ездил в трактиры, напивался там до полубезумного состояния… и горевал! О, как он горевал! Он не мог никак залить вином любовь к Марии, и его душа, растерзанная, потрепанная им самим, теперь совсем не знала покоя.

«Где она… Где же она?» – спрашивал он, сам не зная у кого по ночам, когда выходил на террасу и после подолгу стоял в молчании, не шевелясь, словно ждал ответа на свой вопрос. Но каждый раз ответом ему было лишь завывание ветра в трубе смежного дома, и ни один дух не прилетал помочь ему в его несчастье.

И тогда он решил ехать. Через своих многочисленных знакомых он искал её, и теперь был должен им всем. И вот наконец он нашёл её… Так чего же он хотел? Он ещё на миг задумался, повернувшись лицом к её окну, которое одно он выделял из тёмного здания – оно, точно заученное им наизусть, теперь светилось, точно «блуждающий огонёк» призрака на Болотах, зазывающий измученного путника, чтобы заставить его погибнуть. И эта подсознательная ассоциация, наконец, заставила полоумного Карла двинуться с места. Он только пробормотал тихонько:

«Да… Смертельный Огонёк… наверное, только ты светишь в моей жизни. Теперь ты узнаешь, чего я хочу».

– Можно войти?

– О, я считаю необходимым держать дверь открытой любому, кто является мне другом».

Отец Георгий вошёл и, взглянув на Марию, тут же потупил взор, направив его на шершавый кремовый пол кельи.

Она с любопытством глядела на него. Он стоял перед нею смущённый и одновременно с этим словно охваченный сильной решимостью.

– И всё же, отец Георгий. Что привело вас ко мне в столь поздний час? Вы невеселы. Что, вчерашнему больному хуже?

Священник с тупым недоумением глянул на неё. Ах, да, он вспомнил – вчера он действительно навещал безнадёжно больную женщину, которая жила одна-одинёшенька с маленькой девочкой на руках.

– Да, она умирает…

Мария в волнении всплеснула руками.

– Горе… Бедная, бедная маленькая девочка! О, её несчастная мать! Она не ведает, как спасти своё дитя от страхов, бедности, одиночества.

И в каждую минуту своего разговора она вкладывает столько силы, живущей в ней самой, столько эмоций, информации, чувств, словно желает в одну краткую фразу вложить все то, что она уже не успевает ей сказать.

В эту минуту из груди священника вырвался самый тяжкий вздох, который она слышала когда-либо. Ей захотелось его утешить. Она долго собиралась с мыслями, чтобы вновь заговорить о несчастной. Но тут мысль об участи дочери умирающей вновь скользнула в её голове.

– А после смерти матери девочку заберут сюда? Правда?.. – в её голосе внезапно обнаружилась сила. – Правда? Она не будет одна жить в нищете среди страшных улиц, среди грязи и злости, и мерзости…

Стоявший перед ней прежде в каком-то немом оцепенении священник подошёл к ней и осторожно тронул за руку. Она посмотрела на него и вдруг вскрикнула: «Он вернулся!»

Перед ней стоял Карл Шевалье, в монашеском тряпье, но именно Карл Шевалье, тот, на ком лежала печать огромной вины, которую он никогда не брал в расчёт, но страшной вины – вины во всех её несчастьях. Лицо его было подёрнуто бледной суровостью, глаза были темны. Она знала эти глаза! Как она не замечала их взгляда все эти дни! Неужто потому, что на самый лоб было надвинуто монашеское покрывало. А эти губы, что сжались сейчас в напряжении в раскалённую улыбку… Что, она не видела их?

Он подошёл ближе и заговорил с нею низким голосом.

– Что случилось? Я же священник…Аннетта… Мария…

– Вы же обещали никогда не упоминать… – с укором сказала девушка, подавшись чуть назад.

Он пристально посмотрел на говорившую. В причудливом свете ночной лампы в белой монастырской сорочке до пят она казалась ему вдвойне прекрасной. Он мучился. Неожиданно он схватил её за руку.

– Ты же знаешь, что я никогда не отказывался лишь от этого, единственного моего желания!

– Так вот что ты хотел мне сказать! – гневно сказала она ему. – Так знай же: я принадлежу другому. Прошлое больше не всплывёт. Оно мертво в моей памяти. Я не боюсь тебя, ведь правда обо мне – это лишь то, что есть теперь, и я – не глупая девчушка, некогда доверившаяся тебе в сверкающем роскошном и порочном Париже… Париж теперь далеко. Здесь нет иных свидетельств о моих печалях, кроме тех, что застыли на твоих устах, замерли в ожидании, которые, да, теперь, в эту минуту, вы, уважаемый граф Шевалье, готовы воспроизвести со всею пылкостию, чтобы воздействовать теперь на мой разум. Не так ли?

– Да. И одобрения моего ты не стоишь… – Карл крепко сжал ей руку, так, что ей стало больно, вороватым взглядом уловив лежавший на тумбочке кинжал, и резким движением подтолкнул её к середине кельи.

– Ты подозревала?.. Боялась меня, всё ещё боялась… все эти дни… Не поверила в мой театр.

Она сжала губы и с ненавистью начала бороться. Но он лишь крепче держал её.

– Теперь… слушай… Всё неправда… Он – неправда… Я… Как ты не можешь понять. Я всё ещё люблю тебя!

– Отпусти!

Она с ужасом сознавала, что он был сильнее её.

– Во мраке тьмы отдайся мне, о нежное созданье, мой ангел… Ведь только ангелы разжигают сердца таких, как я – Созданий Тьмы с чёрными сердцами… Мой благородный идеал!

Она вновь попыталась вырваться из его объятий, но он остановил её.

– Мария, слушай меня. У меня есть для твоего милого друга, для Тэйлора, доказательство твоей связи со мной! Порочной связи! Хаха! С твоим другом и его священником! Вот так штука…– его голос звучал страшно. – Нате, прочтите это письмо…

Он вдруг выпустил её из объятий, однако, загородив ей всякий доступ к выходу и кинжалу, кинул ей прямо в лицо письмо. Она прочитала и, заливаясь слезами ярости, разорвала его пополам.

Он расхохотался.

– Так это – всего лишь копия! А оригинал – в надежнейшем месте, и по моему знаку или в случае чего, – он кивнул в сторону тумбочки, – он попадёт в руки всех заинтересованных лиц, уж будь в этом уверена. В общем, правда-то воистину всегда торжествует!

Мария обмерла. Ненависть целиком овладела ей. Она желала скорее бежать, но не могла. Душу постепенно наполнял страх. «Что же делать?»

Почти механически, ощутив в полной мере всю свою безысходность, Мария решила подчиниться чудовищу.

– Целуй.

Он пристально изучал её взглядом, потом, довольный, с быстротой гиены кинулся к ней, подхватил, поставил у кровати и стал быстро раздевать. Она молча посмотрела на тумбочку. Сознание с трудом воспринимало происходившее с ней несчастье.

Но она стояла у кровати, полуобнажённая, а руку её, и потом плечо стал целовать этот похотливый негодяй, этот ложный друг, который вознамерился теперь заставить её отдать ему свои ласки и переживания. И она вдруг стала думать о Боге…В такой момент. Вглядываясь в лицо мужчины, утратившее все знакомые черты, искажённое страстью, она неожиданно ощутила прилив сил и яростно оттолкнула его так, что он свалился с кровати. Не успел он опомниться, как она быстро схватила свой кинжал и встала перед ним.

– Карл…

Он взглянул на неё со страхом. Глаза Марии угрожающе сверкали, ноздри раздувались, лицо было бледно.

– Ты не убьёшь меня…

– Карл…– Глухо прозвучал её голос. – Убирайся, мерзавец. Уйди, негодяй.

Карл Шевалье не стал томить её долгим ожиданием, стянул со стула свою одежду и быстрыми шагами удалился из кельи.

На пороге, правда, ощущение ужаса, внезапно охватившее его в темноте, заставило его отшатнуться, и ему показалось, что что-то зашевелилось рядом, однако, вглядевшись, он никого не заметил и, перекрестившись, удалился.

Девушка ещё не вполне оправилась от шока. Подойдя к кровати, она увидела под ногами то, чем монстр хотел её шантажировать. Письмо… Это письмо, имевшее власть её опорочить, доказательство её жизни с распутным мнимым мужем в семье его своенравной матери, одобрившей эти отношения. Страшный фарс! Это мерзко…

Первым порывом Марии было порвать две половинки на мельчайшие клочки, но внутренний голос оборвал её движенье. – А вдруг… – она попыталась уловить фразу, потонувшую в глубине сознания, но окончание её оставалось мучительной тайной, и тогда она, поколебавшись, всё-таки вложила письмо в карман висевшего на спинке стула платья…

Скрипнувшая дверь заставила её обернуться. Она выбежала в коридор и никого там не увидела. Тогда Мария, всё ещё сжимая в руке кинжал, быстро побежала в сад…

Движимая доселе неведомыми инстинктами, какие появляются только у человека, оказавшегося в смертельной опасности и желающего найти защиту у самых близких людей, она пришла прямиком к калитке Роджера. Та была распахнута. Девушка решилась войти. У самой калитке спиной к ней стоял Роджер. Он оглянулся, увидел её, но вместо приветствия отвернулся и быстро направился к двери дома. Она поспешила за ним. Но громко щёлкнул замок, и ошарашенная Аннетт осталась стоять на пороге, глядя на дверь. Охваченная сильным волнением, она не могла вымолвить ни слова. Наконец девушка почувствовала прохладу ночи и, движимая мыслью, что утреннее с ним свидание всё объяснит, решила вернуться к себе.

«Это призрак… Призрак…» – суеверно шептал бледный, как смерть, поэт. Лицо Роджера напоминало собою последнюю гримасу казнимого. Неужели подобную горечь чувствовал он, в недавнем прошлом счастливый влюблённый, жених прекрасной девушки, волею обстоятельств в проклятый час подошедший к двери и приложившийся к проёму безмолвный участник, скорбный свидетель той единственной сцены, которой было слишком достаточно, чтобы передать всю глубину чувств его возлюбленной к другому, того единственного рокового момента, когда Мария давала себя целовать негодяю, прежде чем освободиться из его объятий; стоял у той дыры, к которой толкнуло его Провидение.

 

РЕВНОСТЬ

Увы, несчастный влюблённый не видел всего действа, он видел лишь эпизод, который послал ему в подарок жестокий Рок, чью безграничную власть ни одна его книга не могла бы передать, ни одно чувство не способно было на протяжении веков изобразить абсолютно и полно, ибо разил он всегда страшно и всегда смертельно, уничтожая и разрушая всё то, что воспевают в сказках – любовь, веру, надежду, верность, светлые чувства и мысли. Приходил ли рок с ревностью или жаждой мести, или скорбью утраты – он всегда был страшен! Каждый его визит был особенным. В каждом из тысяч нереально подобранных страшнейших, разнящихся случаев, когда сердце влюблённого человека пожрала боль.

Увидеть ту, которой готов он был поклясться в вечной верности, ту, для кого предназначались его стихи и его улыбка, жизненный блеск, который угас бы моментально, если бы с ней случилась хотя бы мигрень… а что было бы с ним, если бы она хоть словом ранила бы его…

Она покусилась на его светлое, его горячее и нежное чувство! С каким-то мужчиной… почему-то Роджера не покидало странное чувство – знакомым… Там, в келье! В монастыре! Там, куда уходят, чтобы говорить с Богом всю жизнь! Развратница! Жар душил его.

Уже отойдя от кельи на приличное расстояние, он неожиданно пожелал вернуться.

«Ах, ну пусть тогда она даст мне свою любовь! Всю, до капли! Теперь!» И он уверенным шагом направился обратно. Он едва не столкнулся с проходившим мимо отцом Георгием, тот и взаправду едва не заметил его даже схоронившегося в абсолютном мраке. Это обстоятельство задержало его и заставило как благочестивого христианина вспомнить о том, что она в монастыре, понять, что он делает. Наконец победить в своей душе потёмки. Он огляделся и подошёл к двери. В келье уже не было её любовника. А Мария сидела на полу и вслух читала письмо…

Роджер прислушался. Сознание подсказывало ему, что сейчас он вот-вот услышит нечто, что, несомненно, причинит боль, явившись замечательным дополнением к тому, что он только что видел. Он желал удалиться как можно скорее, однако его не отпускало ощущение того, что ему необходимо дослушать. Письмо было ужасным. Дыхание сделалось частым, голова тяжёлой. В изнеможении, ощущая, что моментально ушли все силы, он опёрся о дверь, та издала стон, и он неожиданно сам испугался своей неосторожности и побежал прочь, не различая дороги, погружённый в страшные мысли.

Наутро Роджер не выходил из дома и днём боялся увидеться с ней, боялся, что она придёт, то есть всем сердцем не желая видеть предательницу, лгунью, порочную женщину, ту, что обманула не только чистое любящее сердце, но и уши, разум поэта, лгавшая ему столь складно. Наверное, она всегда планировала и взвешивала каждоё своё слово. История её семьи… Сказка. В обмен на его личную, настоящую историю.

Поэт сжимал руки в кулаки при мысли об этом.

Ближе к вечеру уже иное чувство завладело им. «О, скорее бы она пришла!» Ведь именно сегодня она обещалась искать встречи с ним.

И вот она пришла к нему и застала за работой – он раскладывал на столе тяжёлые сшитые папки бумаг, которые пришли из издательства. Всё в комнате его было в небольшом беспорядке. Всё по-прежнему. На стене висели фарфоровые ходики, отстукивая неторопливо время. На столе в углу сложены его тетради. Она робко подошла к столу и заговорила с ним.

– Здравствуй, Роджер… Ты не спишь? Ты за работой?

– Да. А с чем вы пришли сюда? Зачем я вам нужен?

Странное чувство внезапно охватило её от этих слов, но она тут же заглушила тревогу, едва она родилась в подсознании.

– Видишь ли… Прошло столько времени. А я всё не решалась поговорить…

Холодные костлявые пальцы испытанной ревности вновь сжали его сердце, однако он нашёл в себе силы спокойно подняться.

– Идём в сад.

Он мрачно приказал, и сила, заложенная в его голосе, заставила её подчиниться, хотя она уже почувствовала недоброе. Они долгое время шли молча. Аннет время от времени бросала на него беспокойные взгляды, но он не смотрел на неё. Он шёл, глядя прямо перед собой, и когда она смотрела на него, ей казалось, она видит грозный профиль какого-нибудь храброго воителя. Его странное поведение пугало её. Однако она решилась заговорить с ним.

– Роджер… Могу я поговорить с тобой? Ты очень холоден последнее время. Что же я сделала такое, что вмиг поломалась наша с тобой дружба? А может, что-то нехорошее случилось с тобой, и потому ты избегаешь меня, а возможно, и своих родственников тоже?

Она вздохнула, потому что перехватила его тяжёлый взгляд. Он, наконец, повернулся к ней, однако глаза были чужими, колючими. Однако он поспешно переключил своё внимание на стоявшие вблизи них позолоченные макушки столбиков калитки.

– Помнишь, мы в прошлый раз говорили много о наших чувствах?

Она, приблизив к нему прекрасное лицо, кивнула. Роджер яростно взглянул на неё, и его сердце спрашивало её через его мысли, через его взгляд: «Как посмела ты… помнить…?»

Она не видела этого взгляда. Она боролась с предчувствиями и со смутным, неясным ощущением вины, с неуверенностью – особенно последняя заставляла её рассматривать носки собственных туфель.

– Ты со мною говорил тогда так нежно, проникновенно, как никто не говорил, – она вздохнула, – ты заставил моё сердце биться сильнее от любви к тебе, ты мне поведал наконец о своей жизни. И я тоже тебе призналась! Я тоже тебе много рассказала о своих чувствах…» И она подняла на него умоляющий взгляд, и сердце его моментально было пронзено отблесками сосредоточенной суровости на её прекрасном лице.

– Постой… Почему ты говоришь «тоже»?

Мучительная тревога кольнула её сердце.

– Но ты сказал…

– Я ничего тебе не говорил, – мрачно продолжил Роджер. – Заметь, кажется, в основном говорила ты, тогда это был твой монолог. Я же давно хотел тебе сказать…

Отчаяние начало овладевать Аннетт, и она остановилась у берёзки, опершись о ствол рукою.

– Я давно знаю тебя, и конечно, не мог не заметить. Ты красива, – он усмехнулся едва заметной, но горькою ухмылкой, – однако не настолько, чтобы овладеть моим сердцем. Ты думала, овладеешь, чаровница. Но ты ошиблась кое в чём…

Голос её прозвучал уверенно:

– В чём же?

Он вдруг понял, что зря произнёс эту фразу, и поспешил её закончить иначе, не так, как шептало сознание:

– Ты ошиблась, начав преследовать меня.

– Но тебя просто нигде не было. И после того вечера…

У бедняжки в голове поднялся целый рой мыслей.

«Я действительно люблю… Я поверила… Он думает, я преследую его… О, я отвратительна!»

Лицо Аннетты выдало её отчаяние, и он даже на мгновение испугался, а показавшиеся на её глазах слёзы чуть не вынудили его подойти к ней и утешить.

– Я всего лишь искала тебя! Ибо я уже сказала тебе, что люблю. Так неужели не от любви ты избегал меня?

Она смотрела на него своими большими грустными глазами, а он вспомнил этот взгляд и ещё раз проклял себя за нерешительность.

«У неё был тот же печальный, глубокий взгляд, когда она смотрела на меня, думая, как обманывать и дальше…И она смотрела на него теми же большими грустными глазами… глазами ангела.».

Однако он твёрдо хотел показать ей, что испытывает к ней не более чем отвращение, усталость от её бессмысленной влюблённости, чтобы, наконец, заставить страдать. И первые минуты этого свидания напоили его сердце из сладкой чаши отмщения. Аннетт теперь почти рыдала, но сдерживала себя, ведь прозвучал её вопрос, а значит, жива была ещё надежда.

Она ждала ответа, ждала, с необыкновенной жаждою прильнуть к нему, или нет, броситься на колени и умолять быть с нею, такая сильная любовь горела в её сердце.

– Я не избегаю тебя, пойми же, я не люблю тебя…

О Бог! Как жутко прозвучали эти слова из его уст, и она издала печальный стон, который, однако, был страшен и подобен вздоху раненной тигрицы. Она, ещё не веря, вгляделась в его лицо, но оно было холодно и бледно. Какую-то поистине жуткую маску надел он в этот вечер для неё! Ему поневоле вспомнился маскарад, на котором они оба были однажды в самом начале их знакомства, когда он только начал изучать её, в предместье Парижа, и каждая жилка в его теле ощутила, что в Марии льётся не кровь человека – человек не мог бы лгать столь хладнокровно. Недаром же ещё со времён Древнего Египта женщин ассоциировали со змеями – мудрыми, хитрыми, жестокими. Хладнокровные создания, скрывающие некую тайну, но вечно сбивающие с пути, к этой тайне ведущему. Как хотел бы он теперь вернуть всё, уничтожить свою горечь, вернуть свои слова… и её слова, те, что на самом деле одни звучали в его сознании молитвою в роковые минуты, когда он сидел один в своём кабинете и решался самым ужасным и подлым образом оставить её одну прозябать в этом несчастье, в этом одиночестве, и он желал, чтобы она сошла с ума, как он сошёл с ума, и чтобы ощутила хорошенько его ненависть, которая была отнюдь не выдуманной, но которая являла собой, в сущности, его искажённую любовь, изувеченную, отравленную и почерневшую.

Вот на какие чувства он был способен! Вот чем он теперь жил!

И вместе с тем он сделался глух и непроницаем, ибо весь безжалостный дух его ревностно противился, чтобы появилась хоть какая-то возможность, чтобы она стала умолять и воззвала-таки к его жалости. Но она, измученный и отчаявшийся ребёнок, стояла перед ним теперь молча, и из ясных синих глаз текли слёзы. Расплелись в волосах её алые ленты, а в тоненьком платье она продрогла. Безграничной любовью и преданностью светился её взор даже тогда, когда Роджер послал её прочь, даже грубо оттолкнул её, словно бездомную собаку… И тогда она машинально повернулась к калитке и побрела. Долго ли она шла…она не понимала, а просто, качаясь, ступала, порою находя глазами дорогу сквозь чащу, замечая исступлённым взором вокруг себя поля и терновник, и дикие сады, залитые лунным светом…

Луна… Тёмная луна рождает страхи. В её свете видна была маленькая фигурка девушки в синем платье, что съёжившись, стояла, прислонившись к паперти. Лицо её было обращено к мрачному светилу, облачённому в платье из оранжевого серебра, поверх которого почему-то носило траурную шаль из туч. О темноволосая черноокая Аннетт! Как тяжело простилась ты с надеждой, перестав слушать голос усталого разума… А что было заключено в этой надежде, которую уже не вернуть? В ней было великое счастье…

Тайна девушки была слишком велика, любовь её к поэту слишком глубока, и Роджер бы смутился, если б знал истинную ценность этих чувств, а возможно, и растрогался бы до слёз и впал бы в горячее отчаяние, но ненадолго, до того момента, когда его гнев и печаль, пройдя через бокалы кровавого вина, растворились бы в его стихах.

– Счастливый! – почему-то подумалось ей. – Он способен заключить своё горе в кандалы – он отправляет все чувства, что способны причинить ему боль и вред (сейчас это даже не ненависть и злоба, это презрение и страх) – туда, в ад своих ярких строф, и они навсегда остаются там, и он непостижимым образом освобождается. Он свободен теперь. Свободен от меня и от всяких уз, и пусть ему будет хорошо. Пусть он скорее забудет меня!

Но в глубине души она знала, что единственным порывом её сердца было желание сохранить себя хоть в его воспоминании, ей так хотелось верить, что он не выбросил её слёз из свой жизни… он их видел… может, они живут, часть её живёт… о, хотя бы на время!

И безграничным страданием эта мысль отразилась в её душе. Она вспомнила…

Она словно явью увидела его прекрасную фигуру, бредущую во мраке, и представилась ей картинка, одна из тех далёких воспоминаний, что, несомненно, он хоронил в своём сердце.

Девушка долго шла вперёд. Однако так как так далеко она никогда не уходила, под конец она сбилась с пути. Неожиданно с сердцем сделалось плохо, и она тяжело опустилась на холодную землю, ощущая, что начинает терять сознание. Она не знала, сколько времени прошло, и, очнувшись, ещё долго лежала с закрытыми глазами. Но одно оставалось верным: по всей видимости, она находилась далеко от церкви… далеко от аббатства… далеко от её Дома. Единым с Домом виделся ей образ Роджера. И вдруг ей показалось, будто она видит его лицо, его руку, коснувшуюся её щеки, потом она ощутила на своей щеке его поцелуй. Она привстала. Он сидел рядом и плакал. Это было не видение, это был действительно он… Окончательно прояснились её глаза, и она поняла, где находится. Она лежала на кровати в своей маленькой гостиной в доме бабушки… Нет… в доме Роджера, и он был рядом и нежно смотрел на неё. Это был иной взгляд. Она не верила увиденному.

А он прижимал её к себе и тихо повторял:

– Господи! Как хорошо, что ты здесь, со мной… И не бредёшь одна где-нибудь в тёмном лесу, и что тебя не завело далеко от дома моё неблагоразумие, что тебя не заманили к пропасти ночные сильфы**** , не убили дикие звери, и не терзают твою грудь хищные беркуты… И главное, что не попала ты в руки злым людям…

– О! Прости меня, пожалуйста, Роджер…– девушка не скрывала более слёз.

– Нет. Нет. Это ты прости меня. Ты не виновата. Это я вёл себя как слепой дурак.

Как было прекрасно погрузиться с головою в омут неожиданного счастья, ощутить, наконец, его понимание и его тёплое объятие. Марии хотелось, чтобы это мгновение продлилось вечность. Но у вечности были насчёт неё свои планы.

 

Никто не знал страшных подробностей дней, во время которых отец Георгий жил в монастыре. Он не просто готовился к своему страшному визиту к Аннетт, он уничтожал всяческие препятствия на своём пути. В монастыре иногда отмечали его частые отъезды. Но никто не знал об их истинной цели.

В первый раз он отъезжал в Париж, чтобы наказать тех, кто помогал Марии бежать. Имена вовлечённых в историю он узнал слишком поздно, чтобы осуществить наказание тогда, когда он был при прежнем титуле, положении в обществе и власти. Аннетта была уже мертва. Однако Карл желал отомстить живым помощникам Марии.

Однажды вечером пришла весточка от его поверенного, в которой точно значилось имя Кати, сестры Аннетт, и её мужа Чарльза. Лицо Карла, когда он перечитывал письмо, осветилось какой-то дикой радостью. А, Кати! Да, он знал Кати! Эта девка, отличавшаяся особой покорностью, эта белокурая овечка продала его, оставила ни с чем, уехала к своему благоверному, который осмелился захотеть взять её замуж, и забрала у него его самое дорогое, его привязанность, его драгоценность…

Отец Георгий немедленное поехал в Шеффилд, город, в котором обосновалось это милое семейство, и немедленно начал осуществлять свой план мести. Он целыми днями обегал все адреса людей, каким-либо образом связанных с властью, данные ему его парижскими знакомыми, и наконец, вышел на такого же негодяя, как и он сам, который почти с радостью согласился уничтожить Чарльза Бэккинга, лишив его сначала места в конторе, где он служил, а затем посадив в тюрьму за тщательно подстроенное преступление. В тюрьме Бэккингу сделалось плохо, и он довольно скоро скончался.

А к безутешной жене отец Георгий пожелал приехать сам. Она, к своему несчастью, ждала священника. Когда он вошёл в прихожую, ею овладел страх. Она сразу же узнала его.

– Мсье Шевалье!»

– Добрый день, Кати Луиза Бэккинг. Я рад, что ты узнаёшь меня…

Женщина невольно вздрогнула и вошла в одну из комнат, жестом попросив следовать за собой.

Любуясь произведённым впечатлением, Карл сделал несколько шагов по направлению к ней. Звук его шагов по каменному полу ужасающе прозвучал в почти не меблированной прихожей.

– Догадываешься, зачем я здесь?

– Есть только одна причина, которая могла привести вас ко мне.

– Да. Однажды ты сбежала из одного кабака, в котором, помнишь, было твоё прошлое».

– И вы до сих пор с этим не смирились… – Слова из уст Кати прозвучали с какой-то ироничной интонацией. Это прямо-таки взбесило Карла. Однако он всё ещё старался удержаться от слишком сильных эмоций.

– Я прибыл сюда не с тем, чтобы вернуть тебя. Ты замужем. У тебя тут вполне сносная жизнь. Меня же беспокоит судьба известной тебе особы… Марии Вебер…

Кати стояла перед ним, спокойным ясным взглядом изучая его лицо. Он также держался достаточно спокойно и не был скован. Это её успокоило. Она решила до конца его пребывания у неё оставаться сдержанной и твердой. Она тут же заговорила.

– Увы, но мне не известно о местонахождении этой особы. Я, конечно, не в праве вас прогонять, но поймите: у меня горе.

– Что вы, мадам? – с ложным сочувствием спросил Карл Шевалье. – Какое?

– Ваше любопытство я удовлетворить не могу. Право, я не могу вам говорить. Скоро вернётся муж, и…

– О, я понимаю.

Сколько ненависти увидела бы Кати, если бы заглянула ему в глаза. Но она смотрела ему в лицо, а оно было спокойно. Он поклонился, она пожелала ему приятного исхода его поисков. Он усмехнулся и направился к двери и там на минуту задержался. Она в ожидании стояла. Затем он повернулся, и она услышала его удаляющиеся шаги по коридору.

В изнеможении она опустилась на кресло и, положив голову на колени, крепко задумалась. Затем она уверенно подошла к комоду, достала бумаги и перо и начала писать срочное письмо Марии в Гринвудское Аббатство. Но процесс этот был прерван громким скрипом двери. В комнату быстрым шагом вошёл Карл Шевалье, пересёк её и вырвал у неё из рук письмо. Оно было написано на вымышленное имя, но он знал это имя, и потому злобно расхохотался. Бедная девушка очень испугалась и стала просить его уйти, заметив при этом, что он бестактно помешал ей в очень важном деле, войдя, когда она намеревалась писать близкой подруге, которую не видела с детских лет. Карл опять рассмеялся. Потом он отошёл к двери. Она напряжённо уставилась на дверь. Карл вытянул вперёд руку с зажатым в ней пистолетом. Раздался выстрел.

– Ты никогда не расскажешь об этом Марии…

**** Сильфы-СИЛЬФЫ, СИЛЬФИДЫ (от фр. sylphe, sylphide) – в средневековых поверьях, у алхимиков – духи воздуха, мифические легкие, воздушные существа мужского и женского рода, олицетворяющие стихию воздуха. Однако какими-либо сверхъестественными качествами или владением магией не наделялись.

Источ.: Фоли Дж. Энциклопедия знаков и символов. М., 1997; Мифологический словарь. М., 1991; Энциклопедия сверхъестественных существ. М., 1997.

 

ТАЙНА И ВЫБОР

Уже через день после побега Марии из аббатства казавшийся очень обеспокоенным отец Георгий обратился к Роджеру с вопросом о местонахождении девушки, но нашёл его в таком пьяном состоянии и мрачном расположении духа, что последнему не составило труда выведать у него в разговоре тет-а-тет всю правду об их размолвке. Поэт, однако, сумел заметить, что и отец Георгий ужасно пьян. Он предложил и ему вина. Тот согласился. Однако так часто в их разговоре звучало имя Аннетты, что поэт пришёл в бешенство. Он достал пистолет и направил его на отца. Страшным голосом он провозгласил:

– Хорошо будет, если я убью теперь святого отца! Отец, вы так печётесь о ней. Она недостойна. Одумайтесь.

– Как могу я бросить теперь мою бедную овечку, мою прекрасную Аннетточку. Бедная девочка. Она, между прочим, поведала мне о своей страшной тайне и о своём прошлом имени, и мне сделалось её так жаль, что, кажется, и ничто теперь не принесёт мне утешения… То, что вы видели, ужасно. Но знаете, ведь это к ней приезжал злой и жестокий человек, которого она ненавидит… Тот самый, что, послушайте только, вверг её в самую пучину ада, после которого ни одна девушка света белого видеть не захочет!!

– Значит, она ещё целую жизнь утаила от меня!

– Да! Жизнь, которую пожелала утопить в своих искупительных слезах…

– Отец…. Вы ведь не верите, что её слёзы искупительны?

–Почему?

– Такая интонация в вашем голосе…

– Да. Я скорблю о ней, очень…

– И какие же такие муки она испытала с тем человеком?

– Он привёл её в бордели и сделал её своею незаконной любовницей, и не отпускал её от себя. А потом он к ней приехал…

– И она с радостью бросилась в горячие объятия своего прошлого любовника! О ужас!

– Постойте…Она совершила большую ошибку! Он приехал к ней, а она не верила, что он любит её… И… знаете! Она видела в нём «только друга»!

Отец Георгий зашёлся в пьяном хохоте, потом вновь приложился к кружке.

Роджер поднял на него воспалённые глаза. Теперь он всё понял. Слишком далёк он был в своих размышлениях и обвинениях от истины. Он бросился к своему собеседнику и начал драку. Тот был более худощавого телосложения, и Карл уже начал его постепенно одолевать. В пылу драки он огляделся по сторонам и заметил узорную верёвочную ткань, закреплённую в основании. Распознав в украшении удавку, Карл схватил её и прижал соперника к стене. Не успел несчастный опомниться, как руки Карла были на его шее, и он начал душить ненавистного поэта. Но на шум сбежались слуги, и они скрутили Карла и выволокли в коридор, на свет. Когда же на свету они узнали в нём отца Георгия, у них прямо опустились руки. Тот же вовремя воспользовался их замешательством и выбежал из дома.

Роджер сидел у окна, проводя рукой по только что освободившейся из смертоносных объятий шее. Он напряжённо думал.

Он знал теперь страшную тайну Аннетт, и этого было достаточно, чтобы немедленно вызвать помощь и начать поиски. На самом деле, несчастная далеко не ушла, ибо вёл её всё тот же Бог, путями путанными, но к простому человеческому счастью.

И теперь, открыв глаза, она видела толпу красивых людей… И возлюбленного, склонившегося над ней с прежней любовью в глазах. Он ласково держал её руку в своей и шептал её имя, казавшееся всё ещё недавно далёким и непримиримым с её судьбой: Мария…

В эту минуту она действительно поверила, что существует на свете Счастье, и что любовь сильнее всего земле. Начались счастливые дни подготовки к свадьбе. Всё время подле неё была её новая подруга из монастыря, Николь. Её она теперь особенно желала видеть при себе, и получила разрешение от настоятельницы на её участие в приготовлениях.

С Николь она познакомилась, когда их попросили вместе отправиться на базар, покупать снедь для монастыря. Девушка сразу понравилась Марии. Она нашла, что у собеседницы весёлый характер. Однако ещё она заметила, какие необычные были у Николя глаза. Они были огромные. На её худом бледненьком личике они казались двумя глубокими озёрами. И в них то и дело загорались какие-то странные искорки. С глаз начиналась и мимолётная маска печали, которая мгновенно окутывала весь лик девушки и так же быстро угасала. Мария сразу поняла, что у Николь есть тайна. Девушка с тайной… Уж не она ли сама пришла в монастырь с тайной, искать убежища, чтобы ужасное прошлое не сумело её найти. Теперь всё кажется самим собой разумеющимся. Пусть оно сумело настигнуть её. Столкновение было неизбежным, ибо ещё Декарт говорил, что призраки прошлого всё ещё бродят среди нас. И нет нам покоя, пока мы не признаем все свои ошибки.

Женское любопытство уже начало постепенно одолевать Марию. Она шла на всевозможные уловки, чтобы вызвать подругу на откровенный разговор. Однако все их беседы были откровенными, но ничего нового о судьбе Николя так и не открылось ей.

Однажды Мария и Николь вместе отправились в ателье, где влюблённый жених наказал Марии непременно выбрать самое ослепительное платье для венчания. Пока Мария перебирала ткани и осматривала бывшие в продаже туалеты, Николя в задумчивости сидела перед зеркалом и краем глаза наблюдала за бывшими в комнате людьми. К ней неожиданно подскочила Мария и шаловливо набросила на её волосы белоснежную кружевную фату, которую поддерживала сверкающая диадема. Николя вздрогнула. Улыбка моментально исчезла с лица Марии, когда она увидела в зеркало лицо своей подруги. Николя действительно стала ещё краше от этого убранства, которое Мария нацепила на неё. Рыжие волосы, обрамлявшие лицо, выбивались из-под шёлка, а диадема блестела, словно ореол. Но гримаса боли исказила прекрасные черты. Девушка отупело смотрела на своё отражение и с трудом сдерживала уже подступавшие слёзы. Затем она медленно сняла убранство и задумчиво оглядела его, сжимая в руках. «Прости меня за мою чувствительность, Мария… Просто этот предмет напомнил мне о некоторых тяжёлых воспоминаниях, о которых я не хотела бы теперь говорить».

Мария неожиданно осознала, что тайна этой девушки велика, и что дружбу её следует ценить. Она не стала ни о чём расспрашивать Николя, а быстро взяла у неё из рук фату и увлекла её суетными разговорами.

В тот вечер Николя сидела у себя в келье, забравшись с ногами на ветхую постель и, обхватив колени руками, вспоминала те дни, которые являлись для неё самыми счастливыми и именно потому причиняли теперь ужасную боль.

Она родилась в Париже в богатом семействе Кестлер. Её бабушка, баронесса, души не чаяла во внучке и занималась её воспитанием, когда её родители уезжали по делам за границу. Они были неразлучны. Несмотря на свою занятость, они всегда находили время, чтобы побаловать дочку. Николя была любимым ребёнком.

Но это не самое важное… Самое важное – это другая любовь. Любовь, о которой мечтают в радости и в горе люди всех возрастов, национальностей и положений. Когда девушке было семнадцать лет, у неё был жених, Людвиг Фролло. И она его безумно любила. Их свадьба уже была практически не за горами. Каждый день Николя встречала окрылённая. Её улыбке радовались даже случайные встречные. Казалось, сама природа расцветала вместе с этим жизнерадостным юным созданием, когда она летящей походкой следовала навстречу новому дню, а также своему любимому, из своего поместья. Однако вскоре ему пришлось на некоторое время уехать в Шарлевиль. Ему пришло письмо от дяди, в котором говорилось о его внезапной болезни и близкой кончине. С нетерпением Николя ожидала его возвращения. Через две недели пришло письмо от него, в котором говорилось, что он вынужден задержаться в Шарлевиле на месяц. Николя тяжело приняла это известие. Знакомые перестали её узнавать. Бедняжка так волновалась, что практически перестала посещать светские встречи и появляться на людях. Почти всё время она проводила у себя взаперти, опустошая графины с виски. Шлейф её преданных поклонников стал заметно короче. Однако она даже не задумывалась об этом. Она вообще не думала ни о чём и ни о ком, кроме как о Людвиге. Родные, обеспокоенные её поведением, не уставали проводить воспитательные беседы об опасности одиночества, чем окончательно добивали бедняжку. Наконец, её старинному другу, Фрэнку Мичардсону, англичанину, удалось уговорить её посетить бал, устраивавшийся в его поместье. Николя долго готовилась к этому балу. Ей предстояло увидеться со многими достойными людьми, общество которых она вынуждена была на столь долгий срок покинуть. Она убрала волосы по-особенному, одев на голову кружевное белое покрывало и увенчав его бриллиантовой диадемой. Платье из кремового кринолина, отвечавшее требованиям последней моды, пышными складками собиралось у пола и на талии окутывало её фигуру, точно тонкие эльфийские крылья. Красавица тут же привлекла внимание многих молодых людей, приглашённых на вечер. Она тут же была приглашена на танец и приятно для себя отметила, что ещё несколько ухажёров дожидаются его окончания. Мелькали воздушные платья, костюмы и сплетения рук… И тут она увидела ЕГО. Он стоял ещё вместе с несколькими джентльменами, вёл светскую беседу и улыбался. «Что с вами, мисс Кестлер?» «О! Прошу, простите меня…»

Николя выскользнула из объятий джентльмена, составлявшего её танцевальную пару, и побежала к Людвигу, вся светясь от радости. Неужели он, наконец, приехал? Как же он долго был так далеко от неё! Неужели он не понимает, что заставил её тосковать по нему, мучаясь ежедневно самыми разнообразными идеями относительно его долгого отсутствия.

– Людвиг!

Он почувствовал, как кто-то взял его за руку. Повернувшись, он увидел ЕЁ. Ту, которую он бросил. Что же он теперь скажет ей? Неужели она не задумывается, что ставит себя в неловкое положение перед обществом…

– Людвиг… Ты вернулся!

– Да, мисс Кестлер…

Она непонимающе уставилась на него. Он вздрогнул под этим пытливым взглядом, однако продолжил:

– Я действительно рад вас видеть… Однако должен вам сказать, что вернулся я не один…

Николя застыла, сжимая рукой угол лепного столика.

– Не один?… – как заклинание, повторила она.

– Да. Вон там, в окружении Мэри Уотсон и Лиз Де Валье, моя супруга, Элизабет Кларк Фролло.

Николя молчала. Сердечко её забилось с ужасной силой. Людвиг взял её под руку, осознав, что самое время было отвести её для беседы тет а тет в сторонку, подальше от любопытных взглядов и ушей.

Время, пока они шли, показались Николь вечностью.

Наконец он остановился и серьёзно посмотрел ей в глаза.

– Николь, я женился.

Девушка наконец решила рассеять молчание. Со смесью горя, отчаяния и злости, она ответила ему, повысив голос:

– Ты обманул меня.

– Клянусь, нет. Просто, пока я был у дяди, случилось много всяких тяжёлых для понимания вещей… А перед смертью дядя заставил меня дать слово, чтобы я женился на Элизабет Кларт, дочери Кейт и Мелвина Кларт, из богатой и влиятельной семьи, которые являются спонсорами дела моей семьи. Без них наш бизнес мог бы погибнуть. Ты пойми…

– Я уже поняла. Я поняла, что все эти дни бесконечных волнений за тебя и все эти глупые надежды, которыми я кормила себя в дни горести, когда тебя не было рядом – всё это пустое. Боже, Людвиг… Как мог ты… Неужели я назову тебя теперь не женихом, не мужем, а обманщиком… Да я и подумать не могла, что такое может случиться со мной…

– Но… Николь… Прошу тебя. Давай хотя бы останемся друзьями…

– «Друзьями!» – ядовитая усмешка появилась на её лице. – Да что же ты говоришь такое! Ни за что, слышишь. Никогда! Я не буду тебе другом!

Зашуршало платье, и она ушла. Людвиг тяжёлым взглядом смотрел ей вслед. Мимо, казалось, пролетело время. Все мгновения радости, проведённые ими вместе, её улыбка, его клятвы, весёлый смех летом в парке, катания на лодке, милый лёгкий образ. Всё, от чего он так легко и безвозвратно отказался.

Вздохнув, он вернулся к своим друзьям и жене.

А Николь Кестлер отправилась домой. Пока карета летела по мощёным улицам Парижа, девушка, мучимая ревностью, яростью и отчаянием, забралась в самую её глубь. Она не смотрела в окна на проходивших мимо занятых повседневными заботами людей. Не смотрела на знакомого булочника и библиотекаря, не слышала, как прохожие говорят другу другу «Бонжур!» и отвешивают вежливые поклоны. И как мальчишки играют в корсаров. И не слышала, как лает пёс на проезжающего всадника.

Она механически заплатила перевозчику и удалилась в свою комнату, никого не поприветствовав. Только там она ощутила себя в безопасности. Её душили слёзы.

После судьба её сильно переменилась. Она предалась всевозможным светским развлечениям. Сначала блистала на балах, затем стала появляться в игральных клубах, а затем стала посещать иные заведения, так называемые дворцы грёз, или публичные дома. Она стала их звездою. Многие, кто приходил туда, становились рабынями любви из-за нехватки денег, она же из-за того, что у неё появился к такой жизни какой-то странный азарт. Её сломленная душа засыпала крепким алкогольным сном в тумане курений и винных ароматов, круживших голову, и слов любви, которые никто серьёзно не произносил. Всё было как во сне. Однако однажды ей встретился высокий красивый джентльмен, носивший псевдоним Роуз. И он, в отличие от остальных её мужчин, сумел статье ей другом, расположить её к себе и заставить задуматься о будущем. И подумать, кто она такая есть и что ещё можно сделать для её судьбы. Он напомнил ей, что у неё остались близкие, которым она нужна. И что у неё ещё может быть шанс к ним вернуться. Только вот ему и самому понадобилась её помощь…

 

Близился тот радостный день. Роджер провёл чудесное утро за кофе со своей возлюбленной, и теперь, совершенно окрылённый, сочинял ей поэму. Он написал ей строки, которые буквально дышали безграничной любовью. Теперь он, прищурившись из-за ярких лучей весеннего солнышка, изучал сочинённое. Когда он поднял глаза, он увидел, что к нему на террасу поднимается Николь. Он поспешно отложил листы на стол.

«Право, я счастлив, сударыня, в такое прекрасное утро видеть у нас подругу моей невесты!»

Она робко поздоровалась и села на стульчик у старинной вазы, украшенной ветками сирени. Тут он заметил, что та очень взволнованна и грустна. На его вопрос, в чём дело, та заговорила необыкновенно бойко и одухотворённо».

– Я прошу вас меня простить, сударь. Умоляю. Дело в том, что я недавно узнала очень страшную для вас весть. И это дело касается вас и не требует отлагательств.

– А, вы здесь по делу. Ну что ж. Раз дела и теперь не могут оставить меня в покое… Извольте.

– Вы прекрасно знаете, сэр Роджер, что мой брат, Людвиг, на высшей государственной службе…

– Да, да. Мария мне говорили об этом в вашем присутствии несколько раз. Вы очень часто говорили о всяких его делах. Кстати, несмотря на то, что, я знаю, он очень занят, но не могу ли я попросить вас об одном одолжении? Не мог бы ваш брат присутствовать на нашей свадьбе? И мне, и Марии это было бы очень приятно.

– Ооох…– из уст Николь вырвался тяжкий вздох. – Прочтите, прошу вас, эти бумаги. – она передала Роджеру небольшую синюю папочку. – Дело в том, что последние три года мой брат занимался в Париже, а затем и здесь, одним расследованием. Дело касается крупных краж…

– Так… И что же?

– Поместье, – голос Николя при особом ударении на это слово зазвучал, как у судопроизводителя при зачтении приговора, – никогда не принадлежало семье Марии Вербер.

– Что? – изумлённо пробормотал поэт, оторвавшись от листов, которые он тут же вновь принялся с жадностью изучать. Закончив чтение, он отложил пачку в сторону и направил сумрачный взгляд на Николь.

– Мсье… Эта девушка – самозванка.

Тут Роджер перестал держать себя в руках. Он закричал. Закричал, точно адская боль мира поразила его.

– Это всё… из-за проклятого замка… из-за этого замка…

Он в гневе метался туда-сюда по террасе. Наконец он вновь бросил тяжёлый взгляд на Николь. Та в ожидании приподнялась, участливо опустив руку ему на плечо. Он сурово стряхнул её.

– Убирайтесь!! – голос его прямо-таки прогремел, отозвавшись эхом в зале, смежной с террасою.

– Но как же…

– Вы занимаетесь тем же обманом. Вы обманом попали к Марии в доверие, и обманом получили все те сведения, что теперь доставили ко мне. Но зачем??..

– Что? Вы совсем не задумываетесь о том полезном деле, которое я совершаю, об опасности вашего будущего венчания, которое, несомненно, способно было бы нанести вам огромнейший вред. Опомнитесь! Неужто вы скорее простите её, чем поблагодарите меня!

– Прочь!

Он сделался ей страшен, и она убежала прочь. Дело в том, что эта девушка, правая рука скрывавшегося Карла Шевалье и поверенная в его тайные планы, сделалась с его подачи и его связей устроенная как послушница в тот монастырь, где пребывала Аннетта, почти тут же, как он узнал о её местонахождении, и, бывшая во всех отношениях девушкой милой и приятной, и при этом вроде бы малоприметной – по кротости характера и также по неброской внешности, стала преданною подругой Марии. Продуман был и сам её образ – каштановые волосы, собранные в пучок сзади, нездоровая бледность, достигавшаяся чудесами ядовитой косметики, которую та втирала в кожу, скромный наряд и вечное моление Богу. Мария водила с собою Николь всюду. Та, однако, ещё не до конца вжившись в придуманный ей образ послушницы, постепенно влюбилась в Роджера. Это-то и помешало ей без эмоционально выполнять поручения Карла Шевалье. Однако это не мешало ей в её планах, а напротив, заставляло работать с душой, безупречно. Тяжело ей давалось только скрывать свою ревность к Аннетте. Но она была актрисой, когда её подобрал Карл для своих игр с организацией всяческих интриг со своими знакомыми, и она всегда выполняла свою работу безупречно, и получала за это всегда очень большие суммы. Карл был ей как отец, и она не желала подводить его. Именно это помогало ей всё время. А теперь Роджер гнал её прочь…

Когда в монастырскую столовую пришли послушницы, они увидели, как горько она плачет, и поинтересовались, что случилось. Та объяснила им, что её обидела Мария. Мол, она совсем загордилась и не хочет более с ней общаться, и ей совсем не дорога её преданная дружба. Собравшиеся девушки очень опечалились услышанным.

В тот же день к вечеру в монастырь приехал договорившийся о визите сэр Роджер. Всех девушек, за исключением Николь, о которой матушка сказала, что та в плохом самочувствии, собрали в одной зале. Сэр Роджер выглядел очень взволнованным. Он начал расспрашивать девушек о Марии, и получил именно те ответы, которые не думал никогда здесь о ней услышать. Он услышал, какая она жестокая и злая, и что она только кажется доброю. «Она обижает здешних девушек…»

Роджер возвращался домой очень печальный.

«Значит, всё услышанное сегодня – правда. И зачем я прогнал ту бедную девушку… Николь хотела лишь помочь».

Он уселся у камина и стал ждать, когда Мария вернётся из города с покупками. Действительно, та вернулась очень скоро. Он был оповещён о прибытии её кареты, и заранее приготовился к игре. Когда она вошла, он встретил её весьма приветливо, осведомился о самочувствии и вместе с ней уселся разбирать наряды, которые та привезла. Она так по-детски радовалась, её личико прямо сияло от восторга, когда он хвалил её и осыпал комплиментами! А затем он прочитал ей поэму о её красоте.

Он стоял перед ней, театрально глядя в лепной потолок. Она сидела, опустив голову на руку, и плакала. Её слёз он не желал видеть больше всего в жизни. Он смотрел на неё, он, выступавший в роли актёра, и видел перед собою актрису. Талантливейшую! Красивейшую! Но всё равно актрису!

Внезапно он подошёл к секретеру, извлёк из неё папку и велел читать вслух.

Мария испугалась суровости в его голосе, но решила подчиниться. В ужасе дочитала она последнее предложение выдуманного дела, заверенного двенадцатью подписями важнейших чиновников Парижа. Она побледнела. Она хотела броситься к нему, обнять его, но он вдруг любезно ей поклонился, как при прощании. В открытые двери вошли двое полицейских и заставили следовать за ними. Она выходила, то и дело оглядываясь, провожая грустными глазами его и то и дело повторяя тихим, не слушающимся голосом:

– А ты поверил… поверил…

Марию привезли в одну из башен мрачного комплекса зданий Тюрьмы города. Теперь её вели в самое зловещее её отделение, печально известное тем, что во времена великой Инквизиции именно в эту башню отвозили сотнями женщин, обвинявшихся в колдовстве, до того, как казнить их через повешение или сжечь на костре. И они по несколько человек размещались в тесных камерах, доживая свои последние дни, а чаще часы до того последнего мгновения, когда они увидят яркий свет, успев, увы, осознать всю его яркость, пропадая навсегда в тёмных подземельях, временами даже не успевая дочитать последние молитвы суровому Богу.

Темницы действительно насквозь пропахли этим злым духом того времени, ведь здесь заключённые особенно страдали. Всем им была уготована казнь. Именем того же закона.., не изменившего своей жестокой непреклонности со времён Средневековья.

Пока Марию вели длинными лестницами со ступеньками, камень которых, казалось, крошится под ногами – так стесали его века – мимо каменных дверей и решёток камер, узкими коридорами, она всё надеялась, что услышит сзади торопливые шаги и её позовёт милый голос Роджера, который велит этим людям отпустить её. И она шла не спеша, твёрдою походкой, постоянно прислушиваясь. Вдруг ей показалось, что она слышит его. Она замерла и оглянулась, глазами ища его фигуру за собою, но увидела лишь каменные стены и наполнивший мрачные своды коридора полусумрак. Полицейские грубо подтолкнули её вперёд и приказали идти дальше, не задерживаясь. И тогда надежда практически угасла в её сердце. Она уже не видела ничего, её начали душить слёзы, и она устало двигалась маленькими шагами вперёд. Бедная маленькая птичка, которую лишили яркого солнышка и свободной, парящей голубой высоты неба охотники!

Когда полицейские оставили её, и тяжело щёлкнула дверь её желёзной клетки, Мария почувствовала необъятный ужас. Она не ведала никогда такой непостижимой тревоги, подобной той, когда она осмотрела целиком четыре каменных стены камеры, которые, вместе с высоким потолком над её головою, создавали впечатление глубокого колодца, на дне которого она оказалась. В углу стояла узкая лавочка, предназначенная, видимо, для сна, хотя на ней Мария, несмотря на своё хрупкое телосложение, едва ли смогла уместиться. Она сразу легла, почувствовав сильную усталость. У неё смыкались веки, она, было, задремала, но быстро проснулась из-за того, что ощутила неприятный холод – очевидно, был уже вечер, так как в камеру откуда-то сверху задувал сильный ветер, принося с собою свежий ночной воздух. Девушка села на скамье, обхватив руками колени, и снова стала задумчиво изучать камеру. Взгляд её остановился на маленькой мухе, залетевшей в камеру и тихонько ползшей по каменному полу. Мария сидела недвижно, боясь потревожить второе живое существо, оказавшееся с нею в темнице, и на душе у неё стало как-то спокойнее. Но мушка не желала долго ползать по полу, взлетела в воздух и принялась обследовать стены в поисках щели, через которую она могла бы улететь, и через долгий час усилий оставила Марию одну.

Мария часами сидела на корточках у двери – именно оттуда было видно маленькое окошечко у самого верха высокой голой стены, в которое иногда заглядывали мутные лучи солнца. Они не долетали до девушки, а погибали, растворившись в воздухе где-то на уровне середины стены. Мария никогда не плакала. Она всё время ждала. Ждала, что её возлюбленный вернётся поговорить с ней. «Не может он просто так расстаться со мной навеки! Даже если он верит бумаге, а как оказалось, он ей верит более, чем мне, он всё равно придёт поговорить с несчастной осуждённой…»

 

ПЛЕНЕНИЕ

Но дни шли. Никто не приходил.

Она всё также отчаянно шептала слова успокоения себе под нос. Однако теперь к ней приходили призраки прошлого. Пустоту её души на удивление хорошо наполнила лирика. Ей вспоминались печальные песни, которые заставляла её в детстве учить бабушка, чтобы девочка развлекала именитых гостей, которые иногда посещали их поместье; песни, которые трогали душу, про королевну, у которой возлюбленный умер в дальнем крестовом походе и превратился в сокола, и та всё ждала его, постоянно глядя в окно, вышивая ему шёлковые рукава рубашки, и пела, а он прилетал к ней, и говорил, что рукава рубашки похожи на крылья, но он уже не помнил своего прошлого, и всё прилетал к ней, а она всё ждала его и пела прилетавшему к ней соколу…

Каждый раз пение своё завершала Мария печальною концовкой:

 

Только весна во дворе распустилась…

Но Зима, Зима давно в моей душе…

Весна, ты слышишь, уходи!

А я уже смирилась…

Но слушателем Марии было не оконце, на которое она устремляла свой больной, уже полуслепой взгляд, а человек, который стоял у того оконца, о присутствии которого она никак не догадалась бы…

В это время человек, упрятавший её сюда, прибыл на тайную встречу с подкупленными им судьями. Все эти дни, пока Марию содержали под стражей, Карл проводил в своём кабинете в комнатах, снятых им в доме неподалёку от Башни. Он запирался на целые часы в предоставленном ему кабинете и бродил, заложив руки за спину, вдоль огромных портретов прежних владельцев дома, висевших на стенах. Они смотрели на него, суровые и хмурящиеся, точно знавшие всё о делах, что он вершил, и страшны казались лики их в тени зловещих бардовых гобеленов. Подобная мрачная обстановка, видимо, содействовала появлению самых тяжёлых дум в душе Карла, и часто на лице его появлялась скорбь, точно он боролся с какой-то мыслью или идеей, и тогда он останавливался перед портретами и вновь устремлял свой взор сквозь них, бормоча невнятно обрывки фраз: «Не имела право… Ведь я, я – единственный, кто…Скоро.»

Что-то невероятное творилось в его чёрной душе. Целый ураган противоречивых чувств захватывал его, когда он думал о той, которая была заключена в тюрьму, которой он фактически владел, ибо все должностные лица находились у него на содержании, а высокопоставленные судьи были у него в друзьях. С одной стороны, он думал продолжить свой план и прийти к Марии, когда у той не останется никакой надежды, и ему удастся, наконец, сломить своенравную женщину. А с другой – он думал о своём прежнем чувстве, которое он хранил в своём сердце несколько лет вместе с планом мести, которое вызывала в нём всякая встреча с Марией.

А последний перед задуманным визитом день он провёл в тоске. Его неожиданно потрясли собственные мысли и деяния, и он вдруг пожалел ту, которая, сейчас, должно быть, жила в ожидании своего последнего часа. Ибо кто мог вынести эти холодные каменные стены, жутковатые мысли о несправедливом приговоре и самое угнетающее из состояний – одиночество.

Ночью ему плохо спалось. Наутро выглядевший измученным и истерзанным Карл двинулся в путь к своим знакомым, которые ждали от него дополнительного вознаграждения. Он приехал в здание суда и проследовал в один из кабинетов третьего этажа, где работал мистер Паркинс, судебный исполнитель. Карла уже достаточно давно ожидали. Кабинет был светлым и хорошо меблированным. Сидевшие и ведшие светскую беседу до его прихода судьи встали и по очереди протянули ему руки, чтобы его поприветствовать. Он вяло их пожал. Вначале, по старому доброму правилу, собравшиеся говорили о делах отвлечённых: о погоде, о возрастающем числе убийств, о преступниках… Как только было произнесено слово «преступники», Карл поймал взгляд обращавшегося к нему сэра Филиппа Грэйджа и достал большой аккуратный мешочек, передав его в руки последнего. Тот поблагодарил его кивком и глянул на сидевших рядом с ним. Те встали, собираясь расходиться.

Неожиданно Карл вновь заговорил. На этот раз только об интересовавшей его заключённой. Ему рассказали, в каких условиях она содержится. Едкий комментарий Паркинса точно отрезвил его сознание:

– Там, где её держат, действительно ужасное местечко… Очень слабое освещение, как известно, очень неблагоприятно для здоровья. Но места светлее нет. Каменный мешок и соседи-крысы сведут с ума любую самую здравомыслящую леди, мсье Карл Шевалье. Если в леди осталась хоть капля здравого смысла, она сбежит оттуда хоть с самим дьяволом…

Карл был неожиданно для себя поражён ясностью картины, представшей в его сознании, о каменном склепе, куда он поместил эту маленькую грустную девушку, которая была единственным значимым существом для него в целом мире. И он воскликнул, вопрошая:

– Так она, должно быть, сильно страдала?..

И позже голосом, более низким и скорбным, произнёс он уже утвердительно:

– Да… да… она, должно быть, сильно страдала…

Судьи удивлённо посмотрели на него, замерев на своих местах. Лицо сэра Грэйджа вытянулось, на нём появилась язвительная гримаса, он изучал лицо Карла, чуть приподняв брови. После он произнёс с расстановкой:

– Мсье…Вам должно быть известно, что такое тюрьма Блэккир Тауэр.

Карл вдруг вздрогнул и молча и кивнул головой. Взгляд его угас.

– Что ж… Тогда я намерен скорее посетить её, если это возможно…

Отозвался полный и надменный сэр Марк Трэндинс, сидевший в самом углу комнаты и наблюдавший за ходом переговоров даже не как их главный участник, которым на самом деле являлся, ибо был самым влиятельным из присутствовавших лиц, а скорее как молчаливый судья. Это был старик, «пропечённый временем», одетый в тёмно-синий английский смокинг, чьи седины шептали о властности больше, чем о старческой кротости, во взгляде которого таился хитрый вопрос или намёк, а на тонких губах – печать совести, которую, как он любил приговаривать, «следует никогда не запирать на ключ, а дозволять ей гулять где угодно и не совать нос в дела человеческие».

– Да, сэр… Возможно всё. Вы очень мудрый молодой человек, – проговорил Трэндис.

Далее он быстро поднялся и отвёл Карла в сторону, продолжая вполголоса.

– Только вот вам мой совет. Прежде чем идти и пугать её своей неистовостью и состраданием, посмотрите на неё издали, чтобы она вас не видела, чтобы не волноваться самому перед свиданием и не проникнуться к ней симпатией при виде горестного состояния, в коем она теперь пребывает. Сострадание мешает нам быть спокойными, когда мы хотим навязать кому-то нашу волю. Вы человек страсти, мсье Шевалье. Надобно, чтобы вы ею управляли, а не она вами, иначе она вас поработит и помешает вашим планам. А, следовательно, и внемлите моему дружескому совету! – вложенный в это дело капитал не принесёт никакой пользы…

Карл попрощался со всеми, поклонился и тоже вышел из залы. Пока он спускался вниз на цокольный этаж, взгляд его горел ненавистью. Ему был противен сэр Трэндинс. И ужасными показались его речи. Но самым страшным было то, что он намеревался последовать данному совету.

Однажды дверь в темницу Марии распахнулась. С криком «Я знала!» она бросилась к двери.

– Я ещё утром сегодня поняла, что именно сегодня ты придёшь! Меня не покидало это ощущение…

Но вошедший отстранил её. Она уставилась на него в изумлении.

– Сэр? Я вас знаю?

На глазах вошедшего вдруг появились слёзы. Но он тут же поспешил стереть их.

– Да. Здравствуй, Мария…

«Мария?» Кто же ещё звал её по имени? Кто из друзей Роджера прибыл сюда по его поручению? Кто этот мужчина с тёмным каменным лицом и седыми волосами, обрамлявшими его красивый контур и создававшими поразительный контраст. Какие глубокие глаза! Внезапно из груди Марии вырвался вопль страдания. Она узнала этого человека!

Его же сердце забилось сильнее, так как она за эти дни очень похудела и осунулась, хотя при этом была всё ещё ослепительно прекрасной, и он подумал, что он вдвойне преступник, раз отважился прийти сюда, к ней, после того, как сам начал постепенно разрушать её жизнь, спокойствие и её мечты, причинять ей ужасное зло, при этом обожая её больше всего на свете. Он преступник перед нею и перед самим собою, перед своей любовью. От этого тяжёлого сознания негодяй вздрогнул и помедлил, прежде чем к ней подойти.

– Что вы хотите от меня? – Девушка, робея, попятилась к скамье.

– Я приехал сюда, Мария. О, я так спешил к тебе. Успокойся, прошу.

Он отечески обнял её и окинул сочувствующим взором. Перед ним предстало слабое грустное существо. Она как будто уже мало что соображала. Она плохо помнила о зле, причинённом им, и плохо помнила его. Она просто хотела плакать. Что и делала, не стесняясь более захвативших её эмоций. Она рыдала у него на плече, а он старался её успокоить. Лицо его выражало страдание. Но он всё же продолжил:

– Мария, я приехал сюда за тобой. Ты же знаешь, у меня остались связи в этом городе.. Ты же помнишь?

– Нет, я не помню…

Он заглянул ей в лицо. Она была честна. Она искренне не помнила. Она опять заплакала.

– Мне сказали, что с тобою приключилась беда. Варварством было бы теперь дожидаться того, кто предал тебя и спокойно вычеркнул навсегда из своей жизни после выдвинутого против тебя несправедливого обвинения…

– Скажите мне, пожалуйста: моё обвинение несправедливо, я не виновата, да?

Она пытливо глядела ему в глаза.

– Да. А ты разве не помнишь, что именно случилось с тобой?

– О нет… Я помню. Это страшная боль. Но я не помню, было ли моё обвинение справедливым… Но раз меня осудили двенадцать судей, оно справедливо. Вина моя доказана. Скоро ли меня убьют, Карл, скажите, скоро ли убьют?»

Он сжал её в объятьях. Он тоже плакал.

Она едва слышно шептала: «Я не могу так больше…»

И вдруг он опустился перед нею на одно колено и прочитал ей стихотворение о любви. Она вздрогнула и тут же словно бы очнулась ото сна. Он вспомнился ей уже окончательно, она увидела перед собою его зловещий образ в той келье, а потом, накануне её ареста он являлся ей во сне, якобы склонившимся над ней, пока та спала, и нашёптывающим заклинания… А ведь то был совсем не сон.

Мария начала отползать к решёткам. Но вошедший глядел не неё таким нежным и добрым взглядом, что она решила всё же говорить с ним. Внезапно вспомнился ей Роджер, и тут же сознание её рухнуло, словно под воздействием какой-то колдовской силы.

Он действительно в ту ночь, накануне её ареста, приходил к ней и творил заклинания по научению старой колдуньи, к которой обратился от безысходности своей ситуации, чтобы приворожить её к себе и отворотить её от Роджера навеки. Он много лет не верил в магию, не верил в то, что есть на свете ведьмы, однако, вспоминая коварную Николь, вновь и вновь приходил к заключению, что колдовством действительно является Слово, и игра актёров в Театре, а тем более весь мир есть театр… Так раз нету в его ситуации выхода, попробовать услуги этой ведьмы можно! Знал бы он, кем была та ведьма. Если бы имя Фаэри сказало бы ему что-то… Эльфы не оставили ему памяти, когда ещё отроком потревожил он их праздник. Увидев его вновь, Фаэри ужаснулась, как черна была его душа. И в образе старой ведьмы дала она ему сыворотку, которая, как казалось, освободит от зла, очистит его душу, и велела выпить, сказав, что это необходимо для того, чтоб завладеть всецело мыслями Марии. Однако злые чары и здесь сыграли с Карлом злую шутку, и вместо того, чтоб выпить зелье сам, он велел охранникам дать его Марии вместе с водою. Зелье передало Марии часть своей силы. Но чище чистый сердцем стать не может, и действие его превратилось лишь в силу эликсира молодости, чей секрет передавался эльфами из поколения в поколение, и, изменив свои свойства, напиток сделал её вдвое прекраснее, чем она была до того, как попала сюда, измученная и истомлённая своей ужасною тоской.

Итак, он стоял перед нею теперь, отведав за все эти длинные ночи её непрестанной исповеди окошку света наверху всю глубину её сердечной боли, окончательно поверженный победитель…

Он приготовился к словам ненависти, но к бескрайнему удивлению своему услышал стихи.

 

О, как легко слетают с ваших губ

Слова вашей притворной страсти!

И ваши очи словно бы поют,

Зовут в объятья вашей страсти!

 

Надежда, которой быть здесь взаправду не могло, право, и не должно было быть, охватила его душу. Он вдруг поверил сам в удачу своего объяснения. Он вдруг озвучил то, что ранее слепой мечтою жило в его страданиях:

– Поедем со мною…

Карл порывисто схватил её руку, заключил её в объятья, кинулся её целовать, он ощутил её запах, её духи, её знакомые духи! Но неожиданно он почувствовал неладное. На его объятие не было ответа. Её уста не принимали его поцелуев. Его обожгло её холодом, когда он заглянул ей в лицо. Она же, глядя ему прямо в глаза, сказала:

– Теперь я вижу. Я действительно сейчас готова ехать с вами, хотя вы всё тот же ловкий соблазнитель. Ломайте же дальше мою судьбу! Потому что я повинуюсь вам!

Он испуганно зажал её голову между ладоней. – Мария… Как же так? Мария…

« Как же я слеп! В очах её лишь выражение доподлинной покорности!»

– Ну так что же? Я здесь, и я с вами…

« Да что же со мной… Я должен теперь ехать дальше с ней и…» – мысли одна за другой беспорядочно появлялись в его ещё не оправившемся от потрясений встречи разуме «но нет… она не так… она…»

– Неужели ни капли любви… Одна слепая покорность!! – громко прозвучал его голос в каменных сводах.

Она изумлённо смотрела на него и не двигалась.

– Чего вы ждёте?!!

…

– Чего вы ждёте?!!

…

– Так вы… неужто т а к вы любите меня… правда…

Он отвернулся и зарыдал. Неслышно, но она слышала. Она подошла к нему, развернула к себе и нежно поцеловала. Он обнимал её и всё не хотел отрываться от её губ, и несколько секунд подарили ему это самое истинное наслаждение, которое молодые и горячие отпрыски именуют Счастьем и на поиски которого тратят свои жизни, а, не найдя в краткий срок, по нетерпеливости своей начинают по-иному к нему относиться и по-иному видеть.

Он повёл её, держа за руку, по галереям на выход из Башни. Навстречу им кланялись тюремные охранники и слуги. У выхода она высвободила свою руку из его.

«Я ухожу… Прошу, дайте мне поехать к нему… Я вернусь… Я вернусь к вам… Только дайте сейчас уехать к нему и узнать, что с ним, как он… Хоть поговорить с ним. Этого разговора я жаждала все эти дни и ночи! Я хотела сказать ему сама, что всё кончено»

Он вдруг сделался холоден и посмотрел на неё тем самым своим взглядом, которого она так боялась. Лицо его сделалось бледно. Она сделала шаг назад, но её руку достаточно крепко держала его рука, теперь стиснувшая запястье ещё сильнее прежнего. Она посмотрела в сторону, но он с силой развернул её к себе.

Страшным низким голосом он произнёс:

«Простите, но я не верю вам».

Она попыталась выразить протест и заплакала, умоляя всё же поверить. Но он лишь усмехнулся и покачал головой.

«Жизнь с чистого листа! Как это нелепо!..»

Не успела Мария опомниться, как та же железная рука потащила её обратно вверх по лестнице, в башню. Видевшие недавно приятную улыбающуюся пару люди в изумлении расступались. Карл ввёл её в её камеру и бросил на каменный пол.

«Твой склеп, Мария!»

Он дико взглянул на неё и хлопнул тяжёлой металлической дверью.

Она рыдала и обнимала пол руками. Шанс спастись был потерян окончательно. Она поняла, что теперь её жизнь в этой темнице станет ещё хуже, чем была. Ведь Карл обязательно вернётся и закончит дело до конца. Что ему до её счастия! Уверяя, что он любит её, он не шутил. Но это собственническая любовь! Это любовь жестокого человека! Он больше желает её подчинить, чем получить ответную любовь взамен, а теперь, когда он понял, что второе истинно невозможно, то, учитывая его склонность получать желаемое наилегчайшим путём сопротивления, можно заключить, что он просто придёт и сломит её волю. Он сделает её наложницей в этой темнице, или придумает, как изощрённей наказать её…

От этих мыслей у Марии закружилась голова. Она всё плакала и никак не могла успокоиться. Прошло очень много времени… Вдруг она услышала скрипку. Да, где-то недалеко словно бы играл печальную мелодию чудесный инструмент, который она больше всего любила, когда была отдана бабушкой на воспитание в школу, на уроках музыки… Неведомый музыкант играл так хорошо и в то же время так тихо, что музыка вкралась в душу, и Мария заслушалась, прильнув к той стене, из-за которой ей было слышнее. Но вскоре мелодия прекратилась, и всё стихло. Удивлённая Мария села на низенькую лавочку в углу своей камеры и вновь задумалась. Она никак не могла понять, кто мог играть на скрипке в Башне, единственные обитатели которой всегда только узники и их стражи… При мысли о том, что это развлекался какой-нибудь охранник, ей сделалось чрезмерно весело, и она расхохоталась. Но гулко раздался в каменных стенах её смех, сопровождаемый звучным эхом, изменённый и ставший подобный сатанинскому. Ей овладел неведомый страх. Она замолчала и прислушалась. Но её окружала только тишина. Ей стало холодно, она неожиданно ощутила, как изо всех щелей дует.

Девушка в изнеможении присела на свою лавочку, обхватив колени руками, и долго сидела так, надеясь хоть чуть-чуть согреться. Но холод не исчезал, а потом ещё сильнее заболела голова. Мария ощутила, что ей тяжело двигаться. Тогда она с трудом поднялась, подошла к двери и три раза громко постучала в дверь. В ответ ей послышался недовольный голос охранника и чей-то ещё. Далее она уже была не вполне в сознании, но последнее, что она увидела, что к ней вошли двое мужчин, которые подбегали к ней, когда она вновь, уже почти ничего не понимая, пыталась встать.

Очнувшись, девушка была потрясена. Она лежала на красивом красном балдахине в маленькой уютной комнате, и рядом горел камин, на котором стояли разнообразные фарфоровые и золотые статуэтки. Она попыталась встать, но голова не поднималась, и невозможно было пошевелить ни рукой, ни ногой. Мария осознала, что она, должно быть, потеряла сознание там, в темнице, оттого что было очень и очень больна. Но прочие размышления её были прерваны, ибо в комнату вошёл человек, которого видеть она не желала больше всего на свете, который один представлял собой страшнейший из кошмаров, бывший сам страшнее всех горестей, которые он уже ей причинил. От ужаса она сомкнула веки, и ей захотелось, чтобы он поверил, что она спит или находится в прежнем беспамятстве. Однако Карл приблизился. Это она ощутила очень хорошо, а, почувствовав горячее дыхание совсем рядом, невольно вздрогнула и открыла глаза, решив в этот ужасный момент лучше прямо глядеть в глаза обидчику. Но к её удивлению, лицо Карла не выражало ни прежнего гнева, ни похоти. Она видела в нём сострадание!

Карл ласково приподнял её голову, подоткнул подушку и присел на стул рядом с кроватью.

«Мария, ты очень больна. У тебя тяжёлая лихорадка. Врач здесь, и он не даст тебе умереть».

Наконец умереть! Какая чудесная надежда! Мария ощутила внезапный прилив радости и, несмотря на наличие рядом ненавистного ей человека, улыбнулась почти восторженно.

Человек рядом улыбнулся тоже. «Как же я тоже рад, что он рядом. Это самый лучший врач в городе, и он говорит, что вылечил уже одиннадцать подобных случаев. В этом городе такая болезнь не редкость. Однако лекарства, приготовленные мистером Смиттом, воистину прекрасны! Вот увидишь, ты поправишься…»

Она злобно взглянула на него и прошептала ему, насколько позволили силы: «Уйдите…»

Но он только грустно вздохнул. «Что же мне сделать, чтобы ты простила меня…»

Она не поверила своим ушам. Он надеется на прощение! Не может быть!

– Вы смеете мне это говорить…

– О, Бог! Как же я ужасно поступил… Снова поступил т а к с тобой, с той, кого я люблю больше всего на свете! Если бы ты только знала… Как мог я! Я виноват почти во всех самых тяжких грехах перед тобой!

– И ты говоришь о Боге? Как смеешь ты! – она произвела усилие говорить громче, но непослушный голос её пресёкся, и она вынужденно замолчала.

– Мария, я только теперь тебя понимаю, – о, это так тяжко! – каждый раз, когда думаю, что я наказываю тебя, я наказываю себя… Мне так тяжело.

Мария свирепо смотрела на него, но болезнь отнимала у неё все силы, и говорить стало чрезвычайно трудно, и вынуждена была теперь слушать…

– Мария, поверь, мне больно видеть тебя такой… Понять не могу. Я сам хотел видеть тебя сломленной, но теперь мне не надо этой дорогой цены, лишь бы ты была здоровой… О, эта твоя ненависть в глазах! Укор, которого моё сердце не вынесет. Погаси хоть на эти пять минут нашей беседы в своих глазах твою ярость, чтобы я мог говорить! А впрочем, ладно. Слушай… Я готов быть всюду с тобой, я хочу сделать всё, чтобы ты получила всё, что захочешь, получила назад свой замок, своё поместье, чтобы жила в довольствии и… – лицо его вновь стало мертвенно бледным, ибо он вспомнил о Роджере, – и никогда больше не страдала. Поэта больше нет в твоём поместье, и я купил его, сначала для себя, потому что не мог быть удовлетворён только твоим пребыванием в темнице, но теперь… Теперь это снова твой замок, он принадлежит тебе …»

Поэта больше нет в поместье… Мысль одна страшнее другой закружились в её разгорячённой голове.

– Что с ним? Что с Роджером? – выдохнула больная.

– Он женится на Николь Бланш. Но дело не в том… Поэт уже уехал из твоего замка и…

– Постой… – взгляд Марии стал почти умоляющим, она хотела, чтобы Карл рассказал ей всё. Но когда он вновь взглянул не неё, она поняла, что ответов от него не дождётся. Он зло взглянул на неё, поднялся и подошёл к двери.

– Я буду заботиться о вас. Очень надеюсь, что вы скоро поправитесь. – Карл уже вознамерился выйти, но ещё раз обернулся. – Я буду молиться Богу о вашем выздоровлении, – с нехорошей ноткой в голосе закончил он и вышел.

Мария беспокойно заворочалась в своей постели. Ей хотелось убежать, и она плакала от своей слабости, но от слёз ей становилось ещё хуже и потому она предпочла сосредоточить утомлённый взгляд на язычках пламени в камине.

Когда она, наконец, забылась, ей приснилась сильная метель. Ей приснилось фамильное кладбище за холмом, на котором стояло поместье Верберов. У самой калитки у ограды она разговаривала с Карлом так, словно бы это был лучший её друг.

Он говорил дружелюбным голосом: «Мне жаль, что это свидание у калитки кладбища. Но вы же знаете, что ваша бабушка против наших с вами встреч. Но мы пришли сюда, чтобы доказать ей!» «Да! Я знаю, Карл. И мы докажем! Мы должны доказать. » «Ну что ж, тогда бегите!» Оба они были уверены, что она вернётся. Но он точно знал исход её путешествия, и потому был более спокоен и уверен в ней, чем она сама. «Я буду ждать вас у развилки на Сензюр у железной дороги». «До свиданья» «Прощайте» Она села в карету.

Карета так раскачивалась и тряслась на дороге, что Мария боялась, что она просто возьмёт и рассыплется, не довезя её до места, где ранее был её дом…

Когда она вышла из кареты и сделала несколько шагов к дому по той самой дороге, по которой возвращалась пешком домой в тот день, когда она маленькой девочкой приехала к бабушке на каникулы, когда в их доме впервые появился Карл Шевалье, ей сделалось невыносимо страшно… Но она всё же пересилила свой страх и продолжила свой путь. Рассудком её теперь правило сумасшествие, которое пришло к ней в Башне, и это же сумасшествие сделало её воистину храбрецом. Теперь она желала встретиться со своим прошлым.

Она отворила калитку и, незамеченная занятыми цветами садовниками, подошла к дверям. Когда она постучала, она не думала, что так скоро откроют. На пороге же перед нею возникли стоявшие рука об руку Роджер и Николь, ждавшие, оказывается, к себе в тот час своих самых любезных знакомых из соседнего поместья и побежавшие сразу сами отворять им двери. Мария стояла как завороженная. На пальцах у стоящих она видела обручальные кольца. Когда Роджер узнал застывшую на пороге девушку, у него ёкнуло сердце. Но руку его сжала рука Николь, и он не посмел броситься за нею вслед, хотя желал этого больше жизни.

А Мария вернулась в ожидавшей её коляске. Она точно знала, куда теперь поедет.

Сон кончился, Мария открыла глаза и увидела, как комнату осветили золотые лучи утреннего солнца.

Выйдя от больной, Карл удалился в свой кабинет. Сердце его бешено стучало. Он клял себя за свои пороки и излишнюю жестокость, он вслух винил себя в болезни Марии, и знал, что вполне оправданно она ненавидит его. Но чем больше он думал о её страданиях, тем сильнее ему хотелось доказать себе, что ещё есть что-то, способное дать ему возможность «искупить всё»…

Таковы люди. Совершив грех, хотят найти ему оправдание. Забывают о том, о чём не желают помнить. Очищают себе дорожку к обретению душевного спокойствия искусственным путём.

Но как же действовать быстрее? Как сделать так, чтобы любые препятствия исчезли? Роджер… Вновь Карл вспомнил это ненавистное имя. Это Роджер единственный и неповторимый, её любимый человек… Когда они приедут в замок, его там быть не должно. Ну и что с того, что он уезжает… Карл ведь соврал, что он женится на Николь. Он прекрасно знал, что Роджер всё ещё любит Марию. А оставаясь свободным, этот человек может принести ему ещё столько хлопот! Столько горя! Вдруг Мария вновь увидится с ним и…

В состоянии полной решимости действовать Карл спустился вниз и позвал управляющего, передав ему, чтобы тот велел заложить лошадей. Изумлённый управляющий отправился выполнять приказ.

Итак, он решил ехать в поместье Верберов немедленно. Тем более что до него ехать было не так уж далеко. Карл собрался и захватил с собою огромный саквояж, известив, однако, что вернётся нынче же рано утром. Доселе от комнаты Марии троим слугам отходить было нельзя, и дворецкому также было велено не отпускать доктора. Дворецкий кивнул и проводил холодным взглядом отъезжающую карету, поднявшую гигантские столпы пыли.

 

НЕ СИЛОЙ

Роджер стоял у окна в библиотеке. Занавески постоянно мешали ему, ибо задёрнуть их было довольно тяжело, и он ограничивался тем, что постоянно отодвигал их в сторону. Перед ним был невероятно красивый пейзаж. Он видел перед собой кружащиеся в воздухе в бешеном танце снежинки и освещённую фонарями дорогу. Это была комната, находящаяся в боковой части здания, и отсюда виден был достаточно хорошо передний вход и тянувшаяся от него выложенная кирпичом дорога. Слуги сейчас расчищали её от снега. Невольно залюбовавшись видом из окна, Роджер ощутил также острое желание писать. Когда он подошёл к дубовому письменному столу и взял в руку перо, ему неожиданно пришёл в голову образ Марии. Но, собственно, так ли уж неожиданно? Признаться, мысли о ней появлялись достаточно часто. Роджер, несмотря на их последнюю встречу и свои собственные слова, которые сказал ей на прощанье, смутно сознавал, что желает её видеть. Так уж запал ему в душу образ милой грустной девушки… Коварной соблазнительницы. Он скучал по ней. Прошёл уже целый год! Уже зима, и никаких вестей от неё. Да, он прогнал её. Но если бы она могла тоже скучать по нему! Он же нравился ей! Да, хотя она и обманывала его, но он же ей нравился! Он знал это, он чувствовал, особенно тогда, в этот их последний вечер! Он написал несколько строк, прочитал, затем отодвинул листы в сторону и вновь подошёл к окну. Но что это? К воротам подъезжал незнакомый экипаж.

Роджер поспешил спуститься вниз. К нему уже спешил дворецкий. «Приехал ваш новый сосед! Граф Шевалье!»

Граф Шевалье? Роджер уже слышал, что соседнее имение куплено…– так же, как и его собственное будет куплено уже вскоре, ведь он вскоре уедет, – тем же человеком. Правда, оформлением бумаг занимался друг Роджера, ровно, как и встречался с графом. Граф Баптист, должно быть, очень богат, и должно быть, невыносимо скучает… Потому что богатым людям свойственно скучать… И Роджер моментально ощутил острую потребность в гостях и в обществе… Он кратко приказал немедленно пригласить гостя в гостиную и позвал также служанку, велев ей приготовить на несколько персон чаю.

Сам же он удалился в спальню поправить костюм. Вскоре, в предвкушении интересной беседы, он спустился вниз. По пути он осведомился, приехал ли граф с супругой или ещё иным сопровождением, и получил отрицательный ответ. В гостиной сидел в удобном бархатном кресле не очень молодой, но, судя по посадке, статный человек. Лицо его было тёмным, черты его были достаточно резки, а глаза голубые и очень глубокие. И было в них определённо что-то знакомое, однако Роджер никак не мог вспомнить, приходилось ли ему встречать этого человека раньше… Он пытался приглядеться поближе. Однако граф очень часто опускал голову, а кроме того, половина лица была скрыта воротником, который был ассиметрично задран к полям шляпы. Человек встал и поприветствовал его.

– Добрый вечер, сэр, весьма рад вашему визиту…

– Мсье…

Роджер с неудовольствием ощутил, что граф изучает его внимательно каким-то недобрым взглядом. Но его размышления были прерваны быстрым движением гостя. Тот извлёк что-то из кармана сюртука и бросился к нему со стремительностью кошки. Роджер хотел кричать, но ему был зажат рот, а незнакомец начал душить его крепким и потому жутким предметом. Мысли перепутались в голове, и поэт вскоре перестал сопротивляться.

Карл облегчённо вздохнул: «задохнулся». Он оглянулся на дверь. Теперь следовало быстро спуститься и бежать к ожидавшей его карете! У двери он помедлил. И увидел, что из одной из комнат выходит дворецкий и идёт наверх. Подумав немного, Карл неслышно взбежал вверх по ступенькам, настиг дворецкого у дверей гостиной, бесцеремонно втолкнул его туда и убил тем же способом, что и его хозяина.

После этого он уже без промедления проследовал к своей карете. Он велел гнать лошадей, чтобы добраться засветло. Этот его план был исполнен.

Вернулся он в поместье утром. Проходившим мимо в передней слугой он был оповещён, что Мария уже проснулась и что ей в комнату принесли чаю. Он тут же устремился к ней наверх, но у самой двери в покои был остановлен доктором. Тот вежливо осведомился, как прошла поездка. «Успешно», – раздражённо бросил он и хотел было войти, но вдруг ему в голову пришла идея. Он отвёл мистера Смита в соседнюю комнату и пригласил присесть для серьёзного разговора.

– Мистер Смит… Вы очень хорошо знали мою тётушку Элен, и вы также, я надеюсь, доверяете мне… – Он старался говорить быстрее.

Его собеседник удобно устроился в кресле, кивая в ответ.

– Доктор, мне необходима ваша помощь.

– Ваша тётушка в своё время очень помогла мне, поэтому не сомневаюсь, что и мне удастся отплатить вам тем же… Я к вашим услугам, сэр.

Карл посмотрел в честное лицо доктора с облегчением, не увидев ни единого подвоха, и почти успокоился. Он вновь проанализировал ситуацию, вновь прокрутил в голове, что доктору в своё время очень помогла в сложной ситуации тётушка Элен, когда тот скрывался от властей, и твёрдо решил продолжить свою затею.

Он быстрыми шагами подошёл к комоду, повернул ручку и извлёк из него огромную пачку денег.

– Раз так… Возьмите. У меня срочное дело, и я вынужден ехать немедленно и надолго. На эту пору, слушайте, вы становитесь опекуном и тюремщиком особы, которая в данный момент, как вы знаете, является единственной вашей пациенткой. В вашем распоряжении в этом доме все мои слуги, я осведомлю сейчас их об этом. Вы останетесь здесь на время моего отсутствия и будете отвечать за то, чтобы мисс Вербер была здорова, цела, невредима, и ни в коем случае не осуществляла побега. – Карл сделал паузу. Доктор кивнул. – Итак, слушайте мои инструкции…»

Карл говорил долго, и Джон слушал внимательно. Доктор был верным своему слову человеком. В глубине души он, конечно, уже сейчас проникся состраданием к грустному существу в соседней комнате, однако твёрдо решил действовать в соответствии с приказами своего друга.

Прощались они, уже расположенные друг к другу, как братья. Каждый доверял своему собеседнику. После тёплого рукопожатия, однако, Карл серьёзно взглянул ему в глаза.

– Вы догадываетесь, как много для меня значит эта девушка. Если с ней что-нибудь случится, и если она убежит, знайте, что две ваших жизни не стоит и половины её.

Смит испуганно взглянул на него и молча кивнул, подтверждая, что ему ясен смысл его слов. Карл же поклонился и покинул комнату. Уже через час, когда все приготовления были выполнены, Карл вошёл к Марии. Та спала сном ангела, ибо её новый тюремщик дал распоряжение по просьбе Карла подмешать ей снотворного в чай. Карл стоял у её кровати и смотрел уже в течение получаса. Он уже было решился на подлое дело, ибо созерцание объекта всех его мыслей и желаний на протяжение более чем 10 минут уже было невыносимо. Однако все идеи были перебиты одной, которая пришла в голову довольно внезапно. «Нет уж… Не силой…» – вполголоса пробормотал он, однако этот голос приснился Марии в эти столь страшные, способные стать для неё роковыми, мгновения. Карл вышел.

Человеку интеллигентному, но непосвящённому кажется, что необычайно богатый и известный в широких кругах человек не может просто исчезнуть незаметно – так, как будто его не было совсем, особенно в пору, когда ищут убийцу его ближайшего соседа, владельцем замка которого он стремительно стал после сделки с поверенным убитого ещё до его смерти, и вскоре станет, как известно, и документально во время его же отсутствия. Однако прошу вас, уважаемый читатель, обратиться к глубочайшему смыслу эпитета Богатый… Да, богатство и связи правят миром.

Карл Баптист на длительное время скрылся с лица земли.

 

Джон Смит привёл поместье в некоторое запустение, но, получив достойное образование, решил бросить скучную и бездейственную жизнь и заняться врачеванием, к коему обнаружил у себя хорошие способности. Способность оставаться спокойным и невозмутимым переходила у него в семье из поколения в поколение, передалась и ему. Он некоторое время оставался в той же комнате, ибо беседа с Карлом его сильно утомила. Карл говорил путано, но подолгу не видевший друга Джон был, в самом деле, ему рад, несмотря на подозрительность, с которой он всё же отнёсся к желанию Карла держать юную девушку под стражей. Однако тот заверил его, что влюблён до безумия.

После же он поднялся и пошёл его провожать. А после он решил зайти к своей пациентке и сидеть подле неё до тех пор, пока та не придёт в сознание, чтобы поговорить с ней о известной пока только двоим людям уготованной ей судьбой, а точнее Карлом, участи. Это не должно ни в коей мере слишком шокировать её, хотя понятно, что она будет очень расстроена всем с ней происходящим. А потому необходимо преподнести ей всё каким-нибудь особым образом. Но в такой ситуации человек ещё всегда думает о побеге… А как заставить обладающего свободной волей и, судя по рассказу Карла, сильным характером, не думать о побеге… Неожиданно гениальная идея пришла на ум Карлу. Она слишком одинока в этом мире. Недоверчивая от выпавших на её долю трудностей и лишений, даже опасливая, однако возможно поддающаяся внушению, как и все оказавшиеся под влиянием гораздо высшей, чем любой даже самый выносливый и гордый дух, силы, – Болезни. А он её доктор. Необходимо для него стать её единственным другом.

Довольный Джон немедленно приступил к исполнению чрезвычайной воли друга. Он пришёл к Марии и нашёл её полусидящей на кровати, она облокотилась на подушку и держала в руке чашку с чаем.

Мария испуганно взглянула на вошедшего, и Джон не без тени удовольствия отметил облегчение на её лице, а вслух озвучил лишь мысль об облегчении её состояния. Затем он предоставил её ушам достаточно длинный и очень разумный монолог, в котором повествовал о том, что Мария остаётся здесь, что выздоровление хоть будет трудным и длинным, однако, несомненно, приятным, «ибо он надеется, что его общество будет ей приятно», и оповестил также в заключение, что Карл уехал совсем, преследуемый властями. При этих его последних словах Мария даже вскрикнула от искренней радости.

Однако Джон не промедлил также поставить её перед фактом, что перед ней верная правая рука Карла, однако обеспокоенная судьбою юной прекрасной девушки, уполномоченная стать ей защитой и, несмотря на все удобства, которые будут ей предоставлены, эта рука должна быть её тюремщиком. Мария с такой печалью взглянула на него, когда он произнёс последние слова, что он буквально содрогнулся, но виду не подал и, решив предоставить ей некоторое время побыть в одиночестве и собраться с мыслями, покинул комнату. Мария сначала тихо плакала. Но по мере того, как она стала совсем приходить в себя, находясь предоставленной сама себе, она не без удовольствия задумалась о плюсах своего положения. Несомненно, это хорошо, что маньяк так далеко от неё сейчас. А доктор… Она отметила почему-то после встречи с ним некоторые следы симпатии к ней. Она точно знала, что он не является бессердечным варваром, уверенность в этом пришла к ней после его реакции на обычную грусть на её лице. Значит, он, возможно, станет ей союзником, может быть, согласится ей помочь после многочисленных долгих уговоров. А уж то, что уговоры будут долгими и многочисленными, это без сомненья. Она должна сделать его другом. Если она сразу попытается бежать, а он поймает и вернёт её, сострадание в нём, может, не погаснет, но он уже ни в коем случае не подпустит её « на близкое к себе расстояние»… И тогда… тогда точно он сделается бдителен, и при суровом страже ей уже никуда не убежать.

Итак. Начались длинные недели плена. Каждый день приносил новые радости и разочарования, Джон и Мария, каждый со своей стороны, старались быть дружны. Вечерами Джон и ставшая поправляться Мария вели задушевные беседы у камина. Джон обладал довольно симпатичной, располагающей, хотя и не такой уж привлекательной, внешностью. У него были большие грустные карие глаза, мужественный нос и немного неправильной формы рот, который, однако, любил улыбаться. Джон шутил постоянно, даже не столько потому, что всеми силами старался воодушевить Марию, хотя это, несомненно, было правдой, а ещё потому, что с самого детства у него был весёлый нрав. Хотя он не умел производить впечатление на женщин, на Марию его присутствие, однако, действовало, в самом деле, успокаивающе. Она любила подолгу разговаривать с ним. Ибо ничто ещё не могло отвлечь её от мыслей о желаемой свободе. И книги тоже. Когда Джон приносил ей книги, она брала и честно начинала читать, но каждый раз вспоминала, что книги пишет и её Роджер, и открывала фронтальную страницу, в надежде увидеть то имя автора, которое ей так знакомо, и увидев которое, она сможет прочитать книгу от начала до конца, какой бы она ни была… Мария чувствовала себя, несмотря на все усилия доктора, забытой всеми пленницей. И каждый день она мечтала о Роджере. Она так хотела увидеть его! Вспоминая свой сон, тот самый яркий сон, когда она, измученная болезнью, даже во сне ощущала присутствие варвара, она горевала о невозможности увидеть любимого и удивлялась, как во сне она могла оставить его в замке с Николь… В реальности она бы так не сделала. Она никуда бы не уехала… Ну, и конечно, в действительности, она ни за что не выдержала бы свиданий с Карлом у калитки погоста. Стало быть этот сон был просто изрядный бред… Кошмар… Однако… Женитьба с Николь… Монстр соврал. Никогда Роджер не женится на Николь! Роджер был так влюблён в неё! Он любил её, даже произнося свои страшные слова и практически выгоняя её. И они с Николь никогда хорошо не общались. Николь нехороша собой и немногословна, а значит, не может произвести впечатление на словоохотного писателя. Но что, если…

Девушка провела весь остаток дня в состоянии страшного беспокойства. Она жаждала получить ответы. Сидя вечером перед зеркалом, она решила поподробнее узнать о Роджере от Джона. И, конечно, представить Роджера как друга детства, с которым они учились в одной школе, как можно спокойней (а это будет самое тяжёлое), сообщив Джону сразу же о том, что она знает, что Роджер скоро женится на её любимой подруге, чтобы у Джона не было никаких подозрений… Чтобы этот разговор никак не повлиял на доверительную дружбу.

Итак… Закрепить повыше пучок…Мария хитро улыбнулась, глядя в зеркало. Она выглядела определённо прекрасно. Надетое на ней лиловое платье сделало глаза янтарными, а в волосы она вплела несколько сияющих украшений, одни из тех, которые приносили ей каждый раз слуги, но которые до этого вечера складировались на трюмо и лежали нетронутыми в огромной резной шкатулке. Удовлетворённая увиденным, Мария с лёгкостью ласточки спустилась в большую столовую, где её ждал Джон.

Увидев вошедшую, Джон почтительно поднялся и усадил свою даму, галантно придвинув и задвинув стул. Затем он сел. Мари отметила, что он как-то странно задумчив. Он с отстранённым взглядом изучал дверь и не сказал ей ещё ни слова, хотя обыкновенно сразу же вступал в беседу. Однако девушка списала это его состояние на переменчивость характера Джона.

Дело в том, что у Джона действительно были причины крепко задуматься. Во-первых, потому, что именно в этот вечер он решился признаться Марии в своих чувствах. Рискуя всем! В особенности это был отчаянный шаг, после того, как ему пришло письмо от Карла, всё целиком посвящённое его вопросам о состоянии Марии. А ещё Джон помнил их с Карлом любопытный разговор перед его отъездом, и вспомнил, что Карл, в принципе, вспыльчив, а что же будет с ним, если не дай Бог, тот узнает о его чувствах к Марии… Карл его не поймёт. Определённо. Хоть Джон и не собирается ни в коем случае помочь Марии скрыться и даже предоставить ей хоть чуточку больше свободы, включая кратчайшую прогулку у поместья, о которой его не раз слёзно молили.

Однако он влюбился. А скрывать это было невозможно. Конечно, она сама догадывается об этом. А возможно, она сможет ему ответить… Возможно, она…

Череду размышлений прервал её звонкий, но требовательный голос. «Мистер Смит!»

Она заговорила с ним сначала о погоде, потом о прочитанной книге. Причём о книге со странным энтузиазмом. А потом она подчёркнуто восторженно отозвалась об авторе и похвасталась, что с ним знакома.

– В самом деле?

– Да, это мой давний друг.

Мария начала рассказывать о детстве и об учёбе в Гринвудской школе и упомянула о Роджере несколько раз. Джон слушал с интересом, но, казалось, все эти несколько раз не обратил никакого внимания на повышенное внимание Марии к описываемому лицу. В конечном итоге ей пришлось прямо спросить:

– А известно ли вам, милостивый государь, случайно, как поживает мой давний друг и школьный приятель теперь, когда он, должно быть, всё-таки женился на Николь Бланш?

К её изумлению, ответ был быстрым, точно произведённый из некоего хитрого военного орудия выстрел:

– Абсолютно точно осведомлён о бывших обитателях замка Вербер.

– О бывших? – Мария ощутила комок в горле и вся напряглась в ожидании ответа.

– О да. Теперь, сударыня, замок выкуплен. И спешу заметить, что у замка теперь новая владелица… Точнее старая владелица. Но не в смысле старая… – он вдруг слегка покраснел, смутившись. – Очень даже красивая… То есть. В общем, замок теперь принадлежит вам.

Он почти осмелился сказать самое важное. Но его вновь прервал тот же требовательный голосок. Мария в одну минуту ощутила, что ей уже не важны ни собственные чары, ни манеры. Она сразу отказалась от кокетства и поинтересовалась, куда уехали Николь и мистер Роджер.

– Они никуда не уехали… – спокойно ответил ей с любопытством поглядывавшей на него из-за чашки Джон. – Попрошу вас, мисс, при всём уважению к вашей давней дружбе чувствам, которые, вне сомнения, ранит эта новость…

Мария напряглась и замерла в ожидании продолжения фразы. Хотя лицо говорившего оставалось по-прежнему спокойным, она предчувствовала нехорошие вести.

– В общем, мисс, Роджер Эллиотт мёртв. Увы… сведений о вашей подруге предоставить вам не могу. Но, если хотите, я узнаю что-нибудь. И… хммм… даже, наверно, смогу вызвать её к нам. Если хотите… Хотя это будет трудно…

Он и сам не знал, зачем произнёс эти последние слова. Ему был дан приказ не пускать никого постороннего в имение до приезда хозяина! Любое нарушение грозило наказанием. Хотя Карл, наверняка, гуманен, однако, неизвестно, каким это наказание будет, и хорошо бы, чтобы оно не коснулось денежных средств. Карл вновь взглянул на собеседницу, желая увидеть произведённый эффект, но к его удивлению, девушка быстро поднялась и выбежала из комнаты. Он немедленно последовал за ней. Она остановилась, услышав, как он зовёт её. Лицо её было почти совсем белым.

– Зачем вы сказали! – И она залилась слезами, внезапно прильнув к его груди.

Джон был совершенно потерян. Он только машинально начал гладить её по голове, успокаивая и перебирая прекрасные каштановые волосы… И тут он поцеловал её в щёку, близко от губ, которые ему так давно хотелось поцеловать, но он всё ещё не смел, ибо не знал до конца о её настоящих чувствах к нему.

 

ОТМЕТИНА ЗЛОДЕЯНИЯ

Однако был ещё один безмолвный свидетель этой сцены, лицо которого было лишь вполовину освещено лампой, а вторая половина этого лица была скрыта капюшоном. Вернувшийся в поместье законный его владелец. Собственник этой девушки, которую обнимало купленное им доверенное лицо. Хозяин нескольких судеб, нескольких жизней – тех, которые он погубил, тех, которые он убил, и тех, которые он купил, и ещё судьба вот этой девушки… Много разных чувств сразу захватило душу наблюдавшего, и лишь негодование, ревность и злоба одни были яснее прочих – остальные были слишком черны и им даже невозможно дать определение. Когда Джон проходил мимо него, скрытого занавесками, провожая печальную и очень кроткую Марию, чудовище притаилось и невероятным усилием сдерживало себя, чтобы не выскочить из своего укрытия сию же минуту… Но тогда будет испорчен сюрприз. И он остался на месте.

Джон же отвёл даму наверх, удручённый тем, что важный для него разговор придётся, видно, отложить до утра. Затем он удалился в свою комнату, желая прочитать теперь новое письмо, полученное от Карла этим вечером, которым он пренебрёг ради сегодняшнего ужина, но которое, видимо, содержало важные вести, а судя по предыдущим, вести о будущем прибытии Карла и итогах организованной им очередной сделки.

Когда Джон вскрыл конверт, глаза его широко раскрылись. Дата прибытия Карла шокировала его. Но дыбом встали его волосы, когда, и без того взволнованный, он почувствовал чьё-то присутствие. Он оглянулся. Никого не было. Все предметы, не передвинутые, стояли на своих местах и словно бы недвижно взирали на него. Но Джон чувствовал чей-то взгляд. Джон был человеком суеверным. Ему стало страшно. Не раз Джон догадывался о возможном убийце Роджера Тейлора, и потому было ему теперь особенно страшно, что говорили сейчас именно о том, чья жизнь была ему нарушена против воли Бога, да ещё человеком, чьё имя он знал, а это нехорошо… Он глянул на часы. Было где-то около полуночи. И почудилось ему, что дохнуло на него откуда-то могильной гнилью… И вдруг из самого тёмного угла комнаты на него бросился кто-то и остановился неожиданно перед самым его лицом. Джон узнал его. Хоть половина лица и была скрыта капюшоном. Он облегчённо вздохнул и хотел было сказать слова приветствия, как Карл вдруг прижал палец ко рту, тем самым повелевая быть тише. Джон с беспокойством прислушался. Карл же успокоительно ему улыбнулся. Джон снова начал успокаиваться, но тут вместо человеческих слов услышал, как Карл прогремел голосом, низким до неузнаваемости и напоминавшим одновременно шипение змеи и рёв раненого зверя: «Предатель…» И в то же краткое мгновение ужаса Джон ощутил ледяной поцелуй вошедшего глубоко в плоть кинжала. Почти такой же ледяной, как… Умирая, Джон вспомнил о бедной беззащитной девушке, которая только что на прощание одарила его коротким холодным поцелуем в щёку… Теперь её холод просто погибнет, ибо на неё прямо сейчас обрушатся пламень и лава из самого страшного вулкана…

Брошенный кинжал со звоном соприкоснулся с каменным полом. Карл тяжело вздохнул, делая шаг назад. Его лучший друг рухнул навзничь с широко открытыми глазами, которые подёрнула пелена навсегда застывших на них не пролитых слёз…

В самые последние свои минуты Джон неожиданно вспомнил о давнем происшествии на празднике эльфов недалеко от этого самого поместья. Но несмотря на это последнее воспоминание, промчавшееся в рядах эпизодов его жизни в затуманенном мозгу, он огорчился в последний раз, думая о самом страшном поступке Карла перед этой надвигавшейся на него темнотой…

Карл окинул усопшего презрительным взглядом. «Как же я тебя ненавижу… Как ненавижу!»

На лестнице послышались чьи-то шаги. Карл быстро поднял кинжал, отёр его от крови, и быстро устремился наверх, закрыв предварительно дверь на ключ. Тщательно всматриваясь в темноту, он сделал несколько шагов. Никого не было. Ему показалось. И вновь прежняя мысль овладела несчастным. Мария! Он думал, он шёл, но он бежал. Так сильно было его желание наказать негодяйку! Но, приближаясь к её двери, он всё же замедлил ход. Нужно было, чтобы она поверила, что это Джон. А потому он, неуверенно потоптавшись, делая это, однако, как можно громче, совершил три робких стука в дверь. Кто-то с другой стороны быстро подошёл. Дверь распахнулась. Он уже услышал её дыхание. Как хищный зверь, он бросился на неё и сотворил задуманное уже давно. Она глухо рыдала ему в ладонь, а он всё никак не хотел освобождать её из-под своей массы, из своих железных объятий.

«Молчать…» Она вконец высвободила руку и с ожесточением вцепилась ногтями в волосы, но спал капюшон, и она с ужасом обнаружена, что половина его лица была обезображена, она представляла собой какой-то жуткий ожог, или клеймо, она толком не разобрала, но при виде этого кровавого месива ей сделалось совсем дурно, и она потеряла сознание.

Карл с ужасом ощутил, что тело, которое он прижал к кровати, обмякло, и встряхнул Марию пару раз. Потом отпустил и прислушался к биению сердца. Поняв, что это был эффект от шока, отчасти произведённого его уродством, он со злобой схватил её руки и потянул её к себе. Затем он взвалил её на плечи и понёс к выходу, нимало не беспокоясь, что созданный им шум может привлечь внимание слуг. Но все слуги были в этот вечер отпущены в подсобное помещение. В доме не оставалось ни единой души. Потому-то Джон желал в тот вечер открыться Марии и, доверяя ей по простоте души безмерно, и к тому же почти перестав быть осторожным, отчасти из старомодных представлений об объяснениях в любви, внушённых матерью в юном возрасте, решил, чтобы они остались наедине. И это тоже было его ошибкой.

Карл тащил Марию к своей лошади, которая одиноко стояла привязанная к стволу дерева. Он стегнул её, и бедняжка, измученная предыдущей длительной скачкой, понеслась в знакомом, известной только двоим живым существам, направлении. Да, действительно, они были единственные живые существа, обитавшие в том месте. Которое было так близко к поместью, до ужаса близко. Ровно так же близко оно находилось и к поместью Верберов – просто на другой стороне смежного с ним холма, поросшего лесом. Рядом с прекрасным садом, где Мария обожала гулять в детстве. Всё это время Карл никуда не уезжал. Он жил рядом, имея возможность наблюдать за поместьем.

Когда лошадь остановилась, Мария зажмурилась от ужаса. Она почувствовала, как его рука больно сжала её щиколотку. Тогда она подняла на него полные слёз глаза.

– Ты убил его, да? Ты убил его, негодяй…Я знаю… – её голос дрожал, перебиваемый её глухим рыданием.

– Да что ты вообще знаешь!

Когда она взглянула в лицо ответившему ей человеку, ей показалось, что на неё смотрят глаза адского существа из глубин, которые не знало божье существо, в них застыла жестокость, враждебность, ярость и властность. Ей хотелось угадать его мысли, однако в этих глазах ничего, кроме всех существующих ликов злости она не видела. Из груди у неё вырвался отчаянный крик:

– Зачем?!

Он ухмыльнулся и отвернулся от неё, собираясь спешиться. Но Мария, исполненная невыносимым чувством отчаяния, которое полностью охватило её, резко схватила его плечо, таким образом чуть повернув к себе и с удвоенной силой в голосе повторила вопрос. Он оглянулся на неё с видом взбесившегося животного и прошипел:

– Сидеть смирно…

– Зачем ты убил его?! Он же твой друг!!

– Замолчи… Впрочем… Я встречался за эти дни в поисках тебя не только с Джоном. Я был в гостях у Кати и её мужа… Помнишь, они помогли тебе бежать…

Он увидел, как вновь вспышкой появился страх в её глазах.

– Аа, помнишь… Ах да. А ещё… я ездил проведать Роджера Тейлора. Ну что же замолчала! Ну, припомни, Роджер Тейлор… Который разбил твоё сердце, от тебя отказавшись!

Она вновь стала биться у него в руках.

– Нет! Это Роджер Тейлор, который любил меня! Даже когда я пала в его глазах! – она задыхалась от слёз. – Когда ты и твои сообщники оклеветали меня. Но ты заставил его поверить в искусно созданную тобой ложь… что я… я… Что с ним произошло? Говори… Что?!

– Я убил твоего Роджера! Интересно, может, ты ещё не догадываешься, зачем?!

Спустившись с лошади, он понёс Марию к калитке. Та начала уже приходить в себя, но он нёс её быстро, и первое, что увидела она, погружаясь во мрак, были серые могильные кресты, торчавшие поверх крыши какой-то надстройки, в которую они входили… Нет, к её ужасу, это была не надстройка, это был фамильный склеп. Она дёрнулась, но он лишь сильнее прижал её и начал спускаться. Тут уже было светлее. Она сквозь слёзы различала предметы вокруг, на стенах плясали тени от многочисленных зажжённых факелов. Неожиданно она, взглянув вниз, увидела многочисленную мебель, стоявшие среди неё лампы, рояль и статуи. Наконец они дошли. Карл повернул какой-то рычаг, прикреплённый к стене и соединённый с гигантской цепью. Огромная тяжёлая дверь закрыла сверху ход к спасительному отверстию на том конце лестнице, и лунный свет исчез, остались только две тёмные фигуры, освещённые ярким пламенем факелов. У бедной Марии был такой недоумённый вид, что Карл зло расхохотался. Потом он подошёл ближе, с силой толкнул её к креслу и заставил её кричать, угрожая очередным ударом. Мария кричала. Жуткая акустика преобразовала её вопль, и она сама испугалась своего голоса. Её мучитель торжествовал. Какая жуткая у него была берлога…

Дело в том, что Карл не пожелал довериться целиком и полностью лучшему другу своей тётушки, тому человеку, который весь от начала и до конца излучал преданность и благородство. Одновременно с тем он был преисполнен желания скрыться. И посему он избрал для своего временного жилища старинный склеп Верберов, которые когда-то давно с гордостью показывала ему бабушка Марии. Просто его неожиданно посетило воспоминание о том, как старушка ему тогда рассказала о том, как в склепе скрывался однажды граф Вербер, когда лелеял план мести в отношении врагов, захвативших его поместье и пленивших его дочь. Он и его воины провели в склепе целый месяц, готовясь к нападению и одновременно пережидая опасность прибывших в город свежих вражеских сил новоприбывшего отряда. И ночью троянский конь был открыт, ждавшие в нём воины выбрались наружу и убили всех, кто дерзнул спать той лунной ночью, а спали той ночью все, кроме побеждённых пленных, обречённые на адские работы на основанной здесь каторге.

Карл прожил в склепе весь год. Весь этот год его мучила непонятная мысль, что его ищут. О его присутствии в поместье никто не знал. Однако однажды, в один из редких разов, когда он собирался ехать в город за продовольственными покупками, его увидел стоявший возле склепа и склонивший в раздумье голову мужчина. Карл был потрясён и разъярён. Он не мог ни на миг предположить, что это его укрытие таким нелепым образом кто-либо обнаружит! С собой он всегда носил удавку, ту самую, которой воспользовался ещё тогда, когда казнил Роджера, и ещё огнестрельное оружие. Но в этот раз при нём была только удавка. Быстро, точно выпущенная на волю пуля, накинулся он на незнакомца, но тот оказался явно сильнее, хотя и был напуган появлением его из могилы. Вначале незнакомец побеждал и единожды даже с силой отбросил его в сторону, и Карл упал наземь. Не успел он опомниться, как мужчина извлёк из кармана предмет, похожий на толстую спичку, и быстро зажёг её, ткнув ему в лицо, отвесив другой рукой сильный удар, при этом размазав грязь по левой щеке ладонью. Незнакомец, очевидно, ожидал, что яркая спичка ослепит Карла, а тяжёлая пощёчина повергнет наземь, дав ему возможность победить, когда он нанесёт ещё один, более сильный удар. Однако к ужасу обоих щека Карла почему-то вспыхнула ярким пламенем. Возможно, в земле содержалось какое-то воспламеняющееся вещество, или ещё существовала некая другая причина, способная объяснить случившееся. В общем-то, Карла спасло только то, что тот все ещё видел в нём адского призрака. И внезапно проявившийся страх незнакомца вдвое уменьшил его силы, когда как силы Карла с сознанием этого, напротив, увеличились вдвое, и он, повалив соперника в грязь, затянул удавку… Как удивился бы Карл, если бы сказали ему теперь, что он задушил Фредерика Вербера, родного дядю Марии Вербер… Но Карл ничего такого не знал. Корчась от боли, он ещё долго провалялся на земле рядом с убитым. Затем он вернулся к себе, притащил лопату и закопал тело в одной из могил, рядом с неким Джоном Берглом. Вскоре после этого случая Карл начал помышлять о том, что пора уже каким-либо образом вернуться. Свою рану он предпочитал скрывать капюшоном, ошибочно думая с досадой и печалью, что красивое лицо сыграет важную роль при их первом за столь длительное время свидании. Заботясь таким образом о важности своей внешности для Марии, он подумал также, что всё равно врач вылечит его, и решил первым делом обратиться к нему, а если сделать ничего не возможно, то, конечно же, заковать навсегда эту непривлекательную часть лица в маску или сделать на заказ поддельную кожу. Хотя ожог на нем, тем не менее, заживал. Просто он не ведал об этом.

И он, конечно, не думал о том, что для Марии он сделался чудовищем, и явись он пред нею с крылами за плечом и светлым нимбом над головою, она всё равно оттолкнула бы его от себя.

Свет ещё с непривычки бил в глаза. Она смотрела прямо на Карла. О, как она его ненавидела! Как он был ужасен… Хотя на самом деле она увидела, что шрам его на лице не столь ужасен, как показалось ей в поместье, лицо его не теряло своей безобразности. Она захотела броситься на него и запустить в это лицо ногти, но он был начеку – она видела это, и к сожалению понимала, что он прекрасно понимает всю силу её ненависти по отношению к нему… Она, как дикое животное, нарезала круги по маленькому пространству, оставленному ей у лестницы, двигаясь бархатной поступью, и всё думала, что же он будет делать теперь… А он ничего не делал. Он просто сидел на кресле и скалился, обнажая белоснежные зубы в улыбке победителя. Тогда она тоже села… В противоположное кресло. Неожиданно что-то больно впилось ей в бок. Она почувствовала, что идёт кровь. И напряжённым движением нащупала торчавшую острую часть спинки стула. Она судорожно потянула. Вытаскивается. Вид её стал торжествующим, она вскочила…

– Сидеть… – Карл вытащил пистолет.

Он выстрелил в неё, и увидел краем глаза, что попал в плечо, но она, морщась от боли, продолжала приближаться с острой палкой, которую она держала перед собой. Он-то думал, что держал ситуацию под контролем, но его контроль не шёл ни в какое сравнение с её ненавистью. Он понял в это краткое мгновение, что она проткнёт его сердце. Он отступил назад… и вдруг провалился куда-то вниз, подняв страшный грохот. Тяжело дыша, Мария гневно шарила по камню руками. И тут она увидела люк прямо перед собой, а рядом с ним отодвинутый кусок дерева… Дикий страх овладел ей, ибо она не знала об этом люке ничего. Она подобрала с пола подсвечник и швырнула в люк. Он летел долго… Она не понимала, как при таком прыжке можно было бы выжить, но почему-то подозревала, что всё же можно. И потому первым её порывом было отыскать рычаг на стене, чтобы как можно скорее выбраться из каменного плена. Те минуты, которые она провела, пока искала его, показались ей часами. Вконец напуганная, окровавленная, она выползла из-под тяжёлой двери, которую не в силах была достаточно сдвинуть, и, непрерывно повторяя шёпотом, который сама едва слышала, слово «спасите», добрела, шатаясь, до дверей некогда приютившего её монастыря. Там она упала без сознания, ударившись головой о каменный порог.

Матушка была полна желания приютить и выходить её. Она самолично распорядилась, чтобы бедной девушке не отказывали ни в чём, когда та очнётся, что, несомненно, случится до её возвращения, а сама спешно куда-то уехала. На голове её была ужасная кровоточащая рана, и ухаживавшие за нею сёстры очень боялись, что она не выживет. От потери крови она подолгу не приходила в сознание. Рану на плече лечить было несложно, пуля лишь поцарапала кожу, однако по ночам девушка просыпалась от ужасной боли. Марию поили лекарственными отварами и всячески помогали ей очнуться от какой-то неведомой болезни. Матушки не было три недели. На исходе третьей недели Мария, между прочим, уже сопровождала сестёр на их молитвах. В монастыре уже стали беспокоиться, ожидая от аббатисы вестей. Вконец пришло письмо, оповещавшее о её возвращении.

 

ТРАГЕДИЯ ГОСТЬИ

Однажды вечером к Марии пришла одна из сестёр, Луиза. Матушка желала со спасённой аудиенции. Луиза привела Марию в одну из молитвенных зал монастыря. Там, у оконца, Мария различила длинную полную фигуру, сложившую руки точно для обращения к Господу. Подойдя поближе, затаив дыхание от нежелания помешать молитве, Мария увидела Николь. Она не могла поверить своим глазам и издала вопль восторга. Николь обернулась к ней со строгим лицом, но, не успела Мария прийти в себя, уже нежно привлекла к себе. Обе плакали…

Весь последующий час девушки провели в просторной комнате Николь, где каждая поведала свою историю. Выяснилось, что Николь, отвергнутая Роджером, решила запереться в монастыре и всю себя посвятить Богу. Когда Роджер умер, она не выходила из своей кельи целый месяц, не нуждаясь ни в еде, ни в воде. Тем самым она надеялась совершить сколь какой-нибудь подвиг. Каждый день её мучила совесть. Она всё вспоминала, как обошлась с той, которая считала её своей подругой, и размышляла над тем, каким наказанием обернулось для неё обманное счастье. Она уверяла Марию, что это точно Господь вырвал одного из своих любимых сыновей у неё из нечестных рук, чтобы она не смела держать рядом того, кто по праву ей не принадлежит. Николь вновь тяжело разрыдалась. Но Мария успокоительно взяла её руку. – Я понимаю всё… Прошлое слишком тяжело. В нём живут привидения. Воспоминания, которые мы тщетно вызываем, а они причиняют лишь боль. Что их искать, если они не дают утешения?

– А ещё жизнь и смерть ходят между нами… Каждый день даёт нам благостную надежду на то, что впереди ещё есть время… на достойные поступки, на чувства, на великие свершения… Но мы так беспечны! Видишь… какою злодейкой я оказалась. Сама не осознавала, на что могу быть способна. И смерть унесла самое дорогое…

– Да… самое дорогое…

Перед Марией вдруг пронеслось воспоминание одного из безоблачных дней, когда они с Роджером прогуливались у старого пруда. Она вспомнила его глаза и его улыбку, и ей снова стало невыносимо горько от утраты, даже тяжелее, чем когда она в первый раз услышала страшную весть о его смерти из уст убийцы. Убийцы… Вновь защемило сердце и захотелось кричать. Николь, испугавшись невероятно, заглянула Марии в лицо и принялась успокаивать её, бормоча только: «Извини… Боже, какая же я глупая! Прости! Прости! Прости меня…

Наконец Мария успокоилась и тут же попросила её продолжить рассказывать свою историю.

Выдержав несколько обетов, затворница поднялась на более высокую духовную ступень и стала настоятельницей. Эта должность была очень ответственной, но новые обязательства ничуть не пугали и не обременяли Николь. Она старалась проявить себя хорошей хозяйкой и доброй собеседницей сёстрам. Однако работа и дела, по её словам, всё равно не смогли заглушить её боли… Она очень переживала за Марию и пыталась наводить справки, но безуспешно. Она не знала почему, но о судьбе девушки, столь занимавшей её мысли последний тяжёлый год, она не смогла нигде навести справки. Словно некая сила, может, зловещая, глумясь над нею и мешая искать бедную девушку, а может, и светлая, чтобы наказать Николь неведением, а в ту пору помогая Марии бежать, спасаться от напастей, загородили от неё Марию.

На это Мария ответила:

– Я скажу вам, Николь, что это за сила! Это Карл Шевалье. Он с помощью подкупленных знакомых, коллег, мошенников разнообразнейших категорий устроил так, чтобы моё имя потерялось насовсем в этом мире хаоса свидетельских бумаг и документов, которые они подделывали и уничтожали…

– Боже… Мария… Сколько же горя пришлось тебе пережить…

Девушки долго просидели, обнявшись. Слишком большая печаль оставалась на сердце обеих долгое время. Невысказанная печаль обжигает сердце. Разделив её, обе почувствовали столь желанное последнее время облегчение.

Догорела лампадка на столе. Комнату окутал синий полумрак. В полуоткрытое окошко виден был кусочек звёздного неба. Мария лежала, укрывшись тёплым одеялом, и смотрела на полоску яркого света внизу двери. Наконец и он погас. Мария блаженно закрыла глаза, готовая погрузиться в мир сновидений… она часто так засыпала в отцовском доме, когда была маленькая.

На следующий день Николь снова вынуждена была отъехать по делам, но к вечеру вернулась, причём с готовым планом для Марии, желавшей более всего на свете уехать. Было решено. Марии следовало купить для себя билет на пароход «Амстердам», отъезжавший через три дня ранним утром в направлении Б.

Николь провожала её. Всю ночь перед отъездом она подбадривала её и велела не тревожиться ни о чём, и этим ранним утром, когда вся долина была окутана магическим туманом, садившаяся в карету девушка была полна решимости. Одного она не видела. Знака, который, возможно, заставил бы её забеспокоиться. Пока Мария садилась, Николь сотворила в воздухе крест, вознеся заплаканные очи к небу. Ибо она знала, что за Марией непременно, хотя она и не ведала, каким именно чудесным способом, ведь она наотрез отказалась что-либо ещё организовать для него, непременно последует Карл.

Они плыли бесконечно долго. Целыми часами Мария стояла на палубе вместе с другими пассажирами, облокотившись о бортик, безразлично наблюдала за чайками, с пронзительным криком проносившимися над зеркальной поверхностью воды, и размышляла о новых берегах и о своей обретённой свободе.

Но бедняжка Мария и помыслить не могла, что одним с ней пароходом, только классом бедных, куда она ни разу во время плавания не спускалась, плывёт её злейший враг, виновник всех её несчастий, тот, даже от памяти которого она теперь спасалась раз и навсегда. Карл, выхоженный той же Николь, давшей обет помогать слабым и даже самым павшим, теперь разузнал от сестёр о намерениях Марии и решил плыть за ней вслед. Он даже не думал особенно, что будет дальше, когда он вновь застанет Марию врасплох. После нескольких покушений на свою жизнь он уже не боялся смерти. Отныне его всецело вела одна его слепая страсть. Он озабочен был теперь лишь жестоким желанием наказать ту, что осмелилась не подчиниться её сжигающему пламени.

Тем временем дни тянулись, а погода всё не портилась. Это было странно для Гольфстрима. Моряки все вечера напролёт судачили об этом чуде. А старые волки каждый раз, слушая прогнозы погоды из уст юных жизнерадостных новобранцев, представлявшие собой описание солнечных ясных деньков и полного отсутствия забот о повторном закреплении парусов из-за обыкновенно изменчивого в этих местах характера ветра, угрюмо качали головою и пророчили близкую беду. Но многие пассажиры первый раз плыли по этому проливу, а потому ничего не знали о грозящей им опасности.

Этим утром погода была особенно прекрасной. В ослепительно голубом небе сияло яркое солнце, а волны ласково баюкали плывущий корабль, то приподнимая, то опуская его, что приводило в неописуемый восторг стоявших на одной палубе с Марией дам, с которыми она успела познакомиться и теперь вела оживлённую беседу. Внезапно все стали искать глазами чаек, но их нигде не было. Это было очень странно. Вокруг их корабля, казалось, вообще не было живых существ. Они всё плыли, качаясь, мимо угрожающе торчавших из бездны скал. На небе начали появляться скопления облаков, а одно из них заслонило солнце. Пассажиры всё это заметили и в беспокойстве удалились с палубы по каютам. Марии же и её собеседницам захотелось всё же задержаться. И они невольно стали теперь свидетелями разбушевавшейся стихии. Сначала пошёл дождь. Медленный, тихий. А потом со всех сторон на кораблик налетел ветер, и дождь уже перерос в ливень. Упала мачта, преградив девушкам путь к каютам. Спутницы Марии что-то жалобно кричали и готовились к смерти. С каким ужасом Мария наблюдала, как двоих из них попросту выкинуло с борта вниз. Упав с этой высоты, просто невозможно было не разбиться… Мария кричала и не слышала собственного голоса. Её всё шатало из стороны в сторону, пока не придавило к углу корабельного выступа у одной из мачт той самой, упавшей, так, что она не могла пошевелиться, пока всё стоявшее на палубе, – и люди, и предметы, соскальзывали вниз с поверхности корабля и летели вниз, в смертельную пучину…

Вольный ветер рвал мачты, словно мечтая превратить судно в щепки, и страшно скрипели борта клетки, в которую оказались загнаны пассажиры. Капитан напрасно успокаивал всех, отдавая чёткие приказы, организуя людей на корабле. Паника уже овладела людьми, воздвигнула на корме свой алый флаг, и отчасти оттого напрасно боролось с пенящейся стихией громоздкое судно. Всё смешалось и потонуло в миксере громких возгласов, скрипа досок и стука воды о накренённый борт. Вдруг наступило мгновение, когда не стало слышно ничего. Все, не сговариваясь, подняли кверху головы, однако ничего не увидели – на жалкую кучку живых созданий всё так же грозно взирало нахмуренное небо. Наступившая зловещая тишина пугала ещё более, чем шум и гам борющейся толпы. Напряжение росло, раскаляясь в горячем грозовом воздухе, как на угольях ада, и пронзало молниями чёрное, точно разорванное на клочки, небо.

 

ЗА БЛАГОДАТЬЮ

Мария была, наконец, освобождена из своего плена, но уже через мгновение после того, как она вылезла из-за мачты, её слизнуло волной и унесло сильным пенящимся потоком с корабля, уже почти ушедшему под воду. Мария уже видела свой конец. Она стала захлёбываться, ожидая, что вот-вот откроется страшный водоворот, который поглотит и корабль, и всё, что будет находиться в широком доступном для него радиусе, в котором, вне сомнений, находилась и она… Но была слабая надежда… Мария с удивлением обнаружила, что плывёт. Неужели волна отнесла её так далеко от тонущего корабля? Но силы покидали её. Она почти ослепла от солёной воды. Наконец она ухватилась за плывшую мимо досочку и легла на неё всем своим весом, почему-то полагая, что теперь плывёт в спокойном течении… Как же она была поражена, когда через некоторое время, когда сознание вновь вернулось к ней, она обнаружила, что плавно качается на волнах, находясь в том же положении, обхватив обеими руками досочку, среди груды других обломков, прибитых волнами к галечному берегу. Среди этих обломков лежали мёртвые и полуживые люди. Последним она тут же принялась помогать, стараясь из всех своих маленьких силёнок. Однако тела спасённых перестали их слушаться, и, находясь под тяжёлым грузом усталости, она уже практически не отличала слабо карабкающихся по камням живых от трупов. Исцарапанная, изрезанная, она вместе с бородатым моряком тащила на себе женщину и мужчину. И только пройдя несколько километров и растянувшись рядом со своей ношей, они со спутником поняли, что те, кого они тащат, мертвы. И тут Мария закричала. Так закричала, что люди, медленно ползшие рядом к своему спасению, тихо застонали, мысленно готовясь, возможно, к некоей неведомой опасности. Но Мария не видела их и не замечала их смятения. Она, впрочем, ничего не замечала вокруг себя. Только, не отрываясь, глядела на мёртвого Карла.

Потерпевших бедствие вскоре обнаружила группа людей, прогуливавшаяся по берегу. Они долго успокаивали пострадавших, а затем, удостоверившись, что среди них есть более или менее крепкие люди, в состоянии помочь окончательно ослабевшим, не желая более терять драгоценных минут, побежали за подмогой. Из их слов Мария поняла, что это была Новая для неё Земля. Из спешного поздравления одного из них, что всё, что она видела перед собой, было её чудесным спасением…

Новая жизнь раскрыла свои объятия для бедных уставших детей своих. И Мария всем своим сознанием благодарно ощущала защиту Бога, и неустанно благодарила своего ангела хранителя. Солнце клонилось к закату. Алые, розовые, золотые краски залили весь небосвод и тонули, растворяясь, в голубом тяжело дышащем море. Она, усталая, измученная вконец, ковыляла, спотыкаясь и почти не различая дороги, но зато шла она уже по твёрдой земле, и это был первый день в её новой жизни…

Известно, что остаток жизни Мария провела счастливо. Умерла она в сорок лет, уже замужем за безумно любящим её, хотя и не очень любимым мужем, скорее ставшим ей заботливым другом. Муж умер через год после её кончины, а подросшую дочку отдали на воспитание родным мужа, которые с радостью приняли её, как свою, ибо сами иметь детей не могли. Марию Вербер похоронили на кладбище её предков, правда, не в фамильном склепе, следуя указаниям, оставленным женщиной в её завещании. На мраморной доске, сделанной по заказу её любящего мужа Джека, выгравировали: «Это мужественная женщина, покорившая сердце этого города».

Но неужели ничто не могло заставить Марию вернуться, хотя бы мечтами, в тот город, в котором почти каждое лицо было добрым и знакомым, пройти тропами, по которым она бродила в детстве, к дивным садам, в которых весной покрывались нежными белыми и розовыми цветками яблони, к озерцу, возле которого она любила размышлять, едва наступал полдень, о мире и о счастье, которого ей всегда так хотелось. О благодати, которую она всегда молила Бога ей подарить. Она ничего не забыла. Она никогда не желала выкинуть этот город из своей души и из своего сердца. Ведь в этом городе жил тот, кто стал для неё самой прекрасной грёзой из всех. Любимый человек, кого она всегда мечтала видеть рядом с собою более всего на свете, но с которым она не могла быть вместе. Каждое утро, сидя перед открытым окном или расчёсывая волосы, она загадывала своё желание – возвратиться назад, в Эпплкастл, хотя бы на день, набравшись мужества, и вновь увидеть Роджера. Временами мысль о том, что могло бы быть, забирала все силы. Наконец Мария решилась. Ей надо было побывать в этом столь родном для неё городе и наконец прийти к нему… Однако только лишь взглянуть на него, поговорить с ним, а после уже более никогда не возвращаться. Потому что она уже связана обязательствами с преданным ей человеком, которого она безмерно уважала. И она не могла так поступить с ним… Нет. Только не с ним.

Девушка уронила голову на колени и заплакала. Тусклый свет лампы осветил фигурку, утонувшую в шёлковом голубом халате, открывавшем взгляду вошедшего мужа лебединую шею и нежное маленькое плечо. Джек быстро подошёл к ней и сел рядом с нею на кровать.

– Любимая… Что-то произошло?

– О нет… Я просто так…

– Не обманывай меня. Мы же всегда доверяли друг другу. Ну, не упрямься. Скажи. Что гложет тебя?

– Ты знаешь…– Мария посмотрела перед собою, и взгляд её сделался отвлечённым, словно она видела незнакомые миры перед собою, которые никто более различить не мог. – Я вспоминала своё детство… Бабушку.

– Да, ты её очень любила. Ты много рассказывала о ней.

Мария вдруг порывисто опустила свои руки ему на плечи и заглянула в глаза.

– Знаешь, я бы хотела съездить в Эпплкастл. Это то место, где я родилась.

– Но ты же так долго не желала разговаривать со мной об этом крае…

– Да. И на то были причины. Понимаешь… Там живёт… Она украдкой взглянула на него. Лицо мужа отражало странную мрачную печаль. Он задумчиво облокотился на спинку стула и изучал стоявшие на столе старинные часы с херувимами. Она продолжала. – Там живёт моё прошлое.

– Прошлое? – Джек нахмурился. – С прошлым тяжело встречаться. Ты уверена, что ты поедешь?

Мария кивнула.

– Ты поедешь одна?

– Думаю, да.

Он устало улыбнулся ей и поцеловал в щёку. «Хорошо, дорогая». Затем он повернулся и вышел.

Мария грустно смотрела ему вслед. Он знал. Он помнил, как она рассказывала ему о Роджере. Девушка ничего утаивать от него не хотела. Она знала только, что боль ему причинили бы рассказы о Карле, а потому об этом страшном человеке она молчала.

Однако ей предстояли приготовления к дальней дороге.

 

СВИДАНИЕ С ПРОШЛЫМ

Однажды она приехала. Была зима. Рассвет щедро рассыпал пудру и краски по небосводу. Над морем, на которое она смотрела, как тогда, когда покидала Эпплкастл, будучи ещё совсем юной девушкой, вставало золотое солнце. Мария наклонилась к воде и бросила на волны белую ленту из своих волос. Шёлк слегка закружился в воздухе и плавно опустился на волны, которые мгновенно подхватили его и бережно понесли в сторону. Она ещё долго наблюдала, как он плыл в зелёно-голубых водах прочь. А затем она вздохнула и пошла мимо знакомой паромной станции к дороге, которая должна была привести её к дому.

Появилась знакомая калитка. Мария толкнула её и сделала несколько шагов в сад. Даже зимой он производил чудесное впечатление. Тут в любое время года росли душистые растения, чудные розовые цветы вились вокруг калитки, возле которой она замерла, глядя прямо перед собою на яблоневые деревья, которые росли возле дома, в который ей так хотелось войти. Возле одного из деревьев стоял Он.

И тут случилось чудо. Природа изменчива и капризна, но её причудливый нрав порой дарит нам такие подарки, которые воистину нельзя оценить никакими сокровищами мира. Пошёл снег. Городок редко видел снег. Здесь всегда был тёплый, мягкий морской климат. Но зрение не обманывало её. И чувства тоже не молчали! Мягкие белые хлопья, мерцая, кружились вокруг, а рядом цвела жимолость и росли кусты роз. А совсем рядом с нею стоял человек, которому она тайно посвящала свои самые лучшие моменты в жизни. О! Как часто, когда она добивалась чего-то важного, она вспоминала его и думала, что эту краткую минутку она отложит в драгоценный ларец, спрячет у сердца и потом подарит ему, когда скажет, наконец, то, в чём всегда хотела ему признаться.

Роджер взглянул в её сторону. Сердце его забилось сильнее. Он облокотился на минуту о ствол дерева, словно размышляя, и неожиданно побежал к ней. Наконец, запыхавшись, он остановился в нескольких дюймах от неё. «Мария…»

Серые глаза его пытливо изучали её лицо. Она плакала и улыбалась.

– Роджер… Здравствуй. Я не могла не приехать однажды. Я очень хотела тебя повидать. – – Как много я, кажется, должен сказать тебе…Но ты, наверно, нашла своё счастье?

– Об этом после. Да, я не свободна. Однако дух мой всё же столь же силён и всё так же страстно мечтает о благодати.

Он склонил голову. «Я сам отнял у тебя эту благодать».

– Это было давным-давно.

Она мягко положила ему руку на плечо. Он положил на неё свою ладонь и сжал в своих её пальчики. Несколько минут они стояли молча в волшебстве зимнего утра.

Наконец он нарушил молчание.

– Я перед тобою все эти годы был страшно виновен. Мою вину, увы, не загладить времени. Ты это знаешь.

– Я это знаю.

От её ответа Роджер слегка вздрогнул и, тяжело вздохнув, убрал свою руку. Затем он быстро отвернулся. Мария обошла его и хотела вновь заговорить с ним. Но не смогла. Ибо увидела, что он плачет. И её глаза тоже очень хотели плакать. Наконец слёза вырвалась из плена чёрных ресниц и покатилась по щеке. Он прошептал: «Прости меня…»

Оба одновременно шагнули чуть вперёд и заключили друг друга в крепкое прощальное объятие. Вокруг них была тишина и свежесть. Лица обнявшихся светились печальным счастьем, ибо они ощущали столь желанное присутствие любимого и ответную любовь в родном сердце, что билось совсем рядом. Однако они дрожали в беззвучном рыдании, потому что никто не хотел прекратить объятие.

Совсем высоко взошедшее солнце осветило своими тёплыми лучами девушку, стоявшую напротив мраморного надгробия у трёх старых яблонь, свидетельниц её жизни. Она стояла так, будто обнимала кого-то. Через некоторое время она отшатнулась, точно очнувшись ото сна, и устремила непонимающий горький взгляд на могилу.

Он хотел, чтобы его похоронили именно в этом саду… В месте, где мы впервые встретились.

Мария подошла к цветам, росшим неподалёку, сорвала их и, сняв перчатку, аккуратно положила их на могилу. Слёзы душили её, а силы начали изменять, а потому она решила не заходить в дом, а поскорее вернуться в снятый на берегу номер. Назавтра ей предстояла вернуться к мужу.

– Как прошла поездка, дорогая?

– Я смогла, Джек. Я повидалась со своим прошлым.

 

По непостижимому для многих знакомых обстоятельству на могилу Марии кто-то пять лет исправно приносил гигантские букеты бордовых роз, связанных чёрной лентой. Муж Марии, которого несколько беспокоил этот факт, каждый раз, когда к нему обращались назойливые охотники за объяснениями подобных тайн, вынужден был объяснять это наличием у Марии неизвестных ему родственников, которым небезразлична была её судьба. Однако нашлись любопытные, которые изъявили желание выследить тайного посетителя могилы. После они утверждали, что пару раз им удалось увидеть высокого, однако сгорбленного в спине человека в чёрном плаще и в страшной маске, скрывавшей добрую половину его лица. Из-под надвинутой на лоб шляпы выбивались абсолютно седые волосы. На вопросы вышедших из-за деревьев молодых исследователей он отозвался чрезвычайно грубыми выражениями, при этом вытащив наполовину из чехла висевший у него на поясе пистолет, и они не пожелали более иметь с ним никакого дела.

 

Неизвестно, что случилось с Джоном на эльфийской земле. Скорее всего, он был счастлив, как и Мария в последние годы своей жизни. Ибо только храбрые находят на земле благодать, пусть даже сотни обстоятельств оковами падают, грозясь удушить и уничтожить, на мужественное сердце…