Гурьянов Сергей. Стихи

Кофе

Я просыпаюсь, делаю кофе,

Разливаю его по чашкам, несу к кровати,

Ставлю одну из них рядом. Ты еще в off’е,

Ты еще нежишься в сладкой сонливой вате.

Я выпиваю кофе, иду из дома,

Иду по делам, обхожу весь город,

Прихожу: кофе остыл, подушка комом,

Кровать не заправил: дел было – ворох.

Утром делаю кофе, одну из чашек пролил, –

Двух и не нужно, нужно пол вытирать, а

Ты просыпаешься на другом конце земли,

А не на второй половинке моей кровати.

Ты говорила, что любишь с утра

Крепкий кофе, можно без сахара даже.

Я просыпаюсь, будильник утверждает – пора,

Делаю кофе, но получается какая-то лажа.

12 января 2010

O Rus!

(Эпиграф ко второй главе «Евгения Онегина»)

O Rus! Осенний август несет листву –

Конечно, только вниз.

O Rus! Я выбираю сразу два из двух:

Не бреюсь и не надеваю линз.

O Rus! Живу затворником в тепле –

В тепле родной избы.

O Rus! Я сплю и ем – ем свежий хлеб,

О людях позабыв.

O Rus! Простое недеянье – нет идей.

Как скучно жить.

O Rus! Ну где ж цирюльник или брадобрей,

Дорогу покажи?

O Rus! Зарос. Обрюзг бы – кабы не был худ.

Смотрю в окно.

О русская природа, твой птичий пересуд…

Как пожеланье снов.

О русский август – за солнцем сразу дождь,

Всего плюс десять – ночь.

O Rus! Не верится, что лето. Наверно, ложь.

Уехать прочь?

Уехать прочь, о Rus, уехать прочь,

Уехать от:

От русских деревень и птиц – уже невмочь

От птичьих од.

O Rus, я вру – тебе, себе… Забудь!

Бегу я не от птиц.

O Rus! Пойми, мне просто нужно в путь,

А не в уют теплиц.

O Rus! Деревня, утро, ветер, грусть.

Накрапывает чуть.

O, Rus моя, поверь, что я еще вернусь –

Когда-нибудь. Когда-нибудь.

Август 2010

Конец августа

Люблю я лето, но лишь недолго.

Сейчас в сентябрь уж очень тянет.

Уеду скоро – там город, Волга,

Там осень, листья… цветы завянут.

И грустно станет, как будто вечность

Ползет из недр – и прямо в небо,

Дождем унылым вдруг скроет Млечный,

И черствым станет вчерашний хлеб…

И грусть накинет тоску на плечи,

И станет жалко, что не успели

Проехать летом по Крыму, Керчи.

Не те мы песни в июле пели…

Не те мы искры в глазах искали,

Искали днем их, а надо – ночью.

Искали Налича; нужен – Галич.

И нужно было быть позвоночней.

Быть позвоночней, быть подлиннее,

Тогда бы видно нам было дальше.

Мы все записаны К.Линнеем:

Мы – высший разум. В нас много фальши.

Немного фальши в живой природе.

Но мы – другое, нам ложь привычна,

Мы лжем, что летом тепло, и вроде

Приятней жить и любить в кавычках.

Уходит август и осень близко,

И шепчет разум, что не успели,

Что позабыли. “Остепенись-ка,

Не те мы песни в июле пели”

Август 2010

Простуда

“Осенний сумрак – ржавое железо

Скрипит, поет и разъедает плоть…

Что весь соблазн и все богатства Креза

Пред лезвием твоей тоски, господь!”

Мандельштам “Змей”

Ни горячей воды, ни тепла в батареях.

ЖКХ объявило, похоже, заговор,

А теперь простуда еще одолела.

Осень веет за окнами гневом Борея.

Мне сейчас махнуть в Вену, Прагу бы –

Там, наверно, погода добрее.

Холод, озноб. Осень ржавая, мандельштамова.

Втайне о доме в деревне мечтаю я,

Там, когда холода подступают,

Можно печь протопить дровами и

Читать весь день в переплетах каштановых

Старые книги. Рвется кашель из ванной.

Коммунальный ад не поможет в лечении,

Как и отсутствие в доме лекарства, но

Неохота идти по аптекам мне,

Мне таблеток не надо – зачем они?

Накатить бы сейчас теплого красного –

Говорят, это лучше любого лекаря.

Но увы, за неимением оного

Мне придется другой использовать метод:

Я два дня отлежусь на койке измятой,

Буду слушать роллингов, битлз, боно и

Вспомню какое-нибудь прошлое лето.

От простуды-то вылечусь, а от осени – вряд ли.

Сентябрь 2010

Ежедневное героическое 2

Это не жизнь, а сплошной ритуал:

Закрыть дверь и кинуть ключи на стол

Почувствовать, как ты устал,

Включить контакт или футбол,

Поесть, но не помыть посуду,

И отложить на завтра дело.

Так можно потерять рассудок,

Когда забыть, что здесь, на белом,

Не все подчинено закону

Летящих мимо серых будней

И морфологии шаблонов,

Утра меняющих в полудни.

Привычки копишь ежедневно,

Нет мест для новых впечатлений.

Пришел домой: устал, разгневан.

Поставил на плиту пельмени,

По телеку футбол, хоккей ли,

А в голове все также пусто.

Лежит забытый Артур Хейли

И тускло дома светит люстра.

Мой дом вообще без звуков речи

(Ну, если не считать «винампа»),

Здесь запятые каждый вечер

Живут без слов, без света – лампа.

Здесь самый важный звук – шум гола,

И он же лучшая картина.

По вечерам – глаза монгола,

А по утрам – глаза кретина.

Ноябрь 2010 – февраль 2011

1 марта

Пришла весна, а с нею март засеменил.

Опять не дотянул до тридцати февраль.

Он, как поэт, ушел в расцвете сил

В какую-то рифмованную даль.

Но я не рад весне – она еще слаба.

И я привык лежать в берлоге – в спячке.

Попридержи коней своих, весна!

Дай долечить февральские болячки.

28 февраля 2011

Лепесток

А ты расти, лепесток, расти.

Ты укрась свой стебель, свою родню,

Вырастай ото дня ко дню,

А как вырастешь ты, лети.

А ты лети, лепесток, лети.

Путь далек твой и долог путь,

Без невзгод весь пройдет он пусть,

Без ударов судьбы плетьми.

Ты иди, лепесток, иди,

Впереди находи добро,

Находи ты на речке брод,

Прежде чем ее перейти.

Ты расти, лепесток, расти,

Я – твой стебель, твоя родня.

Наблюдаю тебя день от дня.

А как вырастешь, сам лети.

Мне внемли, лепесток, внемли:

Не забудь про родню свою,

И, летая в чужом краю,

Не забудь ты родной земли,

Не забудь, лепесток, не забудь

Про нее, ту, что жизнь дала,

Ту, что жизнь твою сберегла,

Стебель твой не дала согнуть.

Ты расти, лепесток, не грусти,

Грусть твоя не прибавит сил,

Дождь недолог, он отморосил,

Солнце выглянет и – расти.

А ты расти, лепесток, расти!

Весь восток твой и запад – твой,

Север, юг и пунктир родной –

Все твое. А пока – расти.

Март 2012

Монолог природы 

По мотивам мартовской вьюги

Вьюжи, снегопад, вьюжи!

Заноси людей, не жалей живых,

Жутко вой, залепляй им окна,

Заноси дороги, пусть седеют локоны.

И пусть, что весна, и пусть.

Мне что март, что апрель – все чуть-

Чуть зима: значит, много снега,

Значит можно вьюгу поднимать до неба.

Ну и что, что весна, и что?

Я хочу вьюжить за завесой штор,

Я хочу, чтоб вы не ходили долго,

Чтобы до июня не раскрылась Волга.

Ты вьюжи, мой март, завьюжи

Всех людей во снегу зажми,

Пусть торчат весь день в очень длинных пробках,

Пусть глядят на снег из своих коробок.

…Уйдет – как же нет? – уйдет

Вьюга, зима, жуткий гололед.

Ведь весна тоже хочет здесь

Половодьем город перепачкать весь.

Март 2012

Лю

жене

Как невидимому кораблю,

уплывающему на юг,

как забытому королю,

восклицающему «покорю!».

Как автобусу цвета «blue»,

даже более – «yellow-blue»,

мне хотелось начать с слога «лю».

Бесконечному октябрю,

и холодному декабрю,

и мучительному февралю

я в ответ говорил «июль»,

понимая под ним лишь «you».

Говорят – перебью,

перестану,

пролью.

И кричат – в полынью унесу,

утяну.

И твердят, что собьется аллюр

в постоянный мучительный сюр.

Говорю – я на вас плюю,

я как клюнул, так и клюю,

я тонул и сейчас тону,

и иду – я попал в колею.

Говорю я забытому кораблю,

отвечаю невидимому королю,

и кричу я жестокому февралю –

я на вас плюю.

Нету вас, а есть «you»,

Я ее люблю.

Говорю я холодному октябрю,

и хвалюсь я проклятому декабрю

и автобусу (yellow-blue) –

дорогая А.

Я тебя очень лю.

Осень 2013

Дорогой жене

Утро. Проснулся рано.

Сердце стучит так близко,

Громко и мерно дышит.

Слушаю. Хорошо.

Сны смываю под краном.

Там, за окном – осклизлый

Дождик. Не люди – мыши.

Где же ты, капюшон?

Я выхожу из дома.

Сердце стучит все тише.

Вот я сажусь в автобус,

Вовсе не слыша стук.

Пусто в груди до стона.

Я целый день поникший.

Очень похож на глобус –

Также несчастно пуст.

Вот и домой дорога.

Грустно без сердца ехать.

Где ж оно потерялось?

Где же… постой, стучит!

Стук начался у порога.

Мне хорошо до смеха –

Сердце-то дома осталось,

С дочкой в дверях стоит!

11 марта 2013

Лубок

Тишиной обремененный,

Дом захлопывает ставни.

Пустотою опоенный,

Дом мой полон пылью давней.

Нераспахнутые двери

На запор гнилой закрыты.

Насекомые – не звери –

Пьют напиток из корыта.

Держит стены паутина –

Перетянутые нервы.

Словно зуб от никотина,

Пожелтела рама первой.

Как просты да без изысков

Перед печкой скрипы пола –

Нет, не вор по кухне рыскал,

Просто ветер дул из щелок.

________________________

Что за странную картинку

Описал чуть выше автор?

То – обычная глубинка

Год назад, сегодня, завтра.

Ей

Анке

Милая А.! Я бреду без дела.

Падает снег: из фонарей, из фар.

Черные кошки становятся – белые.

Это, конечно, на фарт.

Милая А.! Снег – очень легкий,

Крупный заботливый мягкий снег.

Воздух морозный врывается в легкие…

Не заболею, нет.

Милая А.! Все светофоры

Светят сквозь снег, темноту, январь…

Перехожу на другую сторону.

Желтый горит – янтарь.

Милая А.! Я хотел бы рядом

Быть с тобой нынче. Увы – никак.

Завтра, как прежде, – встречаемся взглядом,

После целуемся. Да. Вот так!

Милая А.! Ты уснула быстро.

Спишь, наблюдая меня во сне…

Грохот петарды, как будто выстрел.

Падает, падает, падает снег.

***

Лучшему другу

Евгену

Мой дорогой камрад!

Тебя не видел вечность.

За это время я

Раз сорок умирал.

Потом в ночи, в тиши

Светил на небе млечный.

Затем часам к семи

Я снова воскресал.

Мой дорогой камрад!

Ты ходишь по туману,

Но видишь больше, чем

Иные в ясный день.

Такая роскошь им

Увы, не по карману,

А ты, мой друг, иди,

Найдешь себя везде.

Мой дорогой камрад!

За два десятка – с лишним –

Немного увидал,

Но много понял ты.

Пусть горизонт вдали

Не Лондон, не Париж, не

Берлин… А к черту их,

Зачем они нужны?

Мой дорогой камрад!

Ты знаешь, как обычно,

Умеют люди лгать,

Но ты – не из таких.

Твой карандаш не врет,

Он друг твой закадычный,

Твою строку ведет

Вперед, и в тот же миг

Струна твоя, камрад,

Как лучшая подруга,

Звенит тебе своей

Нездешней красотой.

Поверь, камрад, они

Возьмут тебя под руку

И выведут на свет –

Ты только, друже, пой.

***

Господи, расскажи, что тебе снится?

Неужели ты, как и я, иногда во снах

Теряешься, боишься, перелистываешь страницы

Книг; снится, что никак не придет весна?

Или, может, снятся тебе облака,

Которые грустны и начинают рыдать,

А твоя большая морщинистая рука

Успокаивает, начинает им слезы вытирать?

А может, снится, что напали псы

На лучшего из людей, а ты ничем не можешь

Помочь, и он гибнет, как твой сын,

И молит о защите: «Спаси, о, Боже, Боже!»

Неужели тебя донимают кошмары,

И ты средь темной ночи вскакиваешь в поту,

И вдруг чувствуешь, Господи, какой ты старый,

Одинокий и по эту сторону, и по ту.

Дорога

А наш автобус, если не назвать

корытом, через снегопад до места

плетется. Может я – как знать? –

всю жизнь потрачу в переездах?

Такое впечатленье, что не снег

за окнами автобуса проносится,

И если не забудешься во сне,

снежинки-мысли так и просятся:

Дороги не проблема – благодать.

В России многие не знают места

и не устают переезжать,

разглядывая чрез стекла перелески.

Дороги далеко не все приводят в Рим,

мы знаем, что путей не так уж мало.

Но если дома хорошо – повременим,

ведь нам не очень нравятся вокзалы.

Дорога – это своеобразный выход,

когда приходит время измениться.

Иди, иди! иди без передыху,

куда-нибудь, в Находку, или Ниццу.

В дороге можешь думать, за плечом

оставил сколько километров,

но цифры эти – просто ни о чем.

Важней, попутный ли тебе подует ветер

Важней, как далеко ты видишь путь,

и то, что слева или справа, важно.

Лишь то, что позади – о том забудь,

конечно, если сзади не поклажа…

Я – как мифический Иван-дурак:

я чаще еду, чем бываю дома.

В дороге мне не страшен холод, мрак.

Мне страшно, если я –

ведомый.

Скифы

«Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы…»

А.А.Блок

Не скиф ли ты? Не варварская ль кровь в тебе течет?

Иначе почему так просто переносятся морозы,

А также не страшат дороги, дождь и грозы,

Метели, снег, а жить в лесу – почет?

Когда б ни видел я, что грамоте обучен ты,

Что знаешь, как считать кресты на родовом погосте,

Подумал бы, что варвар. Не пошел бы в гости,

В печи сжигал бы эти я листы.

Когда б ни помнил я, как ты ломился сквозь метель

На амбразуру, чтоб ее собой прикрыть, как печку,

Тогда бы не подумал, что когда-то на коня, как скиф, уздечку

Цеплял, не слушая весеннюю капель.

Но ты не думал ни о чем, порою сам сжигал Москву,

Брал только то, что было нужно для побега в поле,

Как будто бы привык к тому, что жил давным-давно на воле –

В степи, топча от солнца пожелтевшую траву.

Ты воин, варвар, не хотящий отступать степняк,

Поэтому так много проложил дорог, тропинок, знаешь броды.

Не отступаешь ты, а просто собираешь братьев-коневодов –

Врага разбить всегда поможет варвару земляк.

Мы варвары, мы – скифы, да хранит нас Таргитай,

Хранит нас степь, леса, морозы, бездорожье.

И пусть вам кажется существованье скифов ложью,

Мы – азиаты! так и знай.

Пусть так никогда не будет

Я боюсь, что, однажды вернувшись домой,

Не увижу забора – он рухнет первым.

Провалится шифер под снегом зимой.

Дом дверьми заскрипит – разболтаны нервы.

Половицы сгниют, на веранде стекло

Выбьют мячиком местные дети.

Время старого дома – увы – истекло,

Как и у многих его соседей.

Здесь теперь нет людей и хозяин другой –

Сорняки, захватившие власть в этом веке.

Даже то, что протоптано было ногой,

Зарастет, как и не было здесь человека.

Ни к воротам, ни в сад – ни единой тропы!

И тоска от такого на грудь надавила…

В этом доме теперь никакой красоты –

Лучше б снегом все завалило…

Так хотя бы полегче и вроде родней:

Помню, как выходил в январе я с лопатой

Ко двору в один из солнечных дней

После долгих, больших снегопадов.

И останется только стоять, вспоминать,

Как зимой разгребал ты завалы,

Пока в доме готовила блинчики мать.

Это, может, не так уж и мало?

Пусть тропинку у дома не выдаст трава,

Пусть от дома одно лишь названье.

Но сильнее, чем здания, наши слова,

Наши чувства, и воспоминанья.

Город

Выходя из подъезда, вижу,

Как все скучно и праздно здесь.

Но отсюда ведь к людям ближе –

Это ты на ладонях взвесь.

И увидишь, что лучше, если

Будешь рядом с людьми вот тут,

Чем один, без общенья, в кресле,

С кучей строчек про вечный зуд.

Люди – те, что живут убого,

Просят милостыню, может, пьют,

Тоже, знаешь, творенья Бога –

Даже эти, которые тут –

В старом Ульске: под Обелиском,

На Венце иль на Луговой…

То, что Волга здесь очень близко,

Заставляет любить его.

Да, с трудом люблю это место,

Не любить не могу – увы!

На Венце – женихи и невесты:

Здесь и мне признаваться в любви.

Если я не влюблюсь, так сдохну,

Но опять же, наверно, здесь,

И теперь уж родные окна

Будут в тайне держать эту весть.

Ну и что, что здесь чаще ругань,

Чем живая красивая речь.

Все равно я запомню друга –

Лишь бы память суметь сберечь.

Этот город с двумя мостами,

(Хотя надо бы больше двух)

Будет сниться теперь годами,

Даже если отсюда уйду.

О недружбе

Бывает, встречаешься с кем-нибудь каждый день,

И говоришь с ним подолгу, помногу,

О том, как стало работать лень

И как на футболе вывихнул ногу.

Через неделю за неимением тем

Банально говоришь о плохой погоде,

Дескать, пора бы и солнцу, затем,

Чтоб отдохнуть где-нибудь на природе.

Потом ты не видишь его целый год,

И вот – повстречал!.. “Как дела?” – “Отлично!

Хотел взять пальто, но тепло, и вот

Решил обойтись плащом обычным”.

И вновь о погоде, затем – ни о чем.

Заминка, неловко: “Хороший вечер”.

“Когда теперь свидимся?” – пожимаешь плечом,

И взгляд свой отводишь до новой невстречи.

В этой комнате – никого

Вечер. стены и единственное окно.

Ухо ловит движение лифта.

В этой комнате – никого.

Как иконы в монастырских скитах

В этой комнате – мертвецы на стенах,

Черно-белые идолы сцены.

В этой комнате – никого,

Хотя видно мерцание света,

Хотя слышно, как расколол

Кто-то чашку. И приближенье лета

Видно в открытой форточке и руке

Задергивающей занавеску на окне.

В этой комнате – никого.

Несущестенность тоже бремя.

Оператор в немом кино,

Ты невидим. Последнее время

Мысли только в предложном.

В родительном думать сложно.

В этой комнате ж только один –

Именительный. Здесь с падежами

Очень просто. Всю жизнь сведи

В неподвижность. Она с годами

Будет четче. Без всяких надежд –

Ты и сам превратишься в прямой падеж.

Гроза

Гроза застала меня дома.

Был май.

Я слушал у окна раскаты грома

И лай

Собаки у соседей справа.

Гроза

Собаку сильно напугала,

Ведь за

Ее собачью жизнь не часто

Гремит

И льет с небес, а тут – ненастье!

На миг

Ты чувствуешь себя кутенком,

И страх

Как будто храбрость песью скомкал,

И в прах

Вот-вот все обратится в доме…

И все ж

Охота учудить свой номер –

Под дождь!

Чтоб было ближе к грому, ливню –

Бегом!

По лужам, вздрагивая, – дивно!

Потом

Найти любой навес, укрыться

Под ним,

Чтобы скорее примириться:

Одни

Вы со стихией в этом мире –

Стихи

И ты. И смысл много шире

Плохих

Навеса, стен в твоем укрытьи.

Вся суть

Теперь сошлась в одном событьи –

Вода

Летит и разбивается на строчки:

Пора!

Иди сквозь запятые, точки

В свой путь.

Получеловечья дружба

Говорить бы кому о любви – да некому, слышишь?

Иль поплакать в жилетку, да уж возраст не тот.

Кот – и тот повзрослел, не нужны ему глупые мыши.

Кот мурлычет и трется о ногу. Люблю тебя, кот.

Ты понятно мурлычешь и также понятно мяучишь.

Ты горазд понимать человека, и беды, и мысли его.

Научи и меня быть простым и понятным. Научишь?

Не подумай, мой кот, я совсем не того!

Я решил, что ты мудр и умен, и гораздо умнее,

Чем все эти люди – хоть вместе, хоть по одному.

Я бы рад объяснить тебе лучше, но, увы – не умею.

Извини, больше я рассказать не могу никому.

Жаль, ты водку не пьешь… А впрочем, так даже лучше,

С этой глупою жизнью сопьешься и сдохнешь вконец.

Ты не слушаешь, кот, ты отводишь свои котофеевы уши

И следишь за тем бликом, мерцающем на стене.

Расскажу я, пожалуй, коту в этот день все проблемы,

И услышу, как он промурлычет спокойно в ответ.

Он лежит, молчаливый, – ему хорошо на коленях.

Я сижу с ним. Проблемы как будто бы сходят на нет.

Тишина

После бессонной ночи слабеет тело

(с) Марина Цветаева

Под утро ищешь тишины,

Шуршащей шелком, шелестящей.

Закинешь сеть за камыши

И слышишь ветра шум скользящий.

Под утро ты не любишь шум

И неприятны разговоры.

Лишь мысль – cogito, ergo sum! –

С утра плетет свои узоры.

Под утро тишина скрипит,

Шуршит проехавшей машиной,

И тишина не монолит –

Стекло, замазанное глиной.

Под утро завтрак свой жуешь,

Хоть он еще и не сварился.

Так можно, так как ты живешь

Во сне, который не приснился.

На ночь

По вечерам неохота умирать от тоски,

Спасайся, если тебе не в лом.

Уже растащили солнышко на куски:

Даешь светильники в каждый дом!

Даешь любому по наручным часам:

Минут хватает пока на всех.

Секунды взбираются по руке, усам,

Затем обнаруживаются в седине.

В светильниках вечером правды нет:

Свет кончается за пределами рам.

Нам время мстит за солнечный свет,

Заключенный в абажуры ламп.

Светильники вечером что есть сил

Раскрашивают окна в желтый цвет.

Ты тело за этот день износил –

Пора положить под плед.

Весна

Весна

Февраль! Достать чернил и плакать…

Б.П.

Посвящение

Тротуары, когда-то покрытые снегом,

Быстро сбрасывают с себя зимний гнет.

Природа готова заняться побегом

От зимы, раскалывать метровый лед.

Еще февраль, но уж повсюду слякоть,

Как у БП – грохочет и горит.

А на дороге лежит снежная мякоть,

И солнце по-весеннему палит.

Признаться, уж и я готов растаять,

Пусть ближе к вечеру еще февраль.

Ведь даже псы счастливым лаем

Почти поют о марте пастораль.

Пусть ночью обещают минус надцать,

Пускай метель и даже пусть занос.

А меня – весна, не успев начаться,

Нежно ткнула – носом в нос.

Нулевые

Конца света не было – но обещают.

Не было и чего-то великого, если

Не считать пару побед в мае

На ледовых аренах. Теслы

Не выросли, скорее все умирают.

Нулевые запомнились: детством,

Юностью, чем-то ещё – не знаю,

Не помню… Но жил-не бедствовал.

Нулевые запомнились быстрым бегом –

Стрелок, торопящих взросление.

Нулевые запомнились белым снегом

И его отсутствием время от времени.

__________________

А на улице нынче морозу – под тридцать

И по стенам осел седовласый иней.

Девятнадцать – вроде некуда торопиться?

Хотя жизнь – не самая длинная из линий.

Первый снег

Который уже раз я вижу, как падает первый снег,

Но все равно радуюсь ему, как ребенок.

Что-то есть в нем такое, чего у нас нет,

Или что было, но только до первых пеленок.

Не выдумываю – чистота, красота, простота.

Белый покров, как Рождество Христово:

Так же девственно и легко, и опять – нагота,

Без которой вряд ли родилось бы первое слово.

И пока не наступит нога человека на первый снег,

В мире останется что-то первое в своем роде:

Так недолго, так призрачно, ведь времени бег

Уж торопится к Благовещенью и первому половодью.

Откуда пришел

1.

Там, откуда пришел, все будет забыто –

лица, местность, пианино, вишня

и остальные кусочки быта.

Я и здесь когда-нибудь буду лишним!

Здесь я когда-то учился и жил,

долго довольно, гораздо дольше,

чем не здесь. И – увы – забыл,

сколько голов забил воображаемой Польше

на старом футбольном поле,

где так любил приложиться по мячу

или отпасовать его Коле,

если самому забить не по плечу.

2.

В Этом городе ветер столь же нужен,

как человеку мысли.

С ветром в город приходит стужа

и двузначные октябрьские числа.

Здесь одиночество не столь остро,

ветру как будто бы тоже скучно –

он гоняет листья над мостом,

вырывает из рук то, что тебе не нужно.

Волжский берег вырастает на север.

Здесь застряла разинская поступь.

Я не любил этот город, never,

потому что здесь упокоятся мои кости.

3.

В Том городе ветер как человеку воздух.

В безветренные деньки

на Воробьевых горах невозможен отдых –

из-за смога не видно даже Лужники.

Больше об этом городе мне не известно,

я тут и был-то два раза едва.

Куда б ни пришел – я везде «неместный»,

и некуда сходить «е4 – е2».

Ночь

Одинокая пуля машины

Режет проспект фарами,

Жжет его шинами.

Огоньки в ночи ездят парами.

Ночью странно смотреть в окно.

В темноте город – панно,

Украшающее черную стену.

Свет фонарей – как вены,

Улицы и магистрали

В венах и капиллярах.

Светофоры мигают желтым –

Им что-то снится.

Небо кажется расколотым

Надвое телебашенной спицей.

В окне напротив горит огонек.

Люди имеют привычку

Любить друг друга. Паренек

Под окном кричит какую-то Ниночку.

Только машины ночью одиноки

Да человек, задушенный нарами.

Улыбается город волоокий.

Огоньки в ночи ездят парами.