Матрёна Филипповна, пожилая женщина с сорокалетним педагогическим стажем, отчитывала Ермакова. И он, словно школьник, стоял перед ней, низко опустив голову, и краснел. Несмотря на свой приличный возраст.
— Что же ты, Ермаков, о матери совсем забыл? Четверть века дома не появлялся. Понимаю, юношеская обида, но не до такой же степени? Скупые письма, пару открыток в год – и всё. А она все глаза выплакала, на дорогу глядя. И не дождалась, полгода скоро. Ладно, что это я тебя учу. Сам, наверное, отец давным-давно. Ты на кладбище иди, сегодня большая родительская суббота. Там народу много, тебе покажут могилку, а я не дойду, ноги болят.
Он стоял на коленях перед могилой матери, уткнувшись лицом в смятую кепку. Плечи дрожали, слёзы обильно текли из глаз, губы шептали одно лишь слово: «прости». И только большое присутствие односельчан сдерживало его, чтобы не зареветь в голос раненым зверем. Время шло, слёзы текли, а боль только возрастала.
— Здравствуй, Ванечка, — тёплая женская рука коснулась его плеча.
Он по голосу, по нежной его интонации, сразу узнал её.
— Мила!?
Перед ним стояла шикарная женщина. Всё изменилось, и лишь большие выразительные глаза всё также излучали тепло и тихую радость.
Они присели на старую маленькую скамейку, касаясь друг друга плечами.
— Телеграмма так и не пришла, — тихо сказал Ермаков. — И если бы мама не приснилась, то я бы так и не решился приехать. Говорит во сне, что яблоки поспели, надо урожай прибрать.
— Да, год богат на яблоки. Только куда сдавать? Завод консервный давно закрыт. Сам видишь, что деревня вымирает, — она тяжело вздохнула. — Вот только кладбище разрастается.
— Как сама?
— Хорошо, — быстро ответила она, словно давно ожидала вопроса. — Работаю директором детского дома, дочь красавица. Замуж удачно вышла, второго внука жду. Мужа схоронила два года назад, — и опять вздох. — онкология. Как ты? Где ты? Ни слуху, ни духу.
Три месяца в море, месяц на суше. Девяносто дней изнурительного труда, рыбный лов в любую погоду. Тридцать дней – непробудного пьянства. Вот и вся жизнь. Комната в коммуналке. Баба Зоя с постоянной папироской во рту, ворчит, бубнит, матерится на бурятском языке. Тихая, неприметная Татьяна, мать-одиночка. Сын её Вовка, озорник, сорвиголова. Да собутыльники. Вот и вся «родня».
А море спать спокойно не даёт, совесть пробуждает. И Ермаков долгими бессонными ночами вырезает из дерева матросов и солдат, думает, думает, думает. И строит планы, и принимает обеты. Всё заново начать, с чистого листа. Простить мать за то, что не дала жениться на любимой девушке. Бросить пить. Найти женщину, создать семью. Жить простыми обыденными радостями, решая бытовые проблемы, мечтая и осуществляя.
Но суша встречает заработной платой, таверной в порту и товарищами по интересу к выпивке. Потом коммуналка. А там баба Зоя:
— Явился, шайтан! И что тебя Уха Лосон никак не приберёт?
Татьяна:
— Может, поешьте, Ваня? Домашнее.
Жирные наваристые щи, пюре с жареной курицей, клюквенный морс.
И Вовка радостный от новых деревянных солдатиков, улыбается, светится, как бляшка.
А дальше яма. Чёрная яма. Пока гудок корабельный не вернёт в реальность, не позовёт в море.
— А ты привези в детский дом яблоки. Я приму без справок. Варенье сварим, компота накрутим на зиму. И доброе дело, и последнее желание матери исполнишь, — Людмила протянула ему визитную карточку.
— Ты её простила?
— Да сколько же лет прошло. Нельзя столько обидой жить.
— А может? — он посмотрел на неё. И в глазах его плескалось столько боли, надежды и веры, что выдержать такого натиска чувств было просто невозможно.
Она просто покачала головой:
— Ты запутался, Ванечка. Живёшь прошлыми чувствами, место которым лишь в памяти. И хорошо, что приехал. Полезно шагнуть в прошлое. Осознать, понять, простить, принять и отпустить. Тогда и настоящее заиграет красками, и горизонт будущего освободится от непроглядной тьмы.
Он вздохнул:
— Да, нет у меня ни настоящего, ни будущего. Ничего нет!
— Ты просто не видишь. Не желаешь замечать тех, кто рядом. Кто зовёт тебя просто по имени, у кого глаза при встрече от счастья светятся. Хватай и держи. Не отпускай. Счастье вещь хрупкая. Не повторяй ошибок юности. Бороться надо, ничто так просто в руки не даётся. А теперь прости, мне пора.
Она ушла.
Ермаков тяжело поднялся и неожиданно почувствовал под ногами опору. Саму прочную из самых бесплотных. И он смело шагнул вперёд