Свершилось. Завтра все будет по-другому А как? Бояться этого дня или радоваться? Как провести эту последнюю ночь перед расстрелом тела? Нет! Не души, не мыслей, а именно тела?
Сегодня он, Андрей Горелов, еще может выйти на балкон, посидеть у окна и даже рассказать только что услышанный скабрезный анекдот в соседней девичьей палате. А завтра? Сосед слева укрыт одеялом до самого подбородка, он может чуть-чуть поворачиваться на бок, двигать руками, а туловище и ноги его опоясаны тяжелыми серыми слоями гипса.
Андрей знает, завтра в одиннадцать за ним приедет дребезжащая каталка и… День операции уже назначен Он не то чтобы не доверял врачам, они уж, наверно, знают, что делают. А просто еще ни как не может решить, как относиться к своему новому телу, которое преподнесут ему люди в белом завтра после одиннадцати! Подарят как ненужную игрушку на день рождения, как фарфорового слоника, такого же запыленного, неподвижного и белого, и такого же одинокого и беззащитного Его он видел в детстве на пузатом бабушкином комоде, с ним он играл, но вот сегодня, в ночь перед операцией, впервые задумался о его «судьбе».
Наручные часы на тумбочке показывали девять. За окном резко потемнело, и первые крупные капли дождя дробно ударили по листьям больничного сада. В вышине что-то досадно проворчал гром. О чем-то своем тревожно каркнула ворона. Сад был старый, ветвистый и добродушно-большой. Сколько важных секретов первой любви, слез обид и разочарований слышали его тенистые уголки. Андрей любил бывать в саду, бродить просто так, без цели, наслаждаясь воздухом и покоем.
– Что, идет? Начхать ему на голову, – раздалось за спиной Андрея.
Горелов обернулся, на пороге стоял высокий сутулый парень лет двадцати пяти. Он широко улыбнулся, и стальные коронки на верхних зубах слегка блеснули в темноте. Это был сосед Андрея по палате Яша Зыков.
-А ты что, смурной-то такой, спина кружится или в коленки тошнит?
– В глазу стреляет, – огрызнулся Андрей, – Михалыч приговор вынес!
– Операция, что ли? Наплюй все, через это пройдем. Не бери в голову, бери в рот – легче выплюнуть. Тебя и после операции женский пол любить будет, всю жизнь до самого развода. Помяни мое слово. Ведь женщинам этим самым что нужно? Ну деньги, конечно, это ясный перец. А иным прочим еще и душу подавай, а душа у тебя широкая. Была бы она мелкая, она бы давно в пятки ушла, на ПМЖ, так сказать. Вот ты, наверное, сейчас сидишь и думаешь, операция это крест, не женюсь вовсе. А я тебе скажу, женишься. А жениться, брат ты мой, следует хотя бы для того, чтобы узнать, почему этого не следовало делать. Ведь сколько веков уже талдычат народу про запретный плод, а он все свое. Каждую пятницу, посмотришь, машины с куклами на капоте.
– А ты женат был ? – вяло спросил Андрей.
– Почему был? Валентина моя и сейчас в добром здравии. Приедет недельки через две. Когда я, вон как Юрка, под белую простынь лягу, – кивнул Яша на соседнюю кровать. – Ну, ладно, спать давай, трудный день завтра у тебя, так что удачи тебе Пусть завтра рядом с тобой постоит, да за руку тебя подержит. Подбодрит значит, желаю я тебе.
2
Двухэтажное здание городской клинической больницы ничем не отличалось от таких же серых, запыленных городских строений, окружавших ее. С лицевой стороны больница была оштукатурена и побелена известкой. Благодарные, хотя и не всегда, пациенты порой, уходя, оставляли на стенах больницы свои бессмертные автографы В больничных палатах, надеясь на чудо, поправляли свое здоровье после различных травм люди со всех концов географической карты от крайнего Севера до теплых южных морей. Говорили, что однажды здесь был замечен наследный принц республики Непал. И еще одно немаловажное обстоятельство привлекало сюда людей. Здесь колдовал над переломами самый прилежный, а значит, безусловно талантливый ученик профессора Гавриила Абрамовича Елизарова, Анатолий Георгиевич Каплунов. Седой старик с тяжелой походкой и таким же тяжелым взглядом из под низко нависших бровей. Но душой больницы, ее барометром веры в хорошее, был заведующий хирургическим отделением Виталий Михайлович Малахов, или, в просторечии, «Михалыч». Если у кого-нибудь из больных вдруг неожиданно подступала боль, да еще в такое место, куда ей ни по каким законам проникать не полагалась, то больной, поохав, решал для себя – «завтра спрошу у Михалыча», никакие другие Олеговичи и Алексеевичи таким авторитетом у больных не пользовались.
От скуки, от безделья, от долгого нахождения в запахе лекарств,гноя, крови и бинтов, а, может, по каким-то другим неизвестным причинам, пациенты лечебного учреждение сроднились и, если можно так сказать, обзавелись «семьями». И хотя с большим трудом такая семья напоминала «ячейку общества», все равно по коридорам больницы вечерами бродили «мужья» и «жены», «тети» и «племянники», «дяди» и «сыновья». Вот только «бабушек» и «дедушек», «сестер» и «братьев» в этой иерархии почему-то не наблюдалась. Опять же загадка природы.
День трагедии Андрей помнил плохо. Серые осенние сумерки размыты долгим, нудным дождем. Старая ветвистая береза на краю поля у дороги. Свадьба брата, деревня, дорога домой на разбитом председательском уазике, кювет и кровь. Много струящейся, бурой, смешанной с пожухлой желтой травой, и вот перелом левой ноги в коленном суставе. Которая, к тому же еще, и неправильно срослась, и Андрей чуть подволакивал ее при ходьбе.
И вот завтра! Нет, нет и нет, лучше об этом не думать.
3
Каталка за Андреем приехала около одиннадцати Высокая, статная медсестра подкатила каталку к кровати и, улыбаясь, сказала:
– А ну, Горелов, перебирайся на личный транспорт, доставлю тебя туда, где много света и тепла, без остановок Тебе помочь? Или сам справишься?
– Через несколько минут двадцатишестилетний пациент палаты номер три лежал под белой простыней на дребезжащий каталке и ехал по бесконечно длинному больничному коридору в сторону операционной Комнаты, где за несколько часов полностью менялись мысли, тела, а, возможно, и судьбы людей Около операционной, собравшись в небольшую стайку, весело щебетали девушки – медсестры, чуть поодаль стояли два пожилых хирурга с белыми марлевыми повязками на лицах Андрей успел рассмотреть чуть сощуренные, внимательные глаза Михалыча. «Хорошо, – подумал Горелов, – Михалыч справится, он свое дело знает!
– Оказавшись на операционном столе, Андрей первым делом решил как следует рассмотреть незнакомое и поэтому, как казалось ему, загадочное помещение, которое до этого видел он только в кинофильмах большей частью прошлого века. Первое и единственное, что увидел Горелов, большие яркие лампы над головой. Они смотрели с потолка круглыми совиными немигающими глазами, броско и ярко выполняя свою работу, и хотя эта работа доставалась им только два раза в неделю, лампы от этого не страдали и продолжали работать слажено и прилежно, как только наступал день операции, очередной вторник или четверг.
– Экскурсия больного на операционном столе закончилась до обидного быстро. Медсестра Лена надела на лицо Андрея резиновую маску. Раз, два, три, девять, шестнадцать. Горелов сбился со счета, комната закружилась, наполнилась белым туманом, голоса людей стали глуше. Свет померк и стал каким-то прозрачным. Черные чудовища заплясали перед глазами.
«Там, на неведомых дорожках, следы невиданных зверей», – Андрей никак не мог вспомнить, откуда он знает эти строки. Они напоминали ему детство, бабушку, и еще чего-то доброе и безвозвратно ушедшее.
А черные чудовища продолжали прыгать, плясать, и извиваться перед глазами Андрея каждую минуту, меняя свои очертания, то это была большая причудливая рыба, то огромная кошка с большой гривастой головой льва, со страшной оскаленной пастью, и еще много, много разных незнакомых летающих и скачущих тварей.
И вдруг все переменилось, у него в ногах сидела мама. Наверное, только в минуты беды, счастья или тревоги начинаешь осознавать, что означает для всех людей на Земле это великое Имя. Имя святого человека, давшего тебе жизнь.
Свою армейскую службу Андрей проходил в столице Дагестана городе Махачкале и хорошо усвоил, что слова «Мать» и «Женщина» являются для этого горного народа совсем не пустым звуком. Там можно быть уверенным, в адрес женщины не прозвучит ни единого бранного слова. Да и мужчины, не сильно замученные интеллектом, никогда не употребляют этих слов в своих ругательствах.
Ну и тут есть свои заморочки. Если, не дай Аллах, девушке суждено было родиться хотя бы с небольшим физическим недостатком, то она может поставить жирный крест на своей личной жизни, ни один уважающий себя горец не предложит ей свою руку и сердце даже в шутку.
Только тут Андрей заметил, что волосы у мамы, слегка тронутые сединой, были еще густы и шелковисты. Он почувствовал, как ее пальцы гладят его руку, почувствовал, что глаза ее, чуть сощуренные, ловят его взгляд, пытаясь через него принять боль на себя. «Мама, мама, сколько огорчений приносил я тебе. Я обязан тебе всем, что есть у меня в жизни. Спасибо тебе за солнце у меня над головой, за снег, за колючий ветер. Спасибо тебе за то, что у меня есть жизнь», – думал Андрей, преодолевая острую боль в ногах. Он поднял на мать глаза, почему-то не выдержал ее взгляда.
4
Когда Андрей, очнувшись от наркоза, пришел в себя, первое чувство, которое он испытал, была боль. Боль, казалось, была везде, в руках, ногах и даже в сердце. Обрывки мыслей возникали и исчезали, и он никак не мог соединить их, постоянно натыкаясь на невидимые пропуски логической цепочки.
А сейчас Андрей, загипсованный по пояс, лежал на кровати, он был уже в полном сознании. А за дверью палаты, в широком больничном коридоре, шла своим чередом неспешная быстротечная жизнь.
От счастья расцветешь, как деревца
В год засухи от струй дождливых,
Все женщины на свете делятся
На несчастливых и счастливых
Это Нинка Егорова, любительница поэзии и колких анекдотов.
– Ну вот если, скажем, ты, Сашка, будешь жить, и жить всегда так, чтобы тебя совесть не грызла. То тогда что получится?
– Что? – не понял Сашка.
– Тебя в преступлении обвинить могут!
– А в каком? – опять не понял Сашка.
– Совесть с голоду умрет! Балда ты, Ивановна.
Это уже сосед Яша Зыков, насмешник и балагур.
А это храпит здоровенный мужик Петя Мухин, палата его в самом конце длинного коридора, зато храп раздается по всем коридорам и закоулкам больницы. Молоденькие медсестры, пробегая мимо Петиной палаты, затыкали уши. А соседям по палате выдержать рев бульдозера без тормозов было совсем невмоготу. И приходилась им, бедолагам, проводить ночь, скрючившись, на маленьких диванчиках в коридоре. Здоровенный мужик Петя. Однажды Андрею довелось увидеть, как этот бугай съел за один присест две трехлитровые банки соленых огурцов, и причем случилось это сразу же после ужина.
Андрей улыбнулся своим мыслям, сколько улыбок, слез и печалей живет порой в долгих больничных коридорах. А ведь однажды, было, Андрея и поженили в этой палате. Как полагается, привели ему девушку в белом платье из марли, подняли его с кровати, и готово, жених и невеста. Потом жених из больницы выписался, невеста даже адреса не оставила, да он бы и написать-то ей постеснялся. Эх, как бы знать, где любовь свою найдешь, где потеряешь!
А вот еще была больнично-коридорная история. Тоже между двоими любовь случилась, так надо понимать. Ну, пришли в бытовую комнату, все с себя скинули и … ,а тут врач дежурный с вечерним обходом.
– Отвечать будешь, – на парня кричит!!
– Кончу, – отвечает, – вот тогда и буду отвечать.
Хочет даму сердца от тела своего оторвать, но мудреная конструкция елизаровского аппарата никак этого сделать не дает, сплелись спицы влюбленных между собой и шабаш, елкин пень. А надо сказать, аппарат профессора Елизарова довольно сложная конструкция, состоящая из множества металлических колец, соединенных между собой спицами, которые протыкают ногу или руку больного в сложных местах перелома костей. Пришлось врачу молодых людей со стола растаскивать, а спицы кусачками откусывать. А на утро их в больнице и след простыл.
Всякое было порой, и трагедии случались. Однажды спуталась наша девушка с горячими жителями высоких кавказских гор, те и пообещали ей горы золотые. Привели глупышку в мужскую палату, а потом к кровати привязали… Через пять минут у двери очередь стояла, пацаны аж слюной исходили от желания. Такса 10 рублей с человека за посмотреть – погладить. Говорили, что 150 рублей тогда собрали, только девчонке той ничего не досталось.
Андрей еще раз улыбнулся. Жизнь она везде жизнь, во всех ее проявлениях, а боли и отчаяние это все, будем надеется, временно.
5
Однажды случилось чудо, день это был или вечер, уже точно, наверное, и припомнить нельзя. Ну оно произошло. Чудо состояло в том, что Юра из третьей палаты, тот, что был соседом Андрея, начал ходить. Сначала робко, неуверенно, едва-едва передвигая ногами, потом все быстрее и быстрее, хотя и на костылях. Костыли в иные минуты разъезжались и заставляли хозяина их очень близко знакомиться с плиточным полом больницы. Событие это, человек на ноги встал, в палате решили отметить. И как раз в этот самый день Валентина, жена Яши Зыкова, принесла мужу водку. Естественно, спиртные напитки в лечебное учреждение проносить категорически запрещалось, и по этой причине горячительный напиток под завязку залит был в обычный литровый термос Трое друзей, давно скучавшие по острым ощущениям, осушили его до дна. Тост был один: за здоровье, за скорейший выход из стен больницы.
– Юрка, пошли курить! – крикнул Андрей.
– П-п-по-шли, – отозвался Цыганов.
И никогда не куривший Юра смело отправился покорять пространство мужского туалета. Может, тапочки на гипс не налазили, может, размера подходящего не нашлось, но Юра отправился в первое для него далекое путешествие в обычных хлопчатобумажных носках с дыркой на левой пятке. Андрей, вставший к тому времени с кровати, и балагур Яша согласились его проводить. И надо же так случиться, что проходили они мимо кабинета заведующего отделением Каплунова.
– Хоть в петлю, хоть зарезаться, хоть в метро, хоть в астрономию, Юрка Цыганов ходить начал! Смотрите, Анатолий Гиоргевич, – радостно заорал Яша.
А у Юры, по причине выпитого, в больших карих глазах прыгали, летали и ошалело метались маленькие мохнатые чертики. Но он, тяжело переставляя костыли, упрямо шагал к заветной двери.
Видимо, пьяных чертиков собралось в глазах у Юры достаточно, поэтому некоторых из них и удалось увидеть заведующему отделением. Утром группа докторов центральной клинической больницы занималась несвойственным делом. Довольно дотошно она выясняла у пациентов третьей палаты «Кто?, когда, зачем, сколько и кому».
«Тебя давно надо было напоить, давно бы и ходить начал» – смеялись они над Юрой.
А вечером весельчак Яша прощался с товарищами, это же самое делали два-три человека из соседних палат.
-Вот, – сокрушался Яша, – ходил ни по что, принес ничего. Пойду теперь вчерашнего дня искать, а его и нету, совсем нету, сколько ни копайся, не найдешь. И куда я теперь? Ни в небо, ни в земелюшку, а как бы мне Емелюшку, он бы у щуки совета спросил, а в мои сети одна мелочь попадается!
6
Ночь. Вновь на небо высыпали посмотреть на притихший мир крупные звезды. Тишина. Хотя где вы видели тишину в больнице? Как известно, если уж у кого где болит, то ночью все начинает болеть с удвоенной силой. Ночь в больнице, это полное собрание различных звуков, от безутешных рыданий до безудержного смеха и крепких соленых слов.
Андрей стоит у окна, через несколько дней он покинет эти стены. Придет время, и он будет вспоминать, а чем привлекала его эта бесконечно долгая, но почему-то ужасно интересная жизнь в белом цвете больницы? И совсем неожиданно, вот так же однажды ночью размышляя, наткнется на очень простой ответ: в больнице он жил! Жил просто и легко, не задумываясь о завтрашнем дне, не оглядываясь на беды и печали, на ошибки и радости, на слезы и смех. Жил, как привык жить всегда, отвергая все условности этого мира. Жил, как привык жить. Так было и там, за стенами больницы, до того страшного осеннего дня, когда уазик с пьяным водителем оказался в кювете. После травмы наступило Одиночество. То есть Андрей ходил в местную поликлинику, на сломанную ногу накладывали шину, он безуспешно глотал какие-то таблетки, но все-таки основным в его жизни было и остается Одиночество. В больнице Горелов ежедневно находился в гуще событий, там, как это ни странно, его окружали «жена» и «племянники», все те, кого так хотелось и так не хватало Андрею в жизни, а может, ему просто хотелось ЗАБОТИТЬСЯ обо всех этих людях. Так уж он устроен, человек, если случается так, когда один человек не имеет возможности заботиться о другом, в доме тут же появляется кошка, собака или другая экзотическая живность в клетке. Будет ЗАБОТА, тогда, возможно, появятся ЛЮБОВЬ, ВЗАИМОПОНИМАНИЕ и ПОДДЕРЖКА.
Жена – Андрей задумался. Одиночество приучило его с опаской относиться к этому щепетильному вопросу. Нет, он не был обделен вниманием женщин, но Андрей никогда не мог увлечь их надолго. Вряд ли кто-нибудь согласится изо дня в день сидеть с ним наедине и слушать одни и те же стихи, которые он писал в школьные годы. Скоро он выйдет из больницы без работы, почти без образования, молодой двадцатишестилетний со справкой об инвалидности в кармане, какая уж тут может быть семейная жизнь, с кем? С другой стороны, он все чаще приходил к мысли, «что плохо человеку одному». В этом, и только в этом заключена удивительно огромная мудрость существования цивилизации на земле. Ведь, в конце концов, все великое на свете совершается во имя любви. Сила любви и мудрость женского характера вот то, что всегда покоряло Андрея в его подругах.
Андрей вздохнул и посмотрел на кровать соседа. «Спит Юрка, вон и он ходить начал», – Горелов вдруг вспомнил, как он делал свои первые шаги за пределами серого здания больницы. Метрах в трехстах от парадного входа, под сенью зеленой листвы вековых деревьев находилась автобусная остановка. И так как именно на ней заканчивался недолгий маршрут юркой машины, то ожидающих транспорт людей там почти не наблюдалось. Да и жителей в данном городке было не так уж и много, каких-нибудь двадцать две тысячи человек.
Андрей выходил на остановку, топя костыли в придорожной пыли, и в любую погоду ждал автобус. Желанный транспорт подкатывал часа через два, уж так видимо было заведено в этом городке. Когда же автобус распахивал двери, задача Горелова была поставить хотя бы одну ногу на ступеньку лестницы. Это удавалось далеко не всегда, чаще всего автобус, чихнув колечками дыма, исчезал за поворотом дороги, оставляя своего пассажира принимать теплые пыльные ванны. Горелов поднимался и уходил, уходил, для того чтобы немножко отдохнуть, отчистится и завтра с утра придти сюда снова, замерев на два часа в ожидании долгожданного автобуса.
7
-Не спишь ? – послышался голос Юры.
– Нет, думаю, – отозвался Андрей.
– А я вот вспомнил, когда я в техникуме учился, мы с ребятами в дом престарелых ходили, клубнику воровать. Ночь тогда была такая же лунная, наш техникум этому самому дому в окна смотрел. Как раз наспротив стояли. Ну, и огородик небольшой при этом самом доме престарелых имелся, чтобы пенсионеры без работы не скучали.
Поход наш тогда за клубникой чуть в тартарары не провалился. Только, значит, настроились эту самую ягоду рвать, глядим, на балконе старик сигаретой дымит. Ну, думаем, все, не видать нам клубники спелой, сейчас изо всех дверей народ сбежится. А старик вдруг говорит:
– Что, ребята, по ягоды? Берите, не стесняйтесь, нам-то все равно не достанется.
– Почему? – опешивали мы. Участок-то ваш?!
– Наш-то он наш, да только как ягоды в силу войдут, медсестры себе их собирают. Кто с ведрами, кто с лукошками, а кто и с кульками газетными. А нам кисель на обед, свежих-то ягод мы еще ни разу не видели!
– Зашли мы как-то однажды в этот дом, на первом этаже запах такой, что без противогаза и обойтись трудно. Лежат на кроватях скелеты живые, а испражнения всякие из-под них прямо на пол вытекают, постели у них, по-моему, вообще никогда не меняли. Глаза у людей пустые и какие-то остекленевшие, лежат, не шевелясь, и смотрят в одну точку. Интересно, думают ли они о чем-нибудь? По всем этажам запах каши подгорелой, что на ужин давали, не нравится – не ешь. Люди там от такой жизни почти каждый день счеты с ней сводят. А пенсию или пропивают загульно, или под матрац складывают. Умирая, всю директору завещают, директор там, говорят, ХОРОШО живет!!
– Ну, ты даешь, Юра, вспомни что-нибудь повеселее, – попросил Андрей.
– Можно и повеселее, про баню и чудака одного. Чудак один у нас был, Пашка Нетребин, и вселился ему в голову бзик, начал он в баню ездить, а баня в том городе единственная была. Спросишь, что в этом такого удивительного? Да ничего, вроде, только баня, как водится, с двумя отделениями была. Так вот Паша этот сильно забывчивым оказался. Забывал он, зачем в баню ходил. И из-за этой забывчивости своей каждый раз «ошибался» и не на ту дорогу поворачивал, а сторожами там были бабушки – божьи одуванчики. Как уж Нетребин договаривался с ними, не знаю, вот только шагал наш Паша прямиком в женское отделение. Проходил Нетребин полдороги и назад: «извините, девочки, я ошибся». Мы потом у Паши спрашивали: «Зачем тебе это?» – «А я, – говорит, – не на тела-фигуры смотрю, а на реакцию их. Некоторые краснеют, смущаются, некоторые смеются, а кто и мочалками кидается».
А потом, когда мы с ним в город выходили по какой-нибудь надобности, так он девочек встречных нам показывал. Их, говорил, в бане видел. Когда мы техникум заканчивали, так Пашка тот заведующей баней длинное письмо написал, на четырех страницах. Все прощения у нее вымаливал за забывчивость свою, вымолил, ребята говорили.
Вот и повеселей истории у меня в жизни бывали, жалко не со мной. А письмо это Нетребин мне показывал, на листочках в клеточку. Ну, все, спать давай. Завтра трудный день будет.