Колокольчик на двери звякнул, и сначала показалось заплаканное лицо Васечки, а потом и он сам, «безнадежный ребёнок», а за ним моя соседка Татьяна, подталкивая сына крепкими коленями. Таня, женщина высокая, дать не взять Венера Книдская, с русским круглым и румяным лицом, на котором выделялись всегда подкрашенные губы и подведенные чуть выпуклые темно-синие глаза.
– Ну, ревем? – спросила я, – опять двойка? Да ладно, Васечка, дело житейское.
– Маш, сделай с ним что-нибудь. Богом клянусь, вчера час сидели. Десять слов написать не может.
– Сама-то попробуй, а ему только семь. Пошли, Василий Несчастный.
– Почему несчастный? – засопел Вася.
-Да ладно, немножко потужишься и с Еленой Прекрасной подружишься, сказку-то помнишь? Пошли, сейчас мы с тобой поколдуем. Учебник не забыл?
– Маша, – сказала Таня уже в дверях, вечером зайду, а? Очень надо.
– Приходи,- смирилась я и подумала: «Опять новые страсти: не обходит ее Амур».
Мы с Таней учились до десятого, были соседками «за стенкой», сидели за одной партой, и нас часто отправляли вместе отдыхать в один и тот же лагерь. Таня всегда была слишком откровенной и трогательной до простоты, но подругой надежной. Всем хороша подруга, но мозг ее постоянно испытывал «синдром любви». Нет, она ни в коем случае не была распущенной, боже упаси, но влюблялась постоянно, так сказать, была в обострении чувств.
В другом состоянии ее просто не помню. Когда я перешла в математический класс, Татьяна буквально “на коленях” упросила директора, чтобы нас не разлучали. Математика была для нее “страданием, и мольбой, и отчаянием”. Но на мольбы – на это я уж отзывалась: регулярно решала два варианта. Но с отчаянием ей приходилось справляться самой, стоя у доски и не отрывая глаз от нашего учителя по физике. О, это было ее самое серьезное увлечение за все наши веселые школьные годы. Влюбленная Танюша могла бы горы свернуть и моря переплыть, но поразить этого влюбленного в себя и свою физику аспиранта оригинальностью решения задачи не могла.
“Все мы, увы, не ко всем делам одинаково годны”. Да уж, злая шутка эта любовь! Вряд ли этот коренастый парень с выпуклым лбом и зарослями вместо бровей мог вызывать особые чувства у юных дев. Но Таня – дело особое!
Но здесь шансов у нее не было никаких. Наш Павел Иванович объяснял все толково, но вдалбливать не любил. Не хочешь думать, твое дело, физика не для “приматов”. Правда, это он высказывал только членам особого физического кружка, в который Тане попасть не светило. “Жизнь из несбывшихся вся соткана мечтаний”.
Танюша, сидя на нашей самодельной скамеечке между двумя кривыми ивами, проплакала мне мою любимую синюю курточку такими горючими слезами, что она даже слегка полиняла. Любовь любовью, но зачем же импортные вещи портить? Поплакала, поплакала, да и вышла замуж за обычного спортивного парня и родила своего Васечку.
Но Амур ее не оставил, все кружился над ней, обжигая ее новыми всплесками чувств. Но, что странно: каждый раз пожжет, пожжет, да и оставит. До пламени не доходило.
И вот тебе – опять.
Вечером, когда Васечку увел папа Вова в спортклуб, моя влюбленная Психея начала свой длинный и очень путаный рассказ об этом великолепном, потрясающем мужчине. (Ну, просто Аполлон Бельведерский и Альберт Эйнштейн в одном лице).
Опасность таилась в том, что парень был не виртуальным красавцем, а вполне реальным лицом, самым настоящим инженером из Норвегии, приехавшим налаживать автоматизированную станочную систему у них в цеху. И самое страшное, что у них уже что-то было. Вот это серьезно… Татьяна врать совершенно не способна, выложит все начистоту перед своим благоверным Володечкой, все, как есть, сразу и как на духу.
Я, как могла, очень мягко, просила ее не спешить, хотя так и хотелось ей залепить хорошую оплеуху и сказать: “А ты о Васечке подумала? Как же Васечка?”
Татьяна вдруг замолчала и уставилась в одну точку, долго сидела, печальная сомнамбула, и сама заговорила о своем Васечке.
– Да, грустно, конечно, но Васю нужно пока сестре оставить. Мне его не отдадут. Знаю, она ему как вторая мама, но так грустно… Маш, ну, я пойду. Ужин нужно готовить. Знаешь, ты мне какую-нибудь книжку про любовь дай. Знаешь, такую, чтобы взяло, чтобы до мурашек.
Я дала ей “Госпожу Бовари” Флобера.
На следующей неделе мы не виделись, я была в командировке.
Позвонила к ним дней через десять, Володя высунул голову и сказал: “Маша, к нам не ходи, Мы с гриппом”.
Я опять уехала. А как только вернулась, Таня сама заглянула в мою квартиру, села в свое любимое кресло на кухне, попросила кофе “того, что для меня держишь, только покрепче и с сахаром”. Потом вдруг открыла Флобера:
– Нет, я не могу, ревела всю неделю, Что за мать эта Бовари! Бедная Берта. Девочка чем виновата. Оставить такую крошку!
И зарыдала.
Я к ней не прикасалась. Пусть выревется, может, и в голове прояснится.
Потом моя подруга вдруг успокоилась, промокнула салфеткой глаза и, наконец, высказала разумную мысль:
– Ну, что мне эта Бовари, это я первейшая из дур!