«Нет, не «русская душа потемки», а у него самого на душе потемки, если он мог вообразить такой ужас».
Ф.М. Достоевский «Идиот»
Она лежала поперек кровати: голова упала на левое плечо, бескровное лицо было повернуто в сторону распахнутого окна, глаза устремлены вдаль, за горизонт, за полупрозрачное небо, будто вопрошали, готово ли оно принять ее грешную душу. В безжизненных руках оставались следы борьбы, не с убийцей – с собой: левая беспомощно повисла, сдалась, правая угрожающе сжата в кулак. На пальцах – пятна засохшей крови. Нет, так отсвечивал ядовито красный цвет ногтей.
Сквозь тонкое платье проступали узоры кружевного белья, алое пятно на груди походило на крупную брошь, из которой торчала изящная рукоятка. В ее хрупкой неподвижности скрывалось напряжение, и та сила, что бросала ее из одного опасного приключения в другое, не иссякла вдруг, а медленно покидала растянувшееся на белоснежной простыне тело.
– Что скажешь? – спросил следователь Порфирьев у своего помощника, аспиранта кафедры криминологии Заделова, на пороге комнаты, где работали эксперты.
В ответ помощник протянул папку с краткой биографией девушки, длинным и путаным списком ее дружков и подробной хронологией последнего дня жизни, которая обрывалась на одиннадцати вечера, когда молодожены вошли в номер люкс гостиницы «Белые ночи», повесив на дверь табличку «Не беспокоить» с нагловатым карапузом, держащим палец у рта.
– Что накопал? Только коротко, – устало попросил Порфирьев.
– Анастасия Боровикова, 25 лет…
– Я думал больше…
– Бывшая мисс Поволжье и содержанка крупного бизнесмена Троицкого…
– Того самого? Цветочного короля? Сеть магазинов «Дама с камелиями»?
– Его-его. Девушка скандально известная в определенных кругах. Полгода назад с благословения Троицкого она стала невестой банковского служащего Горина. Тут появляется некто Хомяков (я бы поменял такую фамилию), то ли поэт, то ли религиозный философ. Вернулся из-за границы, учился или лечился там, жил скромно, в дурных компаниях не замечен. В светской хронике пересказывается история их знакомства: он увидел ее фото в Инстаграм, влюбился, ходил как помешанный, не знал, как к ней подступиться. Пишут, что на первом свидании он прочел ей лекцию о смертной казни и покорил своей оригинальностью. Видно, этой девице так надоели финансовые воротилы, что она начала поощрять его ухаживания. Даже на предложение руки и сердца обещала подумать. Но это у нее было временное затмение, она быстро заскучала со святошей и сбежала с его приятелем, Холстовым, еще одним олигархом местного разлива. И понеслось: кутежи, пьяные выходки, скандалы. Она совсем с катушек съехала и, как напьется, все поэтика несчастного вспоминала, сгубила, мол, парня. Холстов бегал за ней как собачонка, пока не женил-таки на себе. Банкет на двести персон в ресторане «Игрок», карета, запряженная парой белых лошадей, сплетники всех мастей, обсуждающие подноготную невесты. И вот, чем оно закончилось.
– Доигралась, – подытожил Порфирьев. – А что убитый горем муж? Начал говорить?
– Какой там, – махнул рукой Заделов. – Кается, винит себя: не усмотрел, не удержал. Всю ночь с ней просидел, хорошо хоть догадался ничего не трогать. Под утро позвонил в полицию, дальше ты знаешь…
– Что эксперты?
– Пока мы их дождемся… Видно же псих. Сам зарезал, вот и винит себя.
– Где он? Не увезли еще?
– В соседней комнате, сюда.
Заделов открыл дверь. Холстов сидел на полу, обхватив колени и чуть покачиваясь из стороны в сторону.
– Давно это с ним? – спросил Порфирьев у караулившего сержанта.
– С тех пор как задержали. Бормочет че-то, мать его!
– Перекури пока, мы с ним побеседуем. – Следователь мгновенно переключился на подозреваемого. – Ну, рассказывай.
Холстов лихорадочно затрясся и, озираясь по сторонам, задыхающимся шепотом спросил:
– Вы уверены, что его здесь нет?
– Кого?
– Того, кто называет меня братом. Мы всю ночь с ним здесь сидели. Тайно приходил. Как тень. Сначала по стеночке, по стеночке, а потом юрк под кровать и на пол. Ползет, еле видно, с темнотой сливается. А на шее крест блестит. Признал братца! А она как захохочет, как нож свой достанет, – всюду с собой ножичек носила, вроде как талисман, – и давай им махать: коснешься меня, заколюсь. И я не понял, как это произошло, будто тень ее рукой водила и вонзила нож. Прямо в сердце.
Шальные глаза его блуждали по комнате, высматривали соперника. «Невменяемый», – подумал следователь. Самый неинтересный случай. Медэкспертиза, принудительное лечение и пропал клиент. Вылечишь такого, как же…
– Это он ее испортил. Внушил, что она святая. Страдалица. Это она-то страдалица?! Он и на свадьбе был, хотел под шумок ее увезти. А весь из себя тихоня.
Порфирьев сделал помощнику знак – выйдем на пару слов. Наедине Заделов оживился: он, голубчик, брать его, пока горяченький. Но что-то Порфирьева смущало… Мотив слабоват.
– Неужели не видишь, что ревнивый псих, – продолжал Заделов. – Видения какие-то. Сама она, ну-ну. Без экспертов скажу, что угол удара… А отпираться он, конечно, будет. Как тот, что размозжил папаше голову, а потом уехал с бабой денежки его прогуливать… Помнишь это дело? Как он клялся потом перед присяжными, не я это, пощадите, помилуйте! Так и не признался! А прогремевшую на весь город историю про студента, который убил двух сестер, а зачем – объяснить не смог. Любой старшеклассник в подробностях расскажет. А этот… как его… Оглядкин, кажется, в мэрии чуть стрельбу не устроил из-за того, что его якобы преследовал двойник. Психи!
– Когда это было… Сейчас времена не те.
– Пропустите, бога ради, – в номер крадучись вошел до смехотворного щуплый человечек с бесцветным лицом, немного помятый и еле державшийся на ногах от вина или смертельной усталости. – Где он?
– Ты еще кто?
– Хомяков я…
– Тебя только не хватало.
– Это не он, он бы не смог. Я вам доказать хочу! Тот, кто на всех углах кричит «Убью», разве он убийца?
– Когда он кричал? – Порфирьев понимал бессмысленность допроса, но пока других версий не было, приходилось углубляться в ту, что казалась наиболее вероятной.
– Давно, – человечек задумался. – Горяч очень, да и она любила подразнить. Но только на словах, она была чиста перед ним, уверяю вас.
– Он говорит, что вы всю ночь здесь с ним сидели.
– Путает. За день до свадьбы – да, было дело. Я его тогда напутствовал. Как брата. Объяснял, что Настя бывает не в себе, к ней особый подход нужен, особое участие. Избалована славой, деньгами, вы понимаете? Сложная, мятежная натура. И красота ее не спасительный дар, а наказание, страшное наказание. Переписку нашу в телефоне показал, в знак доказательства. В ней она умоляет ей помочь выпутаться.
Он говорил быстро, горячо, взволнованно, теребя свою жалкую бороденку и переводя беспокойный взгляд с одного собеседника на другого.
– Можете показать эту переписку?
Хомяков растянулся в блаженной улыбке, и лицо его приобрело придурковатый вид.
– Ну конечно! И вы сразу поймете, что ревновать было глупо! Я и ему показал, смотри, говорю, какое сокровище тебе достается. Береги ее. Не ревнуй ни к прошлому, ни к настоящему. Будь милосерден, она заслужила твое доверие, она тебя выбрала…
– За день до свадьбы вы показываете жениху переписку его невесты с бывшим любовником?
– Да ну что вы! У нас с ней были другого рода отношения. Если вы бы только поняли… вы бы не стали безоговорочно осуждать. Мы были духовно близки. Эх, если бы вы знали, как он любил ее, любого бы за нее зарезал… Что-то я опять не то говорю, кажется… Впрочем, я немного не в себе от случившегося.
– Вы хотели на ней жениться?
– Да. Мне было так жаль ее, так жаль, что я готов был на такую жертву. Но сейчас другое дело. У меня невеста есть, и папаша ее генерал нас благословил.
– И Боровикова это знала?
– Все знали, само собой, светская жизнь… Мы и пожениться хотели в один день, но не сложилось: Настя воспротивилась. Но тут не ревность, не подумайте.
– А сама она не могла свести счеты с жизнью?
– Да что вы?! Как вы могли подумать такое?! Она была сама жизнь, понимаете?
– А других вариантов здесь быть не может, это-то вы понимаете? – вдруг не выдержал Заделов.
Порфирьев покачал головой. Очередная бытовуха. И где те безумцы из прошлого, которых упоминал помощник? Где отчаянные романтики, идеологи убийства? Так и самому недолго…
Хомяков вышел из гостиницы, едва заметно кивнув администратору у стойки. По его ухмыляющейся физиономии понял, что сумма оказалась достаточной, чтобы записи с камер видеонаблюдения исчезли.
Придурковатости в лице как не бывало. Последний акт его спектакля. Жаль, зрителей было мало, некому оценить масштаб таланта. Ни аплодисментов, ни цветов. Цветы… Чуть не забыл…
Быстрый звонок. Короткие ответы на ожидаемые вопросы. Без деталей, без лишних сведений. Стремительный финал.
– Проверил: все в порядке. Посадят или в психушку запихнут, не выпустят точно. Ваш конкурент упрятан надолго. И она больше не будет вам досаждать. Даже не успела испугаться. Она мне доверяла. На ноже только ее отпечатки. Как и обещал, уезжаю. С Алей в Швейцарию. Проведем там церемонию в семейном кругу, только ее родители и сестры. Нет, я уже тысячу раз говорил, что денег не возьму, у меня в этом деле другой интерес. Вряд ли вы поймете. Вы когда-нибудь хотели переписать великую книгу? Чтобы подчинить волю автора себе, чтобы герои те же, сюжет в общем схож, но идея звучала ваша. Я же говорил, что не поймете.
Он убрал телефон и уверенно зашагал по мостовой. День обещал быть ясным и тихим. Некуда было спешить. Он знал: его окружают посредственности, способные лишь воспроизводить. Он знал: сила за такими, как он. За теми, кто не боится переписать.