Антон Соколов. Запах победы

«Пердуны-истребители только воздух

портить умеют. Историю делают бомберы!»

(Х.ф. “Полет Интрудера”)

“Скайрейдеры” заходили на посадку. Первое звено, Митчелл с Килгором, как всегда, словно на параде, одновременно выпустив шасси, притерлись к избитой грунтовке. Один зарулил на стоянку, второй выкатился с полосы и клюнул носом в грязь, обломав винт. Техники с любопытством наблюдали за вылезшим из кабины капитаном Митчеллом, в просторечии “Митчем”, рассыпавшим самые мерзкие ругательства – машина его была похожа на дуршлаг с крыльями, непонятно вообще, как он дотащил ее до полосы:

– Факнутые вьеты! Откуда у них столько пятидесяток??? Я готовился летать на “Тадах”, а мне сунули в руки эту тарахтящую рухлядь! – Он зверски пнул сапогом в корпус, руль поворота, и без того едва висевший на разодранных креплениях, отвалился и упал в грязь. – Твою мать!!!! – Из самолета в клубах дыма вылетело катапультное кресло, описав дугу, подобно тактической ракете, и хлопнулось куда-то за ограду аэродрома.

– Офицер! Береги имущество! Это не твоя собственность! – из подлетевшей “санитарки” выскочил коммандер Стоунуолл. – Каковы результаты операции?

– А то, мать его, не видно? Спасателей ваших сгрызли “МиГи”, где этот факнутый F-100 упал, вообще не нашли, а по нам проехались зенитки! Твари! Пятый вылет за неделю – и снова в молоко! Вертолет спасателей потеряли, пилота “Сейбра” не нашли! Пошло оно все в жопу!!! Сэр!!!

– Можешь радоваться, Митчелл! Ваша сладкая парочка мне надоела! Вас переводят в Таиланд, в эскадрилью “сто пятых”. Получите там скорости столько, сколько сожрать сможете!

– Благодарю, сэр, – пробухтел Митч. – С тарахтелки на “Тад”… Давно бы…

– Митч, а вам вообще что-то в жизни нравится?

– Моя зарплата!

В затянутом облаками небе разносился гул проплывавших в звенящих высотах “Крепостей”…

*  *  *

– Наши летчики обучены сжигать

  людей заживо, а мы запрещаем им писать на

самолетах слово “fuck”, так как это – бранное слово!

 (Х.ф. “Апокалипсис сейчас”, полковник Вальтер Курц)

F-105D представлял собой плод гения грузинского авиаконструктора Александра Картвели, подавшегося в эмиграцию в 1919 году, и теперь трудившегося на благо фирмы “Рипаблик Авиэйшн”. Изначально машина представляла собой огромный бомболюк под термоядерную бомбу В-28, вокруг которого были приделаны крылья, оперение, столь же огромный двигатель и кабина пилота. Почему эта загадка природы называлась истребителем, являясь, по сути, полноценным сверхзвуковым бомбером, оставалось тайной. Ядерной войны в ближайшем будущем не ожидалось, а любовь людей к войнам локальным, впрочем, от этого не менее страшным, заставила их оснастить сие чудо богатым спектром внешних обвесов, а некоторые – и мордой акулы, нарисованной на носу, – чтоб все боялись. “Тады” могли поднять внушительный груз – во время Второй Мировой таким мог похвастаться легендарный “Либерейтор”, однако многие их недолюбливали поначалу за не совсем удобное управление. Впрочем, начавшаяся мясорубка во Вьетнаме все расставила на свои места. Самолет делался для войны, а удобство в данном случае было приемлемой жертвой, и именно “сто пятому” была уготована судьба стать символом начавшегося конфликта. Машины базировались на территории Таиланда, в основном на базе Корат. Для действий над Вьетнамом им требовалось две дозаправки в воздухе – одна на пути к цели, вторая – на обратном, потому в небе постоянно держали целую армию “стратотанкеров” всех мастей.

На носу своего “Тада” Митч намалевал Смерть, летящую верхом на косе, сопроводив это загадочной надписью “Armata strigoi”. Всем любопытным он объяснил, что это означает “Армия мертвецов” в переводе с молдавского. Очевидно, он полагал, что вьеты неплохо знают молдавский и смогут прочесть надпись на борту сверхзвукового истребителя перед тем, как им на головы полетят бомбы и баки с напалмом. Приятель Килгор ничего рисовать не стал – он не мог похвастаться творческим умом. Он просто был рад, что получил, наконец, машину, летать на которой учился. Поршневой “Скайрейдер” остался в прошлом… Время динозавров с винтами подходило к концу, на смену им приходили более совершенные орудия убийства.

*  *  *

Ошибочно полагать, что война в воздухе в те годы сильно отличалась от действий Второй Мировой. Управляемое оружие было грубым, практически бестолковым и примитивным, локаторы постоянно ломались, и только двигатели становились все сильнее и прожорливей. Скорости возросли, грузоподъемности тоже, принцип применения остался тем же – забросать противника огнем и железом, не заботясь особо о точности. Тем паче, что большая часть целей постоянно пряталась в джунглях, действия все одно – шли по площадям. Точечные цели обрабатывались в основном, так же – ковром из бомб. Отдельно взятый боеприпас в расчет не брался, дело делали десятки и сотни. Даже на совершенный “Фантом” начали вешать пушки – низкая точность ракет заставила сделать выводы, а от МиГов надо было чем-то отбиваться.

Наступающее утро встретило взлетавшие “сто пятые” ослепительным солнцем, гладкой бетонкой и гроздьями напалмовых баков под крыльями. Работать предстояло в режиме “такси по вызову” – дойти до позиций ДРВ и сбросить груз, куда наведут наблюдатели. А если не наведут – на первое, что подвернется. Звено прогрохотало по полосе и ввинтилось в безоблачное небо. Впереди предстоял долгий путь.

*  *  *

– Жар-птица-один, это святой отец, вы на месте?

– Так точно, святой отец, движемся к устью реки Нанг, будем через минуту! – забытье полета было прервано голосом наводчика. Митч покрутил рукоятки приемника, стараясь избавиться от треска помех. Не помогло.

– Жар-птица, нашим парням нужна поддержка, партизаны засели в деревне, даем подсветку дымом, пройдитесь по ним как положено!

– Херанем от души, святой отец, встречайте! Килгор, за мной, цель на тринадцать часов, полный залп!

“Тады” прижались к земле, на полном форсаже набирая скорость на бреющем. На горизонте показалась деревушка, от которой врассыпную ринулись вертолеты, вокруг них носились трассы зенитных пулеметов. Фиолетовые клубы от дымшашек-маркеров красиво расплывались в воздухе.

– Захват! Сброс! – Митч резко рванул рукоятку на себя, вздергивая избавившуюся от груза машину, одновременно глянув в зеркала заднего обзора – ведомый в точности повторил маневр. Там, где была деревня, теперь бушевало море огня, черные клубы дыма поднимались к небу. Вертолеты, минуту назад так нуждавшиеся в поддержке, в парадном строю уходили на свои базы – десант высаживать было просто некуда и более незачем. Напалм свою работу сделал за них.

– Отличная работа, жар-птица-один!

– Спасибо, святой отец! Идем домой…

И снова долгий путь и дозаправка…

Митчу такая работа нравилась куда больше, нежели полеты на тихоходных “Скайрейдерах”, которые, при всей своей убийственной мощи, легко могли попасть под огонь любого стрелкового оружия. “Тандерчиф” был красив, изящен, стремителен. Он казался неуязвимым, взмывая в небо, ведомый мощнейшим в то время двигателем тягой более десяти тонн. Митч влюбился в эту машину, когда еще только осваивал азы пилотирования. Он искренне считал, что растущие потери “Тадов” можно было объяснить только неумением тех, кто их пилотировал. Он просто сросся со своим самолетом, прикипел к нему, считая продолжением себя самого. Нельзя сказать, что Митчелл с Килгором ненавидели вьетов, коммунистов, или еще кого. Они прибыли на войну просто потому, что того требовал приказ, а вовсе не из-за каких-то идеалов. Идеалов у них почти не было, а к службе они относились как к сложной и местами опасной работе. Их “Тады” теперь утюжили джунгли каждый день, и их абсолютно не заботило, в кого попадут их бомбы. Приди приказ – Митч бы отбомбился и по Президенту Соединенных Штатов, если бы на то выдалась инструкция. Ему просто было наплевать на то, что он делал, потому что он не обременял себя моральными терзаниями. Он считал, что на муки совести на войне времени нет, а те, кто занимает себя лишними чувствами – получают зенитную ракету в хвост, или трассу от МиГ-17. Митч считал себя технократом, влюбленным до самозабвения в свой “Тандерчиф”. И тот отвечал ему тем же. Единственное, что его доставало – тот простой факт, что его новый начальник, полковник Уэсли, был негром. Потомственный южанин, Митч терпеть не мог черных на руководящих постах. Да и на любых других тоже. Тот факт, что его командир окончил Гарвард и говорил на пяти языках, Митчелла не интересовал, он считал своего командира врагом просто потому, что тот был черным. Странно, что тот считал Митчелла чуть ли не другом, прекрасно зная о расистских убеждениях капитана.

*  *  *

В наступившем 1966 году вьеты уже представляли собой силу, с которой приходилось считаться. У них не было ничего, чем они могли бы противостоять ВВС США. МиГ-17, основа ПВО Вьетнама, к началу войны устарел практически безнадежно, часто попадались и “пятнадцатые”. “Девятнадцатые” и “двадцать первые” встречались редко – вьетнамцы старались беречь сверхзвуковые машины, чтобы в нужный момент поднять их для перехвата “B-52”. Страшная вещь – ракета комплекса С-75, которую прозвали “летающим телеграфным столбом”, была столь же редким явлением, вьеты имели много комплексов, но мало боеприпасов к ним.

Но у них была воля. Вьеты шли на смерть, не заботясь о потерях, со всем присущим азиатам презрением к собственной жизни. Обилие “зелени” только играло им на руку, бравые пилоты устраивали очередной ад джунглям, но противник словно растворялся в растительности, чтобы через минуты снова начать колотить из всех стволов и калибров. Зенитной артиллерии у них было просто море. В пригород Ханоя сунуться было невозможно, не поймав пару-другую снарядов. Даже стратегические B-52, летавшие на недосягаемых пушкам высотах, несли потери. Идущие плотными группами стратобомберы часто становились жертвами “летающих столбов”, которые облаками осколков вырывали из строя иной раз и по две, а то и по три машины. И тогда с расколотых взрывом небес сыпались дожди обломков, керосиновые дожди из прорванных баков и кровавые лохмотья тел…

Пользы от налетов “стратегов” не было никакой, они перепахивали гектары джунглей, в то время когда спрятавшиеся там вьетконговцы спокойно отсиживались в сети туннелей и бункеров, накопанных ими повсеместно. А потери росли. В дело вступали вертолеты, “крылатая кавалерия”, истребители и штурмовики. На поля, джунгли и деревни сыпался град ракет, баков с напалмом, кассетные бомбы, дороги перепахивались скорострельными пушками, диоксин выливали на деревья, чтобы листья опали, десантники прочесывали джунгли… Но спустя считанные часы проклятая пропитанная смертью земля снова оживала, выплевывая очередные тучи пуль, снарядов и даже примитивных стрел из луков, которыми били по низколетящим вертолетам.

День за днем сценарий повторялся, конца и края не предвиделось. Редко когда эскадрильи возвращались в полном составе, редко кто возвращался без пробоин на корпусе.

Митчелл страдал от безделья. Погода на всю неделю вперед была испорчена, дожди хлестали как из ведра, доставал ветер, полетов не предвиделось. На двери казармы он от безделья приколотил найденное неизвестно где распятие и вывел надпись: “Никто не останется наверху”. Юмор был оценен – Уэсли пригрозил ему арестом, но снимать своеобразную вывеску не стал. Килгор же пьянствовал с техниками, пытаясь в философской беседе доказать им, что двигатели выводит из строя не погода и высокая влажность, а постоянная гонка на сверхрасчетных режимах. Впрочем, до конца войны было очень и очень далеко, и вскоре этот вынужденный отдых закончился.

*  *  *

Однажды Митч увидел смерть. Их послали разбомбить очередной мост в пригороде Ханоя, по которому, якобы, вьеты перевозили стратегически важные грузы. На задание отправилось восемь машин, под крылья каждой подвесили по два “Сайдвиндера”, ведь вылет считался опасным, “Тады” взяли по пять бомб “Snake eye”, оснащенных аэротормозами – к цели надлежало подойти на бреющем, чтобы избежать обнаружения, и бомбить с минимальной высоты. Но до цели они не дошли. Их ждала целая дюжина “МиГ-19”. Думать было некогда, пришло время реагировать.

Бомбы мгновенно полетели в болота, сброшенные вместе с держателями, подвесные баки с керосином отправились следом – машины требовалось облегчить максимально, двигатели дыхнули пламенем, выходя на форсаж, мимо носились трассы – вьетнамцы не экономили снарядов. “Сайдвиндеры” оказались практически бесполезны в этой карусели – “МиГи” отлично уворачивались от несовершенных ракет. Пришло время пушек. Два “Тада” уже сыпались к земле, объятые пламенем. Митч заметил, как один “МиГ” оказался у него прямо перед носом, все вырастая в прицеле, явно пытаясь совершить самоубийственный таран, и успел нажать на спуск, распоров вьетнамский истребитель вдоль через кабину пилота до самых двигателей шестиствольным М-61, одной длинной очередью выпустив весь боекомплект.

По машине прогрохотал град обломков, в крыльях появились прорехи, а половину фонаря залепила какая-то мерзкая серо-кровавая жижа. Митч понял, что это были мозги. Руки его затряслись, ему очень захотелось отправиться обратно в Ричмонд, глаза подернули слезы. Бой уже шел на приличной высоте, когда в кабине отвратно запиликал пеленгатор РЛС, а потом пиликанье перешло в непрерывную трель. Митч увидел, как где-то справа, почти у горизонта, с земли поднялись столбики белого дыма ускорителей. Один, второй, третий, еще, еще… Он знал, что это “летающие столбы”, и жить ему теперь оставалось менее десяти секунд. Строй рассыпался, небо расцвело облачками шрапнели – в дело вступили зенитки. Вьеты не боялись попасть по своим, они считали эту жертву приемлемой – убить врага было для них важнее.

Непонятно как, но верный друг Килгор продолжал висеть у Митча на хвосте. А на хвост Килгора уже пристраивался “МиГ-19”.

Митчелл отдал команду выйти из боя, две машины понеслись к земле, до предела форсировав двигатели, сирена пищала, вообще не переставая, наконец, где-то над кабиной ослепительно полыхнуло. Снова пробарабанило по обшивке, самолет затрясло, элерон с правого крыла отвалился… И попал в воздухозаборник “МиГа”. Тот мгновенно превратился в огненный шар. Два “Тада” бежали с полным газом, наплевав на инструкции и приказы. В зеркалах было видно, как две, а может, и четыре ракеты смели с небес оставшиеся там четыре “Тандерчифа” и пять “МиГ-19”, которые не хотели, или не могли прекратить свою смертельную карусель. Ракеты примирили их навеки, на землю посыпалось то, что когда-то было красивыми, такими изящными самолетами и живыми людьми. Но теперь все это было разорвано в клочья бесстрастными и бездумными боеголовками. Наверху никто не остался.

Как добрались до Кората, Митч не помнил. Не помнил, как техники ломами разбивали заклинивший фонарь, чтобы выпустить его, не помнил он и Килгора, который выволакивал его из заблеванной кабины и никак не мог разжать пальцы, вцепившиеся в рукоятки управления, не помнил и полковника Уэсли, которого он даже не мог ненавидеть в тот момент. Он дотащился до своей койки и приложился к бутылке. Ему хотелось одного – забыть.

*  *  *

Две последующие недели они провели в кабаках. Может, алкоголь, а может, умелые тайские девки не сильно тяжелого поведения сделали свое дело, но вскоре приятели успокоились и смирились с тем, что на войне приходится терять своих товарищей. “Тандерчифы” их не просто залатали, их дополнительно приспособили к ставшему столь негостеприимным небу Северного Вьетнама. Машины оснастили станциями постановки помех и кассетами с тепловыми ловушками, и дипольными отражателями, да и пеленгаторы пусков ракет оснастили экраном-индикатором, показывавшим направление угрозы. Это напоминало своеобразный естественный отбор – слабые гибнут, выжившие эволюционируют. Обновленные птицы войны, залечив свои раны, были готовы вернуться в небо. На “Armata strigoi” под кабиной появились две маленькие оранжевые звездочки – память о двух сбитых “МиГ”. Уэсли назначил его ведущим группы, а молодые пилоты из пополнения с завистью смотрели на его самолет. Митчелл же старался о той страшной победе не вспоминать.

*  *  *

Летали, в основном, парами, на бомбардировку тактических целей или ударов “бей-беги”. К Ханою теперь ходили через холмы севернее города, получившие прозвище “Хребет “Тадов””. Под прикрытием высот локаторы их не видели, и у вьетнамцев было очень мало времени, чтобы среагировать. Но тогда “Тады” выручала мощь их двигателей, позволявшая быстро уйти после атаки.

В этот раз Митчу с Килгором предстояло работать со старым знакомым –  “святым отцом”. В одной из бесчисленных деревень локаторщики засекли скопление техники, – возможно, конвой, может и что посерьезнее. Под крылья подвесили пузатые кассетные бомбы, по восемь на машину. Это казалось рутиной, противодействия ПВО не ожидалось – “святой отец” доложил, что зона полетов сегодня свободна. Истребители шли к цели, а их пилоты засоряли эфир:

– Эй, Митч!

– Ну…

– Слушай, а ты как в армии оказался?

– Сказали, что летунам платят хорошо, а водителем школьного автобуса мне к тому времени работать надоело… Я своей подруге дом в Неваде обещал…

– А как же “служебный долг”? Вроде нам часто об этом говорят…

– Кто, Уэс? Этот ниггер? Да плевал я на этот долг, я работу искал… Нашел, мать ее, ах да, и на Уэсли я тоже плевал, полковник сам тут деньги гребет, а нам затирает, что мы демократию в мир несем… Я вот только бомбы в мир несу, например… Сегодня свежее блюдо – кассетные оптом. Осколочно-фугасные суббоеприпасы в красивых зеленых упаковках.

– Слушай… А в тот вылет, когда ты два “девятнадцатых” свалил… Что ты увидел такого, что потом две недели пил без просыху?

– Воюй дальше, может, и ты увидишь… Придурок ты, сам же пил вместе со мной…

– Еще бы, на нас шесть ракет вышло! Я как в аду побывал! Непонятно, как мы вообще выбрались оттуда…

– Тебе бы только ракеты считать… Бухгалтер, мать его.

– А я пошел защищать свою страну… По зову сердца, так сказать. Не пойму вот, мы бомбим их каждый день, а все никак не побеждаем. Мне стыдно, Митч, я чувствую себя слишком слабым, когда эта война не двигается с места.

– А я тебе открою секрет. Мы и не победим.

– С чего ты так решил??? – было слышно, как Килгор закашлялся, поперхнувшись от такой неожиданности. – То есть как, не победим?

– А это и не нужно никому… Вьеты знают, за что дерутся, потому и не боятся умирать, а мы за что деремся? Мне этот Южный Вьетнам с его дебилократией не нужен абсолютно, эти обезьяны не умеют ни воевать, ни управлять, а лезут в политику, пытаясь доказать всем, что они – вроде как тоже страна… Только гибнут за них наши ребята, а они сами… Знаешь, ведь и эта война закончится. Забавно то, что там, в Пентагоне, похоже, думают так же, иначе давно бы их в каменный век вколотили.

– Да, Митч… Зря я с тобой болтать начал… Ладно, отключаюсь… ТВОЮ МАТЬ!!! СЕМНАДЦАТЫЕ МИГИ НА ДЕВЯТЬ ЧАСОВ!

– Дерьмо, опять вылет сорван! Прикрывай, будем отбиваться!

В этот раз схватка была явно неравной, двое против четырех. Причем неравной все равно, в пользу “F-105”. “МиГ-17”, при всей мощи бортовой артиллерии и прекрасной маневренности, не имел против “Тада” никаких шансов. Двигатель “сто пятого” давал тому абсолютное преимущество, а пушка “Вулкан” со скорострельностью шесть тысяч выстрелов в минуту в комментариях и вовсе не нуждалась. Два “МиГа” рухнули сразу, разорванные в куски первой же атакой, один попытался сбежать, но Килгор поймал его в прицел на вираже, отпилив крыло. Последнего зажали в клещи, он как-то неуверенно, словно обреченный, лег на курс, который ему навязали. Митч вырвался вперед, повернув голову в сторону врага. И увидел в кабине “МиГ-17” зареванного недокормленного сопляка семнадцати лет в выгоревшей китайской форме, не имевшего даже парашюта за спиной. По подбородку малолетки стекали сопли и рвота вперемежку со слезами и кровью, которая шла носом от перегрузок.

– Килгор! На связь!

– Да, первый!

– Пусть уходит.

– Не понял, первый! Живым возьмем!

– Пусть уходит. Я солдат, а не убийца, а ему все равно топлива не хватит до Кората. Детей я не убиваю…

– Митч! Такая добыча!!! С доставкой на дом! Да ты кредит на свою ферму в Неваде разом проплатишь!!!!

– Пусть уходит, скорее я тебя пристрелю. Пусть уходит. Это приказ.

Митч рывком поднес ладонь к шлему, откозыряв малолетке-китайчонку. Глаза того были полны животного ужаса, но он резко повернул в сторону, врубив полный газ, чтобы поскорее сбежать от “Armata strigoi”. Митчелл качнул ему крылом на прощанье. В Корат вернулись молча, на базе Килгор, глянув только на товарища, предпочел воздержаться от вопросов. Стеклянные глаза и белое, как сама смерть, лицо, сказали все без слов. Митч еще не знал, что за этот вылет Уэсли дал ему звание майора.

Кто есть кто на этом пути,

Где кулак разжался в ладонь?

Кто готов убить, тот готов спасти.

Может ли огонь сжечь огонь?

                                                         (Мара)

*  *  *

К 1968 году свеженазначенного теперь уже полковника Митчелла все же выгнали в отпуск обратно в родной Ричмонд. Сказывалась хроническая усталость и последствия касательного ранения в голову, полученного в небе над Ханоем – он начал систематически кидать бомбы мимо цели практически в каждом вылете, и хотя счет сбитых им поднялся до шести “МиГов”, включая даже “двадцать первый”, его признали временно непригодным для полетов. Без глотка спиртного он практически ни в один полет не отправлялся. Да и “Тады”, которые давно сняли с производства, в истребительных частях начали сменять непрерывно модернизируемые “Фантомы”, которые Митчелл терпеть не мог, потому что считал, что самолет с двумя пилотами и двумя двигателями – уже не истребитель. Ну и кредит на собственный дом в Неваде – предел мечтаний – был давно погашен.

В Штатах его встретили прохладно, многие, заметив медали и нашивки, просто отворачивали голову, обрадовался только старик-отец, воевавший еще за Мидуэй в сорок первом. Мало того, в аэропорту, куда их привез пузатый C-130, армейский оркестр забросали тухлыми помидорами какие-то волосатые придурки под радужными флагами и в вязаных оранжевых шапках. Более года он не получал ответов на письма невесте, ради которой когда-то бросил профессию водителя и пошел в ВВС, потому он решил и ее найти, однако квартирка ее была к тому времени куплена каким-то толстожопым поваром из китайского ресторана. Добравшись до ее родителей, он получил только очередную порцию слез от вероятно несостоявшейся тещи и короткую записку с адресом, а приехав на место, обнаружил вообще отвратную картину.

Дома как такового у его невесты не было, был расписанный цветочками и радугами трейлер, естественно, без грузовика, стоявший посреди палаточного лагеря на окраине города. Палаточный лагерь был населен все теми же придурками разной половой принадлежности в радужных шмотках и фенечках, да еще и с длинными волосами, заплетенными в мерзкие ниггерские косички, а над лагерем был растянут транспарант с надписью “Мир вам и любовь”. В воздухе висел стойкий запах горелой конопли, а население лагеря, встретившее его тупыми улыбками и мутными взглядами, явно не склонно было к здоровому образу жизни. Несколько раз он стукнул в дверь трейлера, уже понимая, что приехал зря. Дверь ему открыла… Нет, это уже была не его Салли, которой он обещал собственную ферму в Неваде. В волосы, выкрашенные теперь в какой-то абсолютно парашный фиолетовый оттенок, были вплетены все те же вездесущие рыжие ленты, дыхание воняло марихуаной, а довершал картину выпиравший живот месяца шестого беременности. Она, было, явно по привычке улыбнулась, но вдруг приосанилась, выпятив брюхо, и напыщенно заявила:

– Мне не нужно счастье на крови невинных!

Букет белых роз, купленный им по пути заранее, полетел на землю:

– Подмойся, потаскуха, от тебя тухлой рыбой воняет.

Он плюнул ей под ноги и направился туда, где ему всегда были рады. В ближайшую военную комендатуру. А потом в кабак. Неделю после этого ему пришлось отлежать в психушке – дал знать о себе алкогольный токсикоз, которым он наградил себя после неудачного свидания. Дом свой он продал, деньги вложил в золото и отправил на хранение в банк. Жить ему больше не хотелось, не осталось ничего, ради чего стоило жить. Хотелось убивать.

*  *  *

В летчики-истребители его больше не пустили, давнее ранение, может, и было касательным, но имело свои последствия, однако после серии петиций, направленных чуть ли не в Пентагон, его привезли, наконец, все в ту же Неваду, где показали абсолютно новую, только недавно пущенную в серию машину, на которой ему теперь предстояло летать. Там же он встретил и своего бывшего ведомого – теперь майора Килгора. Тот стал вторым пилотом-штурманом, после тяжелого боя над Северным Вьетнамом он остался без двух пальцев на левой руке и тоже был списан с “Тадов”, но воспылал праведным гневом и напросился в штурманы-бомбардиры. Обоим пришлось разделить ненавидимый поначалу самолет с двумя пилотскими креслами и двумя двигателями, но не “Фантом”, а новейший бомбер “F-111”, который опять-таки, по какому-то недоразумению, выпускался под истребительным обозначением “F”, словно в насмешку над теми, кто когда-то пилотировал красавцы “Тандерчифы”. Рекомендации врачей о запрете полетов на истребителях выглядели теперь абсолютно анекдотично. Может, это и был бомбардировщик, но машина имела характеристики, намного превосходившие их любимый “Тад”. Почти полторы тысячи километров в час у земли и два с половиной “маха” на высоте. Четырнадцать тонн нагрузки. Двухконтурные форсированные двигатели. Переменная стреловидность крыла. Электроника, автоматика и оборудование на грани фантастики, да и радиус действия – две тысячи сто с лишним километров – позволял покрыть весь Вьетнам в оба конца, скорее всего, даже без помощи танкера. Одна такая машина заменяла собой три, а то и четыре “Тандерчифа”, и могла на скорости уйти от любого самолета вьетов. Пилоты ему нужны были, скорее как дань традиции. В Северном Вьетнаме он позже получил прозвище “шелестящая смерть”. Когда его замечали, обычно было уже поздно прятаться. У него был один недостаток – в воздушном бою он был абсолютно бестолков, пушек (предполагавшихся, впрочем, на подвеске) на нем не стояло абсолютно.

В этот раз на носу самолета Митч старательно вывел оскаленный череп, пробитый ракетой от С-75 и подпись уже на родном языке – “Рожденный убивать”. Спустя долгие недели и месяцы облетов, тренировок и доработок новой машины, старые приятели настолько срослись со “сто одиннадцатым”, что превратились с ним в один организм, и сразу были направлены обратно в Таиланд, в этот раз на базу Тахли, где Митчелл получил под свое начало целую эскадрилью таких машин. С его неудачного отпуска к тому времени прошло уже два года, а на застывшем было фронте явно назревали события. Еще года два летали, в основном, на фоторазведку, нанося лишь редкие удары по лагерям диверсантов, пока 30 марта семьдесят второго Северный Вьетнам не начал наступление. И вскоре был объявлен приказ о новых бомбардировках, ограничений на которые становилось все меньше и меньше. Любимым грузом его теперь стали бомбы с белым фосфором, любимой целью – лагеря и деревни. А иногда, когда подворачивалась возможность, он приказывал вешать двенадцать стандартных фугасок “Snake eye” – для основной цели, и двенадцать фосфорных – на обратный путь, просто ради того, чтобы убить еще больше, сбросив их на палатки, поселки, или просто раскидав над дорогами, если по ним что-нибудь двигалось в должном количестве. Он начал свою собственную войну, не оглядываясь на директивы и предписания. Мораль и совесть стали пустыми звуками, удержать крылатого дьявола было невозможно абсолютно ничем. Должность командира эскадрильи позволяла ему вытворять практически все, что приходило в голову, а новый самолет его просто создан был для того, чтобы осуществить эти желания. Впрочем, желание теперь было одно. Сжечь весь мир.

*  *  *

В декабре семьдесят второго последние ограничения на бомбардировки были сняты окончательно. Южный Вьетнам терпел поражение за поражением, американских войск на его территории более не находилось, сами южане воевать вовсе не умели, а от Северного Вьетнама постепенно отворачивались его союзники – и Советам, и Китаю эта затянувшаяся война с забытыми целями уже встала поперек горла. Схватки в воздухе теперь не носили столь яростный характер, у северян просто заканчивались истребители, а те, что оставались в строю, не могли взлететь, полосы были разбиты бетонобойными бомбами. Даже сорок дивизионов зенитных комплексов не могли остановить армады, бомбившие и Ханой с Хайфоном, теперь приоритетные цели, в которые ранее было запрещено летать. Война пришла в их собственный дом, в их города, теперь никто не мог остаться в стороне, никто не мог спрятаться от бомб, падавших круглые сутки. Днем в небе разносился утробный гул “дуговой лампы” – десятки “B-52” снова и снова высыпали бомбы, по двадцать пять тонн каждый, “интрудеры” охотились за ракетными комплексами, старые “Тады”, оборудованные еще более совершенной электроникой, обзавелись вторым пилотом и нашли себе новую профессию – в области охоты на ПВО им не было равных, “проулеры” давили радары вьетов помехами, а по ночам приходило время “сто одиннадцатых”, которые со сверхмалых высот продолжали засыпать бомбами все, что еще могло шевелиться. Долбили нещадно и соседнюю Камбоджу, через которую проходили линии поставок, забрасывали фосфором лагеря красных кхмеров, перепахивали дороги Лаоса, жгли все, не считаясь с потерями, жертвами гражданских и наплевав на остатки человечности. В дело шел фосфор, шариковые бомбы, фугасы, напалм, напалм и снова напалм. На джунгли выливались десятки, сотни и тысячи тонн диоксина. Нефтебазы горели, мосты рушились, аэродромы сметались коврами из бомб, электростанции превратились в руины, города ночью тонули в темноте, освещаемые только пламенем пожаров… По наступающим войскам ДРВ работали даже бывшие транспорты “C-130”, переработанные под самолет артподдержки “спектр”. Иногда транспортники сбрасывали “косилки маргариток”, огромные BLU-82/B, массой почти семь тонн, взрыв каждой из которых опустошал площадь от трех до пяти футбольных полей. Юго-Восток Азии методично вбивали бомбами обратно в каменный век.

Только сломить северных это не смогло. И тогда янки бросили южан на произвол судьбы окончательно. Война смертельно надоела всем.

*  *  *

Десять направлений не имеют оград,

Четыре части света не имеют ворот…

Если ты держишь Свет – у бога много наград.

Если ты кормишь Тьму – награды наоборот…

(Мара)

Полковник Митчелл, наконец, напился крови досыта, сколько хотел, даже больше, чем мог. Рано ли, поздно, но жажда мести и ненависть его просто изжили сами себя. Он так и не вернулся в Штаты, предпочитая оставаться в Тахли, на базе, которая стала его домом. Возвращаться было некуда. Дом отца залили краской и забросали туалетной бумагой все те же чертовы хиппи, старик не вынес унижения и застрелился. Митчелл жил просто ради того, чтобы дальше продолжать летать, чтобы продолжать жизнь своего “F-111”, ведь эта жестокая птица казалась живой, только когда рассекала небо своим стремительным телом. В фюзеляжные люки загрузили камеры, и его работой теперь стала фоторазведка. День за днем, вылет за вылетом, он проходил над землей, которую годами перед этим убивал, но так и не смог одолеть, чтобы запечатлеть на холодную пленку следы своих побед, поражений, убийств, снимал на пленку победу тех, кто так и не стал его врагом, ведь это были такие же, как и он, люди со своими бедами и чувствами, просто – другие… Снимал следы своей войны и войны страны, которая влезла в нее, не имея определенной цели. Страны, безымянным солдатом которой он оставался, потому что забыл, заставил себя забыть, что у него мог быть другой путь… Он привык, что вьеты иногда запускали “телеграфные столбы” ему вслед, но теперь он безразлично наблюдал за полетом ракет – электроника “сто одиннадцатого” привычно обманывала стремительно устаревавшие С-75. А в большинстве случаев даже “Рожденный убивать”, успевший стать мрачной легендой, им был безразличен. Они ему тоже. Южный Вьетнам отдавал концы в стремительной агонии, бездарные его полководцы драпали во все концы света, кто-то пускал пулю себе в лоб. Артиллерия северян колотила уже по пригородам Сайгона, а Митч бесстрастно снимал на пленку последние судороги безвольного и глупого правительства, за которое много лет гибли его друзья и соратники. Путь к миру в Азии был страшен, но мир рано или поздно должен был наступить, пусть даже и на пепелище, пропитанном напалмовой и тротиловой гарью…

Тридцатого апреля семьдесят пятого, когда “Рожденный убивать” уже выкатился на рулежку и приблизился к полосе, чтобы начать привычную работу, вылет внезапно отменили. Килгор выругался, затребовал подать трап, потом вылез из самолета и пешком пошел назад в казарму, кроя всех и вся самой паскудной бранью, даже не дожидаясь, пока к самолету подадут аэродромный буксировщик, который все запаздывал, чтобы затащить бомбер обратно в ангар. Митчелл заглушил движки, вылез следом, оставаясь рядом с машиной, и прикурил, глянув в небо. К полосе, растаскивая по небу черный дымный след, приближался транспорт “C-130” с опознавательными знаками Южного Вьетнама. Второй левый двигатель его стоял, рассыпая по воздуху дым и гарь, в крыльях и корпусе зияли пробоины от снарядов зениток. “Геркулес” плюхнулся на полосу из последних сил, сломав носовую стойку, и попёр по бетонке, рассыпая снопы искр, пока не остановился рядом со “сто одиннадцатым”, около которого продолжал почти равнодушно курить его хозяин, на лице которого проявилась злобная ухмылка.

Кормовой люк подохшего окончательно транспорта отвалился, на свет выходили покрытые копотью, спекшейся кровью и царапинами от осколков солдаты южан в грязной форме, какие-то перемазанные сажей женщины… Бывшие чинуши, пытавшиеся даже в рваных пиджаках держаться независимо, выносили трупы, выкатился даже жирный южновьетнамский генерал, пьяными свиными глазками тупо взиравший на “Рожденного убивать”. Толпа оттерла толстяка и потащила с собой. Людей было много, транспорт явно пришел с перегрузом, все это стадо уныло побрело в сторону ангаров. Последней самолет покинула, шатаясь от усталости и страха, девушка лет двадцати, на хрупкой фигурке которой мешком болталась прокопченная, местами рваная форма почему-то Северного Вьетнама с лейтенантскими погонами. На боку висела пустая затасканная санитарная сумка, пробитая пулями. Она годилась ему в дочери, и он впервые почувствовал себя резко постаревшим.

– В плен взяли, – проскочила мысль. – И на хрена сейчас-то?

Никто не стал следить за ней, чумазые конвоиры, побросав автоматы, потопали, словно бараны, следом за толпой беженцев. Окурок полетел в пыль, Митчелл стремительно пошел к стоявшей в оцепенении пленнице, а когда дошел, выволок из чехла на бедре увесистый тесак.

– Дура, дура, дура, как ты тут оказалась? – с этими словами он срезал с ее формы погоны и нашивки, девчонка же даже пошевелиться не могла от страха.

Он понял, что на голове его все еще одет тот черный шлем с оскаленным черепом, пробитым ракетой, в котором он сидел в самолете последние несколько лет. Полковник поднял забрало, стащил провонявший потом шлемофон и бросил на бетон полосы.

Он спорол с нее все знаки отличия, рассовав по карманам, а кепку с красной звездой скомкал и швырнул далеко в траву, затем отправил тесак обратно в ножны:

– Вот что тебе следовало сейчас сделать, малолетка ты глупая…

Из полуссохшегося пореза на виске девчонки поползли по щеке капли крови. Митчелл вытащил из кармана “разгрузки” бинт, разорвал оболочку и кое-как намотал ей на голову, неся какой-то бред:

– Тебе-то зачем это надо было? Уедем со мной, милая, уедем от всех… Бросай все, и поехали… Далеко от чертовой войны, далеко от проклятых джунглей… Плюнем на приказы и присягу… Пошло оно в задницу все… Поехали, а?

Она уткнула лицо в его перехваченный ремнями комбез, не в силах смотреть в лицо того, кто еще так недавно был ее самым жутким кошмаром, а полковник ласково перебирал черные волосы, пытаясь вытряхнуть из них бетонную крошку, но только пальцы копотью вымазал. От волос пахло тротиловой гарью, пылью, кровью и бензином. Митч достал из кармана свою верную спутницу – флягу с коньяком и потряс, булькая.

Девчонка робко подняла голову, вдруг улыбнулась и подпрыгнула, как-то по-детски чмокнув его в щеку. Взяла флягу, опасливо понюхала и глотнула, закашлявшись. Митч тоже выпил, потом закрыл крышку и сунул флягу обратно в карман. Впервые ему захотелось, чтобы там была обычная вода.

Пленница, или уже не пленница, неумело положила ему руки на плечи, он попытался обнять ее в ответ, но тоже как-то коряво получилось.

Они смотрели друг другу в глаза и впервые за много лет чувствовали что-то давно забытое, затоптанное сапогами, смятое гусеницами, обожженное фосфором и напалмом, посеченное осколками и вбитое бомбами всех калибров в самые дальние задворки души, но живое и готовое жить дальше то, во что оба давно отвыкли верить. Счастье.

 Симбирск-Ульяновск 2017.