Версэ

Ночь бессонницы угрюмой сменилась утром валидолом. Сигара с капучино, и неприятный вид с балкона. Я провинился, совесть гложет, горит торфяником внутри. В узде я чувства не сдержал, дал шанс эмоциям взорваться. В итоге я могу остаться. Один. На этом белом свете. Прощение твое – банально лучика света. Но как? Ценой […]

Столько лет уже прошло. Пролетело временами. Временами лишь ползло, тоскою черной обнимая. Но безустанно напевала мне песнь глубокой старины. О любви. Большой любви. И каждый миг, и всякий час, и день, и ночь ей наполняла. Меня на подвиги толкая, и не всегда со знаком «плюс». Приумножая тихо грусть, что моей

Мне судьба на ушко прошептала. Словно запрягла в разбитый тарантас. «Ну, вот и всё! Пора поставить точку, а ты как неразумное дитя упорно лепишь многоточье. В печальной повести своей любви. Заметь: акцент на предпоследнем слове. Эгоистично? Нет, навряд ли. Ведь все эпитеты любви идут с приставкой «без». Безгранична и безбрежна,

Август на исходе, прохладные деньки. Туманы ледяные в капельки росы неспешно обращаются, падая в траву. Так безрассудно я иду, увы, не взвешивая шаг. Мне минуты на часах остались уж наверно. И так хочется безмерно многое успеть. Услышать и узреть, вдохнуть, почувствовать, вкусить. Врагов простить, друзей почтить. А главное: сказать, что

До встречи нашей походкой ленивой время как-то шло. В полупрозрачное окно бросал я взгляд ежеминутно. А чувствам тесно было, трудно себя в порядок привести. Бурлили и кипели, всю линию сюжета стройности лишая. Что мысленно для встречи уже я набросал. Туда стихи врывались шумной стайкой. Ваншенкин, Лермонтов, Толстой. Словно каждый из

С нажимом, без нажима, с наклоном в сорок пять. В невзрачную тетрадь я писать старался. Ужасно волновался, рука едва дрожала, Когда в чернильницу макала перьевую ручку. Скобки, закорючки, палочки кривые. И кляксы завитые всю страницу украшали. И безмерно огорчали меня, что первоклашка. И даже промокашки, увы, не помогали. Вся тетрадь

Обессилено ночь на город упала, И, размашисто шагая, ветер-клеш погнал в неизвестность опавшую листву. Та шуршит по морщинистым тротуарам, по шероховатым мостовым. И в прощальном шорохе том не по-детски звенит холодная печаль. Неохотно зажигаются фонари, привлекая светом тусклым стайки мелкой мошкары. Порождая непритворный интерес, в ветвях деревьев притаилась загадочность. Манит,

С неохотою безмерной, чуть вальяжно и неспешно, ночь шагает на закат. И тянет волокушей за собою предрассветный полумрак. А мир застыл. Он затаился. И в ожидании зари, весь в предвкушении горит узреть всю прелесть рождества. Тишина стоит густая, вязкий навевая страх. И немота тревоги в воздухе витает. И неподвижности совсем

Был насыщен чернозём осенними дождями. И солнце флегматично его пыталось иссушить. Но сил хватало лишь ласкать ковер листвы опавшей. Придавая хрупкость и напевность дивных струн. Бедовый ветерок кружил их в странном танце, то поднимая вверх, то оземь опуская. То дивная пора, то осень золотая. В той осени вчерашней тебя я

Старые тетради. Записные книжки, Дневники с секретами, тайными анкетами, стихами о любви. Обернутые в мягкий, прозрачный целлофан, что в рубчиках шершавых от твоих забав. Страницы пожелтевшие. Временем побитые, хрупкие, чуть грязные уголочки их. И почерк детский, столь наивный и смешной, ну прям до слёз. С нажимом, без нажима, с наклоном